Текст книги "Император Август и его время"
Автор книги: Игорь Князький
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
Получило своё и всадничество, чьи интересы блюл Марк Лициний Красс. В пользу всадников была снижена сумма откупных платежей с налогов в Азии, также была усилена кара за злоупотребления провинциальных наместников»[69]69
Ковалёв С. И. и Штаерман Е. М. «Очерки истории древнего Рима», с. 178.
[Закрыть]. Цезарь с 58 г. до н. э., после окончания своего консульства получил на пять лет наместничество в Цизальпийской и Трансальпийской Галлии. Если Цизальпийская Галлия была давно уже освоена римлянами, овладевшими ею еще в период между I и II Пуническими войнами, а южная Нарбоннская Галлия, лежавшая между Альпами и Пиренеями, стала римской после II Пунической войны, то большую часть Трансальпийской Галлии, именуемую римлянами «Косматой Галлией» предстояло завоевать. Это завоевание, собственно, и было главной целью Гая Юлия Цезаря, справедливо полагавшего, что победоносное покорение «Косматой Галлии» создаст ему огромный престиж и в армии, и в народе, открыв в итоге перед победителем «врата великих возможностей». Проконсульская власть была вручена Цезарю на пять лет. Для ведения войны Цезарь получил четыре легиона, за свой счёт набрал ещё шесть[70]70
Светоний. Божественный Юлий. 24. (2).
[Закрыть]. Почему же началась эта знаменитая Галльская война, которую так блистательно увековечил на бессмертных страницах своих записок Гай Юлий Цезарь?
Безусловно, здесь мы имеем дело с целым комплексом причин, где причудливо переплетаются и интересы личностные, и интересы государства, диктуемые непосредственным ходом событий, войне предшествующих и к ней ведущих, и исторические причины, связанные с традицией восприятия римлянами Галлии, и бедствий для Рима, с её территории многократно исходивших. Конечно же, сам Цезарь был крайне заинтересован в победоносном завоевании столь обширной страны, дабы после этого его воинская слава, по меньшей мере, не уступала славе Помпея, на Востоке добытой! Поскольку покорить Галлию можно было только немалыми военными усилиями, задействовав большую армию, то после удачного завершения войны победитель располагал бы многочисленным, испытанным, победоносным и горячо преданным ему войском. Не будет слишком смелым предположение, что Цезарь едва ли предполагал безропотный роспуск своих легионеров после окончания войны, подобно Помпею. Наконец, покорение Галлии было бы ценнейшим приобретением для Римского государства, интересы которого для Цезаря были первостепенными как для подлинного римлянина, до мозга костей преданного своему отечеству. Само собой, интересы державные вкупе с интересами личными, среди каковых, что очевидно[71]71
Терри Джонс, Алан Эрейра. Варвары против Рима. М., 2010, с. 47.
[Закрыть], присутствовало также и решение за счёт предстоящей воинской добычи и долговых проблем доблестного Юлия, вдохновляли потомка Энея на великие свершения во имя обретения славы великого полководца[72]72
Егоров А. Б. Юлий Цезарь. Политическая биография. Спб., 2014, с. 202.
[Закрыть].
Непосредственной причиной галльской войны, очевидно, должно считать угрозу вторжения гельветов в Галлию и захват её этим воинственным и явно недружественным германским племенем. Вот, что писал об этом сам Цезарь:
«У гельветов первое место по своей знатности и богатству занимал Оргеториг. Страстно стремясь к царской власти, он, в консульство М. Мессалы и М. Писона (61 г. до н. э. – И.К.), вступил в тайное соглашение со знатью и убедил общину выселиться всем народом из своей земли: так как гельветы, говорил он, превосходят всех своей храбростью, то им нетрудно овладеть верховной властью над всей Галлией. Склонить на это гельветов было для него тем легче, что по природным условиям своей страны они отовсюду стеснены: с одной стороны весьма широкой и глубокой рекой Рейном, которая отделяет область гельветов от Германии, с другой – очень высоким хребтом Юрой – между секванами и гельветами, с третьей – Леманнским озером и рекой Роданом, отделяющей нашу Провинцию от гельветов. Всё это мешало им расширять район своих набегов и вторгаться в земли соседей: как люди воинственные, они этим очень огорчались. Они полагали, что при их многолюдстве, военной славе и храбрости им было слишком тесно на своей земле, которая простиралась на двести сорок миль в длину и на сто шестьдесят в ширину»[73]73
Гай Юлий Цезарь. Галльская война. I, 2.
[Закрыть].
Самому Оргеторигу не суждено было возглавить поход гельветов в Галлию. Он то ли умер при неясных обстоятельствах, то ли покончил жизнь самоубийством из-за конфликта с другими вождями и общинами гельветов[74]74
Там же. I, 4.
[Закрыть]. Но после его смерти вторжение всё же началось. В Галлию из земли гельветов наиболее удобный путь шёл через римскую Провинцию (Нарбоннскую Галлию)[75]75
Там же. I, 5.
[Закрыть]. И вот, «при известии о том, что гельветы пытаются идти через нашу Провинцию, Цезарь ускорил свой отъезд из Рима, двинулся самым скорым маршем в Дальнюю Галлию и прибыл в Генаву»[76]76
Там же. I, 7.
[Закрыть]. Галльская война началась. И сражаться в таковой Цезарю пришлось и с гельветами, и с собственно галлами, и с зарейнскими германцами, и даже с бриттами на их острове.
Теперь обратимся к третьей, может быть, даже главнейшей причине этой войны. Таковой следует полагать исторический феномен metus hostilis, страх перед внешней угрозой, испытываемый римлянами, и его самым долговременным проявлением metus gallicus[77]77
Никишин В. О. Феномен metus hostilis: возникновение и эволюция. – Древний мир: история и археология. М., 2015, с. 77–88.
[Закрыть].
Metus gallicus, страх перед галлами, имеет совершенно очевидное происхождение – события 390–367 гг. до н. э. [78]78
Там же, с. 79.
[Закрыть]. Настоящий разгром римлян галлами – сенонами во главе с вождём Бренном в битве при Аллии, последующий захват варварами Рима, за исключением Капитолия, спасённого, согласно преданию, гоготанием священных гусей храма Юноны, и унизительный откуп, во время которого и прозвучали якобы слова, галльским вождём произнесённые: «Vae Victis!» – «Горе побежденным!». Рассказ о том, что во время этого грабительского откупа внезапно появился Марк Фурий Камилл, а за ним новое римское войско и рано торжествующие галлы были разбиты в пух и прах[79]79
Плутарх. Камилл. XXIX.
[Закрыть] – воспринимать всерьёз просто смешно.
Сенонам римляне сумели отомстить лишь спустя столетие с небольшим. Перед отмщением, правда, сеноны в 285 г. до н. э. нанесли римлянам жестокое поражение: потери легионов составили около тринадцати тысяч человек[80]80
Герье В. И. История римского народа. М., 2010, с. 142.
[Закрыть]. Два года спустя римляне реваншировались и даже весьма успешно. Эта победа даже воспринималось как «истребление сенонов»[81]81
Дройзен Иоганн. История эллинизма. III, Ростов-на-Дону, 1995, с. 282.
[Закрыть]. Полного истребления всё же не произошло. Уцелевшие сеноны поголовно покинули оказавшуюся в итоге столь негостеприимной для них Италию и переселились в придунайские земли и Македонию[82]82
Моммзен Т. История Рима, М., 2010, с. 72.
[Закрыть].
Во время II Пунической войны metus gallicus вновь оживился, став на сей раз дополнением к куда более ужасающему страху: битва при Каннах в 216 г. до н. э. породила в римлянах metus punicus – страх перед карфагенянами, что можно и должно считать выдающейся личной заслугой Ганнибала.
В битве при Каннах галлы, как известно, составляли немалую, пусть и не лучшую часть карфагенского войска. И вот теперь metus gallicus и metus punicus сосуществовали одновременно[83]83
Никишин В. О. Феномен metus hostiles…, с. 80.
[Закрыть]. Напомним заодно, что, когда славный Баркид с превеликими потерями всё же перевалил через Альпы, то у него оставалось всего лишь около двадцати тысяч пехотинцев и шести тысяч всадников. Но благодаря помощи галлов его войско резко в числе возросло и смогло нанести римлянам ряд жестоких поражений. Мetus punicus подарил латинскому языку известную поговорку: «Hannibal ante portas!» – «Ганнибал у ворот!». Пожалуй, ни перед кем за всю историю у римлян не было подобного страха. Даже славная победа Сципиона Африканского над ранее непобедимым Ганнибалом при Заме в 202 г. до н. э. не развеяла страха римлян перед пунами. Стремительное экономическое возрождение Карфагена даже после столь печальной для него II Пунической войны вдохновило знаменитого Марка Порция Катона Старшего на его историческую фразу: «Карфаген должен быть разрушен!»
Призыв славного сенатора был услышан римской элитой, и в итоге III Пунической войны былой соперник Рима был уничтожен. С гибелью Карфагена исчез у римлян и страх перед пунами. О таковых им теперь напоминала ядовито произносимая поговорка: «Punica fides» – «Пунийская верность», означавшая вероломство. В последние десятилетия римско-пунического противостояния, надо сказать, римляне карфагенян по бесчестности по всем статьям превзошли.
Но вот metus gallicus о себе вскоре напомнил, да еще как! С 113-го по 101-ый гг. до н. э. римлянам пришлось вести целую серию войн с кимврами и тевтонами и в ряде сражений они терпели жесточайшие поражения. Вообще-то кимвры и тевтоны – германцы. Но вторгались они в Италию в основном из-за галльских рубежей. Память об этих поражениях, порой и разгромах у римлян была замечательно острой. Не зря ведь Цезарь, говоря об угрозе гельветов Галлии и Риму, вспомнил гибель в 107 г. до н. э. целой римской армии во главе с консулом Кассием Лонгином: «… Цезарь помнил, что гельветы убили консула Луция Кассия, разбили его армию и провели её под ярмом»[84]84
Гай Юлий Цезарь. Галльская война. I, 7.
[Закрыть]. Гельветы входили в состав войска кимвров, уничтожающих римскую армию. Разгром гельветов таким образом означал как отмщение за события почти полувековой давности, так и устранял очередную угрозу с севера. Покорение же всей Галлии до морского побережья и западного берега Рейна означало исторический конец того самого пресловутого metus gallicus. Чего в восьмилетней войне доблестный Юлий и добился, пусть и путём очень немалых усилий.
После трёх лет войны в Галлии стало очевидно, что до полного её покорения ещё далеко. Цезарь не мог не обеспокоиться продлением своих полномочий. Здесь его интересы совпали с интересами его коллег-триумвиров, жаждущих для себя перспективных назначений. Потому в апреле 56 г. до н. э. в городе Лукке Цезарь, Помпей и Красс вновь встретились. Значимость встречи была прекрасно понята в Риме. «Большинство из наиболее знатных и выдающихся людей»[85]85
Плутарх. Цезарь. XXI.
[Закрыть] съехались в Лукку, «всего там собралось сто двадцать ликторов и более двухсот сенаторов»[86]86
Там же.
[Закрыть]. Так что встреча в Лукке уже не была просто встречей трёх пусть и весьма значимых персон римской политики. Здесь определялись на перспективу важнейшие государственные дела. «Трёхглавое чудище» реально диктовало Республике текущую политику. В итоге «на совещании было решено следующее: Помпей и Красс должны быть избраны консулами, Цезарю же, кроме продления консульских полномочий ещё на пять лет, должна быть также выдана определённая сумма денег»[87]87
Там же.
[Закрыть] (на продолжение Галльской войны – И.К.). Так всё и произошло. Помпей и Красс стали консулами на 55 г. до н. э., Цезарь продолжил воевать в Галлии.
Встреча в Лукке – апогей Первого триумвирата. Далее пути триумвиров стали резко расходиться. Уже в 54 г. до н. э. смерть Юлии, жены Помпея, стала естественным концом их родственных отношений. В следующем году погиб Красс, крайне неудачно совершивший поход против Парфии. В самом Риме вражда Милона и Клодия стала принимать совсем уже опасные для государства формы: их вопиюще незаконные вооружённые отряды стали сражаться и на римских улицах, и на самом форуме. «Римское народное собрание превратилась в поле брани, где боролись не римские граждане своими мнениями, а гладиаторы мечами»[88]88
Герье В. И. История римского народа, с. 318.
[Закрыть]. Надо сказать, что бесславная гибель Красса явно ослабляла позиции Цезаря. Красс был много ближе к доблестному Юлию, нежели к Помпею. Хотя у обоих – Помпея и Красса – и было сулланское прошлое, но Помпей всегда был ближе к оптиматам, а Красс не раз бывал с Цезарем заодно, им даже обоим приписывали соучастие в загадочном «первом заговоре Катилины». Помимо утраты союзника по триумвирату положение Цезаря осложнялось восстанием в Галлии Верцингеторикса, что требовало от наместника Галлии чрезвычайных военных усилий.
Тем временем Помпей впервые в римской истории был избран на 52 г. до н. э. единственным консулом. Это было сущностным попранием самой консульской власти. Ведь таковая как раз и заключалась в коллегиальности. Единовластие традиционно давалось только диктатору. Но Помпей диктатором не стал. Возможно, опасаясь слишком явной параллели с Суллой, страшная память о кровавых делах его диктатуры была в Риме всё ещё жива. Не исключено, что и сенат надеялся на добропорядочность Помпея, который сам себе подберёт товарища по консульству[89]89
Там же, с. 319.
[Закрыть]. Но Помпею одиночество на вершине власти очевидно понравилось…
С беспорядками в Риме было быстро покончено. Клодий погиб в схватке с людьми Милона, а рано торжествующего свою «победу» самого Милона Помпей принудил отправиться в изгнание. Что же касалось отношений оставшихся триумвиров, то гибель Красса вовсе не сделала их дуумвирами. Во время своего единоличного консульства Помпей провёл постановление, что его полномочия в Испании, которые он получил ещё в 54 г. до н. э. согласно договорённостям в Лукке, продлевались ещё на пять лет – до 45 г. до н. э. Легионеры войск, стоящих в Испании, каковых Помпей полагал своими, должны были получить щедрое вознаграждение за счёт государственной казны. Для армии Цезаря, завершавшей в тяжёлых боях Галльскую войну, имевшую столь немалое значение для Республики, ничего подобного не предусматривалось. Более того, по Риму пошли толки, что стоило бы вообще сократить срок полномочий Цезаря в Галлии. Вскоре выяснилось, что это вовсе не пустые разговоры. В сенате сторонники Помпея, не без его ведома, разумеется, подняли вопрос о сроке окончания наместничества Цезаря. Если он сам полагал таковой 1-ым января 48 г. до н. э., то сенат стал настаивать на малоприятной для него дате 1 марта 49 г. до н. э. Положение Цезаря было тревожным. После консульства без коллеги Помпея последующие консулы (и на 51 г. до н. э., и на 50 г. до н. э.) избирались из сторонников оптиматов, вождем каковых ныне однозначно стал Помпей. Правда, консулом 51 г. до н. э. был и сторонник Цезаря. Старые недоразумения, обиды, сенатом Помпею нанесённые, он великодушно предал забвению. Похоже, сулланские корни его военной и политической карьеры окончательно взяли верх. Цезарь не мог этого не видеть и не понимать возможных последствий. В складывающемся положении пойти на поводу у контролируемого всё более и более откровенно враждебными ему оптиматами сената становилось крайне опасно. Поступить, подобно тому же Помпею в 62 г. до н. э., распустить легионы и покорно простым гражданином вернуться в Рим означало бы конец всей его военной и политической карьеры. Понятно, такой человек как Гай Юлий Цезарь категорически не мог принять подобный поворот событий. Между тем политическое обострение в Республике нарастало всё с большей и большей силой.
В сентябре того же самого 51 г. до н. э., когда юный Гай Октавий Фурин впервые произнес в Риме свою публичную речь на похоронах своей бабушки, сестры Гая Юлия Цезаря Юлии, большинство сената, ведомое оптиматами, приняло постановление, согласно которому консулам следующего года было поручено подыскать преемника Цезаря на должности проконсула Галлии. Само собой, консулами на 50 г. до н. э. вновь были избраны очередные сторонники оптиматов. По счастью, у Цезаря в Риме оставался верный союзник – плебейский трибун Гай Скрибоний Курион.
Прекрасно зная настроения в сенате, Курион сделал верный вывод, что сенат римского народа не только опасается хорошо известного всем честолюбивого славного потомка Аскания Юла, но не испытывает полного доверия и к скромному всаднику Гнею Помпею, пусть он и стал окончательно оптиматом. Цезарь-то рядов популяров никогда не покидал, потому среди населения Рима и Италии сторонников у него было множество. Курион предложил вариант, как бы ставящий обоих политических и военных, что скрывать, вождей в равное положение: пусть оба сложат с себя имеющиеся полномочия и распустят легионы. Сенат, и Помпея тоже опасавшийся, ибо в том, очевидно, проснулась тяга к единовластию, большинством голосов (370 против 22-х) такое постановление принял. Цезарь немедленно сообщил о своём согласии его исполнить. Помпей, очевидно не ожидавший такого оборота дел в сенате, каковой почитал уже решительно своим, отказался. Стало понятно, что в рядах оптиматов и помпеянцев всё не так уж и складно. Положение Цезаря явно укреплялось. Такой поворот дел ни Помпея, ни оптиматов в равной степени не устраивал. Они вновь объединились. По Риму и Италии немедленно стали распространяться ложные слухи о будто бы уже начавшемся походе легионов Цезаря на столицу. Потому возникала необходимость сохранить армию Помпея, дабы было кому противодействовать Цезарю, дерзко начавшему гражданскую войну. Но слухи были уж больно грубо сработаны. Сторонники Цезаря их без особого труда разоблачили и чрезвычайных полномочий Помпей не получил. В отчаянии действующий консул-оптимат Марцелл и два вновь избранных консула той же политической ориентации уговорили Помпея взять на себя защиту города и государства, на каковые, к слову сказать, никто явственно не покушался. На тот момент поход на Рим в планы Цезаря ещё не мог входить.
В декабре 50 г. до н. э. Помпей покинул столицу и приступил к военным приготовлениям. По сути, из всех источников следует однозначный вывод: гражданская война в Риме в 49 г. до н. э. грянула по вине оптиматского большинства сената и решившегося примкнуть к нему и возглавить таковое Гнея Помпея Великого. Ведь Цезарь был даже готов распустить восемь из девяти своих легионов, уступить завоёванную им Галлию и сохранить за собой до избрания в консулы – абсолютно законного избрания! – только два легиона, да две достаточно скромные провинции: Цизальпийскую Галлию и Иллирик[90]90
Светоний. Божественный Юлий. 29. (2).
[Закрыть]. Как справедливо написал Веллей Патеркул; «Ничто не было упущено Цезарем для сохранения мира, ничто не было принято помпеянцами»[91]91
Веллей Патеркул, Римская история. II, XLIX, (3).
[Закрыть]. Консул Лентул на заседании сената буквально сорвался на крик. «И таким образом, под влиянием окриков консула, страха перед стоявшим вблизи войском и угроз друзей Помпея, большинство против воли и по принуждению присоединяется к предложению Сципиона (консул 51 г. до н. э. – И.К.), которое гласило: «Цезарь должен к известному сроку распустить свою армию; в противном случае придётся признать, что он замышляет государственный переворот»[92]92
Гай Юлий Цезарь. Гражданская война. I, 2.
[Закрыть]. Протест народных трибунов Марка Антония и Квинта Кассия, их законное «вето» просто игнорируются. Более того, «консул Лентул и его друзья воспротивились и дошли до того, что выгнали Антония и Куриона (также сторонник Цезаря – И.К.) из сената»[93]93
Плутарх. Цезарь. XXXI.
[Закрыть]. Они были вынуждены бежать из Рима[94]94
Аппиан. Гражданские войны. II, 32.
[Закрыть]. Такие действия сената прямо означали начало гражданской войны[95]95
Егоров А. Б. Рим на грани эпох, с. 66.
[Закрыть].
Игнорировать подобный senatusconsultum ultimum Цезарь решительно не мог. Это означало бы полную сдачу на милость очевидно совсем немилостивого врага. Да и само такое поведение правящей олигархической верхушки нобилитета, господствующей в сенате, каковой в это время совсем уже не был «сенатом римского народа», ибо интересы такового давным-давно никак не представлял, было для Гая Юлия Цезаря глубоко оскорбительно. Ведь за последнее десятилетие его заслуги перед отечеством были очевидны и, безусловно, должны были почитаться выдающимися. По словам Плутарха, Цезарь в Галльских войнах «… выказал себя не уступающим никому из величайших, удивительнейших полководцев и военных деятелей. Ибо, если сравнить с ним Фабиев, Сципионов и Метеллов или живших одновременно с ним и незадолго до него Суллу, Мария, обоих Лукуллов и даже самого Помпея, воинская слава которого превозносилась тогда до небес, то Цезарь своими подвигами одних оставит позади по причине суровости мест, в которых он вёл войну, других – в силу размеров страны, которую он завоевал, третьих – имея в виду численность и мощь неприятеля, которого он победил, четвертых – принимая в расчёт дикость и коварство, с которыми ему пришлось столкнуться, пятых человеколюбием и снисходительностью к пленным, шестых – подарками и щедростью к своим воинам и, наконец, всех – тем, что он дал больше всего сражений и истребил наибольшее число врагов. Ибо за те неполные десять лет, в течение которых он вёл войну в Галлии, он взял штурмом более восьмисот городов, покорил триста народностей, сражался с тремя миллионами людей, из которых один миллион уничтожил во время битв и столько же захватил в плен»[96]96
Плутарх. Цезарь. XV.
[Закрыть].
Да и добыча, обогатившая казну Римской державы, была очень достойной.
Веллей Патеркул, правда, число истреблённых Цезарем в Галльской войне врагов числит много более скромным, но в величии его побед также не сомневается; «…Цезарем было перебито четыреста тысяч врагов и ещё больше взято в плен. Приходилось сражаться то в открытом бою, то во время переходов, то свершая вылазки. Дважды он проникал и в Британию. Едва ли не любая из девяти летних кампаний Цезаря в полной мере заслуживает триумфа»[97]97
Веллей Патеркул, Римская история. II, XLVII, (1).
[Закрыть].
Было время, когда тот же сенат, получив известия о победах Цезаря в Галлии, «постановил устроить пятнадцатидневные празднества в честь богов, чего не бывало раньше ни при одной победе»[98]98
Плутарх. Цезарь. XXI.
[Закрыть].
А ныне сенат, что называется, сам напросился на то, чтобы победоносные легионы Цезаря, подарившие Риму новую богатую и обширную провинцию, тем самым на корню истребив у римлян злополучный почти четырёхвековой metus gallicus, были готовы под водительством горячо любимого полководца идти на столицу Республики…
Вернёмся теперь непосредственно к роковым событиям 49 г. до н. э., предопределившим, как выяснилось, не только судьбы Цезаря и Помпея, но всей Римской державы и скромного тринадцатилетнего мальчика по имени Гай Октавий Фурин. Ему-то ведь в итоге и достанутся плоды многолетних гражданских войн, только-только собравшихся разразиться. Да и вся Республика! Об этом, понятное дело, ни сам подросток, ни горячо любящая его мать Атия, ни его отчим, ни сам двоюродный дедушка, с одним единственным легионом приближавшийся к речке, именуемой Рубикон и бывшей рубежом между провинцией Цизальпийская Галлия и собственно Италией, тогда и помыслить не могли.
Цезарь, находясь во главе верных ему когорт на берегу Рубикона, прекрасно осознавал, что влечёт за собой переход этой реки: «Здесь он помедлил и, раздумывая, на какой шаг он отваживается, сказал, обратившись к спутникам: „ещё не поздно вернуться; но стоит перейти этот мостик, и всё будет решать оружие“.»[99]99
Светоний. Божественный Юлий. 31. (2).
[Закрыть] По другой версии сказал Цезарь так: «Если я откажусь от перехода, это будет бедой для меня, если перейду – для всех»[100]100
Аппиан. Гражданские войны. II, 34.
[Закрыть], он понимал, «…началом каких бедствий для всех людей будет переход через эту реку и как оценит этот шаг потомство. Наконец, как бы отбросив размышления и отважно устремляясь навстречу будущему, он произнес слова, обычные для людей, вступающих в отважное предприятие, исход которого сомнителен: „Пусть будет брошен жребий!“ – и двинулся к переходу»[101]101
Плутарх. Цезарь. XXXII.
[Закрыть].
Короче, «решив воевать, Цезарь с войском перешёл Рубикон»[102]102
Веллей Патеркул, Римская история. II, XLIX, (4).
[Закрыть].
Цезарь не зря столь тягостно размышлял об оценке потомками его решительного поступка. Подавляющее большинство историков, со времён античных и до времён новейших, традиционно винит именно Гая Юлия Цезаря в развязывании гражданской войны в Римской республике в 49 г. до н. э.[103]103
Егоров А. Б. Юлий Цезарь. Политическая биография, с. 227.
[Закрыть]
Движение Цезаря на Рим оказалось, как известно, замечательно успешным. Хвастливые слова Помпея: «Стоит мне только топнуть ногой в любом месте Италии, как тотчас же из-под земли появится и пешее, и конное войско», оказались звуком пустым[104]104
Плутарх. Помпей. LX.
[Закрыть]. Топать он мог сколько угодно. Мог даже исполнить воинственную «пляску салиев» (пляска жрецов Марса и Квирина на празднестве в честь бога войны Марса), но собрать сколь-либо серьёзные силы в Италии для отпора Цезарю, у которого при переходе Рубикона было всего пять тысяч пехотинцев и триста всадников, Помпей оказался не в состоянии и был вынужден покинуть Италию. За Цезарем пошли все слои населения Италии и даже солдаты собственных войск Помпея. Нельзя не согласиться с выводом, что победное шествие Цезаря в Рим при массовой поддержке италийцев стало своеобразным референдумом, обеспечившим доблестному Юлию господство в Италии, а это и стало залогом его грядущей победы в начавшейся не по его вине гражданской войне[105]105
Егоров А. Б. Юлий Цезарь. Политическая биография, с. 228.
[Закрыть].
Отчего же тогда так устойчива точка зрения, что именно Цезарь – главный виновник гражданской войны?
Здесь представляется справедливым объяснение, что его главные противники – Марк Порций Катон Младший и Марк Туллий Цицерон весьма успешно создали идеологический миф о защите помпеянцами «римской свободы», каковую стремился уничтожить рвущийся к единовластию Гай Юлий Цезарь[106]106
Там же, с. 227.
[Закрыть]. Катон имел самую высокую нравственную репутацию ревнителя «свободы», Цицерон мастерски владел словом и пером, а финал гражданской войны как бы подтвердил верность подобного подхода к целям сторон. Не зря Цицерон в третьей книге своего труда «Об обязанностях» утверждал, что у Цезаря всегда на устах были слова Этеокла из трагедии Еврипида «Финикиянки»:
Действительно ли Цезарь столь часто и неосторожно твердил эти как бы программные для себя строки – сие осталось на совести славного оратора и мыслителя, никогда вообще-то не упускавшего случая опорочить своего политического противника, менее всего считаясь с правдивостью своих утверждений.
На самом деле вспыхнувшая война ещё вовсе не выглядела как борьба между «республиканцами» и сторонниками «самовластия» Цезаря. Множество сторонников Цезаря отнюдь не были противниками существующего политического строя в Риме[108]108
Mackay Chr. S. «The breakdown of the Roman republic: From oligarchy to empire». Cambridge, 2009, p. 315.
[Закрыть]. В то же время стоит ли почитать Помпея как бескорыстного борца за римскую свободу? Ведь за годы, прошедшие после его законопослушной высадки в Брундизии по окончании Восточной кампании, он, похоже, сильно изменился и идея единовластия, законно дарованного ему сенатом, едва ли была ему так уж и чужда.
Что до «римской свободы» как таковой, то Республика давно уже превратилась в лучшем случае в «выборную олигархию»[109]109
Ibidem, p. 12.
[Закрыть]. Когда же Цезарь шёл на Рим в 49 г. до н. э., то Римская держава находилась в очевидном состоянии хаоса, а действия сената, походу Цезаря предшествовавшие, ясно показали неспособность существующей политической системы нормально функционировать[110]110
Ibidem, p. 274.
[Закрыть]. Своими бестолковыми метаниями сенаторы буквально вынудили Цезаря перейти к решительным действиям. Так что «ревнители римской свободы» сами породили очередную гражданскую войну в Римской республике.
Где же находился в эти роковые дни Гай Октавий, и как его родные воспринимали происходящее?
Когда стало известно о переходе Цезарем Рубикона и его походе на Рим, то, очевидно опасаясь помпеянцев, Атия и Филипп отослали мальчика из столицы в одну из италийских вилл, его отцу принадлежавших[111]111
Николай Дамасский. О жизни Цезаря Августа. IV. (7).
[Закрыть]. Осторожность, далеко не лишняя! По счастью, победное шествие славного Юлия по Италии сделало эту предосторожность непродолжительной. Вступление же Цезаря в Рим радикально меняет судьбу Гая Октавия.
До этой поры Цезарь едва ли особо интересовался своим внучатым племянником. Конечно же, он знал о его существовании. Но, во-первых, тот был ещё слишком мал, а, во-вторых, в годы Галльской войны и последующего противостояния с сенатом ему было как-то не до родственных дел.
То, что статус Гая Октавия в Риме решительным образом изменился, стало всем очевидным, когда, как только ему исполнилось четырнадцать лет, он стал не только обладателем взрослой мужской тоги, по возрасту ему никак не полагавшейся, но и был избран членом жреческой коллегии понтификов. Понтифики – их было пятнадцать человек во главе с верховным понтификом – являлись главной жреческой коллегией в Риме. Они стояли над всеми остальными жрецами, курировали и ведение календаря, и отправление всех традиционных священных обрядов. В их ведении находилось сакральное право, нормы его исполнения. Вхождение в состав коллегии понтификов позволяло активно участвовать в общественной и политической жизни Республики[112]112
Шифман И. Ш. Цезарь Август, с. 12.
[Закрыть]. Так что официальное вступление подростка Гая в статус взрослого римского гражданина было дополнено и началом его государственной деятельности. Напомним, верховным понтификом тогда был сам Гай Юлий Цезарь, избранный на эту почётную и почтенную должность полтора десятилетия назад. Вот как описаны эти события биографом Августа Николаем Дамасским: «На форуме он (Гай Октавий – И.К.) выступил в возрасте не более четырнадцати лет, после того, как он сложил с себя тунику, окаймлённую пурпуром, и надел белую, как символ того, что он вступил в ряды мужей. Он привлёк к себе народ своей красотой и блеском своего знатного рода, когда совершал торжественные жертвоприношения, записанный в коллегии понтификов на место умершего Луция Домиция; народ подал за него голоса с большим воодушевлением…»[113]113
Николай Дамасский. О жизни Цезаря Августа. IV. (8).
[Закрыть]
Нам, конечно, понятно, что блеском знатного рода был блеск рода Юлиев. До этого родство Гая с таковым как-то мало замечалось, хотя, разумеется, было известным. Но сейчас это было родство с тем, кто утвердился в Риме и во всей Италии. Потому слава великого человека заставила римлян несколько по-иному взглянуть на его скромного юного родственника. Да тут ещё своевременно умер один из понтификов…
Возможно, что народ и в самом деле воодушевлённо, с энтузиазмом голосовал за Гая Октавия, прекрасно понимая, чья это креатура. Слава Цезаря и, главное, его власть позволили Гаю Октавию вступить на дорогу политической жизни Рима.
Это были события 48 г. до н. э. В том же году Гай Юлий Цезарь одерживает свою важнейшую победу над Гнеем Помпеем Великим в битве при Фарсале в Фессалии, что предопределило его победу в гражданской войне. Правда, впереди у Цезаря ещё были непростые военные кампании против не желающих мириться с поражением и гибелью своего вождя, напрасно искавшего убежища в Египте, помпеянцами. На последнюю из таковых в 45 г. до н. э. – Испанскую кампанию – прибудет и Гай Октавий, которому в этом году, в начале осени, минет уже восемнадцать лет. Как же провёл Гай годы гражданской войны? Любопытно, что мать Атия трепетно оберегала ненаглядного сына от всяких опасностей и неприятностей. Такая трогательная материнская забота была вызвана, прежде всего, слабостью здоровья сына, очевидной с его младенческих лет. Потому не стоит удивляться такому свидетельству Николая Дамасского: «И хотя по закону он был уже причислен к взрослым мужчинам, мать его всё так же не позволяла ему выходить из дома куда-нибудь, кроме тех мест, куда он ходил раньше, когда был ребёнком. Только по закону он был мужчиной, а во всём остальном оставался на положении ребёнка»[114]114
Там же.
[Закрыть].
На заседания коллегии понтификов и на совершения жертвоприношений, в каковых сии почтенные жрецы обязаны были участвовать, надо полагать, Атия ребёнка-понтифика всё-таки отпускала.
Открывшаяся знатность Гая, очевидные перспективы его грядущей карьеры при такой-то родственной опеке, да в сочетании с его юностью и не лишённой привлекательности внешностью стали привлекать к нему женское внимание… Но пока женские чары на него не действовали… «Несмотря на их многочисленные попытки увлечь его, он никогда не поддавался; мать, оберегая постоянно, сдерживала и никуда не отпускала его, да и сам он был благоразумен, поскольку с годами становился взрослее»[115]115
Там же. IV. (12).
[Закрыть].
