Текст книги "Виток истории"

Автор книги: Игорь Росоховатский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Эта гипотеза многого не объясняла и уводила в сторону от «часов», но она подсказывала одно интересное решение.

Для чего природа, запрограммировав продолжение рода, у сложных животных создала два пола – мужской и женский? Ведь плод, как это убедительно показали опыты, может развиться и из одной наследственной клетки – как женской, так и мужской, без всякого оплодотворения. Но такой плод будет нежизнеспособным, потому что наследственный чертеж у него содержит много искажений. И вот дальновидная природа создала механизмы, умеющие «считывать», сравнивать, чертеж – мужской и женский, устраняя при зачатии многие искажения. Значит, если периодически вводить в организм взятые у него же на ранних этапах «чертежи», то клетки, ведающие наследственностью, сумеют сличить их с уже испорченными и устранить искажения. Организм, такям образом, будет время от времени как бы сверяться со своим собственным эталоном, обновляться по эталону молодости.

Юрин «ход» был оригинальным и теоретически правдоподобным, но, увы, безуспешным, что продемонстрировали неумолимые опыты.

Я понял, что для продолжения работ нам, «мозговому тресту», необходим перерыв. В моем кабинете появился плакат: «При лечении старости добьемся преждевременной старости для себя!» Я вызвал к себе физорга, Юру, Степ Степаныча и еще нескольких заведующих лабораториями и научных сотрудников, и тут же мы расписали всех по спортивным секциям с обязательным посещением. Затем мы весело отпраздновали дни рождения нескольких сотрудников, а однажды я предложил Юре и Степ Степанычу:

– Пошли сегодня вместо семинара в театр? И обязательно с дамами.

Степ Степаныч удивился:

– Положим, батя, у нас есть жены, с которыми мы все эти месяцы почти не виделись и относимся к ним как к невестам. Но если ты ухитрился в то же время обзавестись хотя бы «просто знакомой», то когда же ты спал?

– Он хочет разыграть нас: придет со своей тетей, – сказал Юра.

«Посмотрим, что ты запоешь, увидев тетю», – подумал я.

Мы с Майей нарочно пришли к самому звонку. Степ Степаныч и Юра с женами стояли в фойе у киоска и пили лимонад, переговариваясь: я не сомневался, что они судачили по моему адресу. Мы подошли к ним почти вплотную, оставшись незамеченными. Я произнес банальное:

– А вот и мы!

Полный бокал задрожал в Юриной руке, и он едва успел поставить бокал на столик.

Майя искоса взглянула на меня. Я догадывался, о какой истории, связанной с бьющимся стеклом, она подумала.

Прозвучал звонок. Мы с Майей направились в зал, а они пошли за нами. Я слышал нетерпеливый шепот их жен. Сгорая от любопытства, они допытывались у своих мужей, с кем я пришел и почему это так подействовало на них.

В зале погас свет. Холодные пальчики легли на мою руку. Я накрыл их ладонью.

– Ну и ну! – послышалось рядом. Это были первые слова Юры после нашего появления в театре.

– Послушай, кто она такая? Это у него серьезное увлечение? – зашелестел обрадованный шепот его жены.

Я решил больше не мучить ни в чем не повинную женщину. Наклонился в ее сторону, сказал на ухо:

– Это сотрудница из лаборатории вашего мужа. Та самая, что била посуду, и он за это хотел ее уволить. (О себе я умолчал.) А увлечение у меня серьезное. Такое же, как у Юры, когда он женился на вас.

– Спасибо за полную информацию, – почти невозмутимо, но с прорывающимися искорками смеха ответила Юрина жена и облегченно вздохнула.

Когда мы вышли из театра в пляшущее сверкание реклам, в толпу суетливых пешеходов, что-то очень веселое и беззаботное, как детские бубенчики, звенело у меня в ушах. Рядом шли мои друзья, в моей руке была рука Майи… Завтра нас ждет увлекательная работа. И я подумал, что старая истина права: человеку нужно не так уж много. И не является ли все то, что я сейчас имею, лучшим лекарством от старости, которое мы тщетно ищем?

Увы, и тогда я уже знал, что завтра буду думать по-другому…

* * *

Что мы помним из истории? Войны, достижения спортсменов, международные скандалы, строительство или разрушение городов. С боем отвоевало себе место в истории искусство. А наука? Конечно! – воскликнут многие. Но это «конечно» происходит тогда, когда уже взорвана атомная бомба или когда вычислительная машина обыгрывает в шахматы чемпиона мира. А кто обратил внимание на первые опыты по расщеплению атомного ядра? Или на дерзкие эксперименты науки о наследственности? Мы запоминаем то, что эффектно, и поэтому люди столь суетливы – слишком мало среди них пророков.

Так было и в тот день, запомнившийся даже сотрудникам нашего института по победе нашей олимпийской сборной, а не потому, что в лаборатории Степ Степаныча наткнулись на какой-то интересный и загадочный механизм нервной регуляции. Это была группа нейронов, нервный узелок размером с копейку. Ему и дали условное название «копейка». Он посылал методично, словно гудки зуммера, сигналы в области организма, ведающие наследственностью.

– Мы обнаружили два таких узелка, – сказал мне Степ Степаныч. – В затылочной части и в позвоночнике…

Он посмотрел на меня тревожно-вопросительно: он явно хотел, чтобы я спросил у него, высказал догадку. А он сам боялся, что она опять окажется ложной. И я спросил:

– Вы думаете, это «часы»?

Он пристально посмотрел на меня, его глаза стали похожи на кошачьи, завидевшие мышь.

– Нужно проверить на моделях, – сказал он. – Чисто проверить. Все может быть…

Лишив сна нескольких крыс и морских свинок, мы искусственно вызывали у них старость. У всех подопытных менялись сигналы, посылаемые «копейками», а после вскрытия мы обнаруживали в этих нервных узелках органические изменения.

Тогда мы пошли дальше – оперативным путем удалили «копейки» у здоровых животных. Резких изменений операция не принесла, но примерно через месяц крысы начали терять шерсть, стали неспособны к продолжению рода. У них наступала преждевременная старость.

Несколько недель мы с Юрой и Степ Степанычем сводили результаты, а когда эта работа была окончена, стало ясно, что надо переходить к завершающим опытам. Нам было страшновато после стольких разочарований! Но всех в институте уже снова охватило предчувствие победы. До самой ночи светились окна лабораторий и кабинетов, ворчали уборщицы.

Я понял, что через несколько дней, как только мы начнем опыты второго контроля, всеми, и мной в том числе, овладеет творческая лихорадка (которая чем-то сродни тропической), и ни о чем, кроме работы, я думать не смогу. Поэтому мы с Майей решили пожениться, и как можно скорей.

Итак, женитьба: хлопоты, примерка костюма, густой запах цветов во Дворце бракосочетания. Я стоял рядом с Майей и думал о том, что сейчас мне звонят из академии насчет заказанных приборов и что в приемной меня наверняка ожидает «дядя Тихон», чтобы посоветоваться, где взять две сотни крыс в такое короткое время.

А между тем церемония состоялась по всем правилам, и я узнал из специально подготовленных друзьями шутливых напутствий («От людей сведущих – птенцу-желторотику»), как мне следует вести себя в супружеской жизни и от каких привычек придется отказаться. Мы здорово кутнули, предчувствуя, что нам долго не придется веселиться. Устроили капустник на тему «Сопротивление материалов в супружеской жизни».

За столом Юра спрашивал, притворно беспомощно разводя руками:

– А с кого я теперь за разбитые «люсьены» высчитаю? – и грозил мне длинным изогнутым пальцем.

А у меня перед глазами плыла комната, лицо Майи, с которой я, как говорили во Дворце бракосочетания, «должен создавать здоровую коммунистическую семью», и я шептал ей:

– Знаешь, что я подарю тебе? Бессмертие!

Мы перешли к опытам второго контроля: удаляли «копейки» у крыс, хранили их при низкой температуре, а после наступления старости у крыс снова подсаживали на прежние места. И у животных начиналось восстановление некоторых функций, исчезали многие расстройства нервной системы. Несомненно, «копейка» была тем важным звеном в «часах», которое выбывало из строя первым и приводило к нарушению всего механизма.

Теперь только мы смогли оценить по достоинству все те разрозненные работы по геронтологии, биохимии, биофизике, которые велись в различных лабораториях мира. Без них мы были бы беспомощны. Ведь «копейка» всего лишь один штрих в общей картине, в этой гигантской мозаике добытых сведений, вырванных у природы, прочитанных в химической шифровке и коде импульсов. Недоставало последнего звена. Мы нашли его – и увидели всю картину.

Вот когда мне по-настоящему пригодилось второе, инженерное образование. Мой стол был завален чертежами, а его ящики набиты различными диодами и триодами, печатными схемами, ферритовыми пластинками, миниатюрными реле. С утра до вечера в моем кабинете находился кто-нибудь из сотрудников Института электроники. Я отсылал одного к Степ Степанычу, другого – к Юре, с третьим занимался сам, перечеркивая уже сделанное, намечая новые пути. Мы записали импульсы «копейки» на ферромагнитные ленты и теперь создавали миниатюрный прибор, который бы посылал по тем же каналам точно такие же сигналы.

Когда я созвал совещание совместно с Институтом электроники, то, переводя взгляд с биологов на инженеров, ощутил, насколько сам я увлекся инженерной проблемой: руководителей наших лабораторий – физиологов, витаминников, ферментников, биохимиков – я видел впервые за полторы-две недели, зато знал все новости института электроники за то же время.

Совещание началось с доклада Степ Степаныча. Его речь текла гладко, изредка прерываемая громоподобными восклицаниями увлекшегося докладчика. Многие слова он подавал как бы на блюде – с начинкой и приправой. Мне, сидевшему в президиуме, хорошо был виден его профиль а прямоугольным треугольником носа, форштевнем-подбородком и буйной гривой рыжих волос, реявших над упрямым лбом, как знамя. Он рассказал о первых испытаниях электронных «копеек» в его лаборатории.

Затем Юра изложил ход опытов над некоторыми участками ДНК и РНК. Он палил скороговоркой, заглатывая окончания слов, очевидно рассчитывая на тех, кто и без его доклада знает, о чем идет речь. Его глаза потемнели. В них билась напряженная мысль. Время от времени он двигал бровью, как бы подмаргивая себе, говорил: ну, дружище, будь умницей.

Наконец пришла моя очередь выступить с теоретическим обобщением. Когда я направился к трибуне, в зале возник шум. Я взглянул в направлении его и увидел потрясающее зрелище. Я знал, что у вице-президента Артура Кондратьевича отказали ноги и его возит КД, но не представлял, как это делается. И вот теперь по широкому проходу между рядами, выдвинув на этот раз не треногу, а колеса, плавно катился КД. На вмонтированном в него сиденье с мягкой спинкой, словно уходя б своего двойника, полулежал Артур Кондратьевич. К его шее и лбу, змеясь, подходили провода от измерителей и различных анализаторов, расположенных в КД.

У меня пересохло в горле. Я перевел взгляд на Майю, сидевшую во втором ряду, и она улыбнулась мне, утверждая: я тут и я тебя люблю. Я успокоился, но все еще не знал, как сказать Артуру Кондратьевичу: «Проходите в президиум» или «Проезжайте в президиум». И когда уже раскрыл рот, в памяти выплыла фраза, которую я и произнес:

– Вот ваше место, Артур Кондратьевич.

КД остановился у кресла Юры. Артур Кондратьевич о чем-то спросил Юру и кивнул мне: дескать, продолжайте, не обращайте на меня внимания.

– Мы установили, что нервный узел, условно названный нами «копейкой», посылает импульсы строго ограниченного характера, – начал я, все-таки кося взглядом на необычную пару. Тогда я не мог понять, что так поразило меня, не знал, что еще не раз в памяти возникнет Артур Кондратьевич, уходящий в своего кибернетического двойника как символ… Символ чего? – «Копейка», или узел «С», – продолжал я, – вероятно, служат и счетчиком и преобразователем. В нее приходят импульсы из различных нервных центров, а она преобразует их и передает на области, ведающие наследственностью. В то же время «копейка» принимает импульсы из-этих областей. Сейчас вы увидите схему. Дайте, пожалуйста, первые кадры!

Последняя фраза относилась уже к Юре, выполняющему роль ассистента-киномеханика.

Когда в зале опять вспыхнул свет, мощная рука КД поспешно отодвинулась от рта Артура Кондратьевича. Очевидно, вице-президент принял лекарство. Я старался больше не смотреть в их сторону, не думать о том, символом чего они являются.

– Мы предполагаем, что до тех пор, пока узел «С» работает нормально, в норме функционируют и железы внутренней секреции, которые он иннервирует. Но вот клетки «С», устроенные, как ячейки памяти, заполнены следами импульсов, пришедших из областей на следственности. Резерва памяти больше нет. Это служит как бы условным сигналом, что организм свою миссию по воспроизводству выполнил – пронес эстафету на свой участок пути. Сигналы «С», как показали опыты, становятся менее четкими, постепенно затухают. И тогда образуется следующая картина… На экране опять поплыли кадры…

– Как вы видите по синусоиде, начинается затухание деятельности желез. Контроль ослаблен. И тут в полной мере сказываются искажения самого чертежа – утерянные триплеты ДНК… Вот начало конца…

В темноте я заметил вспыхнувший огонек папиросы у лица Артура Кондратьевича. КД не принял никаких мер. Значит, дни вице-президента уже сочтены…

– Мы создали крохотный автоматический прибор, который функционирует, как узел «С», и посылает такие же сигналы. Испытания его прошли успешно. И если одновременно с подключением его начать профилактику организма по комплексной программе, разработанной в наших лабораториях, то… – Волнение пришло в короткой спазме. Я овладел собой. – Это является началом бессмертия. Да, бессмертия, потому что вместо одного отслужившего свой срок прибора можно подключить новый, а комплексная программа будет способствовать поддержанию функций центральной нервной системы.

То, о чем я говорил, не было новостью для многих присутствующих в этом зале, но оно звучало официальным признанием – уже не догадкой, а уверенностью, уже не гипотезой, а результатом опытов. Не могли же мы тогда знать, что настоящие результаты опыта мы получим лишь через столетия и они окажутся не такими, как мы думали!

Впрочем, может быть, кто-то в зале и предвидел их.

Аплодисменты взорвались внезапно, как мина. А когда они окончились, Артур Кондратьевич пожал мне руку и поздравил, как он сказал, с эпохальной научной работой. В его устах слово «эпохальной» не звучало традиционным комплиментом. Оно было точной оценкой.

КД увез его по живому коридору. Там, где они проезжали, на минуту утихал шум. Я смотрел им вслед и думал о КД. Что происходит в его мозгу? Жалеет ли он о человеке, с кем был настолько же близок, как с самим собой? И как выражается его радость или его сожаление?

* * *

Я увидел Артура Кондратьевича в последний раз через полтора года. Мне не очень хотелось выполнять мою миссию. Лучше бы это сделал Степ Степаныч. Я вспоминал тех, кто будет участвовать в опыте в качестве помощников и наблюдателей, – их лица, ставшие похожими одно на другое, улыбку Майи, вылепленную из тревоги и желания успокоить меня. А меня и Степ Степаныча не надо было уговаривать, что все будет в порядке, – мы почти не сомневались в этом.

– Да, я знаю, вы все взвесили. И кому-то действительно нужно на это пойти, – сказал Артур Кондратьевич и слабо пошевелился на ложе, вмонтированном в КД. – Но опасность слишком велика.

– Опасность? – Я вздернул брови и придал лицу недоуменное выражение.

– Если я снова начну доказывать вам… – сказал вместо Артура Кондратьевича КД.

– То я приведу новые контрдоводы, – засмеялся я.

– Но, по крайней мере, начиная опыт на себе и своих товарищах, оставьте пути для отступления, – продолжал КД.

– Хорошо, я оставлю. Но отступления не будет.

– Вы слишком молоды для руководителя института, – проговорил Артур Кондратьевич. – Никогда не нужно говорить о будущем так категорически. Будущее нельзя подогнать под мерку нашей сегодняшней уверенности.

Я молчал, думал о том, что уже все сказано. Он понял.

– Прощайте, – сказал Артур Кондратьевич. Он поднял руку ко лбу тем неопределенным жестом, который означает: то, о чем надо вспомнить, совсем близ ко, на подходах к станции. И его поднятая рука превратилась в подобие семафора, открывающего путь. – Впрочем, до свидания. Мы ведь еще не раз встретимся. – Он заметил растерянность на моем лице и засмеялся. В его горле булькало. – Нет, это будет не машина, а я. Сохранится главное – образ мышления. Какая разница, из чего я состою – только ли из белков, или из белков, пластмассы и металла! Ведь и сейчас во мне почти вся периодическая таблица, в том числе и металлы. Зато когда мое тело будет проще и надежней устроено, мозг станет во много раз мощнее.

Он внимательно посмотрел мне в глаза, словно читая в них упрямое неверие и жалость к нему – к человеку, которому понадобилось утешать себя таким образом.

– А в доказательство моих слов мы с вами тогда продолжим разговор о том, каким путем должен идти человек к бессмертию. К тому времени у меня накопится, к сожалению, достаточно доказательств, чтобы убедить вас.

Он сказал «к сожалению», давая еще один повод не верить ему.

2

Контрольный механизм предупредил меня во второй раз, что я веду тоноплан слишком рискованно. Я раздраженно щелкнул выключателем, и экран контроля погас. Далеко внизу зажигал огни вечерний город. Мимо меня сверкающими искрами проносились другие машины. Я включил вертикальный винт, настроил автопилот на волну видеофона и нажал кнопку вызова.

На экране возникло лицо Майи. Я пытался отыскать на нем то, из-за чего меня вызвал профессор Пирин, – следы опасной болезни, но с боязливой радостью не находил их. Возможно, профессор ошибся? Если бы так!..

Последовал легкий толчок: «ЭР-5» сел на крышу моего дома. Я спустился по лестнице на круговую тропинку, быстро шел, почти бежал, стараясь сдержать свой шаг. Нажал кнопку предупредительного звонка и отвел пластмассовый занавес. Я увидел двух женщин, похожих на сестер-близнецов: жену и дочь. Альте исполнилось двадцать три, на два года меньше, чем было Майе, когда та получила бессмертие. (Я упорно не употреблял более осторожных слов вроде «долголетие», «равновесие процессов» и т. д., которыми пользовались другие.) Альта унаследовала от матери на только внешность, но и движения, и походку – к счастью, бьющейся стеклянной посуды теперь было совсем мало. А вот характер у нее иной, чем у жены, – его мягкость напоминала о мягкости кошачьей лапы, а упрямство было непробиваемым. В минуты ссор Майя утверждала, что у дочери мой характер.

Во взгляде Альты, устремленном на меня, я уловил беспокойство и скрытый упрек. Но почему упрек?

– Профессор сейчас прилетит, – сказала Альта.

Я сел на постель Майи, рассказал о событиях дня, о том, что начали новую серию опытов по классификации памяти. Иногда переводил взгляд со спокойного лица жены на напряженное лицо Альты. Ее гибкие пальцы выстукивали какой-то ритм. Прошло двадцать пять лет с начала нашего опыта бессмертия, а академия все еще не разрешает проводить массовые испытания на людях. Больше того, она не разрешила мне пока включить в число подопытных собственную дочь. Но не может же Альта стариться на глазах у нестареющих родителей, знающих, что они могут отвести от нее это проклятие природы!

Я чувствовал, что во мне просыпается раздражение. Услышав легкий шум моторов, поспешил навстречу профессору – наконец-то хоть одна неизвестность закончится.

– Давно вас не видел. Выглядите неплохо! – приветствовал он меня.

Я молча вопросительно смотрел на него. Он отвел взгляд и сказал:

– К сожалению, это очень серьезно. У нее начиналась ангина. Чтобы прекратить болезнь, я омыл миндалины. Боюсь, что это послужило толчком…

Он говорил слишком медленно, с резиновыми паузами. Я резко спросил:

– Толчком к чему?

Он съежился, голова ушла в плечи.

– Видите ли, когда вы выводили линии связи наружу, к прибору «С», то вызывали мутацию ткани… – Он шумно прочистил горло. – Поймите меня правильно. Я не ставлю это в прямую зависимость. Больше всех виноват я: предварительно не посоветовался с вами. Ведь не было бы толчка, примени я не радиоактивный раствор…

Он был невыносимо медлителен. Догадка созрела. Очевидно, мои губы шевелились в лад мыслям, и профессору ничего иного не оставалось, как подтвердить;

– Да, перерождение… Никогда не видел такого бурного…

Теперь я все понял.

– И переродились именно те участки ткани, где мы вызвали мутацию?

– Началось с них.

– Захватывает весь организм?

Он в ответ наклонил голову, так и не сумев взять часть вины на себя, и от этого ноша показалась ему еще тяжелей. Я почувствовал благодарность к нему.

Мы вошли в дом. Теперь я понимал, почему Альта смотрела на меня с упреком. Ведь я мнил себя победителем природы. Я посмотрел на бледное лицо жены с легкими синими тенями под глазами и подумал, что раз природа создала это существо, то должна была создавать навечно. В моей голове мелькали разные мысли и воспоминания. Я вспомнил название старой книги «Мертвые остаются молодыми», потом переделал его в «Молодыми остаются мертвые» и по аналогии подумал, что я хотел перешагнуть это правило. Я хотел, чтобы и живые оставались молодыми. Ведь природа вначале и создала жизнь бесконечной. Простейшие организмы бессмертны: они передают по наследству всю свою сущность. Бессмертные споры микробов путешествуют в айсбергах и даже в метеоритах.

И только наиболее сложные создания, такие, как человек, не вмещают свою великую разнообразную сущность ни в какие гены, никакой химический язык не в силах передать всю личность. Именно поэтому они смертны больше всех остальных.

А быть может, личность не имеет для природы никакого значения и важно лишь то, что остается в генах? Абсурд! Со дна моей памяти, моего существа поднялась ненависть к судьбе, безмолвно завещанная предками. Я подумал о людях, о моих братьях по несчастью. В какую тьму мы ввергнуты матерью-природой с самого дня рождения! И только одну свечу – разум – она дала нам в странствиях по лабиринту: то ли сжалившись, то ли потому, что не могла не дать. И он служит нам и слабым огоньком, и компасом в стране, где север и юг условны и где путь из тьмы не обязательно является путем к свету.

А много ли природа дала другим своим созданиям – животным, кроме бессмертной муки? Мне страшно захотелось погладить лошадь с выпирающим каркасом ребер, впряженную в тяжелую телегу. Такую «конягу» я видел когда-то на картинке.

Сквозь весь хаос путаных мыслей пробилась и оформилась одна, очень простая и четкая: надо взять себя в руки. Она приходила ко мне всегда как спасение. Может быть, именно поэтому я и слыл волевым человеком.

Я выбросил из головы все ненужные сейчас воспоминания: название книги, картинку, слепую ненависть. Насильно, как воду по трубам, смывая накипь, погнал по нервам приказ спокойствия. И стал иным человеком – не таким, каким знал себя сам, а каким знали меня другие. И каким, возможно, я и был на самом деле.

Я взял у профессора показания электронного диагноста и отвез их в институт. Оттуда позвонил в Объединенный центр космической биологии, которым руководил Степ Степаныч. Мне ответили, что директор сейчас в Лунном филиале, и посоветовали, как с ним связаться. Затем я вызвал по видеофону Юру и попросил его поскорее прибыть.

Теперь каждая минута моего времени была рассчитана и предназначена для действия или для обдумывания его. Через несколько дней перерождение захватит настолько большие участки, что будет уже поздно спасать организм. Это оставшееся время сверкало в моей памяти, как светящееся табло на спортивных соревнованиях.

Пока прибыл Юра, я успел задать программу вычислителям, Я вытеснил из своего мозга боль и растерянность, и все же их место не было заполнено. Оставалась сосущая пустота. Дело в том, что у меня не было уверенности, а обманывать себя я не умел.

Вычислители рассчитали развитие болезни на ближайшие двадцать шесть часов. Теперь я видел врага в лицо.

– Я вызову Первый медицинский, – деловито предложил Юра, выслушав сообщение. В его прозрачных глазах блестело все, что он хотел бы скрыть. – У них сильны биофизики. Может быть, поможет гравиизлучение? Потом моя лаборатория начнет поиски среди нуклеопрепаратов. Ты возьмешь на себя остальное, идет?

Я внимательно посмотрел на него. Он уже успел по-настоящему успокоиться – так же, как и я. То, что случилось с Майей, угрожало нам всем, и это придавало спокойствие в борьбе. Ничего другого нам не оставалось.

Я ответил на вызов видеофона. На экране показалось овальное сооружение с антеннами, полупрозрачными круглыми окошками, за которыми что-то мерцало и пульсировало.

– Кто меня вызывает? – опросил я.

– Вас вызывает ДАКС, – послышался знакомый голос, но на экране застыли все те же аппараты.

Я не мог вспомнить, как расшифровывается ДАКС, что это за организация, и у меня не было времени решать головоломку. Поэтому я еще раз спросил:

– А кто говорит от имени ДАКСа?

– От имени ДАКСа говорит он сам, – четко прозвучал ответ.

Я вспомнил человека, умершего свыше тридцати лет назад. Этот голос принадлежал ему. Я понял, как расшифровывается «ДАКС» – двойник Артура Кондратьевича Степанова.

Он сильно изменился за несколько лет; достроил у себя блоки памяти, переделал отдельные узлы, создал новые органы-аппараты.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался я, вспоминая, что ДАКС выступает консультантом по вопросам синтеза белка.

– Здравствуйте, мы давно с вами не виделись, – ответил он. – За это время вы почти не изменились. Отрадно.

– Но моя жена… – начал я, не зная, как лучше сообщить о случившемся и попросить помощи.

– Я уже все знаю, – проговорил ДАКС. – Получил результаты анализов и заключение от электродиагноста. Что вы предпринимаете?

Он тактично облегчал мою задачу и устранял смущение, сразу же показывая, что не интересуется интимной стороной дела, оставляет это людям.

Я рассказал о том, что уже успел сделать. Он одобрил мои действия, обратил особое внимание на необходимость исследования энергетического состояния пораженных участков.

– Может быть, использовать узел «С» для того, чтобы послать сигналы, прерывающие болезнь? – предложил он. – Я подберу полный код сигналов восстановления клетки, и вы пустите их через узел «С» на перерождающиеся участки. До свидания.

Экран видеофона погас. Я опустился в кресло и пребывал в оцепенении. Неужели все решится так просто? Чувствовал свое тело, дрожь мускулов левой руки, пульсацию артерии на виске. Так же слабо в моем усталом мозгу начала пульсировать надежда. Я забыл о неприятном чувстве, которое когда-то у меня вызывал ДАКС. Сейчас он мог спасти мою жену – этого было достаточно…

Я вспомнил символическую фигуру Артура Кондратьевича, как бы уходящего в своего двойника, его спокойную добрую улыбку. Мне начало казаться, что он передал двойнику не только модель своего мозга, но и чувства, например расположение ко мне.

* * *

Когда приехал Степ Степаныч, болезнь Майи уже начала отступать. Я услышал зычный голос, заполнивший коридор института, и поспешил навстречу. Степ Степаныч шагал вперевалку, покрякивая, излучая озабоченные улыбки и разгрызая на коду орешки-шуточки. Он выглядел помолодевшим, лицо покрывал темный загар, седина совершенно исчезла. Стиснув меня в медвежьих объятиях, приговаривал:

– Здравствуй, здравствуй, брат!

Наконец он отпустил меня, слегка отстранил, разглядывая.

В это время из кармана его куртки появилась блестящая голова с усиками. Она взглянула на меня изумрудным глазом.

Степ Степаныч уловил мой взгляд, сунул руку в карман и вытащил миниатюрный карманный автомат. Такие кибернетические игрушки теперь были у многих людей. Их дрессировали, вырабатывая условные рефлексы, обучали, а затем они выполняли всякие мелкие поручения.

– Ее зовут Рита, – сказал Степ Степаныч. – Эта кибернетическая черепашка умеет причесывать меня, отлично выводит пятна на одежде, производит несложные расчеты. Хочу сделать ее еще спортивной болельщицей.

Кибернетическая Рита поползла по куртке Степ Степаныча: ей, видимо, что-то не понравилось и она поспешила к карману. Рита ползла забавно, с короткими остановками, замирая, как будто ей что-то могло грозить.

– Расскажи, как живешь, – попросил Степ Степаныч.

Я начал рассказывать, а мысль почему-то возвращалась к «черепашке», сидящей в кармане моего давнего приятеля.

Прибежал Юра, с лету остановился, приглядываясь к Степ Степанычу. Несколько секунд они стояли молча, и худощавый Юра выглядел действительно «этакой скелетиной с ушами», как его дразнили, на фоне могучего Степ Степаныча. А затем «смешались в кучу кони, люди», затрещали Юрины кости в горячих объятиях, и я вспомнил, что они не виделись почти два года.

Я рассказал Степ Степанычу о случившемся. Втроем мы прошли в комнату к Майе. Она сразу заулыбалась, села на постели, протянула навстречу обе руки. Короткие рукава легкой кофточки затрепетали, я заметил легкую припухлость на левой руке, в месте вливания. Подумал, что всего этого, мимолетного, нельзя воссоздать ни в каком двойнике.

Мы делились воспоминаниями, перебивая друг друга, рассказывали о разных новостях. Мы, четверо, да еще жены Степ Степаныча и Юры, чувствовали себя самыми близкими родственниками, нас породнил опыт бессмертия – общая надежда и общая тревога.

А через несколько дней мы праздновали у нас дома выздоровление Майи. По радио передавали «Аппассионату». Вслушиваясь в парящие звуки, я вспоминал о старых временах, в которые жил композитор, и думал о том, что многие зерна взошли лишь сегодня, а другие еще всходят. Насколько же сильно плохое в людях, если даже такое искусство не могло сразу исправить их, и насколько сильно хорошее, если и тогда они создавали «Аппассионату»!

Музыка окончилась, а мы сидели молча. И в этой серебряной тишине странно и нарочито прозвучал Юрин тост, нарушив очарование. И сразу все заговорили. Жена Степ Степаныча, красавица Наташа, стройная и длинноногая гимнастка, следила, чтобы мы не пили слишком много, категорически говорила «запрещаю», радуясь возможности поиграть в командира. Юрина Алла пела старинные романсы – у нее было приятное контральто и не менее приятный мягкий характер. Даже при желании с ней трудно поссориться.

И все же в нашем веселье чувствовалась горьковатая примесь тревоги; какие еще опасности подстерегают нас в будущем? Мы не боялись их. Ведь с самого начала знали, на что шли. Но нужно быть готовым ко всему, как исследователям, перешагнувшим границу новых, неизведанных земель.

Уже было очень поздно, когда я вышел проводить гостей. У Юриной машины стояли его сын и Альта. Увидев нас, они умолкли, и поэтому я обратил на них больше внимания, чем обычно. Глаза молодых людей были устремлены на нас, и взгляды очень похожи. Можно было сказать, что они смотрели на нас одним взглядом.