Текст книги "Адъютант его превосходительства"

Автор книги: Игорь Болгарин

Соавторы: Георгий Северский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

Поздно вечером, после того как бригадного генерала Брикса и генерала Журуа проводили в заранее приготовленный для них особняк, а корреспондентов по рангу разместили в гостиницах, Кольцов в смятенном состоянии отправился на Сумскую. Увидев его озабоченное лицо, Наташа догадалась: что-то случилось.

– Ты с очень плохими вестями? Да?

– Да, – не скрывая досады, согласился Кольцов. – Английский корреспондент Колен видел меня в Киеве в форме командира Красной Армии. И даже, помнится, постарался запечатлеть на фотографии. И сегодня узнал. Я, конечно, поговорил с ним. Припугнул. Надеюсь, будет молчать. Но… все может быть…

– Та-ак? – невольно вздохнула Наташа. Она стояла в передней, зябко кутаясь в накинутый на плечи платок. – Что же делать? – И строго посмотрела в глаза Кольцова, словно все это он сам нарочно устроил. Она привыкла верить в Кольцова, восхищаться его смелостью, проницательностью, и вдруг – фотография! Какая нелепость!

В переднюю заглянул тоже встревоженный Иван Платонович. И Наташа поспешила рассказать Старцеву о грозящем Павлу провале.

– Ну что ж, заходи! – с загадочным лицом произнёс Стардцев. – Гостем будешь… Как видно, сегодня день гостей…

В комнате навстречу Кольцову неспешно поднялся до странности знакомый человек – худой, сутулый, в косоворотке и сапогах. Это был Фролов.

– Ну, Павел Андреевич, рассказывай, как вы здесь живёте? – сказал Фролов обыденным, будничным голосом, словно они и не доставались.

– Хуже некуда! – объявил Кольцов, с трудом сдерживая радость от встречи с Фроловым. Понимал, что не такой сейчас момент, чтобы давать волю чувствам. Кольцов снова, но уже обстоятельно, с подробностями, рассказал обо всех тревожных событиях дня.

– Не слишком ли много, провалов? – жёстко сказал Фролов. – Недавно Красильников, а теперь вот и ты… причём это уже вторично…

Кольцов удивлённо взглянул на Фролова:

– Почему – вторично?

Фролов вкратце изложил ему о чисто случайно разгаданной Лацисом щукинской операции с адресами и печально подытожил:

– Тебе действительно надо уходить. Это уже ясно!..

– Рановато, – улыбнулся Кольцов, – Сдаётся мне, этот журналист правильно меня понял, хотя и не слишком хорошо владеет русским. По крайней мере, до самого вечера он не поделился своим открытием с контрразведчиками. Иначе я уже не пришёл бы.

Затем разговор зашёл о Красильннкове. Фролов стал подробно расспрашивать, какие меры предприняты для его освобождения.

– Через Харьковское подполье мы налаживаем связь с тюремной охраной, – стала рассказывать Наташа. – Возможно, удастся организовать побег не только Красильникову, но и Кособродову с его напарником.

Тусклые тени людей в неясном свете лампы метались по стенам, причудливо изгибаясь, словно передразнивая каждый жест, каждое движение разговаривающих, и от этого Наташе казалось, что в их доме множество людей, принёсших сюда тревогу и тесноту.

– Нужно торопиться, – сказал Кольцов. – Сейчас удобный момент – прибыли союзники, пока Щукину не до Красильникова. А потом…

Что будет потом, они знали…

– И все же нужно хорошенько подумать, – сказал Фролов, внимательно вглядываясь в лицо Кольцова: очень он изменился за эти месяцы, что-то снисходительно-покровительственное появилось в выражении его лица. «Вжился в роль! – с одобрением подумал Фролов, но тут же опять мысленно вернулся к случаю с Коленом. – Даже если сейчас он и промолчит, то едва окажется в безопасности – не упустит случая написать об этом сенсационном открытии… Значит, время пребывания Павла здесь, в штабе, все равно исчисляется днями… Значит, пусть не сегодня, пусть через неделю, но Павлу надо уходить».

Поздно ночью – по укоренившейся привычке все самые важные допросы проводились после полуночи – Щукин велел доставить к нему ротмистра Волина. Даже приезд союзников никак не повлиял на распорядок работы Щукина.

Волин шёл, вернее, уныло волочил ноги по коридору, держа руки сзади, чуть ли не натыкаясь на штыки конвойных. Впереди него тяжело вышагивал заменивший в контрразведке Осипова штабс-капитан Гордеев.

Волин понимал, что причиной его ареста явился не оговор, а роковая случайность, одна из тех, что порой решает судьбы и великих людей. «Лучше бы я проштрафился, – обречённо думал он. – Лучше бы оступился – меня бы поняли и простили. А теперь… Нет, и сейчас должны понять. Я ведь делом доказал свою преданность…»

Ротмистр Волин был неузнаваем. Китель с оторванными рукавами болтался на нем без пуговиц, через прорехи кителя проглядывала грязно-серого цвета нижняя рубашка. Брюки были без ремня, они то и дело спадали. Лицо в ссадинах и кровоподтёках, волосы на голове слиплись от запёкшейся крови. Но главное, что отличало его от прежнего Волина, – в глазах исчез прежний фанатичный блеск, делавший его страшным и грозным властелином человеческих судеб. Теперь ротмистр был весь потухшим, покорным, раздавленным.

Перед тяжёлой дверью кабинета Щукина конвоиры остановились, тупо, тяжело прогремев прикладами винтовок. И Волин тоже сразу остановился, не в силах понять внезапно прихлынувшего к сердцу страха и напряжённо ожидая дальнейших распоряжений.

Сопровождающий его штабс-капитан Гордеев с таинственной поспешностью скрылся за дверью кабинета. Ждать пришлось долго. Конвоиры успели покурить, пока из приоткрывшейся двери не послышалась команда:

– Введите!

Конвоиры отчуждённо посторонились, пропуская Волина. И он, одёрнув зачем-то свалявшийся, покрытый грязными пятнами китель и глотнув воздуху, вошёл в щукинский кабинет. Щукин стоял сбоку стола, опираясь одной рукой о его край, и курил.

Волин остановился в нерешительности посреди кабинета, но Щукин указал ему на кресло, пытливо вглядываясь в ротмистра, словно не видел его никогда.

– Проходите, садитесь. – И, не дожидаясь, когда Волин сядет, продолжил с лёгкой насмешливостью: – Вы вызвали во мне определённое восхищение…

– Господин полковник!.. Николай Григорьевич!.. – Волин прижал руки к груди. Губы у него задрожали, как у плачущего. Но Щукин жестом остановил его:

– Зачем вы пытаетесь вести эту недостойную игру? Я могу расценить это или как неуважение к противнику – ко мне то есть… или…

– Или… – машинально повторил Волин.

– Или как элементарную трусость. А я хотел бы восхищаться вами, Волин. Как солдат солдату скажу, мне импонирует ваше великолепное самообладание. И вызвал я вас вовсе не для того, чтобы допрашивать. У меня есть к вам одно предложение. Но прежде чем согласиться на него или отвергнуть, хорошенько подумайте… взвесьте все…

Волин поднял на Щукина страдальчески-усталые глаза и преданно воззрился на него.

– Но скажите же наконец, в чем меня обвиняют?

Щукин укоризненно посмотрел на Волина и ещё раз удивился его выдержке.

– Только в одном… да-да, только в одном: вы работали хорошо, но – не ювелирно… Я затребовал из казанского жандармского управления ваше досье… Вы ведь работали в Казани?

– Недолго. С января по октябрь семнадцатого года.

– Вот ответ: «Ротмистр Волин был убит в июне пятнадцатого года при усмирении студенческих волнений…»

– Простите… – не сразу понял Волин, а затем его лицо расплылось в блаженной улыбке, он облегчённо опустил голову на руки и начал тихо смеяться, затем расхохотался неестественно, радостно-истерично.

– Господи… господи… Так вот в чем дело!.. Так точно, господин полковник, ротмистр Волин был убит в июне пятнадцатого года… точнее, одиннадцатого июня… при усмирении студенческих волнений… так точно… – самозабвенно продолжал ротмистр, прямо на глазах превращаясь в прежнего, самоуверенного Волина. – Это был… это был мой брат, господин полковник. Брат мой – Леонид. А я в ту пору ещё и ротмистром не был… Поручиком… Господи!.. Вы запросите Казань… это брата моего убили. Брата! – И он снова опустил голову на руки и, раскачиваясь, продолжал смеяться.

– Оставим это, Волин!

– Как то есть?.. – Волин поднял голову и капризно переспросил: – Как то есть оставим? Как можно?.. – Волину показалось, Что полковнику Щукину нужно его обязательно обвинить.

– Выясним, – холодно пообещал Щукин.

– Да-да… Но поверьте… – Волин опять приложил руки к груди. – Поверьте, Николай Григорьевич…

– Скажите, Волин, а чем объяснить такую вашу необыкновенную любовь к красным? – с внезапной ехидцей спросил Щукин, и лицо у него при этом стало лукавым и компанейским.

– Что-о?.. Я их ненавижу… всех вместе… и каждого в отдельности! И неоднократно это доказывал на деле, ваше высокоблагородие!.. – уже не оправдывался, гневался Волин.

– И вероятно, только ненависть руководила вами, когда вы после побега от Ангела отпустили двух красных командиров? – задал вопрос Щукин.

– Ах, вот вы о чем!.. Но… господин полковник… Мы все оказались в особых условиях… Наконец, элементарное благородство… Право, вас ввели в заблуждение… Вот и полковник Львов, он тоже меня поддержал… Нет-нет, поверьте, в той ситуации вы поступили бы примерно так же…

– Возможно, – холодно сказал Щукин.

– Я понимаю, ту ситуацию трудно себе представить. Но честное слово… – Волин снова приложил руки к груди, уменьшаясь прямо на плазах полковника Щукина.

– Так вернёмся к моему предложению! – оборвал Волина Щукин. И тот захлебнулся на полуслове, замер в ожидании. – Небольшая сделка! Вы кончите эту проигранную вами игру и откровенно ответите на все мои вопросы. Я же в свою очередь обещаю не применять к вам никаких крайних мер. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Ну же! Вы все ещё продолжаете мне не верить?! – воскликнул Волин.

– У меня есть для этого основания. Их много. А самое веское – я о нем уже могу сказать! – ваше последнее донесение красным о динамите, взрывах, о Прорезной, восемь, и господине Тихомирове. Припоминаете? Так вот, вас провели, Волин. Как мальчишку.

– Какое донесение? Какой господин Тихомиров?.. – с отчаянием вопрошал Волин и озирался вокруг, словно искал свидетелей своей невиновности.

– Словом, кончайте эту недостойную разведчика игру, Волин. Я не стану вам врать – вас ждёт смерть. Но я бы на вашем месте предпочёл смерти под пыткой смерть, достойную солдата… Выбирайте! – Щукин резко поднял голову, вызвал конвойных: – Уведите арестованного!

Немедля два конвоира послушно стали по бокам Волина.

– Это недоразумение… Ошибка… Ошибка… – бормотал Волин. – Поверьте, это роковое совпадение… Нет-нет, вы обязательно запросите Казань. Это брат мой… Леонид… – И он смолк и несколько мгновений стоял так, словно прислушиваясь к тишине, затем сказал: – Вы знаете, я вспомнил… Они же его тогда перевязывали… Бож-же, как я это упустил. Конечно же, это навет. Это поручик Дудицкий сказал вам о двух красных. Да, теперь начинаю кое-что понимать! Это он работает на красных, и ему необходимо…

Щукин кивнул головой – и конвоиры двинулись, подталкивая Волина. Сзади него встал штабс-капитан Гордеев.

– Ваше высокоблагородие! – уже у двери обернулся Волин. – Я вас прошу, не разрешайте ему меня пытать. Он зверь, покалечит меня. Когда выяснится, что все это клевета, я уже не могу вам быть полезен.

– Клевета, но господин Тихомиров арестован Киевской Чека, – сказал ему Щукин. – Клевета, но Осипов убит, клевета, да, наши оперативные сводки регулярно получает враг…

– Бред… кошмарный бред… Какой Тихомиров? Какое я имею отношение к убийству Осипова?..

Волин опустил голову, сник: наконец он понял, что никто здесь, в этом здании, не поверит в его невиновность, что он обречён в результате какой-то страшной, непоправимой ошибки.

– Мне вас жаль, господин полковник. Вы жестоко расправляетесь с преданными людьми. С кем же вы останетесь? – сказал он совсем угасшим, безнадёжным голосом.

Щукин не ответил.

Конвоиры подталкивали Волина, а он упирался, все время оборачивался так, что на шее взбугрились жилы, и торопливо кричал:

– Я буду ждать, господин полковник! Как только выяснится, пришлите ко мне. Я верю, справедливость…

Захлопнулась дверь.

Щукин не заметил, как у него в руке дотлела папироса. Он долго стоял так, не шевелясь, у стола все в той же позе. Лишь тонкая струйка дыма от окурка, извиваясь, медленно тянулась вверх.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

К осени 1919 года на юге Украины сложилась крайне тяжёлая военная обстановка. Захватив Екатеринослав, Харьков и Полтаву, деникинские войска стали развивать наступление через Сумы, Лубны и Ромодан на Николаев, Херсон, Одессу. Одновременно они устремились на Киев, оказывая помощь своим войскам, ведущим затяжные бои на Левобережной Украине. Таким образом, значительная часть сил 12-й армии оказывалась зажатой с запада и востока южной части Правобережной Украины.

Главное командование Красной Армии приказало 12-й армии продолжать оборонять юг Украины силами 45,47 и 58-й дивизий. Эти дивизии, для лучшего руководства ими, были сведений в Южную группу войск. Командующим Южной группой был назначен начдив 45-й И. Э. Якир. Начальником штаба группы назначен бывший контр-адмирал А. В. Немитц.

К середине августа обстановка на фронте и в тылу Южной группы усложнилась настолько, что об удержании Одессы и Черноморского побережья силами только этих трех дивизий не могло быть и речи. Деникинцы захватили Николаев и Херсон. Петлюровцы на западном участке фронта успешно развивали наступление на Вапнярку, Христиновку, Умань. Корабли английского флота подошли к Одессе и начали её двухдневную бомбардировку, а затем высадили десант…

Южная группа оказалась в окружении деникннских и петлюровских войск. Надо было уходить на соединение с частями Красной Армии. Вырваться из кольца. Причём пробиваться предстояло на север, по вражеским тылам. Чтобы обсудить путь прорыва, на совещание в Бирзуле собрались командиры 45,47 и 58-й дивизий. По поручению Реввоенсовета Южной группы первым выступил А. В. Немитц. Он сказал о необычности намечаемого рейда. Более четырехсот вёрст предстоит пройти красным бойцам по глубоким вражеским тылам. Такого ещё никогда не было. Закончил это совещание Иона Эммануилович Якир:

– Сейчас самое важное – это быстрота и решительность действия. Необходимо, чтобы части, собранные в кулак, стремительно двигались вперёд, на север. Для этого надо довести задачу до сознания каждого бойца, передать ему нашу волю, убедить его, что только в этом спасение. Переходы будут длинными, в тридцать – сорок вёрст, привалы и ночёвки – короткими. В походе и на привалах всем политработникам, командирам находиться среди бойцов, беседовать с ними. Каждый член партии обязан вести неустанную агитацию, просто и ясно разъясняя задачу.

…29 августа начался героический рейд Южной группы. Днём и ночью, без отдыха и сна шли красноармейцы по бесконечной знойной степи, невспаханной и незасеянной в этом году, шли на прорыв, пробивались с боями к своим. На телегах везли раненых и штабное имущество. Десятки круторогих волов, запряжённых попарно, тащили бронемашины – не было бензина.

Курилась под красноармейскими ботинками степная пыль, клонились к земле шелковистые метёлки ковылей. Усталые и запылённые отряды растянулись до самого горизонта…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Через приёмную быстро, без обычной торжественности прошли бригадный генерал Брике и генерал Журуа. Замыкал это торопливое шествие Ковалевский. Возле столика адъютанта он на мгновение задержался и бросил Кольцову:

– Павел Андреевич! Потрудитесь распорядиться, чтобы мой салон-вагон и паровоз были наготове. Наши гости хотят побывать на передовой.

«Это – важно! – пронеслось в голове у Кольцова. – С транспортом сейчас сверхтрудно. Проводятся тщательные мобилизации железнодорожников. Кое-где даже выпустили железнодорожников из тюрем. А что, если использовать это для освобождения Кособродова и его товарища-кочегара? А может, и Красильникова?.. Это нужно хорошенько обдумать! Может, это единственный случай… Подумать… Подумать…»

Командующий вопросительно смотрел воспалёнными от усталости глазами на Кольцова, удивлённый неожиданной паузой. Кольцов виновато улыбнулся, словно прося прощения за заминку и раздумчиво произнёс:

– Будет исполнено, Владимир Зенонович, хотя…

– Что ещё? – помягчел Ковалевский.

– Может быть, гостям лучше проехать на автомобиле.

Ковалевский нахмурился. Он не любил, когда ему возражали.

– Нет, они поедут поездом! – сухо сказал он.

– Владимир Зенонович, получена сводка транспортного ведомства! – Кольцов многозначительно посмотрел на командующего и, чтобы придать весомость своим словам, чётким голосом продолжил: – Они жалуются на нехватку паровозов – не успевают доставлять к фронту боеприпасы… Между тем многие паровозы не ремонтированы, а иные и исправные простаивают в депо.

Ковалевский вскинул на Кольцова глаза, в которых закипал гнев – это не первый случай, когда ему докладывают о неблагополучии с железнодорожным транспортом, – и отчеканил:

– Поч-чему?

В ответ на вопрос командующего Кольцов недоуменно пожал плечами – дескать, не может знать этого, – но затем доверительно сказал:

– Тюрьма, Владимир Зенонович, забита железнодорожниками. За ничтожную провинность, вместо того чтобы отстегать плетьми и заставить работать, их сажают в тюрьму…

– Безобразие!.. Напомните мне об этом после совещания! – тихо взорвался Ковалевский и поспешил к себе в кабинет. Но, будто что-то вспомнив, в дверях обернулся и добавил: – И все-таки поездом!

– Слушаюсь! – вытянулся адъютант.

Когда Ковалевский закрыл за собой дверь, Кольцов несколько мгновений раздумывал. Взялся за телефон, строго бросил в трубку:

– Соедините меня с полковником Щетининым!.. Что?.. Как нет?.. Где он? Почему не знаете?.. Это от командующего! Черт знает что!.. – возмутился Кольцов и резко опустил трубку на рычаг.

Полковник Щетинин вскоре пришёл к себе в градоначальство. Дежурный положил перед ним рапорт.

– Что? Происшествия? – с тревогой спросил Щетинин.

– Ничего особенного, – успокаивающе ответил дежурный. – Вот только от командующего звонили, вас спрашивали.

– Кто спрашивал? – насторожился Щетинин.

– Кто – не сказали. Но, видать, начальство. Потому ругались.

Щетинин взялся за ручку телефона, раздумывая, зачем он мог понадобиться командующему. Но решил, что уж если его превосходительство звонили, да ещё ругались, то лучше поехать в штаб самому.

– Распорядитесь, пусть подают экипаж. В штаб поеду, – сказал он дежурному со вздохом.

В известном всему Харькову экипаже с плавно прогибающимися рессорами градоначальник мчался по улицам города в штаб. На облучке, как всегда, сидели солдат-кучер и усатый унтер. Они были словно приклеены плечами друг к другу.

В штабе в это время шло совещание. В глубоких креслах сидели бригадный генерал Брике и генерал Журуа. Ковалевский стоял у большой карты, докладывал:

– Новый план главнокомандующего Антона Ивановича Деникина существенно отличается от прежнего, изложенного в известной вам майской директиве, – говорил Ковалевский. – Идея одновременного похода на Москву всех трех армий теперь оставлена. Наступление на Москву будет развивать лишь Добровольческая армия, усиленная конными корпусами Шкуро и Мамонтова. Донская армия генерала Сидорина будет помогать этому наступлению. Кавказской армии генерала Врангеля, по этой новой диспозиции, предстоит сковывать войска красных на моем левом фланге. – Ковалевский показал карандашом на синие стрелы у левого основания гигантской дуги, обозначающей на карте линию фронта. Вершина дуги была обращена в сторону Москвы, а концы её упирались в устье Волги и в Днепр. Зашторив карту, Ковалевский отошёл к своему столу: – Вот таков, в общих чертах, план решающего наступления на Москву. Он учитывает особенности расположения войск красных и их состояние.

Брике и Журуа удовлетворённо переглянулись. Дверь из внутренних покоев командующего открылась. В кабинет вошёл Кольцов. Он вежливо улыбнулся, его лицо выражало внимание и готовность услужить. Вошедшие следом за Кольцовым двое вестовых внесли подносы, уставленные бутылками, рюмками, бокалами. Был на подносе и зачехлённый кувшин с любимым напитком командующего – глинтвейном. Все это вестовые поставили на низенький столик и тихонько, на цыпочках, вышли. Кольцов, поймав нетерпеливый взгляд командующего, тоже удалился.

– Обстановка в Советской России работает на нас, – продолжил Ковалевский. – Норма выдачи хлеба в Красной Армии сокращена до минимума. Свирепствует тиф. Железные дороги парализованы…

– Донбасс, – улыбнулся Брике с таким видом, будто это рук дело.

– Совершенно верно, и Донбасса у них теперь нет. А значит, и угля! – Ковалевский, сняв пенсне, принялся его протирать.

– Мы радуемся вашим успехам, генерал, – воспользовался паузой Брике. – Но наши правительственные и деловые круги сейчас больше интересуют, так сказать, практические вопросы, которые являются следствием ваших крупных успехов на фронтах.

– Какие же?

– Начнём издалека. Вы, конечно, знаете сумму вашего долга Франции, Англии и США?

– Примерно, – глуховатым голосом ответил Ковалевский, зачем-то потянулся к перу, обмакнул его в чернила и стал механически чертить какие-то бессмысленные линии.

– Я вам назову точные цифры, – сказал Брике. – К началу нашей революции долг России союзникам исчислялся суммой тридцать три миллиарда рублей. А сейчас он уже достиг шестидесяти миллиардов.

– Солидная сумма!.. – безучастно обронил Ковалевский, – что ж… рассчитаемся сполна, господа!

– Движимые самыми лучшими чувствами, наши правительства намерены облегчить вашу задачу. Наши банки, наши промышленники хотели бы незамедлительно открыть на Украине свои представительства в Киеве, Харькове, Полтаве… в зоне действия вашей армии! – Брике не счёл нужным смягчить прямолинейность сказанного дипломатическими недомолвками.

– К чему такая спешка, господа? Вот-вот закончатся боевые действия, и тогда… – Ковалевский в свою очередь не скрыл явную уязвленность бестактной торопливостью союзника.

– Как человек деловой, вы, наверное, знаете, что деньги в обороте – это новые деньги. В данном же случае мы имеем мёртвый, замороженный капитал, – гнул своё англичанин.

– К тому же, будем откровенны, не хочется допускать, чтобы нас обскакали американцы. А мы располагаем сведениями, что они в счёт своего займа добиваются концессий положительно на все железные дороги Украины. И Антон Иванович Деникин не сказал им «нет»! – темпераментно размахивая руками, заговорил Журуа. – А если он скажет «да»? Французские и английские предприниматели окажутся в американском мешке.

– Теперь вы понимаете, почему мы вынуждены торопиться? – спокойно и деловито заключил эмоциональную тираду француза Брике; правда высказана, теперь можно выслушать соображения.

Ковалевский несколько мгновений молча смотрел на Брикса, затем произнёс:

– Мне были обещаны танки. Я неоднократно писал господину Черчиллю, почему мы придаём им такое значение. В Красной Армии с танками не только не умеют бороться, но даже мало кто их видел… Скрытно сконцентрированные на главком участке, танки могут одним только своим внезапным появлением посеять панику в рядах красных и решительно предопределить исход битвы за Москву.

– О! Это деловой вопрос, – усмехнулся Брике. – Господин Черчилль знал, что вы его зададите. И решил ответить на него делом. – Брике сделал паузу и затем торжественно произнёс: – В Новороссийском порту стоит несколько транспортов с танками. Прибыли и инструкторы. По личному распоряжению военного министра Черчилля все это предназначено вам…

Журуа сразу же подхватил, сцепив в замок ладони юрких, порхающих рук:

– Могу добавить, мой генерал, что на подходе к порту ещё несколько кораблей с французским военным имуществом для вас.

Ковалевский встал, подошёл к столику и размашисто налил в стакан глинтвейна.

– Сообщите военному министру господину Черчиллю и премьер-министру господину Клемансо, что генеральное наступление назначено на двенадцатое сентября. – И скупым, выражающим сдержанную вежливость жестом пригласил союзников к столику.

Градоначальник торопливо вошёл в приёмную. Его короткие ножки браво вскидывали туго обтянутый мундиром живот.

– Здравия желаю, капитан!

– Здравствуйте, господин полковник! Рад вас видеть, – радушно поздоровался Кольцов.

– Не ведаете, командующий меня спрашивал? – встав на цыпочки и поглядывая через плечо Кольцова на дверь, почтительно спросил он.

– Не знаю.

– Меня не было звонили из штаба, а прохвост-дежурный не узнал кто.

– Может быть, и командующий. Но у него сейчас совещание с союзниками. Так что, сами понимаете… – Кольцов выразительно развёл руками.

– Понимаю, понимаю, не до меня. А все же зачем я понадобился? Никак не додумаюсь, – просительно глядя в глаза адъютанта, гадал полковник Щетинин.

– Знаете, господин полковник, я, кажется, начинаю догадываться… – сказал Кольцов, и нельзя было понять, то ли он хочет помочь полковнику, то ли стремится поскорее от него отделаться.

– Нуте-с? Нуте-с? Я вам буду очень благодарен, если подскажете…

Кольцов благодушным и доверительным жестом слегка обнял округлые плечи градоначальника и отвёл его к окну. Кольцов знал об истовой, неукоснительной исполнительности полковника и строил свой расчёт именно на этой почти слепой готовности выполнить любое распоряжение, лишь бы исходило оно от стоящего выше по служебной лестнице. Ступени этой лестницы давались Щетинину туго, но он их упорно одолевал, робко, с надеждой взирая вверх, где лучезарно сияло генеральское звание, ещё далёкое, но такое желанное, предел всех упований, обетованная вершина. Жажда достичь её любой ценой рождала в глуповатом мозгу полковника даже некоторую изощрённость.

Кольцов знал, что градоначальник любит подсказки. Вот и сегодня он сразу же почувствовал нетерпение полковника, но с подсказкой не спешил. Нужно помучить Щетинина ожиданием, чтобы он вернее заглотнул наживку.

Рассеянно и доверительно, словно проговариваясь слегка, но не желая этого обнаружить, Кольцов сказал:

– По секрету вам скажу, ожидается генеральное наступление… с неотвратимыми по своему значению результатами…

– Слава тебе, пресвятая богородица? – благоговейно произнёс Щетинин и мелко-мелко перекрестился. Как бы спохватившись, что сказано лишнее, Кольцов замолк.

– Павел Андреевич! – умоляюще сложил руки на груди градоначальник. – Уважьте, смилуйтесь! Век не забуду. Ну хорошо, не говорите! Намекните. Правда – она круглая, её обойти можно…

– Ну что ж, ладно, так и быть, – как бы окончательно решился на откровенность Кольцов. – Естественно, предвидится огромная переброска военных грузов, передислокация войск. А с транспортом, извините, из рук плохо. Вагоны – развалюхи, паровозы не ремонтированы, и главное – водить их некому, железнодорожников не хватает. Это уже смахивает на саботаж. Его превосходительство сегодня нервничал.

– Ах ты господи! Никак до всего руки не доходят! – стал жалостливо сокрушаться градоначальник. А Кольцов между тем продолжал:

– Привезёт машинист или ещё кто из железнодорожников мешок муки в паровозе или пассажира, а транспортная охрана его – в тюрьму! А им только это и надо…

– Вот прохвосты! Вот что делают! – возмущался градоначальник. – Ну, я им по кажу кузькину мать… Премного благодарен, что предупредили. Я наведу порядок!.. Не смею больше беспокоить. Честь имею!.. – Мелкое рвение, как всегда, нуждается в немедленном действии, и градоначальник, воинственно бряцая шашкой, поспешил из приёмной.

Начальник тюрьмы поручик Дудицкий сидел у себя в кабинете на столе, мрачный, с отупевшим, опухшим лицом, и сам с собой играл в карты.

Тут же на столе, рядом с огрызком яблока, – стояла бутылка из-под водки. Раньше, бывало опрокинув рюмку и закусив яблоком, поручик аккуратно припрятывал – бутылку, но потом махнул рукой – надоело. Да и что могло ему грозить?.. Если погонят с должности, то чем скорей, тем лучше для него. Сопьётся он здесь, вконец сопьётся оттого, что роль тюремщика не по нему, его воротит от смрада сараев, от всей этой возни с арестованными, от их ненависти, от их тяжёлых, полных презрения взглядов… Подумать только, его, боевого офицера не без заслуг, засунули дьявол знает куда и держат здесь! Два его рапорта с просьбой о переводе остались без ответа. Ну, он им подстроит, он всем им покажет! Кому и что – Дудицкий не ведал, но с пьяной отупелой настойчивостью продолжал кому-то мысленно грозить. Потянулся к бутылке, хотел налить рюмку. Все, кончилась божья влага. Повертев перед глазами пустую посудину, Дудицкий запел:

– Пупсик, мой милый пупсик!..

Дверь распахнулась, и на пороге вырос фельдфебель. Он испуганно доложил, подрагивая подбородком:

– Ваше благородие, господин градоначальник прибыли!

Во дворе, недалеко от ворот, стоял экипаж градоначальника. Сам полковник Щетинин, разминаясь, прохаживался на коротких ножках по булыжному двору, нетерпеливо ожидая начальника тюрьмы. Подошёл Дудицкий и попытался встать «смирно» для доклада. Но Щетинин отмахнулся и скомандовал:

– А ну показывайте, поручик, кто тут сидит!

Они прошли по двору и возле первого же сарая остановились.

– Здесь кто? – грозно посмотрел на фельдфебеля Щетинин.

Фельдфебель торопливо пролистал книгу.

– За политику которые, ваше высокоблагородие.

Градоначальник пошёл к следующей двери.

– А тут?

– Всякие. А больше жульё.

– Открывай!

Завизжала обитая железом дверь. Градоначальник вошёл в сарай, огляделся…

– Встать! – закричал фельдфебель.

С нар и с пола нехотя поднялись арестованные, выстроились полукругом. Градоначальник потянул носом, брезгливо поморщился:

– Ну и вонища у вас тут… хлев…

– Хуже не бывает, – обронил один из арестованных.

Градоначальник спросил у него:

– Фамилия? За что сидишь?

– Коломийцев моя фамилия.

– За фармазон арестован, ваше высокоблагородие, – доложил фельдфебель.

– Это что такое?

– Медное кольцо за золотое продал.

– Ишь ты! Шустрый какой! Ну, посиди, посиди, голубчик!.. Ты за что? – ткнул градоначальник пальцем косоглазого парня.

Тот шмыгнул носом, доложил обходительно:

– У фраера бочата из скулы принял.

– Ты что, не русский?

– Это карманщик, ваше высокоблагородие. Говорит, что часы из кармана у какого-то господина вытащил.

– Все здесь такие?

– Так точно.

Процессия направилась в другой сарай. Здесь среди арестованных находился Кособродов, его помощник Николай, а в стоне стоял Семён Алексеевич.

– За что посадили? – снова будто завёл пластинку градоначальник.

– Сами не знаем, – ответил пожилой рабочий. – Деповцы мы, рабочие, значит, из паровозного депо. Кто-то нам листовки какие-то подбросил, шут его знает. У кого при обыске нашли, тех забрали.

– Сукины сыны! – неизвестно в чей адрес выругался градоначальник. Ткнул пальцем в Николая: – А ты кто?

– Паровозный кочегар, ваше сиятельство.

– За что? – возмущённо воззрился на него градоначальник и повторил ещё грознее: – Так за что?..

– На паровозе пассажира провезли… – недоумевая, ответил тот.