Текст книги "Сонет серебряного века"

Автор книги: Игорь Северянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Северянин Игорь
Сонет серебряного века

Игорь Северянин

Сонет серебряного века

Сонет

Любви возврата нет, и мне как будто жаль Бывалых радостей и дней любви бывалых; Мне не сияет взор очей твоих усталых, Не озаряет он таинственную даль...

Любви возврата нет,-и на душе печаль, Как на снегах вокруг осевших, полуталых. – Тебе не возвратить любви мгновений алых! Любви возврата нет,– прошелестел февраль.

И мириады звезд в безводном океане Мигали холодно в бессчетном караване, И оскорбителен был их холодный свет:

В нем не было былых ни ласки, ни участья... И понял я, что нет мне больше в жизни счастья, Любви возврата нет!..

Гатчина 1908

Сонет

Мы познакомились с ней в опере,– в то время, Когда Филина пела полонез. И я с тех пор – в очарованья дреме, С тех пор она – в рядах моих принцесс.

Став одалиской в грезовом гареме, Она едва ли знает мой пароль...

А я седлаю Память: ногу в стремя,И еду к ней, непознанный король.

Влюблен ли я, дрожит в руке перо ль, Мне все равно; но вспоминать мне сладко Ту девушку и данную мне роль.

Ее руки душистая перчатка И до сих пор устам моим верна... Но встречу вновь посеять-нет зерна!

1909. Ноябрь

Сонет

Ее любовь проснулась в девять лет, Когда иной ребенок занят куклой. Дитя цвело, как томный персик пухлый, И кудри вились, точно триолет.

Любовь дала малютке амулет: Ее пленил-как сказка-мальчик смуглый... Стал, через месяц, месяц дружбы – круглый. Где, виконтесса, наше трио лет?

Ах, нет того, что так пленяло нас, Как нет детей с игрой в любовь невинной. Стремится смуглый мальчик на Парнас,

А девочка прием дает в гостиной И, посыпая "пудрой" ананас, Ткет разговор, изысканный и длинный.

Мыза Ивановка 1909. Июнь

Сонет

По вечерам графинин фаэтон Могли бы вы заметить у курзала. Она входила в зал, давая тон, Как капельмейстер, настроеньям зала.

Раз навсегда графиня показала Красивый ум, прищуренный бутон Чуть зрелых губ, в глазах застывший стон, Как монумент неверности вассала...

В ее очей фиалковую глубь Стремилось сердце каждого мужчины. Но окунать их не было причины,

Напрасно взоры ныли: приголубь... И охлаждал поклонников шедевра Сарказм ее сиятельства из сэвра.

1910. Январь

Гурманка Сонет

Ты ласточек рисуешь на меню, Взбивая сливки к тертому каштану. За это я тебе не изменю И никогда любить не перестану.

Все жирное, что угрожает стану, В загоне у тебя. Я не виню, Что петуха ты знаешь по Ростану И ворсе ты не знаешь про свинью.

Зато когда твой фаворит-арабчик Подаст с икрою паюсною рябчик, Кувшин Шабли и стерлядь из Шексны,

Пикантно сжав утонченные ноздри, Ты вздрогнешь так, что улыбнутся сестры, Приняв ту дрожь за веянье весны...

1910

Оскар Уайльд Ассо-сонет

Его душа – заплеванный Грааль, Его уста-орозенная язва...

Так: ядосмех сменяла скорби спазма, Без слез рыдал иронящий Уаильд.

У знатных дам, смакуя Ривезальт, Он ощущал, как едкая миазма Щекочет мозг,– щемящего сарказма Змея ползла в сигарную вуаль...

Вселенец, заключенный в смокинг дэнди, Он тропик перенес на вечный ледник,И солнечна была его тоска!

Палач-встет и фанатичный патер, По лабиринту шхер к морям фарватер, За красоту покаранный Оскар!

1911

Гюи де Мопассан Сонет

Т рагичныи юморист, юмористичный трагик, Лукавый гуманист, гуманный ловелас, На Францию смотря прищуром зорких глаз, Он тек по ней, как ключ – в одобренном овраге. Входил ли в форт Beaumonde, пред ним спускались флаги, Спускался ли в Разврат – дышал как водолаз, Смотрел, шутил, вздыхал и после вел рассказ Словами между букв, пером не по бумаге.

Маркиза ль, нищая, кокотка ль, буржуа,Но женщина его пленительно свежа, Незримой, изнутри, лазорью осиянна...

Художник-ювелир сердец и тела дам, Садовник девьих грез, он зрил в шантане храм, И в этом – творчество Гюи де Мопассана.

1912. Апрель

Памяти Амбруаза Тома Сонет

огив – для сердца амулет, А мои сонет – его челу корона. Поют шаги: Офелия, Гамлет, Вильгельм, Реймонд, Филина и Миньона.

И тени их баюкают мой сон В ночь летнюю, колдуя мозг певучий. Им флейтой сердце трелит в унисон, Лия лучи сверкающих созвучий.

Слух пьет узор нюансов увертюр, Крыла ажурной грацией амур Колышет грудь кокетливой Филины.

А вот страна, где звонок аромат, Где персики влюбляются в гранат, Где взоры женщин сочны, как маслины.

1908

На строчку больше, чем сонет

К ее лицу шел черный туалет... Из палевых тончайшей вязи кружев На скатах плеч – подобье эполет... Ее глаза, весь мир обезоружив, Влекли к себе.

Садясь в кабриолет По вечерам, напоенным росою, Она кивала мужу головой И жаждала душой своей живой Упиться нив вечернею красою.

И вздрагивала лошадь, под хлыстом, В сиреневой муаровой попоне... И клен кивал израненным листом. Шуршала мгла...

Придерживая пони, Она брала перо, фантазий страж, Бессмертя мглы дурманящий мираж...

Мыза Ивановка 1909

Сонет Георгию Иванову

Я помню Вас: Вы нежный и простой. И Вы – эстет с презрительным лорнетом. На Ваш сонет ответствую сонетом, Струя в него кларета грез отстой...

Я говорю мгновению: "Постой!"И, приказав ясней светить планетам, Дружу с убого-милым кабинетом: Я упоен страданья красотой...

Я в солнце угасаю – я живу По вечерам: брожу я на Неву,Там ждет грезэра девственная дама.

Она – креолка древнего Днепра,Верна тому, чьего ребенка мама... И нервничают броско два пера...

Петербург 1911

Россини Сонет

Отдохновенье мозгу и душе Для девушек и правнуков поныне... Оркестровать улыбку Бомарше Мог только он, эоловый Россини.

Глаза его мелодий ясно-сини, А их язык понятен в шалаше. Пусть первенство мотивовых клише И графу Альмавиве, и Розине.

Миг музыки переживет века, Когда его природа глубока,Эпиталамы или панихиды!

Россини – это вкрадчивый апрель, Идиллия селян "Вильгельма Телль", Кокетливая трель "Семирамиды".

1917. Октябрь Петроград

Перед войной

Я Гумилеву отдавал визит, Когда он жил с Ахматовою в Царском, В большом прохладном тихом доме барском, Хранившем свой патриархальный быт,

Не знал поэт, что смерть уже грозит Не где-нибудь в лесу Мадагаскарском, Не в удушающем песке Сахарском, А в Петербурге, где он был убит.

И долго он, душою конкистадор, Мне говорил, о чем сказать отрада. Ахматова устала у стола,

Томима постоянною печалью, Окутана невидимой вуалью Ветшающего Царского Села...

1924 Estonia – Toil a

Паллада

Она была худа, как смертный грех, И так несбыточно миниатюрна... Я помню только рот ее и мех, Скрывавший всю и вздрагивавший бурно.

Смех, точно кашель. Кашель, точно смех. И этот рот-бессчетных прахов урна... Я у нее встречал богему,-тех, Кто жил самозабвенно-авантюрно.

Уродливый и бледный Гумилев Любил низать пред нею жемчуг слов, Субтильный Жорж Иванов – пить усладу, Евреинов – бросаться на костер... Мужчина каждый делался остер, Почуяв изощренную Палладу...

Estonia. Toila

ИЗ КНИГИ "МЕДАЛЬОНЫ. СОНЕТЫ И ВАРИАЦИИ О ПОЭТАХ, ПИСАТЕЛЯХ И КОМПОЗИТОРАХ"

Андреев

Предчувствовать грядущую беду На всей земле и за ее пределом Вечерним сердцем в страхе омертвелом Ему ссудила жизнь в его звезду.

Он знал, что Космос к грозному суду Всех призовет, и, скорбь приняв всем телом. Он кару зрил над грешным миром, целом Разбитостью своей, твердя: "Я жду".

Он скорбно знал, что в жизни человечьей Проводит Некто в сером план увечий, И многое еще он скорбно знал,

Когда, мешая выполненью плана, В волнах грохочущего океана На мачту поднял бедствия сигнал.

1926

Ахматова

Послушница обители Любви Молитвенно перебирает четки. Осенней ясностью в ней чувства четки. Удел – до святости непоправим.

Он, Найденный, как сердцем ни зони, Не будет с ней в своей гордыне кроткий И гордый в кротости, уплывший в лодке Рекой из собственной ее крови.

Уж вечер. Белая взлетает стая. У белых стен скорбит она, простая. Кровь капает, как розы, изо рта.

Уже осталось крови в ней немного, Но ей не жаль ее во имя бога; Ведь розы крови-розы для креста...

1925 Белый

В пути поэзии,-как бог, простой И романтичный снова в очень близком,Он высится не то что обелиском, А рядовой коломенской верстой.

В заумной глубине своей пустой Он в сплине философии английском, Дивящий якобы цветущим риском, По существу, бесплодный сухостой...

Безумствующий умник ли он или Глупец, что даже умничать не в силе Вопрос, где нерассеянная мгла.

Но куклу заводную в амбразуре Не оживит ни золото в лазури, Ни переплеск пенснэйного стекла...

1926

Блок

Красив, как Демон Врубеля для женщин, Он лебедем казался, чье перо Белей, чем облако и серебро, Чей стан дружил, как то ни странно, с френчем...

Благожелательный к меньшим и меньшим, Дерзал – поэтно видеть в зле добро. Взлетал. Срывался. В дебрях мысли брел. Любил Любовь и Смерть, двумя увенчан.

Он тщетно на земле любви искал: Ее здесь нет. Когда же свой оскал Явила смерть, он понял:-Незнакомка.

У рая слышен легкий хруст шагов: Подходит Блок. С ним – от его стихов Лучащаяся – странничья котомка...

1925 Брюсов

Его воспламенял призывный клич, Кто б ни кричал – новатор или Батый. Немедля честолюбец суховатый, Приемля бунт, спешил его постичь.

Взносился грозный над рутиной бич В руке, самоуверенно зажатой, Оплачивал новинку щедрой платой По-европейски скроенный москвич.

Родясь дельцом и стать сумев поэтом, Как часто голос свой срывал фальцетом, В ненасытимой страсти все губя!

Всю жизнь мечтая о себе, чугунном, Готовый песни петь грядущим гуннам, Не пощадил он,– прежде всех,– себя...

1926 Бунин

В его стихах – веселая капель, Откосы гор, блестящие слюдою, И спетая березой молодою Песнь солнышку. И вешних вод купель.

Прозрачен стих, как северный апрель. То он бежит проточною водою, То теплится студеною звездою, В нем есть какой-то бодрый, трезвый хмель.

Уют усадеб в пору листопада. Благая одиночества отрада. Ружье. Собака. Серая Ока.

Душа и воздух скованы в кристалле. Камин. Вино. Перо ив мягкой стали. По отчужденной женщине тоска.

1925

Гиппиус

Ее лорнет надменно-беспощаден, Пронзительно-блестящ ее лорнет. В ее устах равно проклятью "нет" И "да" благословляюще, как складень.

Здесь творчество, которое не на день, И женский здесь не дамствен кабинет... Лью лесть ей в предназначенный сонет, Как льют в фужер броженье виноградин.

И если в лирике она слаба (Лишь издевательство-ее судьба!)В уменье видеть слабость нет ей равной.

Кровь скандинавская прозрачней льда, И скован шторм на море навсегда Ее поверхностью самодержавной.

1926 Горький

Талант смеялся... Бирюзовый штиль, Сияющий прозрачностью зеркальной, Сменялся в нем вспененностью сверкальной, Морской травой и солью пахнул стиль.

Сласть слез соленых знала Изергиль, И сладость волн соленых впита Мальвой. Под каждой кофточкой, под каждой тальмой Цветов сердец зиждительная пыль.

Всю жизнь ничьих сокровищ не наследник, Живописал высокий исповедник Души, смотря на мир не свысока.

Прислушайтесь: в Сорренто, как на Капри, Еще хрустальные сочатся капли Ключистого таланта босяка.

1926

Гумилев

Путь конкистадора в горах остер. Цветы романтики на дне нависли. И жемчуга на дне – морские мысли Трехцветились, когда ветрел костер.

И путешественник, войдя в шатер, В стихах свои писания описьмил. Уж как Европа Африку ни высмей, Столп огненный-души ее простор.

Кто из поэтов спел бы живописней Того, кто в жизнь одну десятки жизней Умел вместить? Любовник, Зверобой,

Солдат – все было в рыцарской манере ...Он о Земле толкует на Венере, Вооружась подзорною трубой.

1926-1927

Есенин

Он в жизнь вбегал рязанским простаком, Голубоглазым, кудреватым, русым, С задорным носом и веселым вкусов К усладам жизни солнышком влекпм

Но вскоре бунт швырнул свой грязный к"м В сиянье глаз. Отравленный укусом Змей мятежа, злословил над Исусом, Сдружиться постарался с кабаком.".

В кругу разбойников и проституток, Томясь от богохульных прибауток, Он понял, что кабак ему поган...

И богу вновь раскрыл, раскаясь, сени Неистовой души своей Есенин, Благочестивый русский хулиган...

1925 Зощенко

– Так вот как вы лопочете? Ага! Подумал он незлобливо-лукаво. И улыбнулась думе этой слава, И вздор потек, теряя берега.

Заныла чепуховая пурга,Завыражался гражданин шершаво, И вся косноязычная держава Вонзилась в слух, как в рыбу – острога.

Неизлечимо-глупый и ничтожный, Возможный обыватель невозможный, Ты жалок и в нелепости смешон!

Болтливый, вездесущий и повсюдный, Слоняешься в толпе ты многолюдной, Где все мужья своих достойны жен.

1927 Вячеслав Иванов

По кормчим звездам плыл суровый бриг На поиски угаснувшей Эллады. Во тьму вперял безжизненные взгляды Сидевший у руля немой старик.

Ни хоры бурь, ни чаек скудный крик, Ни стрекотанье ветреной цикады, Ничто не принесло ему услады: В своей мечте он навсегда поник.

В безумье тщетном обрести былое, Умершее, в живущем видя злое, Препятствовавшее венчать венцом

Ему объявшие его химеры, Бросая морю перлы в дар без меры, Плыл рулевой, рожденный мертвецом.

1926 Георгий Иванов

Во дни военно-школьничьих погон Уже он был двуликим и двуличным: Большим льстецом и другом невеличным, Коварный паж и верный эпигон.

Что значит бессердечному закон Любви, пшютам несвойственный столичным, Кому в душе казался неприличным Воспетый класса третьего вагон.

А если так – все ясно остальное. Перо же, на котором вдосталь гноя, Обмокнуто не в собственную кровь.

Он жаждет чувств чужих, как рыбарь-клева; Он выглядит "вполне под Гумилева", Что попадает в глаз, минуя бровь...

1926. Valaste

Инбер

Влюбилась как-то Роза в Соловья: Не в птицу роза – девушка в портного, И вот в давно обычном что-то ново, Какая-то остринка в нем своя...

Мы в некотором роде кумовья: Крестили вместе мальчика льняногоЕго зовут Капризом. В нем родногоДля вас достаточно, сказал бы я.

В писательнице четко сочетались Легчайший юмор, вдумчивый анализ, Кокетливость, печаль и острый ум.

И грация вплелась в талант игриво. Вот женщина, в которой сердце живо И опьяняет вкрадчиво, как "мумм".

1927 Кузмин

И утонченных до плоскости стихахКак бы хроническая инфлуэнца. В лице нес очертанья вырожденца. Страсть к отрокам взлелеяна в мечтах.

Запутавшись в астетности сетях, Не без удач выкидывал коленца, А у него была душа младенца, Что в глиняных зачахла голубках.

Он жалобен, он жалостлив и жалок. Но отчего от всех его фиалок II пошлых роз волнует аромат?

Не оттого ль, что у него, позера, Грустят глаза – осенние озера,Что он,-и блудный,-все же божий брат?..

1926

Маяковский

Саженным – в нем посаженным – стихам Сбыт находя в бродяжьем околотке, Где делает бездарь из них колодки, В господском смысле он, конечно, хам.

Поет он гимны всем семи грехам, Непревзойденный в митинговой глотки. Историков о нем тоскуют плетки Пройтись по всем стихозопотрохам...

В иных условиях и сам, пожалуй, Он стал иным, детина этот шалый, Кощунник, шут и пресненский апаш.

В нем слишком много удали и мощи, Какой полны издревле наши рощи, Уж слишком он весь русский, слишком наш!

1926 Одоевцева

Все у нее прелестно – даже "ну" Извозчичье, с чем несовместна прелесть.., Нежданнее, чем листопад в апреле, Стих, в ней открывший жуткую жену...

Серпом небрежности я не сожну Посевов, что взошли на акварели... Смущают иронические трели Насторожившуюся вышину.

Прелестна дружба с жуткими котами,Что изредка к лицу неглупой даме,Кому в самом раю разрешено

Прогуливаться запросто, в побывку Свою в раю вносящей тонкий привкус Острот, каких адему не дано...

1926 Пастернак

Когда в поэты тщится Пастернак, Разумничает Недоразуменье. Мое о нем ему нелестно мненье: Не отношусь к нему совсем никак.

Им восторгаются-плачевный знак. Но я не прихожу в недоуменье: Чем бестолковее стихотворенье. Тем глубже смысл находит в нем простак.

Безглавых тщательноголовый пастырь Усердно подновляет гниль и застарь И бестолочь выделывает. Глядь,

Состряпанное потною бездарью Пронзает в мозг Ивана или Марью, За гения принявших заурядь.

1928. 29-III

Романов

В нем есть от Гамсуна, и нежный весь такой он: Любивший женщину привык ценить тщету. В нем тяга к сонному осеннему листу, В своих тревожностях он ласково спокоен.

Как мудро и печально он настроен! В нем то прелестное, что я всем сердцем чту. Он обречен улавливать мечту. В мгновенных промельках, и тем он ближе вдвое.

"Здесь имя царское воистину звучит По-царски. От него идут лучи Такие мягкие, такие золотые.

Наипленительнейший он из молодых, И драгоценнейший. О, милая Россия, Ты все еще жива в писателях своих!

1927 Игорь Северянин

Он тем хорош, что он совсем не то, Что думает о нем толпа пустая, Стихов принципиально не читая, Раз нет в них ананасов и авто,

Фокстрот, кинематограф, и лото Вот, вот куда людская мчится стая! А между тем душа его простая, Как день весны. Но это знает кто?

Благословляя мир, проклятье войнам Он шлет в стихе, признания достойном, Слегка скорбя, подчас слегка шутя

Над вечно первенствующей планетой... Он-в каждой песне, им от сердца спетой,Иронизирующее дитя.

1926

Сологуб

Неумолимо солнце, как дракон. Животворящие лучи смертельны. Что ж, что поля ржаны и коростельны? Снег выпадет. Вот солнечный закон.

Поэт постиг его, и знает он, Что наши дни до ужаса предельны, Что нежностью мучительною хмельны Земная радость краткая и стон.

Как дряхлый триолет им омоложен! Как мягко вынут из глубоких ножен Узором яда затканный клинок!

И не трагично ль утомленным векам Смежиться перед хамствующим веком, Что мелким бесом вертится у ног?..

1926 Алексей Н. Толстой

В своих привычках барин, рыболов, Друг, семьянин, хозяин хлебосольный, Он любит жить в Москве первопрестольной, Вникая в речь ее колоколов.

Без голосистых чувств, без чутких слов Своей злодольной родины раздольной, В самом своем кощунстве богомольной, Ни душ, ни рыб не мил ему улов...

Измученный в хождениях по мукам, Предел обретший беженским докукам, Не очень забираясь в облака,

Смотря на жизнь, как просто на ракиту Бесхитростно прекрасную, Никиту Отец не променяет на века...

1925

Тэффи

С Иронии, презрительной звезды, К земле слетела семенем сирени И зацвела, фатой своих курений Обволокнув умершие пруды.

Людские грезы, мысли и труды Шатучие в земном удушье тени Вдруг ожили в приливе дуновений Цветов, заполонивших все сады.

О, в этом запахе инопланетном Зачахнут в увяданье незаметном Земная пошлость, глупость и грехи.

Сирень с Иронии, внеся расстройство В жизнь, обнаружила благое свойство: Отнять у жизни запах чепухи...

1925

Фофанов

Большой талант дала ему судьба, В нем совместив поэта и пророка. Но властью виноградного порока Царь превращен в безвольного раба.

Подслушала убогая изба Немало тем, увянувших до срока. Он обезвремен был по воле рока, Его направившего в погреба.

Когда весною – в божьи именины,Вдыхая запахи оверной тины, Опустошенный, влекся в Приорат,

Он, суеверно в сумерки влюбленный, Вином и вдохновеньем распаленный, Вливал в стихи свой скорбный виноград.

1926 Цветаева

Блондинка с папироскою, в зеленом, Беспочвенных безбожников божок, Гремит в стихах про волжский бережок, О в персиянку Разине влюбленном.

Пред слушателем, мощью изумленным, То барабана дробный говорок, То друга дева, свой свершая срок, Сопернице вручает умиленной.

То вдруг поэт, храня серьезный вид, Таким аадорным вздором удивит, Что в даме-жар, и страха дрожь-во франте...

Какие там "свершенья" ни вертя, Мертвы стоячие часы души, Не числящиеся в ее таланте...

1926 Чириков

Вот где окно, распахнутое в сад, Где разговоры соловьиной трелью С детьми Господь ведет, где труд безделью Весны зеленому предаться рад.

Весенний луч всеоправданьем злат: Он в схимническую лиется келью, С пастушескою дружит он свирелью, В паркетах отражается палат.

Не осудив, приять-завидный жребий! Блажен земной, мечтающий о небе, О души очищающем огне,

О – среди зверства жизни человечьей Чарующей, чудотворящей речи, Как в вешний сад распахнутом окне!.. 1926