Текст книги "Записки одессита"

Автор книги: Игорь Свинаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Заговор, наваждение, приворот или отворот, зелье, может, что-то еще, поди знай – с этим или без этого убойно действовал коктейль, который она взболтала той мутной летней ночью… Стало твориться странное, дикое, безумное.

Вдруг оказалось, что Седой никак не может развестись с женой, с которой все уже вроде решено! Она вдруг как-то жутко и таинственно из чужой разведенной женщины обратно становится настоящей женой. Потом снова чужой – и опять женой. Потом еще и еще раз… Она как оборотень, и даже ему жутко! Он же, в свою очередь, жалуется Ольге, что у его жены глубокая депрессия. Она в ответ говорит чушь, но он слушает серьезно. Вот она что говорит:

– Познакомь меня с Викой (в смысле с его женой). Хочешь, я возьму ее к себе домой, она будет ходить в лес, там грибы. Она там придет в себя, земля дает силы…

На слове «земля» ему стало нехорошо непонятно отчего.

Потом он летит в Штаты и оттуда звонит Ольге, ночью, конечно:

– Какой развод? Об этом не может быть и речи. Это моя жена, она спивается, я не могу ее оставить в таком положении. Я забираю ее с работы и привожу в Москву.

Ольга понимает, что у нее ничего не будет. Но следующей ночью он снова звонит:

– У тебя есть виза? Приезжай! Я ушел от Вики. Окончательно! Мы с братом купаемся в океане, вода прекрасная! Я снял номер в отеле, мы будем там жить с тобой…

Третья ночь, новый звонок:

– У твоей дочки ведь тоже виза? Бери и ее. Далее после паузы и бульканья:

– Я договорился с Викой, она возьмет девочку к себе и отдаст ее в школу, у нее через полгода будет прекрасный английский…

– Хорошо, ладно, – говорит она тупо.

– Хочешь поговорить с Викой? Даю ей трубку. Ольга говорит с Викой. Та докладывает:

– Он пьяный, проблевался и уже упал, спит. Но ты дочку привози.

Тогда Ольга подумала: «Теперь я смогу покончить с собой спокойно. Ведь мама умерла, сын живет с бывшим мужем, а Алису я только что пристроила…»

Ну и так далее. Разводы, съезды, разъезды, пьянки, рыдания, обещания, обиды и прочее и прочее в таком духе – обычная любовная история.

Через неделю он прилетает в Москву, имеет место очень бурная встреча. Утром он говорит:

– Забыл сказать – сегодня прилетает Вика.

И вышло из этого вот что. Вика приехала из Шереметьева, прошла по квартире и сразу сказала:

– Здесь живет женщина.

– Да.

Семья – или бывшая семья, поди их разбери – идет на кухню и быстро выпивает там 0,5 водки.

– Что делать будем? – спрашивает типа жена.

– Ничего, – отвечает как бы муж.

– Как – ничего?

– Ну, или ты делаешь что я скажу, или мы разводимся.

– Я постараюсь…

Этим же вечером он застал свою все еще вроде жену на кухне, она сидела над помойным ведром и ножницами пыталась порезать дамские туфли Prada, Ольгины:

– Какого хера твоя блядь раскидала кругом туфли?

– Ну-ну, кончай эту хуйню. При чем тут туфли? Накала страстей, в общем, хватало, но он тем не менее понимал, что попал в неинтересную историю, скучную, банальную, как все истории любовных треугольников. Со всей неизбежностью людям в такой ситуации приходят мысли типа: «Почему нельзя жить втроем, мусульмане же живут как-то, чем мы хуже?» Но были и ясные чистые спасительные озарения типа: «Если ты не будешь пить, то с этими двумя бабами не разберешься». Он не то что задумал спиться, но принимал ежесуточно 750 водки, а это было для него серьезно. Схема была такая: настало безвременье, все плохо и непонятно, что ж делать как не пить? Простая русская колея, из которой некоторым счастливцам, впрочем, удается выскочить, после всего…

И вот еще что было экстремально, красиво, литературно, что грубо выламывало всю ситуацию из гламурной рамы. Когда Ольга ушла от мужа, она буквально оказалась на улице. Ни кола ни двора. Ни даже прописки!

– Сережа! – попросила она своего бывшего. – Дай мне с ребенком какую-то крышу над головой… Какую-то из наших, то есть твоих, квартир.

– Живи в любой какая нравится! Никто тебя не гонит.

– Но я же ушла от тебя. Давай мы как-то решим вопрос.

– Не буду я ничего решать! Ты больная, ты вылечишься от этого – и вернешься, и все будет как было. А пока что поживи в той трехе на Ленинградке…

Когда у квартиры появился новый хозяин и деликатно попросил освободить жилплощадь, Ольга вспомнила, что да, квартира была когда-то заложена…

– Сергей, ну как же так? – спросила она робко по телефону.

– Оля, у каждого человека могут быть проблемы!

Она не исключала, что у него реально были проблемы, но было обидно, что все почему-то считают ее алчной сукой, при том, что она весьма лоховатая, как настоящая интеллигентка.

Ну и дальше телеграфным стилем: Седой, как ни странно, развелся, Ольга прилетела в Штаты, правда, прорыдав в самолете всю дорогу, он ее встретил и сразу повез в Lobster House, где она отравилась устрицами – но до тех пор пока ее не стошнило в первый раз, она с чувством счастья вглядывалась в прозрачную даль, и с террасы ресторана прекрасно смотрелись хваленые небоскребы Манхэттена на другом берегу Гудзона… Когда она про-блевалась и отлежалась дома после тухлых устриц, они совсем уж было полетели в Лас-Вегас, где женят с рекордной скоростью, но случайно оказалось, что на Брайтон-Бич это еще быстрее и проще, надо только знать места… Свадьба оказалась – для нее – безалкогольной, что напомнило молодость, Горби и вообще old country (так осевшие в Америке итальянские мафиози называют свою историческую родину).

Надо сказать, что Седой перед свадьбой прошел обряд крещения, совершенно неожиданно для себя и всех, кто его знал. После чего их жизнь не то что сразу, но заметно изменилась, вплоть до того, что он с легкостью бросил пить и стал зарабатывать как никогда. Продажи выросли так, что он отважился купить по ипотеке дом.

Что-то, что случилось с ними в те месяцы, – ну не крещение же? или таки оно? или просто перелет через океан? получение green card? – отняло у Ольги силу русской ведьмы… А может, это только временно? Да и потом, это все может быть не более чем совпадением…

Но как бы то ни было, мораль этой басни такова: девушки! Главное – не записывайте на себя ни квартир, ни домов, не пачкайте алчными лапами святое и чистое! И тогда, может, Бог вам все даст.

Но это всю историю нельзя описать достоверно холодным посторонним пером, такое снаружи не увидишь. Надо добавить слова Седого (это, конечно, Севастопольский) о своей подруге. Мы много раз и подолгу говорили о его избраннице по пьянке, а о чем еще говорить как не о бабах, то есть, пардон, о любви. Он мог говорить о ней бесконечно:

– Леди Макбет и мадам Бовари – это точно про нее! Абсолютно про нее… Моруа, который был замечательным моралистом – это видно хотя бы из «Писем незнакомки», – сказал, что Стендаль – это человек, который способен был любить. Это очень редкий дар. И Пастернак сказал, что это дар даже более редкий, чем политический. И вот он, Стендаль в смысле, про себя точно знал, что он умеет любить. Но это еще не вся трагедия. Самое страшное то, что в возрасте под полтинник Стендаль понял, что женщина, которую он хотел встретить, которую он мог бы любить – такая женщина ему не встретилась. А он испытывал в этом острую потребность. Но в жизни ничего такого не было. И поэтому он в своих книжках рисовал себя – в своих персонажах – нежным, чувственным, отважным, страстным.

По моим наблюдениям, девушек, которые умеют любить, тоже немного, не больше чем мужчин. Ну может, чуть больше, потому что они существа, чуть больше высокоразвитые, чем мы. И их талант к этому – генетический, с образованием он не связан. Екатерину вытащили из-под телеги, от солдата, Великую… Женщина, если она родилась и ей бросил Бог в голову этот талант, как в копилку пятак, – она в порядке, она может книжек не читать, но всякого умного еврея, генерал-полковника, гешефтмахера она разведет на раз-два-три. Тут элемент Лили Брик… Да и еще много таких было. Я всегда понимал, что они в этом смысле гораздо выше нас. Женщины, которые способны любить, – они про себя это знают. У них, даже когда все хорошо, все равно кризис наступает – как у Маргариты, кстати. Это случается где-то в возрасте от 33 до 38, они понимают, что выходят из формы, из того времени, когда женщина самая лучшая… Про это и сами женщины говорят… Была такая поэтесса, ее забыли несправедливо, по имени Ирина Снегова, у нее есть такое стихотворение:

 
О, Господи! Все женщины мечтают,
Чтоб их любили так, как ты меня.
Об этом в книгах девочки читают,
Старухи плачут, греясь у огня.
 
 
И мать семьи, живущая как надо,
В надежном доме, где спокойный свет,
Вдохнет, следя, как меркнут туч армады:
И все как надо, а чего-то нет.
 

Там еще концовка неплохая, но не в этом дело. У женщин потребность любовь испытать хоть раз в жизни гораздо сильнее, чем у мужчины: мужчина более физиологическое существо.

Женщины – они другие. Я спросил девушку очень откровенную, с которой имел краткосрочные отношения: «Скажи, это правда, что есть девушки, которые от минета могут кончить? Причем несколько раз?» Она сказала, что это правда. Это говорит о том, что у них в мозгу любви в сто раз больше, чем в гениталиях, и мы должны с этим считаться.

Думаю, что Оля из этих женщин, из тех, у кого любовь куда выше физиологии. В тот момент, когда мы с ней встретились, ей было 37 лет, она страдала, страдала из-за измены мужа, причем это была история пятилетней давности, – глубоко женский взгляд на это дело! Мне не улыбалось, чтобы она все побросала и к моим проблемам с женой, сыном, с деньгами еще прибавилась и эта девушка с детьми, бесхозная, без квартиры, без крыши, без всех дел… И потому мне даже выгодно было говорить ей про это правду, я ей сказал:

– Послушай, если у твоего мужа была одна левая баба в жизни, в чем ты уверена, то вообще ему надо поставить памятник! Вся эта драма – из-за его искренности и неопытности. То есть он объявил, что та женщина, модель, стала вроде как главной в его судьбе… Ну, у меня тоже такое было в молодости, я на Зейской ГЭС в 25 лет имел роман такой, что вынужден был уехать со стройки, ты должна тут меня понять. Тем более что он пришел к тебе, признался, повинился и относится к тебе так, что ты сама не могла предположить, что можно так к тебе относиться… Она не слушала меня.

Лотреамон был, кажется, голубым, но у него есть очень сильная фраза, моя у него любимая, которая больше про женщин, чем про нас: «Целым морем крови нельзя смыть одно пятно интеллектуальной обиды». В аспирантуре я познакомился с чудной девушкой, из Риги, она сказала: «Я могу простить ему увлечение, но никогда ему не прощу, что он привел эту бабу в мой дом и спал с ней в той постели, где я с ним спала». Ну понятно, что это неприлично, но нам-то что, приперло, так давай хоть на кухне, хоть в постели. А у девушек другая фенька, и нам трудно судить!

Есть еще вещь чрезвычайно опасная: мы забываем о том, что все женщины, которые выведены как идеалы, с безумной любовью – их всех мужчины написали! И Флобер, и Булгаков, и Лесков были мужчинами, они придумывали идеал, вымышленную женщину, какую они хотели лелеять..

Когда мы познакомились с Олей, это все было не очень серьезно, но очень быстро стало серьезным. Я сразу понял нутром, что она девка очень порядочная, в смысле там просто так снять трусы – это было для нее проблемой. Вела она себя очень странно. С одной стороны, я с ней познакомился в «Петровиче», пьяный, ночью, и мы поехали с ней не куда-то, а на «Брюсов». С другой стороны, когда я узнал, что у нее двое детей, я огласил свой вывод: «Значит, у тебя грудь – дрова». И тогда она мне прям в «Петровиче» показала свою грудь, которая у нее небольшая, но сумасшедше красивая… Почти сразу разделась передо мной, но в ней не было пошлости, а была разве только какая-то херня ведьминская. И потом странно: она не пьет алкоголя, она очень цепкая, очень организованная внутри. Представь себе, как тяжело с такими бабами! Которые не пьют. Практически не пьют. Ту фразу, которую я знаю с детства пьяная баба своей пизде не хозяйка, – я считаю очень правильной, она к 85 процентам случаев применима. Ольга не пьет, это точно, но она не выпивая влезла во всю эту историю! В этом мне виделась какая-то обманка. Она вела себя настороженно, но она осталась и легла со мной в постель, совершенно трезвая. Когда я увидел, как она раздевается, мне стало смешно: бабе-то лет 35 уже есть, а она покраснела всеми сиськами. И все это было так сделано: «Ну, раз тебе надо, то да, но в принципе мне страшно дискомфортно оттого, что этот ритуал входит в любовь». Вот это вся главная фишка с ней. Шутки типа: «Какая любовь, Раиса Захаровна! У нас же это по пьянке приключилось!» – тут решительно неуместны. У меня есть своя мерка, о людях я сужу по мелочам, по нюансам, так-то все знают, что не надо сморкаться в занавеску, но прокалываются в мелочах, которые говорят обо всем. Увижу, как девушка бретельку снимает, и уже знаю, как она трахается. Тут я понимал, что ебля ей не доставляет никакого удовольствия, nothing. Она изображала мелкую радость, но не пыталась оргазм имитировать, и это было честно.

Третья наша с ней встреча должна была стать последней, мы оба это понимали, и потому у обоих был такой бунинский настрой. Мы расставались, я улетал в Америку, а она – в Италию, все это в один день. Мы не трахались – целовались, обнимались, в нашем-то возрасте. Ей пора было уходить, но она просто не могла от меня уйти, мы не могли расстаться. Я знал, во сколько у нее самолет, и понимал, что она не успевает. Но потом оказалось, что она доехала от центра до второго Шереметьева за 30 минут, – по чистым пустым улицам, ранним утром. Она уехала, я думал: все закончилось и для нее, и для меня…

А дальше уже неинтересно, это уже как у всех – ну, ушла от мужа к другому, ко мне. Она осталась ни с чем, не потому что она такая гордая и благородная и потому ничего не взяла; дали бы – взяла бы. А что, 18 лет замужем, двое детей…

Когда я один, достаю пачку ее старых фотографий. Там ей под 30. Девушка лучше всего, когда ей тридцатка, не 18 и не 20 и не 25 точно, в 25 хороша разве аристократка, а прочие должны еще вызреть. Так там она такая красавица, что дыхание останавливается! Тонкая щиколотка, морда хорошая, с формами…

Я долго один рассматриваю эти картинки. Я понимаю, что и без Интернета, без порносайтов мы все-таки жили и чувствовали замечательно и получали и получаем свою порцию глубоких и острых эмоций.

Больше в этой истории я ничего не вижу. Все. Я все про нее рассказал – из того, что позволено рассказывать…

Итальянка

Однажды в меня влюбилась итальянка – грустная история. Это было давно, еще при советской власти…

Я был в молодости доцентом в Одесском строительном институте – нищий, конечно. У меня с одним приятелем, тоже совершенно безденежным, на двоих была одна машина, ржавые «Жигули»-копейка, из самых первых. Мы вдвоем барражировали на ней по улицам, снимали каких-то телок, залетняк в основном. Из них лучшими считались московские девушки. Хорошие были, культурные, очень приличные. Они славились тем, что давали сразу. И вот мы с приятелем едем по Одессе, по Аркадии, там старый пляж, где снимали «Полосатый рейс», – ну, когда плыла группа в полосатых купальниках. И вдруг видим двух совершенно шикарных девушек. Одна была известная одесситка по кличке Вера Цыцка, девушка за деньги, и я к ней даже не подъезжал; не то чтобы экономил, а не было просто денег, я в день мог потратить два-три рубля от силы… Вторая, новенькая, с роскошными волосами, была подруга Цыцки по имени Лида, как раз из Москвы. А раз из Москвы, то я решил ее трахнуть. Она была совершенно шикарная по фактуре: ноги тугие, сама вся литая, волосы длинные, прекрасные, – морда, правда, страшная. Я заговорил с Лидой, стал с ней трепаться; потрепались, и я пригласил ее на вечер к себе домой, чтобы поговорить о Шукшине. Она приехала… Короче, я снимаю с нее трусы – и вперед. Ничего особенного, просто эпизод. Для меня. Но она после начала меня клеить по-взрослому. В следующий приезд в Одессу она пришла ко мне с подарками: виски из «Березки» хорошее, книжки какие-то, очень дорогой свитер Valentino. Оказалось, что девушка, которую я снял в Одессе на улице, была одной из самых крутых фарцовщиц Москвы, самой там главной по итальянским шмоткам. У нее в любовниках состоял директор московского представительства «FIAT». Она так работала: приезжала в гостиницу «Космос» и скупала у итальянцев шмотье оптом. Очень интересный персонаж… Лида сказала мне однажды:

– Ты знаешь, я понимаю, что ты меня хочешь раскрутить, но тебе за меня звездочку лишнюю не кинут…

– Ах ты, пидораска, за кого ты меня держишь! Иди на хуй!

Мы поссорились. Я был уверен, что навсегда. Я послал ее и ушел. Это выглядело красиво: я иду по Одессе пешком, а она едет на такси за мной, высунув голову из открытого окна, и говорит:

– Давай помиримся. Я стоял на своем:

– Пошла на хуй.

И все, я думал, что все! Но месяца через два или три приехал я в Москву, а мне негде спать… И думаю: надо помириться с моей фарцовщицей, спать-то негде. Звоню, говорю:

– Лидочка, я приехал.

– Давай ко мне, что ж с тобой делать. Приехал, она говорит так с выражением:

– Я тебе здесь постелю.

Я все понимаю, ну, знаешь, как бы там… Но говорю:

– Не, не будем.

– Ну, хрен с ним, тогда просто спи.

Великая девушка! А назавтра у нее случайно был день рождения. Я у нее вроде в качестве подарка…

Вечером пришли гости. И вот они сидят все за одним столом. А люди такие. Значит, Резо Габриадзе – бля, а на дворе 84-й год, на секундочку! Андрей Битов с Людой Хмельницкой, двоюродной сестрой Натана Щаранского. Боря Хмельницкий, а рядом с ним еврей-стоматолог какой-то очень важный. Потом пришел пацан какой-то, и Хмельницкий говорит:

– Лидочка, извини, это один наш актер. У него дочка сегодня родилась. Можно он сядет за стол?

– Да хер с ним, пусть садится.

Это был Леня Ярмольник – ну, который на тот момент был известен как цыпленок табака.

И вот идет пьянка беспрерывная, люди орут, курят, размахивают руками, говорят всякие глупости.

Одни уходят, другие приходят… Прошло три месяца.

Приезжаю я на защиту к одному корефану, пьянствуем в общежитии вместе с моим аспирантом Фроловым, он был старый неудачник, лет на десять старше меня (покойный, умер потом от рака). Вдруг звонит Маргоша, моя московская знакомая, и говорит:

– Не забудь, пожалуйста, что завтра день рождения у Марины, ну, ты ее знаешь, приезжай.

– Какая Марина? Я не знаю, кто это.

– Да ладно тебе. Не знаешь. Приезжай, водка будет, закуска хорошая, только надо купить цветы.

Маргоша была удивительная женщина, легенда нашего аспирантского общежития. Она уже со мной не трахалась на тот момент, уже ничего такого, но добрые чувства ко мне у нее остались, и она просто пригласила меня, чтобы я выпил и закусил.

На следующий день, поднявшись с трудом с постелей, мы с Фроловым (которого я тоже позвал на этот непонятно чей день рождения, пусть, думаю, пожрет человек) купили цветы за немыслимые деньги, рублей за пять, и поехали на метро на станцию «Ждановская», к этой Марине. Цветы были очень красивые… Но, когда мы сели в метро и проехали две остановки, цветы эти сникли – оказалось, они были замороженные: люди их собирали на кладбищах, замораживали и продавали. Денег на новые цветы и на подарок у нас не было. Да… Давайте выпьем за то время!

Дзын-н-н-ь. Выпили.

– Это начало истории, preface. Приехали мы в ресторан, где этот день рождения… Заходим в зал, и я вижу ситуацию совершенно феллиниевскую. Сидят 20 баб, нафаршированных, в богатых шмотках, в кружевах, а мужиков человека три. Стол накрыт по большому счету: икра черная и все к ней. Оказывается, это торговые люди гуляли. Значит, заходим… Именинница кидается со мной целоваться: «Егор, я так рада, что ты пришел!» Я могу на Библии поклясться, что прежде никогда ее не видел. Как выяснилось, она была директор магазина, эта именинница. Короче, мы сели с аспирантом за стол… Сидим голодные, без подарка, цветы померзли, у самих тоже вид блеклый, да и одеты не очень, – всем понятно, что ребята просто пришли пожрать. Осматриваемся: телок очень много, причем телки хорошие, упакованные. А напротив меня сидит мужик, такой волчара, скуластый, костистый, с большим кулаком. Сидит и смотрит на меня все время. Потанцевал я с одной телкой, с другой, возвращаюсь за стол, и вдруг он говорит мне: «Ну ты доцент, что ли?» А мы тянем с моим аспирантом такую игру, что он профессор, а я доцент. И он говорит: «Доцент тупой?» Помнишь, дурка такая была, шутка откуда-то? Я говорю: «Ну так, получается». Он подходит и садится со мной рядом: «Ну чё ты?» И задирает меня явно. Чего он ко мне приебывается, думаю, – вроде нам нечего делить? Раз меня цепляет, два… И так, и так, и этак. А Фролов был очень здоровый мужик, шкаф такой, мастер спорта по гимнастике, он мог 80 раз отжаться, – и вот он недобро смотрит на этого парня. А я спускаю все на тормозах. И посматриваю на хозяйку, которая завмаг, – она по меркам 84-го года была миллионершей, а я нищим, по любым меркам. Мы с ней получали по 200 рублей – только она в день, а я в месяц. Меня сильно смущает эта разница, и я никаких шагов не делаю… Но в какой-то момент Марго мне говорит: «Пойди, пригласи именинницу». Иду: «Можно вас пригласить?» «Ну, давайте». Танцую с ней абсолютно корректно, полтора метра, это важно – позже станет ясно почему, – и думаю, как бы поскорее дотанцевать, а то вон еще икру принесли черную, я теряю время. Тут как раз подходит один из гостей, такой Моня с толстым животом, и отбирает у меня именинницу! Все вроде как по заказу, если б не одна деталь. Он при этом мне говорит: «Иди отсюда». Я его мог бы одним ударом убить. Но я без подарка, я принес цветыу мороженые – так что надо смириться… Я смирился и" за столом только шепнул аспиранту: «Какой-то на– f® гловатый пацан». А Фролову только дай команду^ Он, бывало, чуть выпьет, так сразу хочет сражаться за справедливость…

Это было так очевидно все: двое нищих на празднике у завмагов, сидят, утираются. Именинница понимает, что случился конфуз в их торговой среде, и хочет его как-то сгладить. Подводит к нам этого толстого противного Моню и говорит ему: «Ты не прав. Извинись перед Егором, ты же мне обещал». Но Моня не извиняется, а берет меня пятерней за харю и говорит этой телке: «Да пошел он на хуй». И уходит. Вот так оно было. Но когда Моня сделал это, я понял, что курок взведен и спусковой крючок будет непременно нажат. Я сказал Вите: «Щас мы их будем мочить». И нам обоим ясно, что вдвоем мы их всех поубиваем, этих завмагов, легко. Я осматриваюсь…

Вижу, волчара сидит напротив меня, смотрит на это все, расслабленный такой, улыбается. Я не знал тогда, кто он такой, но он был по рангу первым в этой компании, такое сразу видно. И я ему говорю: «Слышь, иди сюда». Подходит, смотрю: он здоровый малый… Садится.

– Это ты сказал, что доцент тупой?

– Ну ты же и правда тупой.

– Ты уверен в этом? И тут я ему дал в нос головой. Если уж

убьешь, то надо бить. У него сразу потекла кровь с двух ноздрей. Он сидит, молчит. Сразу взял салфетку со стола и приложил к носу.

– Слышь, ты, пидорас, – это я ему. А он молчит. Витя со своей стороны хватает его за яблочко и говорит: Ты, пидор, все понял? Отвечай, когда тебя спрашивают!

Понял, нет вопросов. – Ну тогда сиди и молчи. И тут деталь набоковская: волчара стал масло жрать, сливочное, его подали к икре, и оно было в шарики скатано. Он ест, а Витя его спрашивает:

– Ну что, тебе еще по ебальнику дать?

– Не, не, пацаны, я все понял.

Мы вроде успокоились. Было как-то странно: сперва волчара задирал нас, а мы не задирались. А когда Моня завел нас, мы не стали его бить, сразу выступили с вол-чарой. Наверно, нам хотелось, чтобы все было честно, в порядке очередности.

Я сказал:

– Так, а теперь с Моней разборка.

И сказал ему до драки тот же текст, что волчаре – после:

– Слышь, ты, пидор… – и добавил: – Идем поговорим. Он встал, мы зашли в туалет.

– На хера ты меня оскорбил?

– А что такое?

Я смотрю на этого, хлипкий такой завмаг, понимая, что бить его нельзя. Но что-то ж надо делать. И тогда я ему даю пощечину. Потом другую.

– Если ты дернешься, я тебя убью.

– Я все понял. – Это мне говорит, закрыв лицо руками. Он сел на кушетку возле туалета и от унижения заплакал. Он в сто раз богаче меня, а вот сидит и плачет! Не скрою, это было приятно. А неподалеку за этим же столом сидит волчара, тоже побитый, с горя все масло сожрал. И люди вынуждены жрать икру без масла. И он говорит соседу по столу:

– Слышь, у тебя есть две копейки? Позвонить надо. Мне он был не интересен, мы же уже разобрались с

ним. А Фролов не может успокоиться:

– Что, блядь, отмазку ищешь, чтобы уйти?

И тут же берет со стола яблоко и сжимает его так, что яблоко все вылезает у него между пальцами.

Волчара сидит, молчит. И тут в зал заходит новый гость, тоже вроде завмаг, тоже в белом костюме, как Моня, – улыбается, он же шел на теплую вечеринку, все ж по идее свои. И тут же волчара встает и совершенно вне контекста берет этого нового гостя одной рукой за жопу, другой за воротник и дает ему пинка под зад. Никто ничего не понимает. Но Фролов говорит волчаре:

– Мы тебя предупреждали. Ты нарвался.

– А в чем дело? Вам-то что?

– Пошли.

Мы возвращаемся в туалет. А там сидит тот, плачет на кушетке. Я говорю:

– Виталик, не трогай его, – понимая, что бить тот не умеет. И волчаре сказал: – Пацан, ну что ты?

После чего слева ударил его по бороде, а справа прямым. Я рассек ему подбородок посередине, сразу. Так как я ударил его очень резко и быстро, он понял, что драться не нужно: если драка, то я его убью просто по пьянке. Он сообразил про нас: эти ребята, понятно, сядут на 15 лет, но сейчас-то убьют. В этом проблема. И что он стал делать? Он расстегнул пиджак, распахнул его и стал мотать бородой – так, что на белую рубашку ^туда-сюда просто тек ручеек крови. Он по эллипсу обливал рубашку) кровью и быстро залил ею всю грудь себе. Я не понял, чего он хочет, и говорю: – Ну все, забыли, нет вопросов. Но тут он так стал боком выскакивать в коридор, а там стоит сержант милицейский – я, еще когда мы шли в туалет, через стеклянную стенку приметил под рестораном газик ПМГ. И вот волчара выскакивает к этому менту, открывает пиджак, а там все в крови, и говорит:

– Вот, на меня напали хулиганы, арестуйте их немедленно! – и сует какую-то корочку. На что ему сержант отвечает:

– Вы пьяны.

– Вы не понимаете, что происходит! Наберите такой-то номер!

– Я не буду набирать. Вы пьяны!

И тут я достаю свои документы, тычу менту и начинаю проникновенным голосом рассказывать:

– Я такой-то и такой-то, кандидат наук, вот у меня командировочное удостоверение, еду в в/ч по оборонной программе (а я работал действительно тогда с министерством обороны), вот мой старший научный сотрудник, а этот человек на нас напал, он пьян. И сержант говорит нам тихо:

– Пацаны, валите отсюда.

Мы заходим в гардероб, одеваемся, оглядываясь на ПМГ – она стоит прямо у ресторана, – отваливаем и едем к моей подруге Маргоше. И там осознаем, что за фигня приключилась: на вечеринку собралась куча девушек, ни одну из них не трахнули, а мужиков всех перемолотили. Причем из трех избитых двое были на нашей совести. К тому же Моня, как нам объяснила Маргоша, был жених именинницы, а волчара – майор КГБ. Я понял, почему сержант в ресторане был с ним так неласков: как раз тогда кэгэбэшника менты бросили под поезд, и отношения между двумя конторами совсем испортились. А жена этого майора, стюардесса международных линий, позвонила Маргоше и сказала про меня:

– Егор жестоко пожалеет, что он моего мужа избил.

А Маргоша была тогда на выезде, уже документы собрала. И я решаю: надо уходить. И спрятаться так, чтобы даже Маргоша не знала, где я, – на случай если ее возьмут за одно место и начнут давить. Она же знает все мои явки… И мы выходим на улицу: февраль, полвторого ночи, денег – два рубля на двоих… Ехать нам в Москве некуда, нет таких мест… Я делаю слабую попытку, звоню одной подруге, которую давно не видел, – ее муж был кинорежиссер, причем так себе, а отец его – какой-то начальник на Мосфильме: мафиозная девка, Никиту знала и всех. Попытка и правда слабая, после долгой разлуки, да еще в два часа ночи…

– Надь, – говорю, – можно я к тебе приеду переночевать? С товарищем? У нас с ним тут такие дела, что у тебя могут быть проблемы с комитетом.

Она молчит три секунды и говорит:

– Ты чего, с ума сошел? Ты мне два года не звонил… И потом, я не одна.

Я повесил трубку и думаю: блядь, куда ехать? Некуда… Короче, я подумал: а позвоню-ка я Лиде.

– А нельзя ли к тебе приехать? С товарищем причем?

– Ты пидорас! Пошел на хуй!

– Я предупреждаю, что у тебя могут быть сложности с КГБ. – И в этот момент я ощутил себя серьезным диссидентом уровня Сахарова…

– А, так? Тогда пошли они на хуй! У меня там все схвачено. Приезжай!

Мне было очень страшно, а она такая смелая… Может, потому, что тогда она уже знала, а я еще нет, что майор был не совсем кэгэбэшный, а пожарный. (Жена же его была стюардессой вполне себе международных по теперешним понятиям авиалиний – летала в Армению.)

Приехали к Лиде в полтретьего. Проспались, а утром она говорит:

– Пацаны, отслужить придется.

– А что такое?

– Слушай, сейчас приехала одна итальянка клевая в Москву, и я должна ее развлекать, я ж ответственная за всю Италию. Вы в этом поучаствуете, причем будете башлять.

Настоящая фарцовщица… Так мы добрались до денег, которые Фролов копил на покупку «Жигулей», мы распороли подкладку, в которую они были зашиты, и я ему потом три года отдавал долг, мы впополам пошли тогда по тратам. Короче, вечером мы приезжаем в очень клевый ресторан – в Дом композитора. Садимся за стол: я с Фроловым, Лида, еще какая-то экстравагантная девка, которая перед перестройкой стала очень известной в России; звали ее Света Виккерс, помню, она была в какой-то странной шляпе – и эта итальянка, Жанетт. Ей было тогда под сороковку, она постарше меня, но красивая, sexy. И вся в бриллиантах, в которых я тогда не разбирался.

Лида в тот вечер вела себя как последняя скотина. Она заказала много всего и после, когда мы уходила, сказала Фролову:

– Купи икры черной двести грамм.

И это она сказала человеку, который бе– ден как мышь и долго собирал деньги на машину со всех своих потрепанных родственников!

Приносят икру, а это 800 долларов. Ну, то есть рублей… А я в половине, я в доле всего, что покупается!

Мы сидели рядом с Жанетт, выпивали… И я почувствовал, что у меня с этой толстоватой теткой, с которой мы даже поговорить не можем – языков же не знаем, ни я, ни она, – возникает то, что называется chemistry – я этот термин после в Штатах узнал.