Текст книги "Записки чекиста Братченко"

Автор книги: Игорь Голосовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

3

Едва я начал дремать, как в дверь постучали. Кольцов вскочил, щуря сонные глаза. В коридоре ждал красноармеец с пакетом. Я прочел:

«Только что в банке похищено двадцать три килограмма золота. Жду вас. Малинин».

Отпустив солдата, я стал наматывать портянки.

– Что случилось? – спросил Кольцов.

– Наш план отменяется, – ответил я. – Поиски убийцы придется отложить. Из банка взято золото. Взято, конечно, не ворами, а тайными врагами Советской власти. – Я не столько объяснял Лешке, сколько рассуждал вслух.

– А как же слесарь, Федор Гаврилович? – спросил Кольцов, когда мы вышли на улицу. – Ведь его упускать нельзя.

– Что ж, придется тебе одному выяснять, кому принадлежит ключ.

– Есть! – браво ответил Лешка и, боясь, что я передумаю, поспешно шмыгнул в переулок.

Возле банка собрался народ. Среди толпы высилась могучая фигура Малинина.

На каменных плитах лежал окровавленный красноармеец-часовой. Правой рукой он продолжал сжимать ложе винтовки. Молодое удивленное лицо было повернуто к небу. Я наклонился к часовому. Он был еще жив.

– Врача! – крикнул я. – Внести в дом!

Малинин бросился помогать, бормоча:

– Оказывается, не помер, смотри ты!..

Красноармейца положили на стол в одной из комнат.

Вокруг столпились бледные чиновники. Один из них, в круглых роговых очках, с достоинством представился:

– Начальник отделения, коллежский советник Спицын. Готов по мере сил содействовать обнаружению злодея, покусившегося на государственное достояние.

Я почти не слушал советника. Все мое внимание привлекал красноармеец. Он стонал, широко открыв светлые, полные слез глаза, и пытался что-то сказать. Расстегнув гимнастерку, я увидел на груди широкую ножевую рану.

– Товарищ, кто тебя? – спросил я.

– Двое... – прошептал красноармеец. – Одного я знаю... Он...

– Говорите!

Но часовой обессиленно откинул голову. Глаза его закрылись.

– Федор Гаврилович, надо в подвал сходить, где золото хранилось, – напомнил Малинин. – Можно?

Я кивнул. Он удалился.

– Вызовите по телефону доктора! – приказал я Спицыну.

– Слушаюсь! – наклонил он хохолок.

Вслед за Спицыным вышли остальные служащие. Я остался в комнате один.

– Пи-ить! – попросил раненый и застонал.

– Потерпите, товарищ! – ответил я, выбегая в зал. Вокруг никого не оказалось. Пришлось самому отыскивать графин. Когда я вернулся с водой, красноармеец не шевелился. На его груди зияла вторая, свежая рана. Он был убит какие-нибудь три-четыре минуты тому назад. Подоспей раньше, я мог бы встретиться с убийцей! Я бросился к открытому окну. Площадь была пуста. Распахнув дверь, я увидел Спицына. Он привел врача.

– Вы опоздали, – сказал я и попросил бывшего коллежского советника проводить меня в подвал. Голова моя пылала. «Значит, враг находится где-то здесь, в здании!» – думал я, всматриваясь в лица банковских служащих.

– Кто же этот гад? – с гневом произнес Малинин, когда я рассказал ему о случившемся. Он стоял у входа в подвал, рассматривая исковерканный замок. – Жив не буду, а выведу их к стенке!

– В старое время ни один преступник не имел физической возможности проникнуть в хранилище банка, – строго заявил Спицын.

– Что же, теперь преступники стали умнее? – с досадой спросил я.

– Преступники во все времена одинаковые! – ответил Спицын. – Дело, изволите видеть, не в них! Дверь, ведущая на первый этаж, была электрическим звонком соединена с двумя сторожевыми постами. Но даже если бы в силу каких-либо причин сторожа оказались бездейственными, то и тогда злодею не удалось бы войти в само хранилище. Вот эта железная дверь имела особенно сложное устройство. Стоило вору сломать замок или хотя бы даже открыть его подобранным ключом без знания тайного шифра, как автоматически заклинивалась первая дверь на этаже, и, таким образом, преступник оказывался как бы замурованным в подвале!

– Почему же сейчас не помогли ваши хитрые устройства?

– По ночам электростанция выключает свет! – ответил бывший коллежский советник. – А без электрической энергии, изволите знать, все устройства и механизмы бездействуют! Любой может войти и орудовать в пустом и плохо охраняемом здании.

– Ты, божий старичок, по-другому у меня заговоришь! – перебил его Малинин. – Охрана плохая? Не пройдет твой номер! Потрудитесь на замочек взглянуть, Федор Гаврилович. Что сделали, гады! Открыли настоящим ключом, а после, чтоб, значит, тень навести, давай колотить чем попало. Искорежили сверху и думали на воров свалить. Не вышло. Ихний человек золото унес... который в банке работает!

Осмотрев замок, я не мог не согласиться с Егором. Действительно, механизм был сплющен несколькими ударами по уже открытой двери. Такие повреждения не могли быть нанесены снаружи через скважину. При всем своем настороженном отношении к Малинину я не мог не отдать дань его сообразительности.

– Как же, господин коллежский советник? – спросил я Спицына. – Согласны вы с нашим выводом?

Лицо Спицына стало испуганным и жалким.

– Ключа от хранилища у меня нет и не было! К денежному фонду я не имею никакого отношения.

– У кого же ключ?

– В старое время...

– К черту старое время! – рявкнул Малинин.

– Раньше... дверь можно было открыть только тремя ключами. Один хранился у старшего кассира, другой у оператора, третий у управляющего банком. Они вместе и входили в подвал. А теперь...

– Что замолчал? Или помочь? – сжал кулаки Малинин.

– Ныне все три ключа у господина управляющего.

– Это у барона Лессинга, что ли? – Малинин сплюнул. – Я так и знал, что без старой лисы не обойдется!

– Когда является на работу Лессинг? – сдержанно спросил я.

– Он болен. Лежит в постели с приступом грудной жабы.

– Мы его вылечим, сучьего сына! – выругался Егор.

О Лессинге мне приходилось слышать. Это был один из интеллигентов, добровольно согласившихся сотрудничать с большевиками. Правда, объяснял он это своеобразно.

– Банк стоит и должен стоять выше политики! – заявил он председателю ревкома, старому политкаторжанину Волошину. – Если банк, эта основа цивилизации, рухнет под ударами социальных бурь, в стране настанет первобытный хаос. Перестанет существовать Россия! Я русский, милостивый государь! Во имя отечества я остаюсь на своем посту.

Так или иначе, Лессинг работал добросовестно. Нужные нам финансовые мероприятия банк производил без задержек. Но целиком доверять бывшему барону я, разумеется, не имел оснований. «Может быть, он остался для того, чтобы вернее навредить!» – подумал я и приказал Малинину немедленно арестовать Лессинга, а сам отправился к Петру Андреевичу Волошину.

В ревкоме, как всегда, толпился народ. В воздухе плавал махорочный дым. Увидев меня, Волошин встал из-за стола. Это был коренастый, еще крепкий мужчина лет пятидесяти. Его маленькие живые глазки рассматривали меня приветливо и пытливо. Он был одет в кожаную куртку и галифе. На поясе болталась деревянная кобура маузера.

– Садись, Федя! – пригласил Петр Андреевич. – Что новенького?

Я рассказал об убийстве, о краже золота, поделился подозрениями относительно Лессинга. Когда я кончил, Волошин поднял глаза:

– Хорошо, Федя, что зашел. Есть важные новости. Но прежде один вопрос. Кажется, у тебя работают какие-то гимназисты, несовершеннолетние? Стоит ли им доверять?

– Во-первых, причем тут множественное число? Речь идет об одном бывшем гимназисте, – ответил я, закипая. – Во-вторых, у меня есть основания доверять ему не меньше, чем Малинину, которого прислали вы, а в-третьих вы сами должны знать, что с кадрами у меня плохо. Вы обещали направить в Чека коммунистов, рабочих. Где они?

– Людей мы пришлем, – ответил Волошин. – Не горячись, Федя. Если ты стоишь горой за своего гимназиста значит, он достоин того... Теперь о другом. Должен поставить тебя в известность, что обстановка усложняется. В окрестностях Крайска появились банды Степняка. Он объявил себя «защитником» алтайского народа. Опирается на некоторых местных князьков-зайсанов, которые помогли ему составить полк из темных, обманутых демагогической пропагандой кочевников-ойротов. Кроме них, в эту банду влились остатки разбитых полков генерала Соболевского, а также всякий сброд – дезертиры, анархисты и прочие. Пока Степняк боится вступать в открытые столкновения с регулярными частями Красной Армии, ограничивается нападениями на обозы. Но силы его растут. А главное, – продолжал Волошин, – и это уже непосредственно касается тебя, у Степняка в самом Крайске есть союзники, они поддерживают с ним связь. За последнее время участились нападения на советских работников. Ясно, что действует организованная шайка. Твоя задача выследить и уничтожить ее. По первому требованию в твое распоряжение будут направлены воинские части. Происшествие в банке, разумеется, очень неприятно, но хочу тебя предупредить, Федя, не увлекайся поисками золота. Это может отвлечь тебя от основной задачи.

– Не одних ли рук это дело?

– Смотри, тебе виднее.

4

Не зажигая света, я метался по кабинету. Уже ночь наступила, а помощники мои словно сквозь землю провалились. Несколько раз я порывался бежать к Лессингу, но говорил себе, что Малинин может появиться с минуты на минуту. Наконец, когда я уже и ждать перестал, он вошел.

– Привел? – бросился я к нему.

– А как же! Пришлось повозиться. Не хотел ключи отдавать. Я всю квартиру перевернул, не нашел. Самого барона пощупал немножко, однако молчит. Может, у тебя заговорит?

– То есть как это «пощупал»? – спросил я. – Разве тебе неизвестно, как нужно обращаться с арестованными?

Малинин закусил губу:

– Я человек неграмотный, если ошибся, на будущее учту. Привести его сюда, что ли?

В кабинет вошел Лессинг. Я с удивлением смотрел на него. Мне приходилось прежде видеть управляющего банком: это был сухопарый человек с узким лицом и холодными водянистыми глазами; в нем чувствовалась военная выправка, говорил он резко, отрывисто. А сейчас передо мной стоял сгорбленный, жалкий старик со слезящимися глазами. Щегольской форменный сюртук висел на нем, как на вешалке. Под глазом темнел кровоподтек.

– Садитесь! – сказал я.

Он сел и уронил седую голову.

– Ночью неизвестный злоумышленник проник в хранилище банка и похитил золото. Исследование показало, что железная дверь была открыта при помощи ключей, я уже затем смята ударами тяжелого предмета, чтобы навести нас на ложный след. Подобрать или изготовить другие такие же ключи невозможно, они слишком сложны. Остается сделать вывод, что вы являетесь участником, если не инициатором преступления.

Лессинг поднял голову:

– Я две недели не встаю с кровати. Ключи от сейфов лежали в письменном столе. Воспользоваться ими никто не мог. Ваш работник, делавший обыск, утверждает, что не нашел ключей. Не могу понять, куда они могли деться. Еще вчера я проверял – были на месте. Вообще же, позвольте заметить, милостивый государь! – Он повысил голос. – Уважающее себя правительство не допустит, чтобы кто-то терроризировал его подданных, мирных граждан. Я прямо заявляю вам, что считаю сейчас своей роковой ошибкой согласие сотрудничать с большевиками. Я старик, мне все равно и...

Он сел и полузакрыл глаза.

– Вот гнида! – с ненавистью сказал Егор. – Кожу с тебя содрать с живого, тогда по-другому бы запел!

– Товарищ Малинин! – сердито перебил я. – Отведите арестованного в подвал. Только не забудьте забить досками отверстия канализационных труб. Выдайте тулуп, валенки и накормите. А вы, господин Лессинг, подумайте над тем, что вас ожидает. Преступник мог воспользоваться лишь вашими ключами.

Оставшись один, я задумался. Какое-то неясное чувство подсказывало мне, что с Лессингом мы зашли в тупик. Он, пожалуй, сказал все. А следствие не сдвинулось с мертвой точки. Беспокоило меня это странное исчезновение ключей

За дверью послышался шум. Раздался злой крик Егора:

– Куда ты прешься? К нему нельзя!

– Нет, пропустите! Слышите? Я требую! – зазвенел женский голос.

Распахнув дверь, я увидел тоненькую девушку в коричневом гимназическом платье. Белый шерстяной платок сбился. Круглое детское лицо окружали светлые растрепавшиеся волосы. Серые глаза были полны решимости.

– Входите! – сказал я.

Девушка шагнула в кабинет.

– Кто вы такая?

– Я дочь несчастного больного старика, над которым вы издеваетесь! – смело ответила она.

– Как вас зовут?

– Софья!

– Присядьте и спокойно объясните, что вы хотите. Что же касается вашего отца, то над ним никто не издевается.

– Как? – вспыхнула девушка. – Значит то, что отца избили, – это не издевательство? То, что у нас побили посуду и поломали мебель, – это не должно вызывать негодования? И, наконец, в чем провинился отец?

– Вот с этого надо было начинать! Вы очень молоды, но, надеюсь, понимаете, что, когда идет борьба не на жизнь, а на смерть, с врагами не церемонятся.

– Вот это правильно! – подал голос Малинин.

Софья опустилась на стул и сказала:

– Какой же он враг? Он совсем больной. Вы, кажется, искали какие-то ключи? Я принесла их. Теперь вы должны отпустить папу. – Она протянула маленькую, изящную коробочку.

Я открыл крышку. На сафьяновой подушечке лежали три плоских ключа. Один был длинный и тонкий, как шило, два других походили на перевернутые буквы «Т».

– Почему же их не обнаружили при обыске?

– Они... – замялась девушка. – Понимаете... коробочка завалилась под стол и попала в щель между полом и карнизом... Подметала и нашла...

Я почувствовал, что она недоговаривает. Нужно было бы допросить ее построже, но по угрюмому лицу девушки я видел, что сейчас это бесполезно. Решив вызвать ее еще раз, я сказал:

– К сожалению, отца вашего освободить пока не могу. Если он не виновен, вы скоро его увидите.

– Хорошо! – вскочила Соня, порывисто заматывая платок вокруг головы. – Я думала, что вы... а вы!.. Вы не вняли мольбам дочери, тогда, может быть, до вашего слуха дойдет другой голос!

Она выбежала. Мне вдруг стало жаль девушку. Ее словам я не придал особого значения

– Ну и штучка! – покачал головой Малинин.

– Каждая дочь любит своего отца.

– Да я не о том! – усмехнулся Егор. – Ведь ее все офицерье в городе знало! Она с виду только скромница, а на самом деле такая... – Малинин грубо выругался.

– Да нет, ты что-то путаешь... – ошеломленно сказал я, вспоминая милое, застенчивое лицо Сони. – Не может быть!

– Фу ты, он еще не верит! – обиделся Егор. – Да я сам видел, как она на тройке с офицерами раскатывала! – Артистка... Такой овечкой прикинется, сроду не узнаешь!

Какие у меня были основания сомневаться в правдивости слов Егора? Стало обидно и больно, словно украли у меня что-то заветное... «Завтра вызову ее. Спрошу, что она имела в виду под «другим» голосом», – решил я.

В дверь осторожно постучали. Егор выглянул. Это был часовой.

– Там, товарищ Братченко, вас женщина спрашивает. Впустить?

– Какая еще женщина? – буркнул я и сбежал по лестнице.

На крыльце виднелась фигура, облепленная снегом, такая же неподвижная, как каменные львы, лежавшие по бокам лестницы.

Женщина пошевелилась, с пальто посыпался снег.

– Я вдова Новикова, тело мужнино хочу похоронить по-христиански. Напишите бумажку, чтобы из морга его взять разрешили.

– Вот разрешение! – Я набросал ей несколько слов на листке. – Но вы должны нам помочь. Расскажите, с кем встречался ваш муж в последнее время?

– Покойник, царство ему небесное, таился от меня! – горько ответила она. – Только и знаю, что за день перед тем, как убили его, пришел к нам один... – Она умолкла.

– Кто? – быстро спросил я. – Вы его запомнили?

– Да как сказать... – начала Новикова и вдруг замолчала. Глаза ее смотрели мимо меня. Я обернулся. В дверях, расставив ноги, стоял Малинин. В ответ на мой вопросительный взгляд он пожал плечами.

– Продолжайте! – сказал я вдове. – Что же вы замолчали?

– Да нет, мне пора! – заторопилась женщина.

– Но вы хотели рассказать...

– Не запомнила я ничего, не взыщите. – Новикова явно тяготилась разговором.

Поняв, что от нее больше ничего не добьешься, я вернулся в кабинет. Егор последовал за мной.

5

Ночь прошла тревожно. Я не сомкнул глаз. Что с Лешкой? Я не мог заподозрить его в легкомыслии или недобросовестности. Значит, с ним что-то случилось! С трудом дождавшись рассвета, я оделся и вышел, решив направиться к старому учителю географии. Но, пройдя по улице несколько шагов, остановился, удивленный необычной картиной.

Посреди улицы горел костер. Возле костра на снегу сидел, скрестив ноги, маленький человек в островерхой шапке и старом тулупе. У него было скуластое, словно вырезанное из темного дерева, неподвижное лицо, редкие черные усы. Покачиваясь, человек клевал носом, и казалось, что он вот-вот свалится в огонь. Увидев меня, он суетливо подбежал, начал кланяться и что-то бормотать.

– Что тебе надо? – удивленно спросил я.

– Мне надо большой начальник! – заговорил он на ломаном языке. – Самый большой начальник Чека!

– Ну, я начальник.

– Ты большевик Федя? – недоверчиво покачал головой ойрот. – Зачем так говоришь? Федя сильный, как дуб. Умный, как шаман. Весь свет кругом прошел, вот он какой! Ты в сыновья ему годишься!

Я не удержался от улыбки:

– Я этот самый Федя к есть!

Кочевник взглянул на красноармейца. Тот, засмеявшись, кивнул и сказал:

– С вечера загорает, товарищ начальник!

– Ну, пойдем греться, пойдем в дом! – позвал я гостя.

В кабинете ойрот стащил шапку и сел, скрестив ноги, прямо на пол.

– Начальник, я беду к тебе принес! – заговорил он горячо. – Большевик бедный человек понимает. Ты большой председатель, можешь помочь пастуху Темиру!

– В чем?

– Сколько звезд на небе, столько оленей у зайсана Алпамысова! – затараторил кочевник. – Десять зим бесплатно я ходил за стадами зайсана, снегом укрывался, небо было мне юртой. Обещал Алпамысов дать Темиру девушку Ширин, прекрасную, как луна, дочь свою от одной из двадцати жен. Десять зим прошло и еще одна зима настала. Пришел я к зайсану, но не захотел меня видеть Алпамысов. «Ступай прочь, пастух!» – сказал мне. Позвал я Ширин, но не было ее в юрте. А когда пошел я, шатаясь от тоски, в горы, догнали меня братья-пастухи. «Плачь, Темир, – сказали они. – Крепко плачь! Не видать тебе больше Ширин! Вторую ночь разделяет она ложе с безбородым урусом. Приехал урус на черном коне, и конь припадал на передние ноги от тяжелой поклажи. Привез урус в подарок зайсану мешок с желтым камнем, что зовется золотом, и как только поднимется третья луна, откочует Алпамысов вместе со своими стадами за горы, где живут люди чужого племени». Я заплакал, как ребенок. И я заседлал коня и поскакал в большое стойбище, где юрты не рядом стоят, а одна на другой! Большевик Федя, зайсан Алпамысов злой человек! Он прячет в горах под камнями много длинных ружей. Он украл у меня девушку. Я проведу тебя такими тропами, где горный барс ходит. Догони зайсана, верни мне Ширин. А себе, однако, можешь ружья взять! – добавил он, тревожно и хитро глядя на меня.

Стараясь быть спокойным, я ответил:

– Хорошо, Темир. Ступай вниз, там есть горячая печка. Сиди, грейся, жди меня. Как солнце взойдет, поедем за твоим Алпамысовым.

Сняв трубку, я вызвал начальника штаба Красильникова и попросил срочно прислать взвод красноармейцев.

Было восемь утра, а Малинин не являлся. Ругая его на чем свет стоит, я побежал за ним на квартиру. Мне открыла хозяйка, пронырливая баба с лисьими глазками.

– Спят! – шепотом сказала она и пошла вперед на цыпочках.

В маленькой комнате с желтыми обоями было жарко. Малинин, сбросив одеяло, раскинулся на толстой перина. Сквозь вырез рубашки виднелась его широкая волосатая грудь. На столе возле кровати лежала стопка книг.

«Карл Маркс – Капитал», – прочел я на обложке одной из них. «Егор Малинин и Карл Маркс! – подумал я. – Не ожидал!» Впрочем, я тотчас же устыдился своих мыслей. «Чего я хочу от человека? – спросил я себя. – Простой крестьянский парень. Имеет свои недостатки, как все люди».

Услышав мой голос, Егор открыл глаза и сел на кровати, царапая ногтями свою могучую грудь.

Я рассказал о кочевнике.

– Помог нам ойрот! – хрипло сказал он. – Не упустить бы... В Китай могут увезти золотишко-то...

– Ждать мне тебя не с руки! – бросил я. – Чтобы через полчаса был на месте!

Вернувшись, я стал готовиться в дорогу. Положил в задний карман галифе еще один наган, взял несколько обойм с патронами. Подумав, завернул в газету суточный паек хлеба. Выходя на крыльцо, вспомнил про Лессинга. «Что с ним делать? Больной, сидит в холодном подвале. Допросить я его не успею. Посажу старика под домашний арест, – решил я. – Никуда он не денется. Поставлю у дома часового, и все». Откровенно говоря, мне было приятно принимать это решение. Приятно, может быть, потому, что представилось сияющее личико Сони и ликующий возглас: «Братченко тебя отпустил!» Она припишет это своему визиту... Что ж, я ничего не имел против... Какое-то странное возбуждение охватывало меня, когда я думал об этой девушке.

Я открыл толстую дубовую дверь подвала. Вниз вели обледеневшие каменные ступени. В лицо пахнуло холодом. Вспомнив, как в прошлом году я бегал тут в одном белье, босой, я поежился. В подвале царил кромешный мрак. Осторожно, боясь поскользнуться, я спускался по лестнице. Вдруг до меня донеслись голоса:

– Папочка, умоляю, пойдем! Тут недалеко! Мы вылезем прямо напротив дома, а потом я попрошу Костю, и он...

– Уйди, Соня! – ответил Лессинг. – Напрасно ты рискуешь! Я остаюсь.

– Но почему, папочка, милый? – чуть не плакала Соня.

– Ты слышала, в чем обвинили твоего отца? В том, что я украл золото! Если скроюсь, вина моя будет доказана. Нет, лучше умереть здесь.

– Папочка, ты не должен, – закричала девушка, обнимая отца. – Не теряй времени, пойдем, они убьют тебя!

Отец с дочерью так увлеклись, что не слышали моих шагов.

Я сказал:

– Лессинг, можете идти домой. А вы, девушка, останьтесь.

Старик медленно поднялся.

– Я свободен? – спросил он недоверчиво. – Значит, преступник найден? Все разъяснилось?

– Мы поговорим позже, – мягко ответил я.

– По вы не причините вреда этому ребенку?

Я взглянул на Соню. Она независимо покусывала губки.

– Не беспокойтесь.

– Вы хотели меня о чем-то спросить? – подняла брови Сопя, когда отел вышел.

– Откуда вы узнали про эти трубы?

– Про них все гимназисты знают, – помолчав, ответила она, ожидая, по-видимому, совсем другого вопроса. – Мы когда-то играли здесь в войну.

Соня усмехнулась.

– Теперь я могу уйти?

– Еще один вопрос. Мне кажется, вы не все рассказали о ключах. Ведь вы что-то знаете, верно?

Она покраснела, потом побледнела.

– Нет. Вы ошибаетесь.

– Я так и знал!

– Что... так и знали? – голос ее звучал тревожно.

– То, что вы не захотите отвечать. Ну, дело ваше. С огнем играете, Соня! Боюсь, опалите крылышки. Прощайте!

Я вошел в дом.

В кабинете меня ждали Малинин и незнакомый мужчина с подстриженными «ежиком» седеющими волосами и резкими чертами лица.

– Вы товарищ Братченко? – спросил мужчина. Получив утвердительный ответ, он протянул конверт. Пробежав глазами строчки, я пожал ему руку.

– Наконец-то! Познакомься, Малинин. с товарищем Николаевым, токарем механического завода. Его прислал ревком. Товарищ будет моим заместителем.

Егор выдавил улыбку:

– Очень рад. Мы с ног сбились, вдвоем и вдвоем. А где же гимназер? – спросил он. – Что-то не видать его.

– Вы кстати прибыли, останетесь вместо меня! – обратился я к Николаеву. – Мы с товарищем Малининым уезжаем из Крайска. Сейчас посвящу вас в наши дела.

– Я вполне в курсе. Меня товарищ Волошин информировал.

– И прекрасно! – кивнул я. – Вам нужно срочно связаться с Кольцовым и во что бы то ни стало раскрыть соучастников преступления

* * *

...Ойрот Темир по-прежнему сидел возле костра и курил трубку. Спешившиеся красноармейцы окружили его. Мы познакомились с командиром, молодым парнем в длинной английской шинели.

– Черныш, – назвал он себя.

Я не особенно хорошо сидел в седле и, стесняясь при красноармейцах показывать свое неумение, все внимание устремил на то, чтобы держаться прямо. Кажется, это удавалось. Рядом на рослом в яблоках жеребце важно покачивался Малинин, выглядевший весьма эффектно в гусарской куртке со споротыми галунами, которую надел специально для этого случая. Впереди отряда на низкорослой выносливой кобыле трусил Темир. Его высокая шапка издали бросалась в глаза.

Несколько минут мы ехали по улицам города мимо невзрачных, ободранных домов, со сползшими набок крышами, с покосившимися заборами. Прохожие попадались редко. Завидев вооруженных людей, они поспешно сворачивали в переулки. Из труб в небо отвесно поднимались дымки. Они висели неподвижно, как нарисованные. Это предвещало мороз.

Но вот город остался позади. Открылась ровная, как стол, степь. Вдали белели горы. Ветер швырял в лицо колючую снежную пыль. Всадники двигались гуськом. Темнело. Малинин сосредоточенно курил цигарку за цигаркой, ловко сворачивая их на морозе одной рукой. Вскоре к нам присоединился Черныш. Он оказался разговорчивым, и через полчаса я уже знал всю его биографию: родился в семье рабочего, на заводе участвовал в стачке, записался в Красную гвардию, дослужился до взводного...

– Что, Темир, долго ехать? – спросил я, пробравшись в голову отряда.

– Нет, какой долго, не успеет лошадь вспотеть, будем в стойбище Алпамысова. Вон сопка, за ней юрты увидим, – улыбнувшись, ответил он.

Красноармейцы подтянулись, стали поправлять винтовки. Когда до сопки оставалось метров триста, Черныш дал команду пустить коней в галоп. Вихрем вылетел взвод на заснеженное плато, но... красноармейцам пришлась осадить разгоряченных лошадей. На грязном снегу виднелись лишь следы оленьих копыт, конский помет и черные пятна давно погасших костров. Предгорье было безлюдно, дико. Ветер катал по обледеневшему пасту холодные головешки

Темир припал к шее жеребца, завизжал, начал рвать на себе волосы и бить кулаками по лицу.

– А-а, старая лиса учуяла, что крупный зверь к берлоге подходит, откочевала на перевал! Много спал Темир, долго ехал, плохой Темир! – кричал он, не утирая крупных слез, катившихся по грязным щекам.

– Куда откочевал-то, говоришь? – деловито спросил Малинин.

– За Белую гору! – ответил ойрот, указывая на горизонт. Там расплывалась в сумерках круглая вершина.

– Сколько верст?

Темир смотрел на него тупо, не понимая.

– Ну, к утру приедем?

– Да, да! – испуганно закивал пастух. – Раньше, чем звезды зажгутся, увидим мы его юрту!

Совещались недолго. Малинин настаивал на том, чтобы продолжать преследование. Командир взвода поддержал его. Мне тоже не хотелось возвращаться в Крайск, несолоно хлебавши. «Там Николаев! – подумал я. – В случае чего, не хуже меня распорядится».

И мы снова двинулись вперед.

Рассвет встретили высоко в горах. Усталые лошади медленно шли по узкой тропинке, вырубленной в почти отвесной скале. В пропасти клубился белый туман. Шерсть животных, тулупы бойцов, штыки – все покрылось мохнатой изморозью. У многих побелели носы, щеки. Черныш то и дело покрикивал:

– Лицо обморозил! Смотри, лицо обморозил!

И красноармеец, спешившись, набирал в горсть сухой, колючий снег.

– Ну, скоро? – уже не в первый раз спрашивал я у проводника. Тот немилосердно дергал повод, успокаивающе бормотал:

– Совсем близко, начальник!

Мы долго спускались гуськом по крутой тропе, каждую минуту рискуя сорваться в ущелье. Солнце стояло высоко, когда мы очутились на плоскогорье. Оглянувшись, Черныш с отчаянием воскликнул:

– А, черт его дери!

Перед нами было брошенное кочевье. Та же картина, которую мы видели вчера: истоптанный снег, потухшие костры. Только тут головешки еще дымились. Малинин подъехал к Темиру и уставился на него, поигрывая плеткой:

– Ты что, шутки шутить вздумал?

– Оставь его! – вмешался я. – При чем тут он?

Опустив голову, Темир молчал.

– Что будем делать? Возвращаться? – спросил я Черныша.

– Зайсан ушел вперед один переход! – азартно закричал пастух, брызгая слюной. – Эта дорога совсем легкий, но длинный. След в след идти будем, догонять не будем! Прикажи, начальник, охотничьей тропкой поведу, узкая тропа, но шибко короткая, не успеет Алпамысов костры разжечь, мы ему в глаза смотреть будем!

– Веди! – закричал Малинин, заламывая папаху. – Веди, язви его в душу! – Он взлетел в седло, тронул поводья, но тут Черныш вежливо и решительно сказал:

– Люди обогреться, отдохнуть должны, товарищ Егор.

– А вот мы их самих спросим, – подмигнул Малинин и обратился к красноармейцам: – Товарищи! Как – догоним буржуя или животы будем у костра греть?

– Едем дальше! Чего там! Быстрей догоним, быстрей домой вернемся! – смеясь, отвечали бойцы.

И снова потянулись горы, ущелья. Мы на ходу жевали мерзлый хлеб и твердую, как камень, тарань. Еле заметная тропка змеилась по самому краю обрыва. Лошади не могли идти, копыта скользили. Пришлось спешиться и вести их на поводу. Багровый шар солнца уже коснулся гребня горы. По ущелью протянулись длинные фиолетовые тени, когда впереди показался узкий деревянный мостик, переброшенный через глубокую расщелину. На той стороне к самому мосту подступал густой кустарник, укрытый снегом.

– Шибко медленно шагай надо! – озабоченно предупредил Темир и ступил на мостик. Вслед за ним потянулись красноармейцы. Малинин, отстав, присел на снег и стал перематывать портянку.

Мы с Чернышом были уже на мосту, когда вдруг что-то гулко бухнуло и рассыпалось, словно горох по железному листу. Я не сразу сообразил, в чем дело. А когда понял – было уже поздно. Устроив в кустах засаду, бандиты поливали мост пулеметным и ружейным огнем.

Конь подо мной захрапел и стал валиться набок. Я успел заметить залитое кровью лицо Черныша, нашего проводника, выглядывающего из-за кустов, вставшую на дыбы лошадь Малинина и его самого, быстро ползущего на животе прочь от моста.

Я успел ухватиться за край и повис над пропастью. Настил был сделан из досок, положенных на два дерева, ветки которых переплелись так, что за них можно было ухватиться и продержаться некоторое время. С трудом подтянув ноги, я спрятался под мостом. Над головой слышались топот, крики. Я раскачивался, вцепившись и пружинившие ветки. Они все больше сгибались под моей тяжестью. Вниз я не смотрел. В голове не было ни одной мысли...

Постепенно шум стал стихать. Еще несколько минут слышались стоны, но выстрелы оборвали их. Подбежав к мосту, бандиты прикладами сталкивали мертвых и раненых красноармейцев в ущелье.

– Царствие небесное господам большевичкам! – услышал я сочный бас.

Кто-то весело ответил:

– То ли еще будет, господин Степняк, в светлое христово воскресенье!

«Воскресенье? – мелькнуло у меня. – Это же и есть двадцать шестое декабря!»

Руки мои посинели и потеряли чувствительность Я смотрел на свои пальцы, как на чужие, и думал: «Вот сейчас они разожмутся!» Между тем наверху седлали коней. Послышался топот, бряцание стремян. Звуки постепенно отдалялись.