Текст книги "Роковая награда"
Автор книги: Игорь Пресняков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Глава III
Заводоуправление находилось в двухэтажном здании красного кирпича, чем-то напоминавшем крепость. На фронтоне – заржавевшие цифры: «1888» – дата основания завода.
Свищов и Андрей поднялись на второй этаж по железной решетчатой лестнице. Здесь располагалась администрация – на выкрашенных коричневой краской дверях поочередно значилось: «Председатель завкома профсоюза металлистов», «Ячейка РКСМ», «Директор», «Гл. инженер».
Свищов остановился перед последней дверью:
– Сначала сюда. Директор на хозактиве, покамест побеседуйте с главным инженером. Зовут его Бехметьев, буржуазный спец.
– Бехметьев? Что, бывший хозяин? – удивился Андрей.
– Не хозяин, его младший брат. Хозяин-то в Париже. А этот поначалу тоже был в деле, да промотал свою долю. Так и работал инженером при брате-хозяине. Братец-то суровый был, мне мать рассказывала, сам не помню – тогда я еще пацаненком бегал.
– Очень интересно! – покачал головой Андрей и отворил дверь.
В скромно обставленном кабинете, во главе длинного стола, заваленного трубками чертежей, восседал крупный человек лет пятидесяти.
– Разрешите? – спросил Андрей.
Главный инженер кивнул.
– Здравия желаю! – по-военному поприветствовал его Рябинин и, приблизившись, протянул мандат губисполкома.
– Присаживайтесь, в ногах правды нету, – бросил хозяин кабинета и принялся читать мандат.
Андрей с интересом разглядывал этот осколок минувшего: лицо неглупое, породистое, безвольное и усталое; аккуратно подстриженные усики и бородка с легкой сединой, пухлые руки и чистые ногти.
Бехметьев дочитал мандат до конца и проговорил густым баритоном:
– Ну-с, давайте знакомиться. Величать меня Павлом Ивановичем, ваше имя-отчество я прочитал. Вас назначают начальником столярного цеха, отсюда резонный вопрос: на производстве работать приходилось?
– Нет, я в армии с шестнадцатого года, – пожал плечами Андрей.
– Офицер? – быстро спросил Бехметьев.
– Был. А что, похож? – нахмурился Рябинин.
– Похож. Закалку старой армии никакими социальными катаклизмами не выведешь, – усмехнулся главный инженер.
– Простите, гражданин Бехметьев, но социальные катаклизмы – не средство для выведения крыс, – поклонился Андрей.
Бехметьев примирительно замахал руками:
– Ну-ну, не беспокойтесь! Я не стремился оскорбить вас. А звать меня прошу Павлом Ивановичем… У вас какое образование?
– Закончил гимназию, два курса университета и фронт, – сухо ответил Андрей.
– Превосходно, – удовлетворенно закивал Бехметьев. – Гимназия и начатки университетских знаний – все лучше, чем ничего. Какой, простите, факультет?
– Историко-филологический.
Бехметьев поднял брови, поглядел на орден и пробормотал в бороду:
– Г-мм… Неисповедимы пути Твои… – И добавил громче: – Ну да будет с ним, с образованием.
Он поднялся и явил Андрею гигантский рост и обширный живот, обтянутый серой жилеткой.
– Я введу вас, Андрей Николаевич, в курс дела. – Бехметьев покрутил пальцами у живота и прошелся вдоль стола. – Завод наш образован тридцать шесть лет назад Савелием Ивановичем Бехметьевым. Я, как вы понимаете, его единоутробный брат, лояльный к Советской власти, служу на предприятии главным инженером. Завод выпускает сельхозмашины и инвентарь: косилки, жатки, плуги, бороны, лопаты, грабли, даже подковы. Разрабатывается сеялка нового типа. Месяца за три до Октябрьской революции брат мой закупил оборудование для столярного цеха, американское. После переворота станки и механизмы запрятали невесть куда. Во время диктатуры завкома и бесхозяйственного рабочего контроля многое растащили. Теперь эта практика признана вашей партией пагубной, и наконец-то пытаются по уму наладить экономику… Так вот! Эти американские станки мы случайно обнаружили замурованными в подвале одного из цехов. Спасибо Савелию, постарался сохранить, хитрец! Мы начали монтаж столярного производства для удовлетворения собственных нужд в литейных моделях и помощи селу деревянными изделиями. Обученных кадров не хватает – трудится, в основном, демобилизованная молодежь и старики. Профессиональных рабочих мы так с гражданской и не дождались… Гм-да. Из шести цехов функционируют три, остальные пытаемся запустить.
В вашем ведении будет двадцать девять рабочих, два мастера и табельщик. Старший мастер Сергунов – грамотный человек, из старых кадров, по-вашему, разумеется, неблагонадежный, но работник отменный. Одним грешен – пьет много, подлец.
Бехметьев отодвинул стул и сел напротив Андрея:
– Хорошо, что вы человек военный, быть может, сумеете навести порядок, укрепить дисциплину. Подробнее рассказывать не стоит – увидите своими глазами. Хотелось бы, Андрей Николаевич, работать дружно, рука об руку.
Он протянул Андрею его мандат.
– Все, что смогу, сделаю, Павел Иванович. Куда мне прикажете дальше? – поднимаясь из-за стола, ответил Рябинин.
– Дождитесь директора, – развел руками Бехметьев и откланялся. – Приятно было познакомиться.
* * *
На подоконнике, покуривая, сидел Свищов. Увидев Рябинина, он соскочил:
– Ну как? Вредный главный спец?
– Отчего же вредный? Вполне нормальный, порядочный человек, – ответил Андрей и, взяв Свищова за пуговицу, добавил: – Спецов, Коля, партия призвала поднимать народное хозяйство, и с ними надобно считаться!
Коля махнул рукой:
– Директор приехал, пойдем!
Приемная «красного директора» Трофимова выделялась дубовыми панелями и молоденькой секретаршей Танечкой. Тряхнув искусственными кудряшками, она поприветствовала Андрея:
– А-а, товарищ Рябинин! Директор вас ждет, – Танечка кивнула на обитую кожей дверь.
Взявшись за медную ручку, Андрей посмотрел на русые пряди секретарши и подумал: «На ночь на бумажки накручивает… И к чему это я?»
У директора – добротная мебель, белые шторы на окнах, шкафы с книгами. Трофимов поднялся навстречу Андрею, улыбнулся приветливо и крепко пожал руку:
– Таким я вас и представлял. Звать меня Николай Николаевичем. Прошу садиться.
Красному директору – лет сорок семь, бодрый, седовласый, среднего роста, не толстый и не худой. Внешность не интеллигентская, но и не управленческая.
«Наверняка из рабочих», – решил Андрей.
– Чайку хотите? – предложил Трофимов. – Вижу, хотите, не стесняйтесь. Таня! Подавай, дочка, чай.
Трофимов потер руки и спросил:
– Где побывали у нас на заводе, что видели?
Андрею нравилось его простоватое дружелюбие.
– Заходил к главному инженеру.
– Как вам наш Бехметьев-младший? Хорош?
– Думаю: грамотный человек, – честно ответил Андрей.
– Точно. Подготовка у него прекрасная – Московский университет. Я под его началом работал, дай бог памяти, с девятьсот второго года, был литейщиком. Меня наши ортодоксы бехметьевским адвокатом окрестили – мол, пригрел буржуя. А какой он, спрашивается, буржуй? Всего-навсего непролетарский элемент.
Вошла Танечка.
– Вот и чаек! – обрадовался Трофимов. – У меня, знаете, кипяток всегда наготове, я мужик чаевный… Спасибо, голубушка.
Чай был превосходный – густой, янтарный, с двумя кусочками синеватого сахара на блюдечке.
Трофимов пил и продолжал рассказ:
– У нас ведь – война! Воюю с завкомовскими стариками. Партком и комса, конечно, на моей стороне. Оставил мне «военный коммунизм» эти распри-то!
– В чем же конфликт, Николай Николаевич? – не понял Андрей.
– В тактике, друг ты мой, в тактике. Раньше ведь что было? «Рабочий контроль»! Всем правили директор и завком. Этакий Змей-Горыныч о двух головах. А на деле – неразбериха, бестолочь! Завком у нас – ох, крутой! Сплошь старые рабочие, потомственные пролетарии. Упрутся – битюгом [3]3
Битюг (разг.) – рабочая лошадь-тяжеловоз.
[Закрыть] не свезешь. Мы переоборудуем литейку – они шумят: ломаете традиции производства; помогаем молодым рабочим – кричат: уравниловка. Тяжко! Комсомольцев ненавидят, что беляков. Ворчат: бездельники, горлопаны, дармоеды…
– Много среди них партийных? – поинтересовался Андрей.
– В завкоме-то? Двое. Да один – старый меньшевик. Но они все одно – коммунары, только каждый из них по-своему экономику мыслит.
Трофимов отставил чашку в сторону:
– Где мандат Платонова?
Андрей протянул документ. Директор пробежал его глазами и, посерьезнев, сказал:
– Приказ оформим завтра, пропуск будет уже к утру. Рабочие начинают по гудку, в шесть, а ты выходи к восьми. Познакомься с персоналом и сразу же займись подготовкой к губпартконференции: надлежит отремонтировать актовый зал губкома партии. Поезжай туда, посмотри да прикинь, что надо. Далее: послезавтра необходимо организовать приемку пиломатериала с пристани. Сложи древесину на склад.
И главное – учет и контроль, учет и контроль! Ты не смотри, Андрей Николаич, что мы «Красный ленинец» – воруют у нас похлеще, чем при старике Савелии, бывшем хозяине, Бехметьеве.
Трофимов помолчал.
– Где остановился-то, кавалерист? – прищурившись, спросил он.
– В гостинице. Обещали выделить квартиру.
– Свищов занялся?
– Кажется, да.
– Найдет, – Трофимов поднялся. – До завтра, начальник столярки!
В приемной пребывала только Танечка. Андрей поинтересовался, где же Свищов.
– Просил извиниться перед вами – побежал на кружок политграмоты, – ответила секретарша и вспомнила: – Ах, чуть не забыла! Свищов еще просил вас завтра в обед позвонить ему насчет квартиры.
Глава IV
Рябинин решил отужинать в уютном кафе «Варшава».
В зале – несколько мраморных столиков, стилизованных «под старину», газовые рожки. За стойкой скучал молодой управляющий в безукоризненной сорочке, с аккуратным пробором на гладких волосах. Посетителей двое – влюбленная парочка в углу. Андрей уселся подальше от них, дабы не мешать интимному перешептыванию.
Легкой походкой приблизился щеголеватый мэтр, улыбчиво поздоровался и преподнес меню.
Андрей заказал ужин и принялся разглядывать влюбленных. Невежливо, конечно, но любопытно. Этих людей не заботят распри с завкомом и иные «актуальные проблемы настоящего момента». У них в настоящий момент – любовь. Она – в белой шляпке «котелком», подставляет ушко и смешно хлопает ресницами. Ножки – в фильдекосовых чулках (еще вчера – контрабандный товар); практичная девушка – ночи пока холодные! И планы у нее смелые. Ее кавалер – рыжий парнишка в брючках «гольф», розовый от переизбытка чувств. Кто он? Да кто угодно. Теперь не разберешь. Он может быть полуответственным работником, нэпманом, даже комсомольским функционером средней руки. Году этак в двадцать первом Андрей без труда оценил бы по одежке его социальный статус. А сейчас – вряд ли. Он ощутил свою оторванность от жизни. Там, в диком Забайкалье, за тысячи верст от Центральной России, Андрей и не подозревал о действительно существующей советской цивилизации.
Заказ уже принесли. Андрей взял в руки красивые мельхиоровые приборы. Глупость, антураж, но приятно. И вкусно. Цены, правда, кусачие. Ничего не поделаешь, сам «любимец партии» товарищ Бухарин кричал: «Обогащайтесь!» Вот и пытаемся.
В заведение ввалилась шумная стайка молодежи. Расселись, пожелали кофе и пирожных. Однако это сорок копеек с носа! Не многовато ли для рабфаковцев? А они – бесспорно рабфаковцы: твердят об «Истории» Покровского. Ростки новой интеллигенции.
Вспомнился Бехметьев. Трудно бехметьевым конкурировать с этой зубастой братвой. У них – задор, напористость да юношеский максимализм в качестве компенсации недостатка знаний. Бехметьевы – старые, измученные «идеями» сибариты, пусть умные, но слабые отсутствием веры в самих себя. А еще они грешны. Грешны тем, что им вдолбили счастливые молодые люди. Мучаются бехметьевы внушенными грехами, каются. А грех-то не в этом! Бехметьевский грех в вечном правдоискании; ребята же не ищут правды – они ее знают. Сильные они.
Неожиданно Андрей понял, что уже и чай допил. Он удивился глубине своего ухода от реальности и попросил счет.
Улыбчиво подали красную книжечку. «Два рубля! Вот она, проза жизни».
* * *
Май в России – время благодатное. Маются любовью на садовых скамейках и в полутемных парадных пылкие мастеровые, со сладкой истомой вдыхают аромат пахучей ночи молодые крестьянки. Кружит голову теплый дурманящий ветер, как никогда приятный именно в мае. Где-то поет соловей… Впрочем, любовная маета под соловьиное пение – это скорее в деревне. А в городе май – гулянья. Беспричинные шатания по мостовым и паркам в ожидании невесть чего. Да ничего! Просто на улице – май.
Не исключение и этот город. На тротуаре – кучками молодежь, лузгающая семечки и взрывающаяся то и дело хохотом, люди солидные с женами об руку, бегающие под ногами взрослых дети и ожившие старички. Всюду – заломленные на затылок картузы, шляпы и кепи, распахнутые вороты рубах, летние сандалии, белые туфли на каблуках и шелковые чулки на ножках…
Как прелестны девушки в мае! Покачиваются упругие бедра, взгляды озорные. Попадаются весьма стильные – романтические кудряшки, с игривыми кокетливыми глазками, в светлых воздушных платьицах. Или деланно строгие, коротко стриженные, раскосые от избытка косметики, смотрящие исподлобья (тоже кокетство!), задрапированные в облегающие туники, с длинной папироской в зубах. Шик!
Куда они летят, окрыленные молодым беззаботным счастьем? Уж точно не на кружки политграмоты! На сегодня с ними покончено. Сегодня представился случай постучать с трудом нажитыми каблучками в танцзалах, отдаваясь чарльстону или уанстепу. А может, и вальсу, чем черт не шутит? Или ждет на заветном углу суженый – широкие плечи, беспорядочные кудри и пролетарское сердце в загорелой груди?
Впрочем, насчет привлекательности пролетарских кавалеров – вряд ли. Девице с «крысиными хвостами» [4]4
«Крысиные хвосты» (разг.) – длинные острые виски коротких причесок.
[Закрыть] и взглядом а-ля Мэри Пикфорд нужен свой, пусть советский, но Рудольфо Валентино!
Вот и они – скучающие, выползшие «покурить» из духоты заведений: английский твид, французский шелк, лаковые штиблеты, тонкие усики. Новая буржуазия! Очевидно, их ненавидят как классовых врагов, как все недоступное. Однако слабое девичье сердце не устоит, это уж точно, даже под страхом комсомольской проработки.
В общем-то, променад впечатлял. Чуть побогаче гардеробы, чуть поменьше пролетариев и – вполне вечерний Монмартр. Да и вывесок у нас не меньше, одни метровые буквы «Моссельпрома» чего стоят!
Постовой у газетной тумбы отдал честь. Андрей откозырял в ответ.
Вот и разница – в Париже жандарм уж точно не обрадуется ордену Красного Знамени. Проза жизни.
* * *
Андрей дошел до гостиницы.
За конторкой Баранов с очками на носу усердно читал «Правду».
– Как прошел день, товарищ Рябинин? – оторвался от газеты хозяин.
– Благодарствую, неплохо.
Баранов удовлетворенно поклонился:
– Желаете чего-либо?
– Спасибо, нет. Хочется отдохнуть. Завтра разбудите меня в шесть.
Андрей поднялся к себе в номер, скинул сапоги, китель и повалился на кровать. Впечатления уходящего дня проплывали будто в кинематографе, торопливой трескучей лентой. Хотелось строить планы, но мысли путались, и планы превращались в полную неразбериху.
* * *
Среди ночи Андрея разбудил выстрел. Он по привычке вскочил на ноги, подумав, что удачно заснул в одежде.
Стреляли недалеко. Вот еще раз. И еще!
Стремглав натянув сапоги, Андрей открыл сундучок и вытащил верный «браунинг». Вспомнилась идиллия прошедшего вечера. «Неужели и здесь?»
Он вышел в коридор и спустился в холл. За конторкой спал бородатый мужик. Рябинин ткнул его пистолетом:
– Эй! Ты кто будешь?
Мужик очнулся, недобро глянул на Андрея и зевнул:
– Ночной я, портье, Силантий.
– Что за выстрелы? – не унимался Рябинин.
Силантий махнул рукой:
– Херня, товарищ. Налетчики шалят. Ступайте спать, нешто у вас на Дальнем-то Востоке не стреляют?
– Верно, стреляют, – согласился Андрей. Ситуация показалась ему глупой. Он засунул «браунинг» в карман и пошел в номер.
«Газеты кричат об окончательной победе над преступностью, а тут – на тебе». Рябинин разделся, улегся в кровать и заснул.
Глава V
Мишка Корнуков, ученик столяра, опаздывал на работу на десять минут. Он вбежал в цех и тут же наткнулся на мастера Рогозина.
– Виноват, Сергей Нилыч. Бегу, бегу! – краснея от смущения, развел руками Мишка.
Рогозин насупился и сделал пометку в блокноте.
– Третье опоздание за месяц. Получишь в табеле на час меньше. Можешь гулять до семи, – отрезал мастер и отвернулся от Корнукова.
Цех готовился к новому дню: столяры выставляли на верстаки инструмент, машинно-заготовительный участок уже запустил станки. Пол еще был влажен от недавно законченной уборки. Молоденькая поломойка Вера Машукова прибирала свои ведра и совки.
Наказанный Корнуков уныло поплелся в раздевалку. Его наставник, Егор Васильевич Ковальчук, пожилой сухопарый рабочий, проводил Мишку грустным взглядом.
– Ну как, Васильич, трудненько с ученичком-то? – крикнул от соседнего верстака Степан Лошаков, низенький крепыш в смоляной бороде.
Ковальчук усмехнулся в усы и махнул рукой:
– По мне, Митрич, так молодым надобно летом работу часов с восьми начинать. Небось прошлялся полночи, вот и опаздывает. Один хрен, толку с него никакого, уж и не знаю, как он на разряд сдавать будет.
– Ему, дядя Егор, комсомол поможет, – весело бросил со стороны высокий столяр лет тридцати. – Корнуков ведь активный, вот комсомолисты ему солидарность и проявят.
Смех его оборвал грубый окрик:
– Хватит гоготать, Самсонов! Мишка свое получил, а комсомол нечего трогать, в особенности тебе, элементу несознательному. – По проходу, толкая тележку с напиленными накануне досками, двигался Ваня Лабутный, задиристого вида парень лет восемнадцати.
– Я, Ванятка, может, и не партейный и не комсомолист, да только свободу нашу грудью защищал, покамест ты у мамки под юбкой, по малолетству, прятался, – поглаживая шкуркой модель для литья и не глядя на Лабутного, отвечал Самсонов.
– Давай, поучи, поучи… – сваливая доски у верстака Ковальчука, проворчал Лабутный.
– А и стоит поучить, Ванька! – вновь вступил в разговор Лошаков. – Что ж теперь, Ковальчуку в одиночку с твоими досками корячиться? Или час балду гонять?
– Я не мастер, – хмыкнул Лабутный, разворачивая тележку. – Пусть Рогозин даст замену.
– Иди уж, без тебя разберемся, – буркнул вслед Ваньке Ковальчук.
У верстака появился Корнуков в робе.
– Я, дядя Егор, буду работать, хоть и без оплаты, – заверил он.
– Бери доску, будем строгать, – кивнул Ковальчук.
Остановившись в проходе, Лабутный издали наблюдал за происходящим.
– Вот вам и комсомольская сознательность! – прокричал он и, довольный собой, покатил к машинно-заготовительному.
Приблизился Лошаков:
– Говорят, Васильич, будто нам начальника цеха прислали.
– Да ну! – оторвался от фуганка Ковальчук.
– Верно, дядя Егор, – подал голос Корнуков.
– Было дело, Егор Васильич, – вклинилась в разговор Машукова. – Я его в коридоре заводоуправления видела: высокий, темноволосый такой, загорелый, а глазищи голубые…
– Не встревай! – оборвал Машукову Ковальчук и повернулся к Мишке: – Что за фигура?
Осмелевший Корнуков принялся рассказывать:
– Говорят, он – бывший красный командир, кавалерист, кавалер ордена, комсомолец. Серьезный мужик – во френче, галифе синие…
– К чему нам твои галифе? – не выдержал Лошаков. – Лет-то ему сколько, где работал, как величать?
– Зовут его Андрей, отчества не помню. А фамилия – Рябинин! Он с девяносто седьмого года, образованный. А вот фабричный или нет, не знаю, – затараторил Мишка.
– Ладно, крепи доску, – рассмеялся Ковальчук. – Явится этот Рябинин – сам все и обскажет… Образованный! Хорошо, что не такой балбес, как ты. Начинай, к обеду нужно раму связать.
* * *
Андрей проснулся от легкого стука в дверь.
– Товарищ Рябинин, шесть утра! – послышался голос Баранова. – Горячая вода на пороге. Доброго вам утра.
Розовый свет заливал комнату. Андрей поднялся и отворил дверь – на табурете сверкали эмалированный таз, кувшин и чистые полотенца.
По-армейски быстро завершив туалет, Рябинин начал одеваться. Он подумал о том, что в этом городе люди уже отвыкли от военной формы и его фронтовой наряд может выглядеть нелепо. Из чемодана были извлечены гражданские габардиновые брюки («самая ценная вещь», как говаривал его денщик Федька) и белая сатиновая рубаха с отложным воротом.
Облачившись в цивильное, Андрей придирчиво осмотрел себя в зеркале, подпоясался наборным кавказским ремешком и вышел из номера. У конторки его поджидал Баранов.
– Соблаговолите позавтракать, Андрей Николаич? Куда же вы без завтрака-то?
Рябинин согласился. Они прошли на кухню, где уже был сервирован стол на двоих. Запах яичницы с беконом заманчиво щекотал ноздри, и Андрей приступил к еде.
Баранов распространялся о достоинствах свинины, поставляемой знакомым крестьянином. Андрей хвалил бекон и вкусную глазунью, справился для приличия о здоровье незнакомой ему хозяйки и, выслушав благополучный ответ, приступил к кофе.
– Опрометчиво вы так легко оделись, – сменил тему хозяин. – Утренники еще свежие. Уверяю вас: наденьте китель, рискуете застудить грудь.
* * *
На улице и вправду было свежо. Андрей порадовался, что послушался Баранова и накинул френч.
Солнце поднималось, его яркий свет бил в окна; отовсюду доносилось шуршание дворницких метел и крики молочниц. Торговки останавливали у парадных тележки с бидонами и нараспев кричали:
– Ма-ла-ко-о!
Кутаясь в шерстяные кофты и капоты, появлялись сонные домработницы с кувшинами в руках. Кое-где дворники уже закончили уборку и поливали тротуар водой из брезентовых шлангов. Дышалось легко и свободно, как дышится ранним весенним утром.
Андрей шел к остановке трамвая и гадал, много ли будет народу в вагоне.
Наудачу трамвай подошел быстро. Пассажиров оказалось немного – рабочие уже были на заводах, а совслужащие только просыпались. В вагоне восседали «хозяйки» – личности мещанского сословия, спешившие на рынок за покупками. Да и тех было не больше десятка – особо ретивые поспевали на базар к его открытию, с рассветом. Женщины болтали о насущном – обсуждались цены, жульничество торгашей и всяческие сплетни.
Андрей заплатил за проезд усатому кондуктору и остановил взгляд на пассажирке, сидевшей на боковой лавке в середине вагона, брюнетке лет двадцати пяти. Красиво очерченное лицо, тонкий нос и выразительные карие глаза, пытливо наблюдавшие за публикой в трамвае. Одета скромно, но добротно: длинная узкая юбка английского сукна, ладный облегающий жакетик. Волосы острижены коротко, «под мальчика». Деловита.
Андрею она понравилась – возникло чувство теплого любопытства. Нестерпимо захотелось говорить с ней по-французски. Он фыркнул от абсурдности желания.
Незнакомка поднялась. Высокая и стройная; прямая спина с грациозным изгибом талии. Далее – тоже волнительно. И очень, очень приличные ботинки!
Трамвай остановился, двери отворились и девушка сошла на мостовую.
Все! Ее темный затылок проплыл за окном.
* * *
Инспектор «Отдела рабсилы», внимательный молодой человек, выдал Рябинину пропуск и проводил до ворот столярного цеха. Глазам предстало одноэтажное строение красного кирпича. Слева от ворот – бункер в виде конуса, поддерживаемый металлическими опорами. Туда по жестяным трубам посредством двух динамо-машин ссыпалась деревянная стружка.
Войдя в цех, Андрей осмотрелся. Рядами – десяток верстаков, у которых копошились люди, где парами, где поодиночке. Слева – широкий проем в стене, за ним мерно скрежетала пилорама, грохотали бревна и доски. Здесь – машинно-заготовительный участок, здесь все начинается: из смолистых бревен получаются доски и брусы. В столярке их потом превратят во всевозможные изделия.
У ближайшего верстака – двое: пожилой усач и молоденький шатен. Лицо последнего показалось знакомым: «Ах да, вчера он заседал в редколлегии».
В середине цеха возвышалась конторка. За ней – личность лет тридцати семи в старорежимной форменной фуражке с молоточками. Андрей неторопливо приблизился:
– Простите, вы старший мастер Сергунов?
Человек оторвался от бумаг и посмотрел на Андрея ясно-похмельными, но умными глазами.
– А-а! Вы, очевидно, гражданин Рябинин? Меня утром известили о назначении, – он вскочил и с поклоном протянул руку. – Старший мастер Сергунов, Николай Серафимович.
– Андрей Николаевич. Очень рад, – ответил на пожатие Рябинин.
– Прошу в ваш кабинет, – пригласил Сергунов.
Они прошли через весь цех к зеленой двери. Андрей смотрел в спину Сергунова, затянутую в рабочую тужурку, и чувствовал, что за ними внимательно наблюдают.
* * *
Старший мастер усадил начальника за видавший виды стол и обложил толстыми папками. В них, по словам Сергунова, – вся деятельность цеха, его история и сведения о работниках.
– Знакомьтесь, Андрей Николаевич.
Отступив на шаг, старший мастер поинтересовался:
– Какие будут распоряжения?
– О распоряжениях – позже, – пожал плечами Рябинин, – а пока проведем собрание.
Сергунов кивнул и вышел.
Вернулся он минут через десять в сопровождении строгого толстячка и интеллигентного вида парня. Первый представился мастером Рогозиным, а второй – табельщиком Воронковым. Андрей поприветствовал их и обратился к папкам.
* * *
К обеденному часу Рябинин просмотрел горы документов и, откинувшись на спинку стула, размышлял.
Он узнал о том, что выпускал цех; размеры зарплаты и штрафов; изучил сведения о поощрениях и информацию о работниках. Личный состав его не порадовал – в основной массе коллектив состоял из неквалифицированных рабочих – демобилизованных из армии крестьян, молодежи, людей, работавших ранее по другим специальностям. Старых рабочих – только двое, поэтому высокий показатель брака был неудивителен. Андрей полистал «личные дела»: два коммуниста, десять комсомольцев, остальные – «сочувствующие большевикам».
Послышался удар рынды – шабаш, Сергунов объявил обеденный перерыв. Остановились станки, и наступила тишина.
Рябинин поднялся и вышел в цех. Рабочие рассаживались по верстакам, перебрасывались фразами, шутили. У конторки – Сергунов, Рогозин и Воронков. Андрей встал рядом и оглядел собрание. Сергунов поднял руку, и голоса смолкли:
– Граждане! Пошабашили мы сегодня пораньше для того, чтобы познакомиться с новым начальником нашего цеха, товарищем Рябининым Андреем Николаевичем.
Старший мастер поклонился и отошел в сторону. Десятки глаз придирчиво разглядывали Андрея. Он собрался с духом и заговорил:
– Здравствуйте, товарищи! Это собрание я решил провести не только ради знакомства, но и чтобы предложить вам некоторые меры, которые улучшат работу цеха. Я – человек военный, однако не раз вместе с бойцами бывал на хозяйственных работах. Там, как и при выполнении боевых задач, мы трудились, разделенные на боевые единицы – взводы, роты и полки. Я хотел бы ввести похожую практику и в нашем цехе. Разделим оба участка на бригады, во главе поставим бригадиров из опытных рабочих.
Люди загудели. С ближайшего верстака раздался голос:
– Моя фамилия Ковальчук. Есть вопрос, гражданин Рябинин! Согласовано ли ваше решение с завкомом? И вообще, ваше назначение завком утвердил?
Собрание успокоилось в ожидании ответа. Андрей быстренько вспомнил слова Трофимова о завкоме и без запинки ответил:
– Я рекомендован губисполкомом и назначен директором. О завкоме ничего не знаю, привык подчиняться приказам свыше.
Пара рабочих, стоящих рядом с Ковальчуком, неодобрительно закачала головами. Молодежь, угнездившаяся позади, издала радостные крики.
– И все же я, как член завкома, прошу вас после работы зайти в комитет, – заметил Ковальчук.
– Непременно, – поклонился Рябинин.
По проходу, широко ступая, двигался паренек в застиранной робе. Вид он имел нахальный и решительный. Подойдя к конторке, парень кивком поприветствовал Андрея и громко обратился к собравшимся:
– Я Лабутный, прошу любить и жаловать, как говорится. Хочу сказать о предложении начальника. Нам, комсомольцам, отрадно слышать, что новое руководство не желает идти на поводу у стариков-реакционеров из завкома. Хорошо! Плохо другое – объединение под руководством этих же стариков! Это, я вам скажу, – соглашательство. Старые рабочие: Ковальчук, Лошаков и их приспешники – и без того зажимают молодых, а уж дай им власть в бригаде – затюкают до смерти. Предлагаю: в бригады послать по уполномоченному комсомольцу для, так сказать, политического руководства. Вот так!
В завершение своих слов Лабутный махнул кулаком и прошел на место.
Поднялся шум, там и сям слышались беспорядочные выкрики.
– Тихо, товарищи! – громко скомандовал Рябинин. – Отвечу. Не будем искажать суть вопроса. Нам комиссары из комсомола не нужны. Убежден, политикой заниматься надобно вне работы. Старые рабочие – мастера своего дела, им и руководить бригадами. Молодые пусть учатся, а чтобы вас не зажимали, товарищ Лабутный, трудитесь наравне со стариками. И еще. Мой приказ: в рабочее время никаких комсомольских, профсоюзных и иных дел. Исключение – распоряжение директора, не меньше! Я сам комсомолец, но пора митингов прошла. Остальные вопросы – по окончании рабочего дня, в моем кабинете. Благодарю за внимание.
Андрей направился к своей зеленой двери. Сергунов шел следом. Они вошли в кабинет, мастер затворил дверь и уселся напротив начальника:
– Уф! Задали вы им работенку, Андрей Николаевич! Весь обед будут шебуршить. А решение правильное. И, смею сказать, неординарное для комсомольца…
– Готовьте приказ, – прервал его Рябинин, – комсу разделите равномерно по всем бригадам, ершистых разведите в разные стороны. Кто самый опытный в заготовительном?
– Дегтярев.
– Дегтярева – бригадиром, Лабутного – к нему… Что с обедом, Николай Серафимович?
– Обед, Андрей Николаевич, носят с кухни по цехам. Вам занесут, я распоряжусь.
– Спасибо, можете идти.
* * *
После обеда зазвонил телефон. Трубка отозвалась голосом Свищова. Он оповестил Рябинина о выделении комнаты и об экипаже, который будет ждать его в семнадцать ноль-ноль для переселения.
Затем позвонил Трофимов и со смехом рассказал, как быстро распространяются по заводу слухи, похвалил смелое начинание. Суп с отрубями и пшенная каша камнем лежали в желудке – Андрей с трудом отвечал директору.
Явился Сергунов с нарядами, терпеливо объяснил, что к чему, указывая, где подписать. Рябинин вдумчиво читал и подписывал бумажки.
Зашел Ковальчук – сообщил о заседании завкома, назначенном на шестнадцать ноль-ноль. Андрей записал информацию в голубом служебном блокноте.
К концу рабочего дня явился неизвестный молодой человек, оповестил о заседании ячейки комсомола, назначенном на шесть вечера. И это пометил Рябинин в голубом блокноте.
