355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Игорь Пресняков » Чужая земля » Текст книги (страница 3)
Чужая земля
  • Текст добавлен: 22 сентября 2016, 02:40

Текст книги "Чужая земля"


Автор книги: Игорь Пресняков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава V

По окончании уроков Полину зашли проведать Светлана и Наталья.

– Скучаешь? – входя в кабинет немецкого языка, справилась Левенгауп.

– Ой, девочки, проходите! – Полина оторвалась от классного журнала.

Подруги устроились за партой перед учительским столом. Светлана пробежала глазами по развешанным на стенах портретам классиков немецкой литературы и вдруг заметила портрет Карла Маркса:

– Старик Маркс уже в писателях? – удивилась она.

– Да нет, – улыбнулась Полина. – Директриса велела, «чтобы был».

– Тогда вывеси и Энгельса! – фыркнула Светлана. – Основоположники обязаны быть вместе.

– Не забудь еще и Гегеля с Фейербахом, – добавила Наталья.

– И Канта! – сказала Левенгауп притворно строго. – А также Бебеля, Лассаля, Либкнехта…

– Лассаль – француз, – уточнила Полина.

– Да черт с ним, – отмахнулась Светлана. – В нашем иконостасе никто не помешает.

Полина покачала головой:

– Смех смехом, а только эти портреты выполнены старшеклассниками. Все лето дети трудились, и, по-моему, получилось неплохо.

– Правда? – подняла брови Наталья. – Ну надо же, на удивление хорошо написано!

– У нас в школе прекрасный учитель рисования. Сумел увлечь ребят изобразительным искусством. Они и ремонт в классе сделали, покрасили стены и пол. Посмотрите, как стало уютно! Я очень счастлива, что дела идут на лад: учебный год только начался, а в школу уже завезли дрова, – теперь не будем мерзнуть, как прежде; из наробраза прислали три ящика учебников…

Левенгауп недоверчиво усмехнулась:

– Врешь, Полли, не так уж ты и счастлива. Для тебя личное всегда преобладало над общественным. Ты еще не до конца перековалась по-коммунистически! Ну-ка скажи, где наш доблестный чекист голубоглазый, а?

Полина смутилась. Светлана легонько толкнула Решетилову локтем:

– Видишь: грустит. А говорит: счастлива.

Не-ет, тоскует наша Полинка по суженому.

– Не перегибай, – поморщилась Наталья.

– Что ты! Я как раз собралась ее утешить, – лучезарно улыбнулась Левенгауп. – Вчера я моталась в Колчевск брать интервью у Тухачевского (упросила главреда послать именно меня). Так вот, там был и командир Имретьевской кавбригады, который рассказал, что отряд Рябинина разгромил оную банду, взял в полон ворога-атамана и двигается к родным очагам… Смотри, Натка, как Полли оживилась!

– Ты не шутишь? – покраснела Полина.

– Честное благородное слово, – развела руками Светлана и достала папиросу. – Я закурю?

– Лучше не стоит.

– Боишься без табаку зачахнуть? – спросила Наталья.

– Кто бы говорил! – хмыкнула Светлана. – Сама дымишь, как курьерский поезд.

– Есть грех, – пожала плечами Решетилова.

– Послушай, Света, – стремясь вернуться к волнующей ее теме, сказала Полина. – Что еще ты слышала об отряде Рябинина? Все живы-здоровы?

– Твой Андрей – в точности жив, – заверила Левенгауп, – потому как я лишний раз об этом справилась. Вообще поездка в Колчевск получилась крайне интересной.

– Тухачевский понравился? – лукаво сощурилась Полина.

– Ну, Михал Николаич – просто душка! Галантен, важен, красив, умен не по годам. И, видно, хитер. Выправка и манеры «старой школы». Впрочем, что о нем!.. Я всего лишь взяла краткое интервью.

Решетилова недоверчиво покосилась на подругу:

– Подозреваю, там было кое-что поинтереснее…

– Или кое-кто! – подхватила Полина.

– От вас, перечницы, не утаишь, – Светлана опустила глаза. – Познакомилась я с одним военным из свиты Тухачевского. Он – работник штаба РККА, в прошлом командовал дивизией. Не красавец, но…

– «Настоящий мужчина»! – захохотали подруги.

– У Светы – «осенний роман»! – хлопнула в ладоши Наталья.

Левенгауп пожала плечами:

– Быть может, и не только.

– Длинный, бесконечный, как перманентная революция, роман? – продолжала смеяться Полина.

– Ты ж его погубишь, Помпадур! – вторила Решетилова. – Пропадет боевой комдив!

Светлана мечтательно поглядела в окно:

– Да нет, задело меня всерьез.

– Бедный Костик! – всплеснула руками Полина. – Что с ним будет?

– А она еще и не думала, – поджала губы Наталья.

– И не собираюсь, – отмахнулась Левенгауп. – Будь что будет.

Дверь кабинета распахнулась, и на пороге возник мальчишка с повязкой дежурного на рукаве.

– Товарища Черногорову спрашивают! – крикнул он.

– Кто именно? – насторожилась Полина.

– Дяденька военный, во дворе ожидают, – пояснил мальчик.

– Ага! – оживилась Светлана. – Никак, Рябинин прибыл. Беги, Полли, встречать.

Забыв о приличиях, Полина сорвалась с места и выбежала на улицу.


* * *

– Хватит обниматься на виду у детского учреждения! – весело прокричала с крыльца школы Светлана.

Полина стыдливо отстранилась от груди Андрея:

– Тут ко мне, Андрюша, девчата зашли…

Левенгауп и Решетилова уже были рядом.

– Геройским борцам с бандитизмом – пламенный привет! – протянула руку Светлана.

– Ладошку-то поверни – не для поцелуя подаешь, – шутливо заметила Наталья и поклонилась. – Рада вас видеть, товарищ Рябинин! С возвращением.

– Здравствуйте, милые девушки, – улыбнулся Андрей.

– Как видно, наш герой прямо с коня, – Светлана кивнула на запыленные сапоги Рябинина.

– Так точно. Прибыл час назад. Забежал на службу отчитаться, однако все начальство пребывает в Колчевске, так что до понедельника я могу отдыхать.

– Предлагаю отметить возвращение, – предложила Решетилова. – Я приготовила на ужин чудесного гуся, вдвоем с папой нам его все равно не осилить.

– А это удобно? – справилась Полина.

– Вполне, – заверила Наталья. – Отец будет рад вас повидать, да и Андрею, думаю, будет приятно с ним познакомиться.

– Тогда мы с Натой пойдем вперед готовить стол, а вы поворкуйте о своем и подтягивайтесь, – заключила Светлана.


* * *

Как только хозяин дома, Александр Никанорович Решетилов, отужинал и, откланявшись, удалился в кабинет, Светлана и Наталья закурили и перешли к излюбленной теме – обсуждению проблем современного искусства. Для затравки Левенгауп с легким сарказмом прошлась по новейшим творениям губернских литераторов. По мнению Светланы, в ближайшее время (как, впрочем, и всегда) от них не стоило ожидать ничего интересного и примечательного.

– Кругом – пошлость, банальщина и скука. Или безумные порывы невесть куда и зачем, – коротко вздохнула Левенгауп.

– Издержки провинциальности, – пожала пле-чами Наталья.

– Ну не скажи, – возмутилась Полина. – Были же и в наших пенатах неплохие образчики. Взять хотя бы прошлогодние литературные турниры, рассказы Сакмагонова, твои, Ната, спектакли, наконец.

– А Меллерова «Вандея»? Весьма любопытное произведение, – ввернул Андрей.

– Несомненно, – согласилась Полина.

Решетилова примирительно поклонилась:

– Да Света вовсе не о том, что все у нас худо и бездарно. Просто провинциальность душит, сидит, как жаба, на груди и вытягивает силы…

– …Одурманивает и усыпляет, погружает в тину пустых забот мещанства и ханжества, – подхватила Светлана.

– Ну, девушки, вас послушать – так и жить не захочется! – рассмеялся Рябинин.

– Неудивительно, – хмыкнула Левенгауп. – Яблочко от яблони, как говорится, недалеко падает.

– Даже такое наливное, как ты, Светик, – тонко улыбнулась Наталья.

Словно не замечая реплики подруги, Левенгауп принялась раскладывать по блюдечкам куски бисквитного торта.

– Сама по себе провинциальность – еще полбеды. Другое дело, во что она выливается, к чему приводит лучшие местные умы. Вот не далее как позавчера собрался губернский литактив. Все говорят об искусстве слова: «надо продвигать», «расширять», «укреплять», «воздвигать» и прочая. Хотя бы один «деятель» обмолвился, что писать и как! Кроме громких фраз – ничего. Я битый час сидела над обзорной статьей об этом сборище и в итоге ограничилась сухой констатацией факта, что, мол, третьего сентября 1924 года состоялась конференция по проблемам современной литературы; с докладами выступили такие-то товарищи, и – все!

– Правильно, – презрительно надула губы Решетилова. – У нас в театре – куда большая дичь случилась: дискуссия о троцкизме! Я-то, по наивности, полагала, что подобные страсти давно миновали. Так нет же – вместо того чтобы выслушать доклады представителей театральной ячейки РКП(б) и комсомольцев, подебатировать немного для приличия, – взялись с пеной у рта обвинять друг друга во всех смертных грехах. Дошло до того, что отдельные товарищи высказали мнение об отражении троцкистских идей в некоторых сценических постановках!

– А ты считаешь, что таковых спектаклей нет? – уточнила Левенгауп.

– Абсурдно утверждать обратное, – засмеялась Наталья.

– Не согласна, – Светлана пристукнула ребром ладони по столу. – Искусство не может быть безыдейным. Режиссер-троцкист, хочет он того или нет, – поневоле закладывает в свою постановку определенную идею. Другое дело, в какой форме и с помощью каких приемов.

– При чем здесь идейность? – удивленно подняла брови Решетилова. – Искусство во все времена обращалось к духовности человека, к его нравственным переживаниям, поиску смысла, вековым страстям. Лично я против тенденциозности в творчестве, против плакатности и примитивизма.

– Да ты – прямо серапионова сестра милосердия![1]1
  Светлана намекает на взгляды литературной группы «Серапионовы братья» (существовала в 1921-1929 гг.; входили: Вс. Иванов, М. Зощенко, Л. Лунц, В. Каверин, К. Федин, Н. Тихонов, М. Слонимский и др.; названа от кружка друзей в одноименном произведении Э. Т. А. Гофмана). Для «Серапионовых братьев» характерны поиски новых приемов реалистического письма; неприятие примитивизма и «плакатности» в литературе; отрицание «всякой тенденциозности» (особенно социально-политической).


[Закрыть]
– картинно ахнула Светлана. – Как же без идейности?

– Так же, как обходились без нее Данте, Шекспир, Гете.

– Не соглашусь, – отрезала Левенгауп. – Вспомни Эсхила. Какая идейность в его поэме «Персы»? Патриотизм, героика борьбы с захватчиками. Да ты и сама в «Ревизоре» встала в позу идейного обличителя советской бюрократии.

– Вовсе нет, – покачала головой Наталья. – Новая трактовка пьесы лишь подчеркнула вневременное значение Гоголя и поднимаемых им проблем бюрократизма и продажности, как человеческих пороков вообще. Я и не мечтала польстить своей постановкой «идеологам» РКП(б).

К слову, отзывы критики были весьма противоречивы. Ты возмущена, отчего губернские литераторы при всей их идейности мало пишут хороших произведений? Причина – не в отсутствии таланта или классовой сознательности. Причина – в отсутствии стойких морально-нравственных идеалов нового общества. Старые устои ушли в прошлое, а новых – просто не имеется. Вся новая мораль связана либо с мечтами о заоблачном светлом будущем, либо с «военным коммунизмом». Именно поэтому лучшие произведения, которые будут создаваться в ближайшие годы, непременно отразят события гражданской войны. Яркий пример – «Чапаев» комиссара Фурманова. Тема – беспроигрышная. Здесь и героика борьбы, и жертвенность, и вера в светлую идею освобождения угнетенных, и народный юмор. Восстановление хозяйства даст повод для произведений мирной героики: станут писать о стройках, о труде на заводах и шахтах. Однако это лишь часть литературной тематики, та, которая относится к социальной стороне жизни человека. А его индивидуальные и духовные противоречия?

Предлагаешь поставить «Ромео и Джульетту», где Капулетти – троцкисты, а Монтекки – «твердые» партийцы? Потеха! Так о чем же, спросите вы, писать нашим писателям? О любви? – обвинят в пошлости и мещанстве; воспевать прелесть русской природы – скажут об оторванности от классовых интересов. Вот потому и стараются все вокруг шутить, скалить зубы, – критиковать и смеяться куда легче, чем создавать новое и необычное. Что написали значительного за последние годы, кроме революционно-пафосных прелестей в духе «Двенадцати» Блока? Кроме пусть хорошей, но до ужаса политизированной литературы? Все пишут сказки! Фантазируют, уходят от реальности невесть куда. Граф Алексей Толстой даже на Марс своих героев спровадил, опять же – революцию совершать!

– Ты только не упоминай об «Алых парусах», – предостерегла Светлана. – Иначе в тебя Полли вцепится.

– Непременно, – согласилась Полина.

Все весело рассмеялись.

– Кстати, – продолжила Наталья, – вот вам – тонкое произведение.

– Несовременно, – скривилась Левенгауп.

– Ну конечно, – усмехнулась Наталья. – Было бы куда лучше, если Ассоль предстала сиротой-пролетаркой, а Грей – бравым кавалеристом…

Светлана весьма красноречиво стрельнула глазами в сторону Андрея. Компания покатилась со смеху.

– По-моему, пора остановиться, – сквозь смех сказал Рябинин.

– Я только отвечу, и – конец разговору, – категорично заявила Левенгауп. Она повернулась к Решетиловой: – Уважаемая Ната! Видит бог, мне не чужды произведения, полные безыдейности и классово бессмысленные, но при этом красивые в плане высокой стилистики. Я люблю имажинистов, отдаю должное «опоязовцам»[2]2
  ОПОЯЗ («Общество изучения поэтического языка») – русская ветвь «формального метода» в литературоведении середины 1910-1920-х гг. Ориентируясь на лингвистику, культивировал «точное» изучение формальных приемов и средств, растворяя анализ содержания в «поэтике форм». Представители: Е. Д. Поливанов, Ю. Н. Тынянов, В. Б. Шкловский (идеолог ОПОЯЗа), Б. М. Эйхенбаум, Р. О. Якобсон, Л. П. Якубинский.


[Закрыть]
и прочим искателям новых литературных форм. При этом надобно четко разделять личные эстетические привязанности и социальные задачи новой литературы. Советские писатели и поэты обязаны поддерживать тот строй, который установился волею масс! И поэтому, в плане большой стратегии, стократ ценнее бездарный мужик Демьян Бедный, нежели высокогуманистичный Грин, трагическая Цветаева или мудрая Ахматова.

Новым литераторам надобно научиться у мастеров старшего поколения работе со словом; создать свою литературу, литературу новой страны. А наши «деятели» выдумывают невесть что, рыщут в дебрях и стараются вслепую найти дорогу в этой непроходимой чаще, ими самими, кстати, и созданной. Нашим молодым литераторам стоит поучиться у Есенина – вернулся бесшабашный озорник на Родину и стал писать совсем другие стихи. Значит, не прогулял по кабакам великого таланта, понял, как поставить его на служение народу.

– Я читала в «Красной нови» его последние стихи, – кивнула Наталья. – Несомненно, он стал более глубок, однако в его ощущениях я не вижу твоей «идейности». Стихотворения очень личные, в них – искренняя любовь к России, как к «старой», так и к «новой». В этом врожденном патриотизме – весь трагизм и спасение русской литературы одновременно. Российские поэты и писатели и без партийной идейности найдут свое место в новом мире, только вот загонять их в жесткие рамки не надо. Русская творческая душа гибнет от принуждения, даже самого мягкого. Она нуждается в безграничной свободе самовыражения.

Светлана презрительно фыркнула:

– Хорошо рассуждать на примерах московских. А у нас в глубинке – дай литераторам много воли и – получи! Не только волосы – уши дыбом встают. Вот Самсиков недавно сочинил, послушайте (специально запомнила):

Краснорожен и сердит, Толстый нэпман на лавке сидит. Глазом бычачьим по полкам – зырь! Там – и сметана, и масло, и сыр. Есть чем буржую похвастать соседу! Хватит припасов обжоре к обеду. Хватит и к ужину, нынче и завтра. А пролетарий – попробуй, состряпай! Нечем хвалиться бедняге Ивану. С горя потянешься к водки стакану. Горюшко луково сгинет до срока, ну, а с утра – по гудку – на работу!

А! Каково?

– Сама же говорила про Демьяна! – засмеялась Полина. – Есть у кого поучиться.

– Если бы, – надула губы Светлана. – У Бедного – агитки, а эти вирши Самсиков считает не меньше, чем литературным событием года. Я воспроизвела лишь малую часть его творения, там, братцы мои, – целая поэма!

– Ну и чему удивляться? – пожала плечами Полина. – Всем известно, что Самсиков – выкормыш великого и могучего ЛЕФа.[3]3
  ЛЕФ («Левый фронт искусства») – литературно-художественное объединение (1922-1929 гг.), существовало в Москве, Одессе и др. городах (В. В. Маяковский, Н. Н. Асеев, А. М. Родченко, близкие ЛЕФу – С. М. Эйзенштейн, Дзига Вертов; теоретические установки выразили О. М. Брик, В. Б. Шкловский, С. М. Третьяков). ЛЕФ выступал за создание «действительно революционного» искусства. Объединение издавало журнал «ЛЕФ» (1923-1925 гг.) и «Новый ЛЕФ» (1927-1928 гг.).


[Закрыть]
Здесь вам – и «литература факта», и социальный заказ, и новая художественная выразительность. Все как положено.

– Позвольте, – подал голос Андрей. – Мне, как человеку в определенном смысле далекому от искусства, со стороны виднее. Светлана права в стремлении видеть больше хороших произведений, я согласен с ней, что в современном творчестве много глупости и дуракаваляния. Однако давать поэтам и писателям идеологические установки, что и как писать, губительно для самого творчества. Мы действительно пока слабо понимаем, не осознаем сути новой реальности. С юношеским максимализмом частенько отвергаем все лучшее, что было создано поколениями предков. Пусть молодые литераторы занимаются поисками новой, оригинальной словесности, пусть выплескивают весь немыслимый сумбур и чушь. Неплохо хотя бы то, что мы это понимаем. Хуже, ежели не будет ничего, кроме Демьяна!

Усталые спорщицы молча согласились и принялись за давно остывший чай.

Съев свой кусок торта, Решетилова отложила ложечку и обратилась к Полине:

– Не первый раз замечаю, что товарищ Андрей – довольно хитрое существо. Выслушает всех, а уж потом делает резюме. Причем не обижая никого из присутствующих.

– О-о, ты его еще плохо знаешь! – Полина шутливо покачала головой.

Рябинин улыбнулся и сделал простодушную мину:

– Все очень просто, милые девушки. Дело не в хитрости, а в здоровом эгоизме: излишне распалившись, вы пожелаете остудить пыл рюмкой вина, затем вас потянет в «Музы»… А на дворе уже темнеет. А я не далее как сегодня вернулся из похода. Чуть-чуть устал. Вот и вся философия.

– У-у, – разочарованно протянула Наталья. – А мы тут твердим о высоких материях!

– Да не слушай ты его, – хихикнула Светлана. – В Рябинине пропадает великий артист. Пошляк Нерон перед ним – мелкий ханжишка и бездарность. Смотри на Полли! Она как на иголках вертится, глазками стреляет.

– Вовсе нет! – капризно парировала Полина.

Светлана взглянула на настенные часы:

– Да и в самом деле, пора. Допиваем чай – и по домам. Заодно и меня проводите.


* * *

Когда гости ушли, Наталья заглянула в кабинет отца.

– Отчего так рано разошлись? – Александр Никанорович оторвался от «Физиологического журнала».

Дочь присела в кресло:

– Вечереет. Да и Андрею нужно отдохнуть с дороги.

– Интересный молодой человек, – задумчиво проговорил Решетилов. – Они с Полиной – пара! Не ведал, что среди чекистов такие попадаются.

Наталья пристально наблюдала за отцом. Всегда бодрый и неунывающий, сегодня доктор выглядел сумрачным и усталым.

– Что-то стряслось, папа? – негромко спросила она.

– А-а, пустое! – с досадой отмахнулся Александр Никанорович. – Право, безделица…

– Ты нервничаешь. Изволь рассказать, в чем дело. После того как в мое отсутствие в нашем доме побывал этот бандит Фролов, ты переменился. Неужели донимает ГПУ?

– Ах, ну перестань! – воскликнул доктор. – Чекисты меня и не думают тревожить. Скорее, наоборот, объявили официальную благодарность за помощь. Сам Кирилл Петрович руку пожимал. Я же тебе рассказывал!

– А нынче что приключилось?

Решетилов вынул из верхнего ящика бюро конверт и протянул дочери:

– Прочти. Пришло с утренней почтой.

Наталья раскрыла письмо:

«Здравствуй, дорогой мой старинный друг Александр Никанорович!

С горячим приветом спешит к тебе Якушкин. Совсем уж давно, с тех пор как виделись мы по весне в Москве, не получал от тебя никаких известий. Не хочется думать, будто позабыл ты верного друга поры студенчества.

Дела мои идут своим чередом. Продолжаю читать лекции, веду занятия по военной химии у молодых командиров РККА. Жена, слава Богу, здорова. Кланяется вам с Натальей и шлет привет.

Зная нашу дружбу и твое всемерное участие в судьбе моей, хочу просить о помощи. В середине октября с. г. буду в ваших местах проездом вместе с добрым приятелем, соратником по важному для судьбы нашей Родины предприятию (о котором я тебе сказывал в Москве). Так уж ты услужи, прими нас. Думаю, и в вашей губернии имеются здоровые, верные матушке России силы. Не поленись, брат, познакомь моего единомышленника с ними.

Знай, Саша, ряды наши растут ежечасно, и мы стремимся побыстрее объединиться.

Надеюсь на твое участие.

Засим остаюсь, с поклоном,

1 сентября 1924 г.

М. Якушкин».

– Странное письмо, – пожала плечами Наталья. – Однако что именно тебя встревожило?

– А то, доченька, что пытается старый дуралей Якушкин вовлечь меня в заговор против власти! – насупившись, объяснил Решетилов. – И отказать в гостеприимстве неудобно, и лезть головой в пекло опасно.

Наталья поднялась, подошла к отцу и заглянула в глаза.

– Нечего тут голову ломать, – твердо сказала она. – Пусть приезжают, мы гостям всегда рады. А в остальном? Как до дела дойдет – каждому, товарищи дорогие, – свое.

Глава VI

По дороге на службу Рябинина нагнал «паккард» Черногорова. Визжа тормозами, черный лимузин прижался к тротуару.

– Эй, кавалерист! Давай-ка я тебя подхвачу, – отворяя дверцу, крикнул Кирилл Петрович.

Рябинин козырнул и уселся на заднее сиденье рядом с начальником.

– Топаешь рапортовать об успехах? – улыбнулся Черногоров. – А я, брат, с рассвета на ногах, заботы не дают выспаться.

– Поздравляю с назначением на должность полпреда, – поклонился Андрей.

– Расскажи-ка лучше об операции, – отмахнулся Кирилл Петрович.

– Я составил рапорт, – Рябинин похлопал ладонью по кожаной папке для бумаг.

– Прочту непременно, – кивнул Черногоров. – А покамест – выкладывай самую суть: что показали арестованные бандиты?

– Рядовые члены шайки ничего не знают о поддержке их формирования уездным прокурором Апресовым. Создается впечатление, что связь Скоков держал через двух доверенных лиц – начальника местного допра Туманова и вора Зубова по кличке Золотник. Последний был убит в бою, а Туманова вместе со Скоковым я предварительно допросил и доставил к нам.

Вкратце картина складывается такая: еще в 1920 году, через сестру Скоков весьма недвусмысленно намекнул начальнику допра о сотрудничестве (сестра Скокова приходится Туманову любовницей). Сам начальник допра объяснил, что согласился помогать бандитам не столько ради денег, сколько из-за страха – власть, по его словам, в ту пору была слаба, бандиты сильны, а потом – «просто засосало». Мирону Скокову терять уже нечего, поэтому он довольно откровенно рассказал, как Апресов помогал его шайке. Я счел, что оснований для ареста предостаточно, и осмелился заключить Апресова в изолятор при уездном отделении ОГПУ. Арест произвели в строгой секретности, дабы не спугнуть заместителя губернского прокурора Изряднова.

– А он и так ничего не узнает, – усмехнулся Черногоров. – Товарищ Изряднов с семьей пребывает на отдыхе в Кисловодске. Самое время действовать!

Автомобиль въехал во внутренний двор ГПУ.

– Не торопись, – предупредил Черногоров желание Андрея выйти. – А что Скоков поведал о Гимназисте?

Рябинин пожал плечами:

– Банду Скокова связал с Гимназистом Фрол. Летом 1923 года он вышел на Золотника, а потом познакомился с самим Мироном. Частенько наведывался в Торжец и Степченко. Кто таков Гимназист, Скоков не знает. Уверяет, что Фрол представился подручным весьма авторитетного в уголовном мире человека. Общих дел Скоков с людьми Гимназиста, как будто, не имел, – встречи носили характер «дружеских визитов» и обмена информацией.

– Он не юлит? – недоверчиво сощурился Кирилл Петрович.

– Не похоже.

– А Степченко? Мне доложили, что привезли его мертвое тело.

Андрей коротко вздохнул:

– Оказал сопротивление. Пришлось…

– Кто посмел? – нахмурился Черногоров.

– Я сам.

– Лично? Ну тогда верю, что не было другого выхода. В рапорте описал, как все произошло?

– Так точно.

Кирилл Петрович удрученно покачал головой:

– Эх, жаль, что так получилось! Попадись нам Степченко живым – все бы о Гимназисте вытянули.

Он задумчиво посмотрел в окно и обратился к шоферу:

– Поди-ка, Матвей, погуляй!

Водитель вышел из машины. Черногоров подвинулся ближе к Рябинину:

– Мы с Гриневым тут тоже не баклуши били – взяли адвоката Боброва и нескольких мелких чинуш из совнархоза. Материальчик для ареста собрали секретные агенты из Москвы. Бобров держится на допросах стойко, не признает никаких обвинений, а вот совнархозовцы быстро сникли и наперебой дают показания, в том числе и на Изряднова. Разлюбезный заместитель прокурора губернии не только потворствовал банде Гимназиста, но и крутил темные делишки с нэпманами.

Да-да, Андрюша, оборотистым мерзавцем оказался этот «законник»! Вкупе с Сахаровым, заместителем председателя ГубСНХ, Изряднов за солидные взятки раздавал подряды на строительство и поставки своим верным людям. Чаще всего – Татарникову. Весь этот деятельный «кооператив жуликов» мы вскорости арестуем, а вот с поисками Гимназиста – зашли в тупик. Как ни допрашивали Боброва, – стоит на своем: не знаю, мол, никакого Гимназиста. Даже с Фролом, клянется, не был знаком.

– Выходит, все дела велись через Степченко? – Андрей затаил дыхание.

– Получается, так, – понурился Черногоров. – А с него теперь только Господь Бог спросить может.

Кирилл Петрович нервно покусал губу:

– Хочу знать твое мнение об одной версии. Мне представляется, что Гимназист – не кто иной, как «Император Биржи» Татарников! – Он откинулся на спинку сиденья и искоса поглядел на Андрея. – Что молчишь, глаза выпучил?

– Не верится, – выдавил Рябинин. – Деловой человек – и… уголовники?

– Именно! – рассмеялся Черногоров. – Денег у него – куры не клюют, всех подмазал, купил на корню Изряднова, Сахарова, Боброва и прочих мелких сошек.

– А к чему, в таком случае, ему нужны бандиты? – пожал плечами Андрей. – Лишние заботы… Вы Боброва об этом спрашивали?

– Само собой. Да только молчит адвокат! Может, он и не знает об истинной роли Татарникова во всей истории.

– Отчего, простите, вы так считаете?

– Не знаю… Все это – лишь предположения.

– Доподлинно выяснить правду удастся после ареста всех участников преступной группы, – сказал Андрей.

– Верно, – кивнул Черногоров. – Вот ты этим вскоре и займешься. Мы немного подготовимся и начнем операцию. А пока – вот тебе информация к размышлению!

Он вытащил из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист и протянул Андрею:

– Полюбопытствуй. Получили по почте на прошлой неделе.

Рябинин развернул листок:

«Уважаемый товарищ Черногоров!

Мы – воспитанники детского дома номер один – просим вас о помощи.

Нам не хочется выглядеть перед славными органами ОГПУ ябедниками, но уже нет мочи терпеть. По приказу Советской власти нас собрали с улицы, отдали в детдом, а здесь – еще хуже. Заведующий Чеботарев постоянно ругается, обзывает последними словами, часто бьет и сажает в карцер. Его даже учителя боятся. Мы видим, как на кухню привозят продукты, но нам достаются лишь крохи. И это при том, что много младших ребят недавно болели малярией и воспалением легких и теперь нуждаются в хорошем питании.

Товарищ Черногоров! Мы знаем вас как справедливого человека и стойкого большевика. Помогите нам, пришлите хорошего заведующего, а не то мы попросту здесь перемрем.

Шлем вам пламенный коммунистический привет!

От имени двадцати старшеклассников писал воспитанник Казаков Иван».

Андрей удивленно посмотрел на начальника.

– Сигналы о воровстве и грубости Чеботарева имелись и раньше, – поморщился Кирилл Петрович. – Руки не доходили учинить в детдоме проверку. А теперь – сами дети не выдержали. Значит, совсем плохи дела, коли бывшие беспризорники, отчаянные ребята, просят о помощи. Обрати внимание: они жалуются, будто заведующий сажает их в карцер! Подожди, он у меня на своей шкуре узнает прелести самого глухого каземата! – Черногоров хватил кулаком по спинке водительского сиденья. – Я ему такие «апартаменты» выделю – волком взвоет.

– Вы предлагаете мне отправиться к Чеботареву с проверкой? – уточнил Андрей.

– Не совсем. Комиссию по проверке от глаз не утаишь и внезапно в детдом не направишь. Учреждение находится в ведомстве наробраза, который надлежит поставить в известность, включить в состав комиссии представителей как образования, так и партийных органов. Чеботареву об этом тут же сообщат (благо, у него всюду дружки-приятели имеются). Узнав о проверке, заведующий вмиг к ней подготовится: появятся на кухне припасы, отошлют в отпуска неблагонадежных педагогов.

– А как же дети? Разве их не спросят?

– Э-э, милый ты мой, они только писать храбрые, а спроси глаза в глаза – испугаются. У нас был подобный случай в соседней губернии года два назад.

– И что прикажете делать? – насторожился Андрей.

Черногоров снисходительно улыбнулся:

– Объясняю: в наробразе у меня есть верный человек. Получив письмо, я с ним снесся и узнал, что детдому срочно требуется преподаватель истории (прежний неделю как женился и переехал в Биркин). Тут-то я и вспомнил о тебе. Дай, думаю, пошлю в детдом Рябинина под видом учителя. Пусть поработает немного, приглядится, наладит контакт с воспитанниками. Изнутри все видно получше – и размер продуктового довольствия, и отношение Чеботарева к детям. Может, и о карцере что-либо узнаешь.

Как только будут налицо факты хищений или издевательств над детьми – немедленно снесись со мной. А я тем временем подберу кандидатуру нового заведующего. Кстати, прежний историк жил при детдоме, во флигеле учительского общежития. Поселим тебя там же, чтобы вести наблюдение круглые сутки. Нам на руку то, что в городе ты – личность малоизвестная.

– После «похода за Скоковым» – сомневаюсь, – покачал головой Рябинин. – По возвращении я услышал немало сплетен, где фигурировало мое имя.

– Смотри-ка, загордишься! – шутливо погрозил пальцем Кирилл Петрович. – Согласен, о тебе говорят. Однако кто знает тебя в лицо? Немногие. Состряпаем тебе подложные документы. Можешь даже имя себе выбрать по душе.

– Янус, – усмехнулся Андрей и опустил глаза. – Простите.

– Символично, – хлопнул его по плечу Черногоров, – но не подойдет. Не забывай, там работают педагоги, люди образованные.

– Я пошутил.

– Понимаю. Так как мы поступим?

– Пусть СПЕКО выписывает документы, – пожал плечами Андрей.

– Бумаги будут готовы к вечеру. Завтра с утра можно выходить на задание.

– Есть, – Андрей поправил фуражку. – Разрешите идти?

Черногоров кивнул:

– Иди. Не забудь занести свой рапорт Гриневу. И вот еще! Твою «особую группу» я расформировал в середине июля, «дело банды Гимназиста» передали на доследование в угро, однако по моему приказу ты их курируешь от ГПУ по этому вопросу. Делом занимаются твои прежние подчиненные – Непецин с Деревянниковым. Навести Бориса – он, по-моему, что-то раскопал. В буквальном смысле. Подробностей я не знаю, потому как был несколько дней в Колчевске. Поинтересуйся, а потом расскажешь. Ну ступай.


* * *

На протяжении всего дня Андрей с тревогой размышлял, что именно мог «раскопать» Непецин по «делу Гимназиста». Добежать до уголовного розыска никак не удавалось – Гринев приказал Рябинину присутствовать на допросах Мирона Скокова. Только к вечеру Андрей сумел встретиться с Борисом Борисовичем.

– Зашли узнать о наших успехах? – усаживая Рябинина на стул в своем крохотном кабинетике, приговаривал Непецин.

– Сами знаете – приказ! – попытался улыбнуться Андрей.

– Понимаю, – Борис Борисович извлек из стола картонную папку. – Как мы с Деревянниковым и думали, спустя некоторое время после налета на Госбанк начнут просачиваться кое-какие сведения. В начале августа мы услышали о небольшом скандале, который случился на Еврейском кладбище еще в начале июля. Заведующий кладбищем Каплан заметил в дальнем углу свежую могилу, о которой никто не знал, – не имелось ни записей в книге регистрации, ни положенной кладбищенской бирки. Каплан собрал сторожей и начал допытываться, кто же посмел произвести незаконное захоронение. Один из них, некто Мейерсон, сознался, что сжалился над умершим нищим, которого подобрал на улице неизвестный ему нэпман. По словам сторожа, этот сердобольный богач и заплатил за похороны. Заведующий побоялся нагоняя от вышестоящего начальства, поэтому влепил сторожу строгий выговор и постарался историю замять.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю