Текст книги "В поисках света"

Автор книги: Игорь Калинаускас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Так вот по линии для себя у нас самое большое несчастье. Вы все патриоты Школы, вы готовы отдать за нее последние четыре рубля. Четыре миллиона карбованцев. Но вы совершенно не готовы поставить свою подпись. Не в смысле мании величия, а в смысле ответственности за содеянное. Ибо если есть Я, то есть Мир, который я порождаю и, значит, за него отвечаю.

И тогда уже совершенно не важно, как оно должно быть, потому что оно так, как я это сделал. И не хорошо это, и не плохо. А что там про это люди говорят – это опять же их право. Что я сам по этому поводу думаю – это мои проблемы. Но оно только так, как я сам сделал. И никак по-другому.

Вот почему некоторым становится страшно, а некоторым скучно. Что же это за духовная традиция, никаких тебе приключений, романтики, астральных сущностей? Проза жизни, зарабатывание денег. Так ведь много и давно рассказывали, что традиций много. Если эта не подходит, не стоит мучиться, ищите другую. Эта традиция живет на базаре. Эта традиция, еще раз повторяю, своей технологической целью имеет резонанс между субъективной и объективной реальностью, то есть полное отрицание какого-нибудь «как должно быть».

Если любовь – это снятие дистанции, то откуда возьмется указание любимому человеку, какой он должен быть, когда вы в резонансе. Он именно такой, какой должен быть. И ты для него тоже именно такой, какой должен быть. Резонанс уничтожает проблему, кто каким должен быть. Но как только свет выключается – наступает тьма. И во тьме каждый со своим буфетом, полным книг, начинает другому доказывать, каким он должен быть, и объяснять все с помощью самых новейших знаний.

Любить страшно, потому что это уничтожает дистанцию, то есть делает любящего абсолютно уязвимым по отношению к любимому, будь то отдельный человек или весь мир. Верить еще страшнее. Когда веришь, то обнаруживаешь, что ничего, что кажется привычным и постоянным, нет. Обнаруживаешь, что и ты сам, и все остальное каждое мгновение создается и исчезает. Если в любви исчезает «как оно должно быть», то в вере исчезает «как оно есть». Вера приводит человека в такое качество, когда он остается даже без «как оно есть на самом деле». Выясняется, что никакого «на самом деле» нет.

Если никакого «как должно быть» нет, то тогда нет врагов, которые появляются, когда я знаю, «как должно быть», как надо поступать, а они хотят и знают по-другому.

А если никакого «на самом деле» нет, на самом деле, то тогда исчезает последний способ возвыситься над другими. А как же медали? А выслуга лет? А погоны квалификации? А звания и названия? А посвящение и просветление? За труды, жертвы всем ради продвижения по духовному пути – и ничего?! Да. Вот именно, что НИЧЕГО. Вот ради этого и трудимся, как выясняется.

Дело в том, что счастливым человеком управлять, манипулировать невозможно. Все манипуляторы прежде всего пугают человека, еще больше углубляют его чувство несчастья. «Ты думаешь, у тебя только этого нет. У тебя еще и вот этого нет. Ты думаешь, что только так должно быть. Еще и вот так должно быть». Таким человеком можно управлять и манипулировать как угодно. Чем больше человек чувствует себя неудовлетворенным, чем больше он гордится своим пессимизмом, тем легче им управлять. Счастливым человеком манипулировать невозможно.

Что же такое манипуляция? Плюс-подкрепление здесь, плюс-подкрепление там, и все происходит. Как можно манипулировать человеком, у которого все есть? Мало того, что у него все есть, он абсолютно не знает, как оно на самом деле. Ему говорят:

– Вот так.

– Хорошо, пусть будет вот так.

– Ты беспринципный.

– Ну хорошо, я беспринципный. А как оно должно быть?

– Не знаю.

– Как, у тебя нет идеалов?

– Нет. (Смех.) У меня сплошная корысть. Хочу дойти до конца духовного пути.

– А что там будет?

– А там будет Ничего. И это самое замечательное – Ничего.

– Чего ничего?

– Да ничего, ничего.

– Как?

– Да ничего.

– Как оно ничего?

Внутри этой «великой пустоты» зреет кристалл веры, самосознания, – то хорошее, что может вызреть, – там свет. Чем человек прозрачнее для этого света, тем яснее видит. Тогда сознанию не требуется никаких идеологических установок. Просто видишь. И не важно – это на самом деле или нет. Я вижу. Вот человек. Вот я. Вот мы. Вижу. Пришел в министерство. О! Какие все важные! А вот в этом месте никакого контроля нет. Я туда и иду. Я же не знаю, как оно должно быть, как на самом деле входят к министру. Вхожу. Министр тоже не знает, как быть в таких случаях. Я говорю: «Что ты расстраиваешься? Вот ты мне подпиши тут, и я исчезну опять». Он говорит: «Какие тревоги? Пожалуйста». «Как же вы ему подписали?» – «Он какой-то дурной, понимаете? Не знает просто ничего. Случайно все это».

Или вышли на третий уровень реальности. «Если можно, если мы не ошибаемся, что нам нужно, – скажите, пожалуйста, какой будет курс доллара? Вы не ошибаетесь. Вам нужно. Вот вам курс доллара, будьте любезны».

– Как ты туда попал?

– А я знаю?

Нужно отказаться от дурного предубеждения, что все, что во мне есть, – это нужные вещи. Это не кишки, не легкие, не печень. Понимаете? Это мысли. Мыслительные установки. Штампы. Это все нужно до тех пор, пока вы по каким-то неизвестным причинам вдруг заинтересовались духовностью. И первое, что вам сообщает духовность: боже, сколько в тебе дерьма! Вы сразу: «А! Как это так! Нет чтоб мне медаль на грудь, что я в духовность пришел, цветы, оркестры. А мне говорят: у тебя дерьма…»

Трудно верить потому же, почему и трудно любить: трудно отказаться от желания мериться силами, соревноваться: кто лучше, кто точнее все знает, кто ведет, кто ведомый, кто любит меньше всего, кто больше. Я думаю, нам удастся сегодня сформулировать две глубокие истины.

Хочешь любить – откажись от того, что ты знаешь, как оно должно быть.

Хочешь верить – откажись от того, что есть некоторое «на самом деле».

Без этого встретиться с самим собою невозможно. Потому что вы все время будете встречаться с некоторым отражением себя. В одном из многочисленных зеркал, которые нас окружают. Но это не зеркала, а проекторы. И там не мы отражаемся, а «как оно должно быть» и «как оно есть на самом деле». И мы смотрим и пытаемся соответствовать. Вот я какой должен быть! Я же думаю, что это зеркало, что это я, отражение мое.

Так вот, сообщаю вам, что это не большая «сатанинская черная магия». Это просто фабрика по производству людей. Именно так делают людей. Показывают им на экранах их самих, какими они должны быть, и говорят, что это не экран, это зеркало.

Нужно очень спокойно отнестись к тому факту, что с точки зрения духовности в нас очень много лишнего. В нашем сознании очень много лишнего, больного, ненужного, и это нужно просто выкинуть. Процесс очищения необходим. Он сделает вас сильными, легкими, веселыми, счастливыми. Потому что вы знаете, во имя чего вы это делаете и что в это место приходит новое.

Традиция, которая с вами и которая вас готова снабжать бесконечным океаном знаний и силы. Она-то готова, а вы не готовы никак принять. Пустой комнаты нет для этого. Некуда гостя впустить. Сидеть между стульями не получится. Чтоб это все осталось, и духовность еще приобрести! На всякий случай у меня две системы. Одна – я как бы верю. Другая – я как бы не верю. И то и другое – как бы. Наша традиция так трудно воспринимается со стороны, кажется какой-то не духовной даже. Потому что она говорит, что это эффективно, это выгодно – верить. В том случае, конечно, если вы действительно избрали для себя как жизнь эту духовную традицию. Это эффективно. Это более адекватно, чем не верить.

Чудеса происходят каждый день в некоторых количествах. Просто этого почти никто не замечает внутри нашего социально-психологического мира. Но вот появляется человек со стороны: «Ой! А как вы это делаете?» – «Что делаете? Да мы ничего, мы просто живем». – «Не, ну как это? Как это?» – «Никак».

Что-то надо переварить в себе, переварить с помощью этого сока духовности. Растворить, переварить и избавиться. От навязчивых идей, которые внедрены в нас всеми механизмами социального создания и производства.

Когда мы уже не хотим быть просто изделием, а когда мы хотим в себе что-то такое разбудить духовное, то мы должны заняться этой конструкцией и выбросить оттуда то, что нам уже не нужно. «И сжег он то, чему поклонялся, и поклонился тому, что сжег». Не для того, чтобы ходить и кричать: «Это все ерунда». Это не ерунда. Но с точки зрения духовного пути это просто уже отработано.

Если вы начнете приглядываться к себе, к своим мыслям и иногда засекать: а вот это у меня «на самом деле», а вот это «как должно быть», а вот это опять у меня чего-то не хватает, – вы потихонечку, потихонечку сможете понять, что без этого гораздо интересней, потому что без этого есть Вера и есть Знание. Потому что есть закон: для себя, для людей, для Храма.

И тогда вы поймете, что богатства и изобилия – боже, какое слово – изобилия! – служащих пищей и удобрением (а удобрение знаем из чего, да?) для духовного роста не следует избегать.

«Книги большую часть моей жизни занимали. Я действительно много читал и любил это. Я и сейчас люблю почитать иногда, мне сам процесс этот нравится. Такое чувственное удовольствие получаю, когда читаю книгу. А так и вспомнить-то нечего, так, люди, люди, люди, люди, люди, люди. Очень много и очень разных людей.

Что касается Традиции, то когда я ее встретил, уже мне было много лет. В 68-м году. Это мне было… 68 минус 45… Двадцать три.

Двадцать три – это очень много. Я никогда не считал, что это мало. Я пошел работать, мне еще не было шестнадцати лет, и с той поры я, собственно говоря, был кормильцем у семьи, отвечал за маму, за брата.

Мне вообще странно, когда про человека в возрасте 25 лет говорят: но он же молодой еще.

В 23 у меня уже за плечами армия была, экспедиции… театр… спорт… всякое прочее.

Лермонтов написал „Маскарад“ в 16 лет. Первую редакцию „Маскарада“. Драму ревности. Грибоедов – „Горе от ума“, сколько ему было? Тоже что-то в этом духе.

Я очень рано определился с точки зрения общепринятых норм. Я в четырнадцать лет точно знал, что я хочу знать, и точно знал, чем я хочу заниматься. Поэтому все, что я делал, что бы это ни было, это было связано с тем, что я готовил себя к работе в театре. К познанию человеческой психологии, человеческой жизни. У меня было такое очень целевое бытие, наверное, можно так сказать.

Я четко знал, чего я хочу.

Я хотел понять… Я хотел понять, почему так.

Почему люди, потрясающие совершенно создания, живут такой несовершенной жизнью. Она мне казалась ужасно оскорбительной для людей.

Может быть, мне в этом советская власть помогла. Мы жили сложно, странно. Я бы не сказал, что я из бедной семьи, в то же время мы жили как-то все время трудно, а вокруг люди жили еще труднее.

Мои приятели, пацаны, двое, вообще в подвалах жили, их семьи. А у одного в доме стена была из картона, хоть и очень толстого, и во время дождя нельзя было дотрагиваться, потому что во время дождя она так отсыревала, что можно было пальцем проткнуть. Вот так, три стены кирпичные, одна из картона. На улицу. Единственное, чего не было, это голода. Я еще помню стрельбу по ночам на улицах, когда последние банды отлавливали. Уличные драки. Ну, все это так, картинки, а по существу дела мне было ужасно интересно все это. Очень интересно. Мне было интересно везде, и на заводе, куда я пошел мальчишкой работать, и в школе мне было интересно. Я учился легко, у меня хорошая память была. Мне были интересны люди: преподаватели, мои одноклассники, они все были такие разные, у нас в школе социально пестрая была ситуация. Я спортом занимался, интересно было со спортсменами, тем более что я был в сборной Литвы, единственный русский, и благодаря этому я выучил язык, и благодаря этому я открыл для себя совсем другой тогда для меня, совершенно новый, как бы национальный колорит, менталитет, способ жизни, оценки и т. д.

У меня очень много было знакомых хороших и друзей среди евреев. Это тоже особый мир. Потом они все поуезжали.

Много разных и по-разному интересных людей. И я помню, что вот, скажем, на танцы я не любил ходить, я не понимал зачем, но когда я шел с кем-нибудь за компанию, я где-нибудь пристраивался и наблюдал, как люди знакомятся, как развиваются эти знакомства на протяжении вечера. Выбирал, за кем-нибудь наблюдал. Очень интересно поведение людей в такого рода ситуациях, мне все было странно: как это, пойти в толпу и там веселиться? Что это такое? Я понимал, когда мы классом собирались. Ну, когда знакомые. А вот когда так, человек просто идет на танцы… Мне было очень странно.

А я был странный для других, как бы не тем занимался. Я учился в школе, работал на заводе, тренировался и выступал как спортсмен, за сборную Литвы, и играл как актер в народном театре. Вот это все надо было успеть. И мне все еще казалось мало, я еще марки собирал, потом фотографией увлекся, потом еще что-то. И читал, читал, читал, читал. Читал по ночам, в основном. Все вперемешку: Кант, Вахтангов, Фолкнер…

– А при чем здесь подготовка к театру?

– Театр к этому имеет прямое отношение. Театр – это была такая форма жизни в те времена, в которой можно было перепробовать все. Все, что я читал, узнавал по психологии, социологии. Это все можно было в театре проиграть, попробовать, увидеть, потому что театр – это вот психологическая лаборатория. Психология – это нечто среднее между наукой и искусством, а театр – это нечто среднее между искусством и жизнью. Для меня всегда театр был, прежде всего, исследовательской лабораторией. Поэтому мне часто коллеги говорили: „Игорь, ты когда-нибудь можешь вместо лекции спектакль поставить?“ Меня дразнили тем, что мой спектакль – это лекция. И это была единственная форма, в которой можно было, не привлекая внимания властей, всем этим заниматься. Потом, я изначально хотел быть режиссером, с самого начала. Но я считал, что для того, чтобы стать режиссером, нужно пройти это, это, это, это узнать. Я себе список составил, что должен знать режиссер, и до сих пор список не исчерпан.

Такой был романтический юноша».

Веруй. Радуйся. Возлюби…

Тут до меня дошел слушок, что многие заинтересованы в освещении новой формулы ученичества:

Веруй. Радуйся. Возлюби.

Предыдущую, конечно, все знают и выполняют:

Слушать. Думать. Делать.

Правда, некоторые посередине застряли… Думали, думали, так до сих пор ничего и не придумали.

Расширенно формула нового этапа звучит так: Радуйся – оттого, что Веруешь, Возлюби то, во что Веруешь. Самое сложное, конечно, Верую. По моим понятиям, веровать – это не действие, это состояние, тотальное переживание. Когда-то я рассказывал, если человек переживает что-то тотальное, или как бы, попросту говоря, вздрогнул весь и на этот выброс энергии, на этот «вздрог» положилось четкое желание, то оно обязательно сбывается. Просто сто процентов гарантии. Веровать – это тоже вздрог всего существа. Бывают люди, которые веруют, но не рады этому. Вера, обрушившись на них совершенно внезапно, является для них тяжелой ношей, которая мешает жить «по-простому». Как у нас любят говорить: «Хочу жить по-простому», то есть механически, когда все случается и не надо напрягаться. Такие люди веруют, но они не могут этому возрадоваться и поэтому помещают свою веру в иные миры, и, конечно, здесь все не так, как там. Там, да, там все в соответствии с верой, а здесь все не так, как надо. Знаете, как у Высоцкого: «Нет, ребята, все не так, все не так, как надо». И это служит им оправданием, что живут они не по вере своей. А если люди не живут по своей вере, то, естественно, живут по чужой. Но сами они, как правило, этого не замечают. Стараются не замечать. Вообще, о вере говорить – это чревато. Но все равно, надо говорить. Вера – это прежде всего преображение. В этом ее смысл. Преображение – процесс сложный, требующий от человека огромного напряжения, вынимающий и выворачивающий на свет божий все, что в нем есть. Как сказал доктор Щеглов: «Мы прекрасные и ужасные». Очень красиво сказал. И вот это все выворачивается и под беспощадным светом начинает преображаться. И это не морковка. Преображение – это предельное напряжение всех сил человеческих, предельное. Вот вы спрашиваете часто: «Как это? как это?»… Пока преображение не началось, пока вы не уверовали, не поставили эту веру над собой, не убрали ее из зоны своих манипуляций, что толку гадать «как»! Как случится, так и будет. Если вас тянет в доменную печь, то либо бегите в противоположную сторону, и без оглядки желательно, чтобы в соляной столб не превратиться, как жена Лота; либо горите в этом огне, и плавьтесь, и радуйтесь, и восторгайтесь преображению. И когда уже совсем будет предел и преображения, и восторга, и радости хотя бы оттого, что посмел, вошел в это, прыгнул, победил сторожевые пункты здравого смысла, полюбите этот мир, в котором это возможно. И ваш путь закончится, и пойдет грибной дождь, и будет светить солнце. И, если захотите, сможете вернуться к людям, от которых так долго и мучительно отрывались. Это будет прекрасная жизнь.

Преображение никогда не кончается.

«Может быть, еще одно переживание существенное: когда заболел мой брат, я был в армии. Когда я пришел из армии, я делал все для того, чтобы попытаться его вылечить. Мы доставали какие-то импортные супер-мупер-таблетки; я ездил в Москву, через всех своих знакомых вышел на главного специалиста Советского Союза по шизофрении. Я привез ему копию истории болезни. Я готов был везти Кольку в Москву на любой, самый рискованный тогда из новых методов лечения. Этот академик сказал мне: „Понимаете, нет смысла; только мама ваша надорвется в бесплодных надеждах, и материально вам будет тяжело, потому что у него неправильный диагноз“.

И рассказал, что в Советском Союзе диагноз „шизофрения вялотекущая“ ставят на 30 % больше, чем в Америке, а диагноз „маниакально-депрессивный психоз“ на 30 %, соответственно, меньше. А лечится это совершенно противоположными способами. И, проанализировав всю историю Колиной болезни, он мне сказал, что это неизлечимо. Что регрессии будут сокращаться, что будет жить долго, довольно адекватным будет, но никогда здоровым. И что закончит он свои дни в диспансере. Однажды я набрался наглости и спросил у Мирзабая, не может ли он помочь. Он сказал, что он не лечит такое. Не может. И вот тогда, когда я вышел от этого академика, я впервые до конца пережил, что такое невозможно. Что существуют-таки вещи, которые невозможно преодолеть. Это тоже был большой и очень важный урок».

Преображение, красиво говорили святые, преображение Господне, имея в виду не только преображение Христа, но и наше преображение – человеческое. Это может быть, для меня же это не «может быть», для меня это так и есть. Это и есть предназначение человека. Преображаясь сам, он преображает мир, одухотворяет его. Преображение и постижение. Это для меня и есть высший смысл, и, собственно говоря, все пребывание в мире – это постоянные усилия по раскрытию этого смысла. Помните, в Гефсиманском саду, усыпив апостолов, будущих апостолов, тогда еще своих учеников, молился Иисус до кровавого пота: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты». Однажды я узнал, что кровавый пот – это реальность. Что в суперэкстремальных ситуациях, в сверхзапредельном напряжении сил у человека может выступить кровавый пот. Вот у Иисуса в Гефсиманском саду такое случилось. Что он постиг в той молитве? Нам с вами вряд ли когда-нибудь откроется, потому что вряд ли мы с вами сможем так молиться. Мы к этой брехне про всякие динамические, статические и прочие псевдомедитации так привыкли, что нам в голову даже не приходит, что к медитации это вообще отношения не имеет. В энциклопедическом словаре русского языка написано, что медитация – это сосредоточенное думание. Йог бы со смеху перекувырнулся два раза. Медитация – это способ жить в молитве, если говорить по-русски. Это постоянная обращенность к источнику своей веры. Это вопрошание, а не психотерапия. Так привыкаешь быть клиентом, что забалтываются все понятия и смыслы.

Вот человек приходит и говорит: «Я потерял смысл жизни». Поищи, может быть, где-нибудь в углу лежит, может быть, на улице обронил.

– А он у тебя был? – спрашиваю.

– Был.

– Какой?

– Ну… ну…

Смысл любой, в том числе и смысл жизни, рождается из огромного усилия души и духа, в вопрошании истины и постижении ея. Но никогда не бывает на всех. Все остальное – это клише, готовые гамбургеры, макдональдсы, картофель-фри, кока-кола. Взял, заплатил копеечки, дешево, быстро, питательно. Гамбургер. Уже смысл есть, он готовый. Ни тебе преображения, ни тебе постижения, ни тебе вопрошания. То, что в славянских языках называется вопрошанием, обращенностью, там, в экзотических странах, на вершинах Гималаев, называется медитацией. Я же говорил вам, что надо переосмысливать обыденность. Столько сокровищ погребено! Надо немножечко поработать, отмыть, отчистить, шлифануть. Когда люди говорят, что повседневная жизнь их отвлекает, не дает сосредоточиться на возвышенном, – они просто признаются в своей слабости, в том, что силы, веры для преображения, осмысления нет. Но если повседневная жизнь вам мешает, идите в скит, в монастырь, пещеру. Потренируйтесь сначала там, а потом возвращайтесь опять сюда. Потому что пока это не получилось здесь, преображение не произойдет. Постижение какое-то, да, может. Преображение – нет. Ну, как что-то в этом мире может помешать?! Если это часть вас и вы часть этого – кто кому мешает? Чем может помешать хорошо приготовленная яичница? Чисто выстиранное белье? Или зарабатывание денег в поте лица своего? Или отсутствие необходимости зарабатывать деньги? Вопрошающему, живущему в вере, радости и любви? А вы имеете в виду мелочи быта, психологические беспокойства под названием «переживания», да… Так это все сгорит все равно, переплавится. Вы видели когда-нибудь, как плавится металл? Ну, если нет другой возможности, возьмите ложечку, положите туда кусочек свинца, зажмите ложку в плоскогубцах, чтобы не обжечь руки, подержите над газовой горелкой и увидите. Очень любопытное зрелище. А потом туда кидайте соломинки маленькие, деревяшечки, какашечки и посмотрите, что с ними будет. Что по этому поводу переживать, – все равно сгорят и переплавятся.

И вы тогда увидите, что естественный фон человека, фон, на котором он смотрится совершенно органично, это люди. Такие же люди, у которых та же самая суть, та же самая сердцевина. Преображение Господне… Смерть – великий учитель, великая подсказка. Чтобы родиться – надо умереть. Один мой замечательный приятель говорил: «Ну, что вы мне талдычите: реинкарнация, реинкарнация. Я каждое утро рождаюсь заново и каждый вечер умираю». Конечно, в определенном смысле это была бравада. Я его хорошо знал, и знал, что за этой бравадой стоит абсолютно неколебимое понимание, что это единственное, что надо делать. Смертью смерть поправ… Преображение и есть – смертью смерть поправ. И тогда смерть становится не искушением, не наказанием и не источником животного страха, а великой подсказкой бытия. В этом вот теле, не укладываясь в гроб и не закапываясь в землю, можно рождаться и умирать до полного преображения, смертью смерть поправ. Перечитывайте иногда Евангелие. Очень содержательная литература. Если делать усилия по раскрытию содержащихся в нем смыслов. Я понимаю, что вам бы хотелось, чтоб я постоянно в таком состоянии вам бы и являлся. Не кушал, не писал и не какал. Весь бы светился в белых одеждах. Обязательно сделаю, это не так сложно, как кажется. Ну, правда, после тридцати лет работы. Как там, «суфий – это человек, который делает все то, что делают обычные люди, когда в этом есть необходимость». Не всегда, заметьте, а когда в этом есть необходимость. Я обращаю на это ваше внимание, потому что не встретил пока ни одного человека, нет, вру, человека четыре встретил в своей жизни, которые, вот это – пока в этом есть необходимость, вообще помнят, что там это написано. «И делают то, что обыкновенный человек сделать не может, когда на это есть указание». Все уже сказано. Никто ничего не прячет. И стоит посреди того моста мешочек с золотом… только нужно глазки открыть. Через глазки оно-то и соединится – субъективное и объективное. Глазки да ушки. Имеющий глаза – да увидит. И не внутри нафантазирует, а увидит. Имеющий уши – да услышит. И услышал он голос, шепчущий в ночи, что нет такой вещи, как голос, шепчущий в ночи. Замечательно. Все. Сорок пять минут и всю жизнь продлилась наша встреча… Теперь вы знаете дорогу. Вы можете дойти до этого места. А прыгать или не прыгать в эту бездну – кто возьмет на себя смелость дать такой совет? Помните, у Кастанеды перед прыжком он у дона Хуана спрашивает:

– Что ты мне можешь сказать в этот момент?

– Боже, сколько у тебя дерьма в кишках!