Текст книги "Томас Мор"

Автор книги: Игорь Осиновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Правильное понимание темных и спорных текстов Писания, по мнению Мора, возможно лишь тогда, когда с католической верой сочетается «свет естественного разума». Разум помогает найти истину путем исследования и сопоставления спорных текстов Писания с другими, а также с комментариями отцов церкви и с основными положениями католического вероучения. Мор полностью разделяет надежды Колета и Эразма на возрождение и «возрастание» благочестия среди христиан в результате научного изучения и пропаганды св. Писания. При этом цель гуманистической критики и исследования текстов Писания была отнюдь не в том, чтобы, апеллируя к разуму, подвергать сомнению авторитет Библии или подрывать авторитет церкви. Цель гуманистических штудий заключалась в критике «библейского суеверия», т. е. слепого, догматического восприятия Писания, при котором написанное слово превозносится выше человеческого разума. По убеждению гуманистов, их просветительская деятельность должна способствовать оздоровлению, нравственному возрождению церкви. Иная цель была у реформаторов, которые полагали, что папистская церковь безнадежно испорчена: ее нельзя лечить, а нужно уничтожить и заменить другой, истинной, реформированной на основе св. Писания. Разум и все иные, «внешние» по отношению к Библии авторитеты, по их мнению, не могут приниматься в расчет при создании этой новой церкви.

В основе просветительской деятельности гуманистов, критиковавших пороки духовенства, и сочинений реформаторов – два различных отношения к церкви. Однако теперь для нас ясно, что и те и другие объективно содействовали одному и тому же историческому процессу – ниспровержению духовной диктатуры церкви. И гуманисты и реформаторы способствовали ослаблению влияния господствующей идеологии феодального общества – католицизма. И в этом смысле можно констатировать, что гуманизм подготовил Реформацию. В дальнейшем же пути гуманизма как более умеренного, просветительского движения, заведомо избегавшего обращения к широким массам и рассчитывавшего лишь на поддержку «просвещенных» государей и духовенства, расходятся с путями Реформации как более радикальной оппозиции феодализму, апеллировавшей к революционным настроениям буржуазных и предпролетарских элементов феодального общества. И если такие гуманисты, как Эразм, Мор и их сторонники в различных странах Европы, рассматривали Реформацию лишь в негативном плане, как «подстрекательство к мятежу», то реформаторы в свою очередь склонны были упрекать гуманистов в непоследовательности и даже предательстве. Именно так Лютер расценивал позицию Эразма, не желавшего его поддерживать, а Тиндел – позицию Мора. Как справедливо отмечал Р. Пайнеас, «Тинделу казалось просто невероятным, чтобы человек, защищавший Эразма от нападок теологов и написавший эпиграммы против духовенства, позднее мог искренне порицать сочинения, схожие с теми, которые он сам когда-то написал… Тинделу не приходило в голову, что ранние сочинения Мора никогда не преследовали той цели, к которой стремился реформатор, т. е. ниспровержения порочной церкви. Поэтому он открыто обвинял Мора в неискренности по отношению к защищаемой им католической церкви» (113, 116).

Автор «Диалога…» не ограничивается критикой доктрины Лютера с точки зрения богословия и этики, он тщательно анализирует роль Реформации в социально-политической борьбе своего времени. Мор дает ту же оценку политического аспекта учения и деятельности Лютера и его последователей, что и в «Ответе Лютеру». При этом «Диалог…» развивает и еще более заостряет ранее сформулированные положения о разрушительном для феодального общества характере лютеранской доктрины, подтверждая это анализом политических событий, связанных с развитием европейской Реформации, и в первую очередь Великой крестьянской войны в Германии. «Светским правителям, – писал Мор, – было отрадно внимать этим проповедям (проповедям Лютера. – И. О.), направленным против духовенства… так как они сами зарились на церковное добро. Однако с ними вышло так, как с собакой в басне Эзопа. Она хотела схватить зубами еще и отражение сыра в воде, а самый-то сыр и выронила. Лютеровские крестьяне вскоре набрались такой смелости, что поднялись против светских государей. Если бы последние вовремя не спохватились, то, зарясь на имущество других, сами могли бы легко потерять собственное. Однако они спаслись тем, что за лето уничтожили в этой части Германии 70 тысяч лютеран… И все-таки эта безбожная секта благодаря бездействию властей так окрепла, что наконец народ принудил правителей также принять ее» (10, 272–273). Эта яркая и глубокая характеристика роли Реформации Лютера в событиях 1524–1525 гг. в Германии отнюдь не исчерпывает политического содержания «Диалога…». Показательно вообще отношение Мора к ереси как к идеологии, представляющей угрозу для феодального государства. «Преследование еретиков, – пишет Мор, – добрые государи ведут не только в целях защиты веры, но и для сохранения мира среди народа» (10, 302).

Таким образом, в «Диалоге» против Тиндела Мор использовал уроки недавнего политического опыта Германии для дополнительной аргументации ранее выдвинутых положений о политической опасности Реформации. Это не значит, что автор «Утопии» и «Диалога…» утратил понимание социальной несправедливости и порочности феодальной системы. Это означает лишь, что Мор как политик, гуманист и человек, преданный католической вере, воспринимал подрыв господствующей идеологии как угрозу анархии.

Другая проблема, к которой Мор вновь обращается в «Диалоге…», – отношение между верой и делами христиан. Позиция Мора в этом вопросе обнаруживает сходство с концепцией Эразма, считавшего, что без доброй воли и добрых дел христианский обряд не имеет силы. Подчеркивая важность добрых дел в жизни христиан, гуманисты предреформационной поры, и в частности Мор, иногда свободно ставили знак равенства между общечеловеческими добродетелями, как, например, простота, умеренность, скромность, прославлявшимися античными писателями, и христианскими этическими нормами. Но вот прошло почти два десятилетия, наступила пора Реформации, воочию показавшая гуманистам, сколь опасно для устоев феодального общества свободное толкование богословско-этических проблем христианской веры. Времена изменились, вчерашние «вольнодумцы» – «христианские гуманисты» логикой истории оказались отброшены в лагерь защитников «старого порядка». В этом проявилось своеобразие их мировоззрения как ранней, незрелой формы буржуазного просвещения.

В понимании Тиндела человеческие дела слишком несовершенны и все, что человек может предложить богу, – это его вера, но даже и она оказывается не чем иным, как божественным даром, предопределенным милостью божьей. Для Лютера и Тиндела любая попытка заслужить награду перед богом своими делами была бы богохульством. Мор занимает другую позицию. Да, перед богом даже самые добрые дела человека несовершенны. Тем не менее в мире, который создан богом, добрые дела играют важную роль в спасении, и люди «должны работать так хорошо, как только могут», в противном случае человеку остается раскаиваться в том, что он не выполнил свой долг перед богом (см. 15, 8, 1081–1082).

Эта теологическая концепция Мора имеет непосредственное отношение к политике. По его убеждению, создав мир, человека, бог учредил государство и сделал человека частью общества, в котором большинство людей подчиняется и лишь немногие приказывают. Таково, по Мору, непременное условие нормальной жизни общества. Люди обязаны подчиняться своим государям, ибо «правители имеют власть от бога, который требует повиноваться им, а иначе мир погрузился бы в хаос» (15, 8, 56). Созидающая историческая роль классовой борьбы угнетенных для гуманиста Мора была непонятна. Отсюда – категоричные утверждения об опасности критических суждений народа о своих правителях и необходимости беспрекословного послушания властям. «Весь свой яд, – писал Мор, – Лютер подсластил особым средством – свободой, которую он выхваливал народу, убеждая, что, кроме веры, тому решительно ничего не нужно… Он учит людей, что, раз они верующие христиане, то Христу они приходятся чем-то вроде двоюродных братьев; поэтому, кроме Евангелия, они совершенно от всего свободны и им не приходится считаться с обычаями и законами, как духовными, так и светскими» (10, 272–273). Мор отнюдь не сомневался в обоснованности критики реформаторами «греховности» и порочности католического духовенства и пап. Но еще большим пороком и грехом самих реформаторов, с его точки зрения, было распространение ими смуты неповиновения среди простого народа. И римский папа может оказаться грешником, но для исправления этого положения в церкви имеются иные средства, нежели памфлеты реформаторов. Существует вселенский собор, который может увещевать самого папу и даже низложить его.

Политический аспект, как видим, нередко превалирует у Мора над теологическим. Стремление к ниспровержению «испорченной» церкви он рассматривает как угрозу ниспровержения существующего порядка. Тем не менее собственный опыт Мора, мыслителя и политика, настойчиво опровергает эту его реакционную доктрину, убедительно доказывая, что автор «Утопии» и государственный деятель, осужденный за измену, в действительности был весьма далек от беспрекословного подчинения существующему порядку. И в этом, несомненно, проявились сила и величие Мора, как человека эпохи Возрождения, причудливо сочетавшиеся у него с чертами традиционного средневекового мировоззрения.

Среди известных Мору учений Реформации наиболее опасной и разрушительной ему представлялась доктрина анабаптистов в силу ее радикального характера. Мор осуждал анабаптистов прежде всего за то, что они не признают ни духовных, ни светских властей, призывают к уничтожению частной собственности, проповедуя общность имущества, вплоть до общности жен, и в довершение всего отрицают божественную сущность Христа, объявляя его всего лишь человеком.

В отличие от анабаптистов, отстаивавших уравнительный принцип «арифметического равенства» в распределении всех благ, автор «Утопии» выступал за «геометрическое равенство», при котором хотя и обеспечиваются достаток и благоденствие всех граждан, но отвергается уравниловка и каждый вознаграждается по его заслугам перед всем обществом (см. 62, 55–56). Мор воспринимал учение анабаптистов как проповедь полной анархии и отрицание всех законов, как полнейшую аморальность. Анабаптизм представлялся ему торжеством всего самого низменного, злого, что только есть в человеке. Все еретики (читай – последователи Лютера и Тиндела) в понимании Мора либо заведомо злы по природе своей, либо простаки, обманутые злыми. Но в обоих случаях они одинаково опасны и заслуживают самых суровых репрессий.

Жесткая и непримиримая позиция Мора по отношению к ересям Реформации несомненно означала отход от гуманистических принципов религиозной терпимости, некогда сформулированных в «Утопии». Эту историческую эволюцию раннего буржуазного просвещения имел в виду Ф. Энгельс, когда писал о превращении гуманизма в свою противоположность – католический иезуитизм (см. 1, 22, 21–22).

Кризис феодальной системы и наступление Реформации, подорвавшие вековую монополию церкви в области идеологии, чему объективно способствовала и просветительская деятельность гуманистов, в конце концов поставили Мора перед необходимостью выбора: либо содействовать окончательному краху традиционных феодальных идеологических и политических институтов, либо перейти в лагерь контрреформации. Мор предпочел второе, поскольку ни он, ни его единомышленник Эразм не находили, да и не могли найти, той социально-политической силы, которая могла бы стать основой гармоничного, разумного и справедливого общества. Перед лицом острых социальнополитических коллизий эпохи Реформации и крестьянской войны, как никогда прежде, стало очевидным, что гуманизм – эта ранняя форма буржуазного просвещения – исчерпал себя, пережив крах прежних иллюзий, и прежде всего иллюзии единства христианства как гарантии незыблемости христианской цивилизации.

Ренессансный гуманизм утратил историческую перспективу. Но его наследие не погибло, ибо оно не только подготовило реформационный взрыв против феодальной церкви, но и заложило идейный фундамент эпохи Просвещения, воспринявшей веру гуманистов в человека и его разум.

Последнюю попытку Мора апеллировать к иллюзорно спасительной идее единства всех христиан мы находим в «Диалоге об утешении», который он писал, уже будучи узником Тауэра, в ожидании казни. По-прежнему оставаясь приверженцем католической доктрины, Мор на сей раз готов даже допустить, что в толковании некоторых вопросов, касающихся веры и добрых дел, лютеране, возможно, и правы, но теперь, когда «всему христианскому миру угрожает опасность турецкого нашествия»[21]21
  К началу XVI в. под властью Турции находился почти весь Балканский полуостров. В 1526 г. войска султана Сулеймана Великолепного одержали победу над венграми и их союзниками в битве при Мохаче. В 1529 г. полчища турок уже опустошали Венгрию.


[Закрыть] и от христиан, как никогда, требуется единство и сплочение в борьбе против общего врага, у него, Мора, больше нет желания продолжать теологические споры (см. 15, 12, 37–38).

Если христианство в средние века, будучи идеологией господствующего класса, давало ему идеологическую форму принуждения народных масс к повиновению, являясь своего рода «благочестивым обманом», то столь же благочестивым самообманом было полагать, что на основе идеи единого христианского мира можно реформировать католическую церковь и создать справедливый социально-политический порядок. Реформа, о которой мечтал Мор, реформа, построенная на христианском единстве общества как вселенской церкви, с самого начала была чистейшей утопией, за которую этим мыслителям только и оставалось цепляться в страхе перед социальными и политическими коллизиями, раздиравшими феодальную Европу эпохи Реформации.

Гуманистическая социальная критика кануна Реформации у Мора и Эразма, восхищавшая их современников и потомков, в эпоху Реформации, когда антифеодальное движение приобретало четкие классовые формы, исчерпала себя. Безысходность и утопичность позиции гуманистов, примкнувших к контрреформации и продолжавших отстаивать христианское единство, тем явственнее, что сами они, как это видно из их прежних сочинений, написанных в канун Реформации, в лучшие дни гуманизма воспринимали пресловутое единство католической церкви скорее иронически. В многочисленных сатирах гуманистов настойчиво повторялась мысль о порче церкви «во главе и членах» от папы до последнего монаха и священника. И в этом отношении контрреформационная утопия вселенской церкви была несомненным шагом назад. Она свидетельствовала о тупике, в котором оказался «христианский гуманизм».

Заключение

лияние гуманистических идей Мора на европейскую культуру весьма многогранно. Прежде всего оно сказалось на истории общественных идей XVI–XVIII вв. как в самой Англии, так и во Франции, Италии, Испании, Латинской Америке.

Даже контрреформация в Европе, в целом способствовавшая развенчанию гуманистических идеалов и обнаружившая всю тщетность надежд путем просвещения создать разумное и справедливое общество, – даже контрреформация с ее духовным террором, иезуитами и инквизицией не смогла уничтожить гуманистическое наследие Мора и его единомышленников. Это особенно наглядно подтверждает пример таких католических стран, как Испания и Италия, где память о Томасе Море и его «Утопии» не исчезла и в период жестоких преследований времен Тридентского собора.

Духовное наследие гуманиста, цельность и широта его личности, моральная бескомпромиссность, бескорыстие и политическая принципиальность, наконец, гибель во имя своих убеждений – все это и по сей день привлекает к Мору сердца миллионов людей в разных странах. Отдавая должное многогранности наследия Мора, следует выделить в нем главное, что, с нашей точки зрения, целиком умещается в «Золотой книжечке о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия». Среди многого написанного гуманистами именно эта маленькая, но поистине золотая книжечка обеспечила бессмертную славу ее автору. На заре Нового времени Томас Мор первым предложил человечеству разумно обоснованное решение проблемы социальной справедливости на основе уничтожения классовых различий и утверждения коммунистической общности и равенства всех людей. Отмену частной собственности и всеобщий обязательный труд автор «Утопии» провозгласил непременным условием благосостояния и процветания справедливого общества. Тем самым Мор наметил для будущих поколений единственно возможное решение главного противоречия буржуазного общества – противоречия между трудящимися и эксплуататорами, между трудом и капиталом.

Идея коммунистической общности, выражавшая мечту о социальной справедливости и протест против угнетения и эксплуатации человека человеком, зародилась еще в глубокой древности. Однако в каждую эпоху коммунистический идеал обретал особый, конкретно-исторический смысл. Главные методологические критерии, которым следует марксистская история общественной мысли, основаны на принципе историзма, требующем всестороннего анализа исторической специфики изучаемых идей и выявления их классового содержания. Исследуя зарождение и развитие утопического коммунизма, марксистская историография так или иначе связывает этот исторический процесс с возникновением и становлением капиталистической формации. Поскольку речь идет о предыстории марксизма – утопическом коммунизме, представляется целесообразным начинать его исследование с эпохи генезиса капитализма и зарождения ранней буржуазии и предпролетариата.

Осуждая частную собственность, Мор откровенно защищает интересы трудящейся и эксплуатируемой части общества. Само государство, основанное на господстве частной собственности, представляется автору «Утопии» как некий «заговор богатых», направленный против лучшей части общества – тружеников. Мор совершенно недвусмысленно выступает здесь, как он сам пишет, от лица «земледельцев, угольщиков, работников, возниц и ремесленников, без которых не существовало бы вообще никакого государства» (6, 275). Таким образом, классовое содержание коммунистического идеала «Утопии» выражено Мором вполне определенно. Сам протест против частной собственности, как это явствует из первой книги «Утопии», пафос которой в страстном осуждении огораживаний и ограблений трудового народа, порожден процессом первоначального накопления – насильственной ломкой традиционных отношений собственности, предшествовавшей утверждению капитализма. Несомненная связь коммунистического идеала «Утопии» с процессом зарождения раннекапиталистических отношений – важнейшее своеобразие произведения Томаса Мора, позволяющее рассматривать его как основоположника утопического коммунизма. Ибо здесь у Томаса Мора нет предшественников. Несомненно, как система взглядов утопический коммунизм и утопический социализм окончательно складываются лишь в условиях появления машинного производства, но зарождение этого направления в истории мировой общественной мысли относится к началу капиталистической эры. Таково своеобразие истории идеологии: общественные идеи опережают более медленный процесс развития социально-экономических отношений, хотя в конечном итоге последние определяют их возникновение. Имея в виду произведения представителей утопического коммунизма – Т. Мора и Т. Кампанеллы, Ф. Энгельс подчеркивал непосредственную обусловленность коммунистических теорий XVI и XVII столетий социальными коллизиями эпохи генезиса капитализма. «…При каждом крупном буржуазном движении вспыхивали самостоятельные движения того класса, который был более иди менее развитым предшественником современного пролетариата. Таково было движение Томаса Мюнцера во время Реформации и Крестьянской войны в Германии, левеллеров – во время великой английской революции, Бабёфа – во время великой французской революции. Эти революционные вооруженные выступления еще не созревшего класса сопровождались соответствующими теоретическими выступлениями; таковы в XVI и XVII веках утопические изображения идеального общественного строя…» (1, 20, 17–18, см. также прим. 27 к с. 18).

Выдающуюся роль передовых идей великих утопистов в истории мировой общественной мысли высоко оценивал В. И. Ленин. Так, говоря о предшественниках марксизма – социалистах-утопистах XIX в. – А. Сен-Симоне, Ш. Фурье, Р. Оуэне, Ленин писал, что, несмотря на всю фантастичность и весь утопизм их учений, эти мыслители «принадлежат к величайшим умам всех времен… которые гениально предвосхитили бесчисленное множество таких истин, правильность которых мы доказываем теперь научно…» (2, 6, 26). Эти слова с достаточным основанием могут быть отнесены также и к Томасу Мору – великому предшественнику социалистов-утопистов XIX в.