Текст книги "2010 A.D. Роман-газета"

Автор книги: Игорь Волознев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Единственные правила, работающие сегодня в стране, – это законы городских окраин. Всем нам знакомы эти картинки: бетонные гетто, спившиеся родители, драки район на район. В этом мире царит бесконечное насилие. Есть, правда, милиция, которая, по идее, должна что-то этому насилию противопоставить. Да только милиционеры – выходцы с тех же самых окраин. И живут они по тем же законам, как и те, с кем они должны бороться. После дежурства милиционеры пьют в тех же кафе и распивочных, а если их там обижают, они устраивают «зачистки» и, как привыкли с детства, избивают всех жителей провинившегося района.

Некоторым людям выдается шанс вырваться из этого дня сурка. Кто-то уходит в бизнес и богатеет, кто-то делает карьеру во власти. Однако, даже забравшись на самый верх, законы и понятия, впитанные на городских окраинах, они приносят с собой. Так что нет большой разницы между бетонными гетто и огороженной бетонными заборами Рублевкой. Между спившимися родителями и спившимся президентом страны. Между драками район на район и бизнес-войнами. Куда бы ты ни пришел, везде одно и то же. Замкнутый круг, вырваться из которого у страны еще ни разу не получалось.

– Неужели альтернативы вообще не существует?

– Почему? Альтернатива как раз есть, и она всем прекрасно известна: нравственные идеалы, духовность, православная церковь. Пусть жизнь внизу отвратительна, но эти вещи все-таки всегда позволяли надеяться, что дела обстоят не так уж и плохо. Правда, стоит иметь в виду, что даже и в церкви люди имеют за плечами тот же самый опыт, что и все остальные. Другим людям тут просто неоткуда взяться. Так что не удивляйтесь, когда и в церкви вы встретите то же, что и везде: пьющих священников, нетерпимых прихожан, войну всех против всех. Удивляться как раз стоит, если находится место, где всего этого мы не встречаем. Удивительно, но такие места тоже есть.

11 октября

На сороковой день после похорон экс-участницы проекта «Дом-2» ее могила была осквернена неизвестными. Не исключено, что гроб с телом пытались выкрасть.

Погибшая в Москве при так и не выясненных обстоятельствах модель Оксана Аплекаева была похоронена на родине в Уфе. Тело, носившее следы предсмертной борьбы, доставили в закрытом гробу. Попрощаться с Оксаной пришли лишь члены семьи – всего несколько человек. Посторонних не было. На свежую могилу сразу же установили временную ограду и поставили большой портрет девушки. Судя по микрофону-прищепке, эта фотография была сделана во время съемок «Дома-2».

А всего через несколько недель, ровно на сороковой день после гибели девушки, неизвестные вандалы повалили решетку, сожгли возложенные на могилу венки и, судя по следам, даже пытались выкопать гроб из земли. Возбуждено уголовное дело по статье «Вандализм». С чем связан этот странный инцидент, предстоит выяснить следствию.

Глава девятая
Москва. Утро

В наушниках играет Ассаи:

Возможно, мы не правы, но ты не бойся,

кидая напалм в окна посольства.

1

Я проснулся от ощущения, будто осень кончилась и если выгляну в окно, то там будет лежать снег. Ощущение было очень отчетливым. Я даже чувствовал запах этой начавшейся зимы.

Выбравшись из-под одеяла, я дошлепал до окна. Разумеется, никакого снега не было. Снаружи была Москва, над домами торчали строительные краны, а еще выше было ясное осеннее небо. Дождь остался семьюстами километрами северо-западнее. В городе, из которого я уехал. Может быть, насовсем.

Как был в трусах, я дошел до кухни и выкурил сигарету. Потом умылся и выкурил еще одну. Кирилл так и не проснулся. Ночевать я приходил в его московскую квартиру. Парень жил один и не возражал выделить мне кресло-кровать. В Москву я переехал еще на прошлой неделе, и пока все шло неплохо. Скажем, сегодня с самого утра мне предстояло рулить в Останкино, чтобы принять участие в съемках телепередачи.

Знаете, все мы, петербуржцы, конечно, патриоты собственного города. Любовь к архитектуре в стиле модерн для нас что-то вроде языческой религии. Но иногда так хочется все поменять. Петербург – крошечный город, и год за годом видеть одни и те же лица надоедает. В Петербурге нет ни единого нормального средства массовой информации, и это достает, ведь я как-никак журналист. Петербуржцы надменны и неулыбчивы, а единственной возможной погодой у нас является дождь. Короче, я уехал. Долго объяснялся с женой, а потом все-таки купил билет на поезд и уехал. В том же вагоне, что я, ехали комик Гальцев, группа «Король и Шут» и актриса Лиза Боярская. Петербуржцам нравятся сладкие московские денежки.

Чувствовал я себя от всего этого скверно. Зато, едва сойдя с поезда, сразу получил несколько предложений по работе. Причем зарплату мне обещали такую, что неудобно даже говорить. За первые три дня я раздал столичным телевизионщикам четыре интервью, и все они искренне считали меня звездой. А в Петербурге я уже лет сто не был никому интересен.

Люди вокруг были приятными, погода теплой, с неба светило солнце, и жизнь понемногу разворачивалась улыбчивой стороной. По крайней мере я хотел на это надеяться.

2

Когда Кирилл все-таки проснулся, мы вместе выпили кофе. А потом я поехал в Останкино. Кирилл спросил, уверен ли я, что не заблужусь? Я сказал, что если что – позвоню. В Останкине я бывал много раз. Дорогу вроде бы помнил. А если бы вдруг забыл, то можно было бы просто прислушаться и идти на звук. В стране, в которой давно уже ничего не работает, грохот на полных оборотах функционирующей фабрики должен как минимум обращать на себя внимание.

По дороге я думал о том, что из всего советского наследства к сегодняшнему дню выжили только нефтепроводы и ТВ. Позавчера я на такси проезжал мимо Кремля. Он смотрелся как съежившийся пенсионер. Даже я еще помню времена, когда решения, которые здесь принимали, повергали мир в трепет. А сегодня это просто такой Диснейленд, и большая часть того, что строили при большевиках, проржавела и выкинута. Заводы закрыты, сельское хозяйство сдохло. Космодромы выглядят как декорация треш-боевиков. Военных баз в теплых краях давно не осталось, и даже срок хранения последних ядерных боеголовок истекает всего через три года. Зато наши нефтепроводы – самые нефтепроводистые в мире. А уж бюджеты русского телевидения превосходят даже бюджет отечественного военного флота.

В ватной спросонья голове вертелись сценарии романов, которые я никогда в жизни не напишу. Я думал о том, что фиг с ними, с боеголовками. Победы в войне давно уже одерживаются не на поле боя, а на экране ТВ. Осознав это, руководство страны рано или поздно махнет рукой на закупку вооружений и бросит-таки все силы на куда более важный информационный фронт. Я вылез из метро, закурил сигарету и представил, как это могло бы выглядеть. Премьер вызывает на секретное совещание финансовых воротил. Щуря стального оттенка глаза, он объясняет задачу: отныне никаких яхт и бриллиантов. Футбольную команду «Челси» продать и вложить вырученные средства в новый проект. Олигархи кивают лобастыми головами и засучивают рукава.

Через полгода в руки подставных фирм переходят основные американские газеты и информагентства. Еще через девять месяцев выкуплены телеканалы, а потом наконец и Голливуд. На следующее утро американский президент открывает газету, а там, прямо на первой полосе, все аналитики мира советуют НАТО самораспуститься. Он решает, что сошел с ума, и включает телик, да только там по всем программам белозубые русские десантники стоят на страже стабильности и переводят через дорогу старушек. Чтобы хоть как-то успокоиться, президент отправляется с женой в кино и попадает на картину, в которой туповатые янки поголовно мечтают эмигрировать в РФ, но не могут достояться в очереди на получение эмигрантской карты: их постоянно опережают смекалистые узбеки. Президент возвращается в Белый дом и пускает себе пулю в лоб. Русские олигархи получают по медали и личное рукопожатие от премьера. По всем американским кабельным каналам отныне и навсегда транслируется «Голубой огонек».

3

У входа в «Останкино» стоял постовой милиционер. Пропускной режим он контролировал так же строго, как его дедушка где-нибудь в воротах норильских лагерей. Такого количества постовых милиционеров, охранников и вообще людей, перекрывающих входы-выходы, я не видел ни в одном государстве Африки. Спорить с милиционером было бесполезно. Он велел мне ждать, и я стал ждать. Через некоторое время из глубин телецентра выплыла молодая администраторша с моим пропуском в руке. Она что-то дожевывала.

– Пойдемте. Спасибо, что пришли.

Было видно, что ей абсолютно по херу, пришел я или нет. Поскольку до начала записи оставалось еще какое-то время, девушка отвела меня в телевизионный буфет на втором этаже и сказала, что пока я могу посидеть здесь.

Я сказал:

– Спасибо.

Денег на кофе не было. Вернее, какие-то деньги из взятых из Петербурга еще оставались. Но их хватало только на одну чашку, а я вечером собирался сходить в кино, а перед этим рассчитывал еще посидеть в «Coffee House», так что за бешеные бабки покупать телецентровскую бурду мне совсем не хотелось. Я сел за столик и подумал, что как все-таки обидно: популярность отнюдь не всегда конвертируется в бабки. Ну кто поверит, что, выйдя со съемок на телевидении, главный герой шоу станет потом долго искать деньги на билет в метро?

За пару столиков от себя я разглядел знакомого литературного критика и пересел к нему. Парня звали Слава, и, как обычно, он был уже немного пьян с самого утра, но виду не подавал. Слава славился эксцентричностью. Я сказал ему «Привет!», а он в ответ спросил, мог бы я, это самое, с писательницей Устиновой?

Я вытащил из кармана сигареты и подумал над его вопросом. Потом сказал:

– Купи мне кофе.

– Куплю. Садись вот сюда. Сейчас куплю. Но ты скажи: мог бы?

– Не знаю. Думаю, что нет. Ты же знаешь, я женат.

– Ну и что? Вопрос не подразумевает морального аспекта. Я чисто о физиологии.

– Ты покупаешь кофе или нет?

– Я вот думаю, что смог бы. Что-то с личной жизнью у меня в последнее время вообще не фонтан.

Девушка-официантка наконец поставила передо мной чашку эспрессо. Он был горячий. Писательница Устинова была неглупой и даже, в общем, симпатичной женщиной… Как-то она подарила моей жене свой новый роман. Написала на нем: «Замечательной жене замечательного парня». Ну или что-то вроде этого… Нет, точно не смог бы.

Я рассматривал пустую чашку из-под эспрессо. Той было нечего мне сказать. Слава вытянул длинные ноги в проход. Остальным посетителям кафе приходилось через них перешагивать, но Слава не обращал внимания. Носил он дурацкие серые джинсы. У меня когда-то тоже были такие. В те годы, когда я жил еще беднее, чем сегодня.

Слава спросил, в какую именно передачу я пришел. Если честно, я не знал в какую. Вчера вечером на мой мобильный позвонила телевизионная администраторша. Она спросила, мог бы я подъехать, я просто согласился. По-телевизионному бодро произнес: «Запросто!» Спросить, как называется ее передача, в голову мне не пришло. Сам я телевизор не смотрю вообще никогда. И чем ее ТВ-шоу отличается от остальных, все равно бы не понял.

– Совсем не помнишь названия?

– Говорю же, нет.

– Зря ты так безответственно. Это, между прочим, вопрос твоей личной карьеры.

Не рассмеяться Славе прямо в лицо стоило мне больших усилий. Применительно к себе слово «карьера» я не употреблял за последние десять лет вообще ни разу. Мы помолчали, а потом Слава рассказал про то, как недавно нюхал кокс. Об этом слушать мне было и вообще неинтересно. Весь мой опыт общения с кокаином ограничивался заблеванной урной у входа в петербургский клуб «Underground».

Лет десять тому назад вышел роман Пелевина «Поколение “Пи”». Литературным критикам он очень понравился. Особенно они отмечали там одного очень второстепенного персонажа – мерзкого и продажного литературного критика. Каждый более или менее заметный критик примеривал этого героя на себя. Несколько лет подряд любая моя беседа с этими ребятами начиналась с их вопроса:

– Читал, чего про меня Пелевин написал?

Когда тот же вопрос задал мне пятнадцатый знакомый подряд, я сходил-таки в книжный магазин, купил пелевинскую книжку и внимательно ее прочитал. Персонаж был действительно мерзкий. Даже более мерзкий, чем реальные московские критики. Почему сходством с ним нужно было гордиться, понять я так и не смог.

Может, дело в том, что критика у нас в стране вовсе не подразумевает влияния на процесс? Скажем, в Германии если твою книжку похвалит известный критик Райх Ранницкий, то дальше о хлебе насущном можешь не париться. Гонорарами ты обеспечен до пенсии. Потому что слово Ранницкого – это действительно приговор. А у нас критики думают так: интересно, если я дам пендель какой-нибудь знаменитости, то, может быть, хоть кто-то заметит и меня? Ну хоть кто-нибудь, а?

Русская пресса не делает звезд, а живет за их счет. Редактора журналов месяц за месяцем ставят на обложки одних и тех же Шнура с Ксенией Собчак, потому что надеются: позарившись на обложки, их журналы хоть кто-то купит, а их все равно никто не покупает. Единственное медиа, которое хоть на что-то влияет, – это ТВ. Если ты собираешься хоть что-то собой представлять, тебе сюда. Пусть ты станешь вести какое-нибудь кулинарное шоу или хотя бы читать прогноз погоды… Пусть ты даже не будешь ничего вести или читать, а просто мелькнешь в массовке… Это не важно… Популярность твоя все равно будет выше, чем у всех, вместе взятых, критиков страны. Тот, кто появляется на экране, становится звездой. Только тот, кто появляется на экране, и становится звездой.

Именно поэтому литературный критик Слава не читал романов и не морщил лоб о судьбах литературы, а с утра пораньше торчал в останкинской кофейне. Да и сам я приехал сюда из этих же соображений.

4

В кафе зашла девушка-администраторша. Она поискала меня глазами, нашла и кивнула головой: нам пора. Я поблагодарил Славу за то, что он угостил меня кофе. Он не ответил. Судя по глазам, парень все еще думал о теле писательницы Устиновой.

Администраторша отвела меня к гримеру. Прежде чем идти в студию, нужно было припудрить лицо. Эта стадия мне особенно не нравилась. После записи смыть грим я каждый раз забывал. В метро пассажиров прижимало ко мне вплотную, и когда они видели, что у меня, взрослого мужчины, на лице косметика, то реагировали, бывало, бурно.

В соседнем кресле пудрили боксера Валуева. Вблизи тот был просто нереально огромен. Вокруг него суетился администратор, который казался представителем другого биологического вида. Выглядел он, скажем, как собака рядом с лошадью.

В самой студии было очень жарко. Пудра моментально стекла с моего лица. Все вокруг суетились и бегали, голос режиссера в динамиках отдавал непонятные команды, операторы двигали туда-сюда осветительные приборы. Впрочем, насколько я мог понять, дело понемногу двигалось. Все-таки это было «Останкино» – нервный центр и главная фабрика страны. Не чета какому-нибудь петербургскому телевидению. Вот там нравы царили либеральнее некуда. Помню, когда я был на петербургском телевидении последний раз, мне сказали, чтобы я садился вон на тот диванчик: сейчас они отыщут режиссера и можно будет начинать. Я дошел до дивана и обнаружил, что там спит здоровенная бабища. Она была вдрабадан пьяна, лежала, запрокинув лицо, и похрапывала. Как оказалось, это и была та самая режиссер, которую все искали.

Ведущим сегодняшнего шоу был Андрей Малахов. Даже не смотрящему телевизор, мне было известно, что он главный телеведущий страны. Гости уже сидели в ряд на диванчике. Вежливый молодой человек посадил меня к ним и прикрепил к моей футболке микрофончик. Попросил сказать пару слов.

– И уберите, пожалуйста, наушники от плейера.

– Зачем?

– Они могут дать помехи на наш микрофон.

– Мой плейер выключен.

– Да? Но вы все равно уберите их, ладно? Это немного странно выглядит. Вы сидите в студии, а на шее у вас висят наушники… Смотрится глуповато…

Я промолчал. Мне было абсолютно наплевать на то, как это смотрится. Наушники, в которых круглые сутки бубнил грустный петербургский хип-хопер Ассаи, были последней ниточкой, которая связывала меня с промокшим домом.

Сидящая рядом девушка спросила, не в курсе ли я, о чем будет идти речь. Девушка была смутно знакомой. Возможно, она была звездой кино или светской львицей. Девушке было хорошо известно, сколько разных прекрасных вещей можно купить, если у тебя есть деньги, и большую часть этих вещей она уже успела купить. Губы у девушки были накрашены ослепительно яркой помадой. Я улыбнулся ей и сказал, что без понятия. Она повернулась к соседу с другой стороны и задала тот же вопрос. Девушка не поленилась приехать в студию и три часа просидела в кресле стилиста. При этом она понятия не имела, о чем станет говорить. Какая разница, ведь суть не в этом, а в том, что твои яркие губы покажут по телику.

Собираясь утром идти в студию к лучшему телеведущему страны, каждый из нас, сидящих на диванчике, думал, будто вытянул счастливый билет. Это было правдой: билет оказался действительно счастливый. Да только никто, кроме нас самих, об этом никогда не узнает.

Говорят, в России очень мало звезд. Из передачи в передачу, с обложки на обложку кочуют одни и те же рожи. Это тоже правда: звезд действительно немного, но это бы еще полбеды. Настоящая же проблема в том, что немного и зрителей. Всех на свете интересуют лишь они сами. И то, чем занимаешься ты, интересно лишь тебе самому. Можешь хоть вывернуться наизнанку – зрителей не будет.

Единственное, что интересует русского телезрителя, – это чтобы кто-нибудь стоял на сцене и громко ругался матом. Вот за такое шоу телезритель отдаст многое. А уж если вдобавок к основному зрелищу подадут и еще хоть что-нибудь, то шоу сразу станет культовым. На этом построена вся современная отечественная культура. На сцене стоит и громко ругается матом певец Шнур и плюс под его музычку можно поплясать – это культовая группа «Ленинград». На сцене стоят и громко ругаются матом комики со странными кличками и плюс под их остротки можно поржать – это культовое ТВ-шоу «Comedy Club».

Черт побери! Ну почему за свою длинную жизнь я так и не выучил ни одного оригинального матерного ругательства?

5

Голос режиссера в динамиках велел всем приготовиться. Малахов вышел на середину студии и замер с микрофоном в руке. Глаза у него были серые, как Петербург. Впрочем, возможно, это были контактные линзы. Заиграла музыка, и Малахов громко сказал телезрителям: «Здравствуйте!»

Как оказалось, темой передачи были сложные межнациональные отношения. Энергичным голосом Малахов читал со стоящего перед ним телесуфлера:

– Некоторое время тому назад в теленовостях показывали репортаж про пожилого немца. По молодости тот служил в гитлеровской авиации, а в начале нынешнего года, уже совсем старым, купил билет в те края, которые когда-то бомбил. Он приехал к людям, которым когда-то принес страдания, и извинился. Сказал, что виноват. Его никто не заставлял так поступать: прощение было необходимо лично ему. Об этом мы и станем сегодня говорить.

Свет приглушили, и музыка сменилась с пафосной на лирическую. Сперва я подумал, что за то время, пока я отсутствовал в стране, все изменилось. И даже непроизвольно заулыбался. Неужели главный телеведущий страны собирается сказать по главному телеканалу страны о том, что и нашей стране есть за что извиняться перед соседями?

Недавно я возвращался в Россию транзитом через Украину. В ожидании самолета три часа просидел в киевском аэропорту Борисполь. В зале ожидания там ловилось сразу два русскоязычных канала. По первому показывали фильм «Брат-2» (в котором актер Сухоруков убивает мерзкого украинца со словами: «Вы мне еще за Севастополь, суки, ответите»). А по второму – кино «72 метра» (это тот фильм, где честные русские моряки отказываются служить в украинском флоте, потому что Родина за сало не продается). Я курил свои сигареты, таращился в экран и думал: почему именно эти два фильма? Почему из тысяч отечественных фильмов своим ближайшим соседям наше ТВ показывает именно эти картины?

Впрочем, как оказалось, я просто неправильно понял мысль ведущего. Имелось в виду, что извиняться все вокруг должны как раз перед нашей страной.

– Этот немецкий летчик посетил несколько стран. Но вот к нам приехать так и не собрался. Почему-то он решил, что перед нашей страной он может не извиняться. Итак, тема нашей сегодняшней передачи: откуда берется такая нелюбовь к России? И я адресую этот вопрос сегодняшним гостям студии.

Малахов подошел поближе и стал подносить микрофон к лицам гостей. Он был как фея-крестная: взмах палочкой и терпеливые золушки на диване превращались в медиа-принцесс. Увидев прямо перед лицом микрофон, сидевшая слева от меня красотка привычно прикрыла глаза и вытянула губы навстречу. Мне показалось, что вот сейчас она лизнет шишечку малаховского микрофона.

Девушке очень хотелось стать звездой. Ради этого она была готова на многое. А я уже нет. Когда-то мне казалось, что это не сложно. Сделай хоть что-нибудь выдающееся, и твое лицо тут же окажется на обложках. И в телеэкране. Тогда я еще не знал, что звезду с неба тебе дают подержать ровно на тридцать секунд. А потом ее надо передать дальше по шеренге. Девушка с усталыми губами будет звездой, только пока Малахов будет стоять перед ней со своим задорно задранным микрофоном. Сам Малахов задержится на экране подольше, но рано или поздно оттуда исчезнет и он. Ведь когда-нибудь все равно придет парень, микрофон которого окажется подлиннее и позадорнее.

Именно из этих соображений три с половиной года назад я и уехал в свою Африку. Доставшуюся мне звезду удерживать я не стал. И она погасла. А у тех, кто все-таки стал ее удерживать, она тоже погаснет, но перед этим они еще и потратят кучу сил на то, чтобы она продолжала гореть. Прежде мне казалось, будто популярность должна приходить как-то сама. А оказалось, что это работа. Браться за которую мне совсем не хотелось. Мне хотелось, чтобы людям было интересно то, чем я занимаюсь, а сидеть в экране просто потому, что больше мне негде сидеть… Уж лучше я еще раз съезжу в дельту Нигера.

Следующим после яркогубой девушки сидел я. Малахов улыбнулся мне и спросил:

– А вы гордитесь?

– Чем?

– Например, победой нашей страны во Второй мировой.

– А при чем здесь я?

– Ну мы же выиграли эту войну!

Я вздохнул и не нашелся что ответить. То есть я, конечно, мог бы попробовать объяснить лучшему телеведущему страны, что, с моей точки зрения, никакого «мы» на свете не бывает. Есть «я», и этот «я» вовсе не выигрывал войну. Все на свете говорят про «мы»: наш народ… наша страна… наше поколение… наш взгляд на мир. А мне вот кажется, что это абстракция и мир состоит не из больших «мы», а из множества отдельных, маленьких «я». Каждое из них не очень приятное. У каждого куча личных проблем. Но именно эти «я» ты принимаешь или не принимаешь, терпишь или терпеть не можешь, любишь, окатываешь презрением, внимательно к ним прислушиваешься или считаешь полными мудаками. А кто и когда видел «Родину»? Или беседовал с «русским народом»?

– Ну так что вы скажете?

– Насчет?

– Вы гордитесь Родиной?

– Нет.

– Не гордитесь? Почему?

Малахов даже заулыбался. Я молчал и по-прежнему не знал, что ему ответить. На телевидении нужно говорить короткими и хлесткими фразами. Потому что любое предложение длиннее чем в десять секунд будет вырезано при монтаже. Но за всю свою жизнь мне в голову не пришла ни одна мысль, которую можно было бы рассказать за десять секунд. Все, во что я верил, было длинным и очень путаным.

– Тем, что любишь, гордиться не принято, – наконец выдавил из себя я.

– Что вы имеете в виду?

– Ну я же не горжусь своими родителями. Моя мама не доярка-ударница, а отец за свою жизнь не получил ни одной медали. Однако это не мешает мне любить их обоих.

– Понимаю, – кивнул Малахов и тут же повернулся к парню, который сидел дальше меня на диване.

Тот отвечал правильно. Его фразы были короткими и хлесткими. Наверное, в отличие от меня парень был коренным москвичом. Лично мне эти ребята всегда казались чуточку простоватыми. В любой картине для меня важнее всего нюансы… полутона. Но вот в Москве на всю эту ерунду ни у кого нет времени. Москвичи отлично знают, что такое хорошо и что такое плохо. Именно поэтому они идеально подходят для ТВ.