Текст книги "Секрет вдохновения"

Автор книги: Игорь Росоховатский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Росоховатский Игорь
Секрет вдохновения

Игорь Росоховатский

Секрет вдохновения

1

Сегодня врач объявил, что моя "шагреневая кожа" сильно сжалась и мне вряд ли удастся протянуть больше двух месяцев.

– Если не изменишь образ жизни, – строго предупредил он, – тебе очень скоро понадобится не врач, а гробовщик.

– Вряд ли мне удастся что-либо изменить.

– Самая банальная жизнь дороже самой оригинальной гипотезы. – Он немножко стеснялся выспренности своих слов и с неприкрытой жалостью смотрел на меня.

Он достаточно знал о неустроенности моей жизни, чтобы считать себя вправе жалеть меня. Он был моим одноклассником, сокурсником, затем коллегой, поднявшимся гораздо выше меня по служебной лестнице. Он крепко врос в свою благополучную жизнь и был вполне доволен собой. И тем не менее он заботился обо мне.

– Ох, уж этот "безобидный" Михаил Семенович! – в сердцах воскликнул он. – А я думал, что ты окончательно излечился от его идей, когда начал работу над М-стимулятором.

Он не забыл о той памятной лекции, которую прочел нам старик в поношенном полосатом костюме, похожем на арестантскую робу. Михаила Семеновича жалели преподаватели, студенты, а особенно уборщицы. Находилось немало добровольных свах, желающих помочь ему, но он с извиняющимся выражением лица постоянно избегал их услуг. Михаил Семенович был одним из тех людей, рядом с которыми любой человек вырастал в собственных глазах и считал себя обеспеченным счастливчиком. Он казался всем несчастным, безобидным и неприспособленным к жизни, и только с годами я понял, что он был вовсе не таким.

Выражение лица доктора менялось, по нему словно бы скользили тени от быстро мелькающих мимолетных воспоминаний. Он медленно проговорил:

– Пожалуй, он все-таки умел разбрасывать идеи.

– И одна из них проросла в мозгу его ученика, – откликнулся я.

Он сердито отмахнулся от своих воспоминаний: наверное, спохватился, что далеко зашел, и снова забеспокоился о моем здоровье.

– С таким сердцем ты мог бы протянуть еще не один год, – уверенно сказал он.

– Два месяца тоже немало, – ответил я.

2

На следующий день меня посетила моя бывшая жена. Она влетела в неубранную комнату, держа перед собой, как щит, книгу в черном переплете.

– Возвращаю тебе Хемингуэя, – сказала она прежде, чем поздороваться. Здравствуй, старина. Кажется, ты выглядишь неплохо.

Я уже понял, что она предварительно говорила с доктором. Я даже догадывался, какие именно слова он произнес, и мне казалось, что я слышу его голос, жалостливо-снисходительные интонации, присущие преуспевающему доброжелательному человеку.

– Расскажи, как ты здесь живешь...

Ее глаза ласково и поощрительно улыбались мне. И тогда я посмотрел на губы. Она умела "делать вид", но лгать по-настоящему, самозабвенно, так и не научилась: не хватало воображения и хитрости. Ее выдавали губы – то, как она их поджимала, как появлялись или исчезали на них морщинки.

Пожалуй, я не увидел ничего нового, и бодро ответил:

– Живу неплохо. Распланированно. Много отдыхаю. Даже в турпоходы выбираюсь.

Ее губы недоверчиво изогнулись. Ей хотелось возразить: "А доктор говорит..." Но вместо этого она сказала:

– Хорошо, если так на самом деле. А то ведь я знала тебя другим...

Осеклась. Поняла двусмысленность сказанного. Негоже в открытую волноваться за человека, от которого ушла к другому.

Губы настороженно застыли, потом дрогнули, и я понял, что она хочет и не решается спасать меня так, как ей советовал наш общий приятель доктор. Чтобы облегчить ее миссию, я добавил:

– Работы, конечно, немало.

– Вот именно, – обрадовалась она. – Ты никогда не знал меры. Никогда.

– Но я старался...

Губы подозрительно выпятились. Я догадывался, что именно за этим последует.

– Спрашиваю тебя не ради простого любопытства.

– Знаю.

– Снова смеешься надо мной?

– Нет, серьезно.

– Помню твою "серьезность". Ты всегда считал меня глупой гусыней, домашней хозяйкой – не больше...

Разговор приобретал опасное направление. Выход один – напомнить ей о цели визита.

– Я бы с удовольствием отдохнул от работы, но ты же знаешь, насколько важно проверить мою гипотезу о "пусковом механизме вдохновения".

– Это не твоя мысль. Это мысли того противного старика. Стоит ли тратить на их проверку столько сил?

Надо было немедленно отвлечь ее от воспоминаний о личности Михаила Семеновича, которого она ненавидела, иначе не избежать знакомых сцен.

– Он только высказал мысль о необходимости поисков. Но ведь гипотеза моя.

– Ты сам рассказывал, что услышал об этом на его лекции.

– Ну да. Но он говорил вообще о секрете вдохновения.

– Вот видишь!

– Но это же у меня появилась гипотеза.

– Ты мне рассказывал об этом по-другому...

Я начинал злиться. Да, черт возьми, я рассказывал ей о том, как ворочались в моей памяти и мучили меня слова Михаила Семеновича. Издавна психологи всего мира безуспешно бились над загадкой вдохновения. Одни договорились до его непознаваемости, другие – до противоположной крайности: никакой загадки нет, а само вдохновение – просто повышенное рабочее состояние, которое приходит к человеку в процессе труда. Стоит лишь начать упорно трудиться – и вдохновение явится само собой.

Но почему-то вдохновение, как настоящая жар-птица, не посещало одних, даже самых трудолюбивых и упорных, но зато являлось к другим – и тогда они совершали открытия, которых не могли сделать раньше в аналогичных условиях; писали гениальные произведения, предвидели будущее с невероятной точностью и достоверностью.

С той поры, когда я услышал лекцию Михаила Семеновича, прошло немало лет. Проблема, заинтересовавшая меня, отодвигалась на задний план и тонула в сумятице текущих дел, в различных треволнениях, которыми богата жизнь каждого молодого врача. Но почему-то она не исчезала.

Однажды руководство нашей клиники поручило мне наладить контакт с институтом кибернетики и совместно с математиками разработать новые методы описания заболеваний, в частности – ранних, скрытых периодов развития шизофрении.

И вот, изучая проявления этой болезни, когда память вдруг с невероятной четкостью восстанавливает, казалось бы, давно забытые события, и больной из реального мира переселяется в них, я снова вернулся к юношескому увлечению – к секрету вдохновения. Забрезжила догадка о том, что же является физиологическим пусковым механизмом вдохновения, с чего оно начинается, почему приводит к открытиям, которые человек не мог совершить до наступления того состояния.

Я стал собирать сведения в научной литературе, больше всего, конечно, интересуясь не самими описаниями озарений-инсайтов, а теми процессами, которые приводят к ним. Свои исследования я вел по трем направлениям: озарения-инсайты – как конечный итог вдохновения; химические вещества и физические воздействия, стимулирующие память-мышление; механизмы возникновения психических состояний, аналогичных состоянию вдохновения.

Вместе с новыми друзьями – математиками и кибернетиками мы составили целые тома математических описаний этих состояний и химических реакций. Моя догадка подтверждалась, и все же я боялся верить этому, снова и снова проверял ее. Все говорило о том, что процесс вдохновения начинается с одного и того же физиологического состояния – с понижения порога возбуждения на определенных участках мозга...

– Алло, алло, вернись!

Я совсем было забыл о ней, а она не забывала моих привычек. Ее голос зазвучал примирительно:

– Годы идут, а ты все еще не стал ни богатым, ни знаменитым. Берешься за одно, не кончаешь и хватаешься за другое. Ты же работал над М-стимулятором и тебе прочили успех. А ты забросил его и взялся за новое дело. Вернее, за старое. Не пора ли одуматься? Особенно сейчас...

– Почему сейчас?

– С тобой невозможно разговаривать. Ты либо не слушаешь, либо смеешься надо мной.

– Да нет же...

– Да, да! И не отрицай. Почему ты не поступаешь так, как советует доктор?

– Видишь ли, я начал серию опытов на собаках. Их надо во что бы то ни стало довести до конца.

– Если ты... серьезно заболеешь, – она хотела сказать "умрешь", – то кто же завершит опыты?

Губы победно подобрались. Это должно было означать, что она нашла неотразимый довод, способный убедить любого разумного человека.

– Если мой препарат окажется эффективным...

– "Если, если..." Сколько раз я слышала это слово раньше!

– Теперь, к счастью, не слышишь.

Я тут же пожалел о своих словах. Ее губы побелели в уголках. В уголках, которые я когда-то любил целовать.

– Я пришла, чтобы... чтобы... А ты...

И как только у меня вырвались эти злополучные слова! Неужели я все еще люблю ее? Или это чувство называется другим словом?

– Извини, я не то хотел сказать. Я очень благодарен тебе за то, что ты пришла.

– Да, я глупа, но не до такой степени, чтобы...

– Конечно... Ох, я не то хотел сказать. Я все понимаю...

– Понимаешь? – Она хотела произнести это слово с иронией, но у нее ничего не получилось.

– Пожалуй, ты убедила меня. И в самом деле, если я умру, то кто же продолжит опыты? Действительно, надо взяться за ум.

Она исподлобья недоверчиво посмотрела на меня. На ее красивом белом лбу образовалась едва заметная морщинка. И внезапно я заметил множество морщинок у ее глаз. Мне стало по-настоящему больно за нее. Годы не щадят никого.

– Давай вместе составим режим дня.

– И ты будешь его выполнять?

Если бы она знала, чего стоил мне поток слов, необходимый, чтобы ее убедить. Она ушла успокоенная, довольная завершением своей миссии, своим благодеянием. Ее давно терзали раскаяния. Теперь они немного поутихли, ведь она позаботилась обо мне, помогла мне. Она не догадывалась, что я знаю о настоящей причине ее визита, знаю больше, чем она сама. Конечно, если сейчас у нее такой приличный и любящий муж, такие здоровые, послушные дети, такая крепкая семья, а у того, от которого ушла, жизнь не устроена по-прежнему, то почему бы лишний раз не убедиться, что поступила правильно, уходя от него. От этого никому никакого ущерба, даже бывшему мужу, а ей все хорошее только прибавится – и здоровье, и благополучие, и уверенность в завтрашнем дне, когда с сонной улыбкой она скажет:

– Вася, разбуди детей. Им в школу собираться пора.

3

Опыты на собаках подтверждали мою гипотезу. Препарат действовал безотказно. Незакрепленные, казалось бы, безвозвратно стертые рефлексы восстанавливались. Ход опытов можно было записывать математическим языком по этапам: образование условного рефлекса без его закрепления – время, необходимое, чтобы рефлекс стерся, контроль – введение препарата проверка восстановленного рефлекса. Можно было испытывать препарат на людях.

Один доброволец имеется. Правда, здоровье у него неважное, и нельзя было определить наперед, как справится его организм с сильным потрясением. Но выбора я себе не оставил. Нетерпение и так буквально сжигало меня.

В дни опыта я был очень спокоен. Позвонил в лабораторию, сказал, что сегодня не приду. Налил полстакана кипяченой воды и стал перед зеркалом. Положил на язык таблетку. Весело подмигнул своему отражению.

Я проглотил таблетку, запил водой. Присмотрелся к своему лицу в зеркале. Оно нисколько не изменилось: расположенные близко от переносицы глаза смотрели пытливо, редкие брови пытались сомкнуться, на лбу с залысинами резко обозначилась сеть морщин.

Я ждал, наблюдал исподлобья, украдкой за своим отражением, будто боясь его спугнуть. Навязчивые мысли, как стадо упрямых животных, прокладывали один и тот же путь, лезли, толкая друг друга, в одном направлении. Я думал о том, что у природы есть два главных метода осуществления эволюции: первый – одновременность и второй – последовательность перебора возможностей. Чтобы разгадать ее тайны, человек должен научиться следовать по ее пути, научиться подражать ей и в первом, и во втором методе. А сделать это совсем не просто. Ведь у природы в запасе бесконечное время и неограниченная возможность одновременностей.

Однако, хотя время жизни каждого отдельного существа ничтожно по сравнению со временем эволюции, человек научился записывать и сохранять свои наблюдения. Исчерпав время своей жизни, он оставляет их другим людям, потомкам.

Таким образом современный человек может использовать опыт множества людей, накопленный в науке, искусстве, книгах по истории; опыт человечества, сохраняющийся в материальной культуре, в архивах и библиотеках. Обобщая этот опыт, человек научился мысленно следовать по пути Первого метода природы, возмещать недостаток времени личной жизни для последовательного перебора возможностей. Именно на этом пути наука сделала большинство своих открытий, оставив меньше "белых пятен".

Хуже обстоит дело со следованием по пути Второго метода природы. Здесь человека ограничивают, с одной стороны, возможности единичного мозга, даже самого совершенного, а с другой – несовершенство общения с другими людьми, невозможность думать сообща, как бы единым мозгом. Почти каждый из нас сталкивался с математическими задачами, для решения которых необходимо одновременно удерживать в памяти и оперировать множеством неизвестных. Стоит упустить какой-нибудь икс или игрек – и задача не решится, какое бы количество последовательных операций мы ни производили. А таких задач – их можно условно назвать задачами Второго метода – в природе огромное множество.

И потому-то большинство неразгаданных тайн остается в области применения _Второго_ метода, и всякий раз, когда человеку удается _одновременно_ оперировать с большим, чем раньше, количеством данных, он делает открытия. Этим объясняется в какой-то мере и то, что открытия часто делаются людьми, работающими на стыках нескольких наук.

Может быть, в будущем человечеству помогут следовать по пути Второго метода вычислительные машины с гигантскими объемами памяти, к которым миллионы людей смогут одновременно подключаться через различные устройства. Тогда машина поможет людям объединяться в единый мозг с огромными возможностями.

А пока для решения задач Второго метода человек иногда пользуется одним из древнейших механизмов, подаренным ему природой, – вдохновением...

...Я снова взглянул в зеркало, стал пристально присматриваться к себе, изучать свое лицо. Мне казалось, будто замечаю перемены, но тотчас я убеждался в ошибке. Время словно замедлило бег. Я стал задыхаться от волнения и понял, что надо немедленно отвлечься от мыслей, связанных с экспериментом, думать о чем-нибудь другом. Например, о том, что показывали вчера по телевизору – в первой серии детективного телефильма... И я заставил себя вспомнить кадры фильма...

На лесной тропинке у домика лесника обнаружен труп молодой женщины. Похоже, что она спасалась от преследователей бегством, спешила укрыться в домике. Но добежать не успела.

Недалеко от трупа лежала "фомка" – маленький ломик, инструмент воров-"домушников". Видимо, женщина была убита именно "фомкой", так как экспертиза установила, что "удар был нанесен тупым предметом". Причем, удар, судя по всему, был молниеносным: ни лесник, живущий в домике, ни его жена не слышали крика.

Следователь выяснил, что из лагеря заключенных, расположенного за двадцать километров от места убийства, бежал рецидивист. Удалось установить личность убитой. Она работала оператором геологического отряда и в этот день возвращалась в отряд из райцентра, где получила крупную сумму денег.

В конце первой серии заинтригованных зрителей посвящали в некоторые подробности дела. Во-первых, никогда раньше убитая не встречалась с совершившим побег рецидивистом. Во-вторых, вор не мог иметь с собой "фомки". Итак, следователь закончил версию "на нуле". Ему – а вместе с ним и зрителям – предстояло придумать новую версию.

Фильм был не только детективным, но и психологическим. Он увлек меня, и я пытался представить, как будет развертываться действие. Я ставил себя на место следователя, думал: а что бы я предпринял на его месте? И ничего придумать не мог.

А сейчас я вспомнил совершенно отчетливо каждую деталь фильма: согнутую руку трупа, красное платье в белый горошек, шрам на коре березы, заросшее щетиной угрюмое лицо лесника и кривую ухмылку на жирном лице его жены... Я вспомнил даже, как кричали птицы, когда следователь прибыл на место убийства, и какие слова он говорил, впервые придя в домик лесника. Совершенно легко, без всяких усилий я вспомнил тысячи различных вещей, которые могли пригодиться для раскрытия преступления: строчки из учебника криминалистики, прочитанные однажды в ранней молодости, романы Сименона, стихи об алчности мещан и статью об уральских самоцветах – и все эти разнообразные сведения вдруг выстроились в одну цепочку, в висячий мост, по которому мысль легко пробежала через бездну загадок. Я понял, с чего следует начинать поиск: необходимо установить точное местонахождение трупа в момент убийства. И я уже знал, как будет развиваться действие фильма, знал так четко, что мог и не смотреть следующие серии. Следователь поступит так, как поступил бы на его месте я. Он выяснит, что после убийства труп перекладывали и что женщина бежала не к дому, а от домика, спасаясь от грабителей – лесника и его жены. А "фомку" лесник подбросил нарочно, зная о побеге рецидивиста...

И прежде чем волны видений нахлынули на меня и понесли в своем водовороте, я уже понял: началось действие препарата. Понизился порог возбуждения – и через него хлестали лавины импульсов. Открывались ворота шлюзов памяти, из тайных глубин, подхваченных вихрем, всплывали уснувшие там воспоминания. Одновременно усилилась работа корковых областей, особенно тех, где происходило образование ассоциаций. Воспоминания теснились нескончаемыми шеренгами, все время меняясь местами, строки стихов вдруг вырастали рядом с формулами, цифрами... Сравнивались никогда ранее не сравниваемые предметы и явления, такие, как грохот машин и запах фиалок, – и я постигал их скрытый смысл.

Я _видел_ зеленые дремучие симфонии и _слышал_, как пахнут розы, я видел всплывающие формулы в журчании ручья, ощущал запах грозы в щебетании птиц. Открывались сквозные немыслимые дали, наполненные тонкими ароматами и сверканием молний. Мне казалось, что я стал думать намного быстрее, что ускорился бег импульсов по нервным волокнам. Потайные источники сил открылись во мне, мышцы стали мощными и эластичными. Появилось пьянящее ощущение всесилия. Барьеры, с которыми я успел познакомиться в жизни, показались пустячными, болезни – несуществующими. Я был уверен, что стоит мне открыть окно, шагнуть с подоконника и взмахнуть руками, – и я легко взмою со своего шестого этажа ввысь, в распахнутое настежь окно.

Эта уверенность возбудила желание испробовать свои силы. Желание становилось все сильнее, и я почувствовал, как наберу высоту, и внизу, все удаляясь, останутся дома – спичечные коробки, зеленые пятна скверов, окантованные лентами дорожек. Я пронижу облака и полечу над ними, а они раскинутся подо мной снежными холмами и сугробами. Затем я расслаблюсь, распластаюсь в планирующем полете. Ветер будет ласково скользить по моей коже, ворошить волосы.

И чтобы все это началось, надо лишь на мгновение преодолеть страх, шагнуть за окно...

Однако остатки скептического благоразумия удерживали меня от смертельного риска. Стараясь не смотреть на манящее окно, я поспешно вышел из квартиры на лестничную площадку и нажал кнопку вызова лифта. Но дождаться кабины не смог. В меня словно вселился бес. Он не давал мне стоять на месте, ноги и руки сами собой выделывали различные движения. В конце концов я подчинился ему и, прыгая через две ступеньки, как мальчишка-сорванец, помчался вниз.

Недалеко от нашего дома раскинулся парк. Я свернул на глухую боковую аллею, оглянулся. Вокруг никого. И тогда, разбежавшись, я подпрыгнул, взмахнул руками, предчувствуя, как сейчас, вот сейчас мое послушное тело взлетит, вонзится в синеву небес маленьким темным веретеном и начнет вышивать петли и строчки...

Увы, этого не случилось. Невидимая паутина земного притяжения была по-прежнему достаточно прочной, во всяком случае, сильнее моего настроения.

Но эта неудача не огорчила меня. Я захохотал и бросился к дому. На этот раз, помня о незыблемости законов природы и о своем больном сердце, я не стал прыгать по ступенькам, а поднялся в лифте. И все же, когда я опустился в кресло, у меня засосало под левой лопаткой: сердце брало реванш за бег по лестнице. Но я не обращал внимания на боль.

Память продолжала захлестывать меня воспоминаниями, смешивая их воедино. Я вспомнил, как пахнет свежескошенное сено, и сравнил его запах с формулой своего препарата. Звезды южного неба – точно такие же крупные, какими я видел их однажды с корабля, – падали мне в руки спелыми яблоками, а рыбы за кормой выстраивались квадратными уравнениями.

Сжалось сердце, защемило – не от воспоминаний, а от боли. Оно не простило мне бега по лестнице.

Сердце... Когда-то я работал над М-стимулятором. Если бы добился тогда успеха, сегодня было бы чем вылечить мою болезнь. А ведь работал я тогда с энтузиазмом, увлеченно, упорно. Знал все новинки по проблеме. Усвоил уйму информации, заставил друзей помогать мне. Удалось втравить в эту проблему многих из студенческих научных обществ, молодых сотрудников институтских лабораторий.

Иногда нам казалось, что цель близка. Мы получали препараты, оказывающие на первых порах такое лечебное воздействие на подопытных животных, которое можно было бы назвать чудотворным. Но как только действие препарата проходило, подопытному становилось еще хуже, чем до лечения. Полностью оправдывалась теория, утверждавшая, что поскольку здоровье организма основано на равновесии процессов, то в нем неизбежно должен действовать принцип маятника. Если удавалось отвести "маятник" в одну сторону, он затем совершал такой же мах в сторону противоположную.

Вначале интуиция подсказывала мне, что, несмотря на промахи, мы на верном пути, но вскоре ее голос стал звучать все тише и тише.

С невероятной ясностью вспыхнули в памяти полузабытые формулы, которые тогда нам удалось составить...

И вдруг... Сначала мне показалось, что цветы, стоящие в вазе на письменном столе, запахли сильнее. Затем этот запах напомнил мне другой запах из реторты... Быстро-быстро в воображении побежали значки формул, атомы шевелили усиками, будто искали, что бы присоединить к себе...

Что же это так пахнет? Гвоздика, резеда, стихи Блока... Стоп! Стихи не пахнут. Это пахнут полынь, чебрец и другие травы, которые я собрал, когда ездил в степь. Гвоздика... Из нее я тогда создал экстракт, но он не реагировал с основным раствором... А полынь? При чем тут полынь?

В памяти звучала музыка. Любимая симфония... Нотные знаки выстраивались в шеренги рядом с формулами, с цифрами, с запахом цветов, со стихами, с полузабытыми строчками учебников, со словами одинокого старика Михаила Семеновича. В этой невероятной смеси замелькали названия, химических элементов...

И я увидел формулу! Завершенную, прекраснейшую из формул, чудо совершенства! Она была строго законченной, упругой и надежной, сильной и манящей. Она появилась передо мной, как Афродита, возникшая из морской пены. И я снова подумал о двух методах природы и о том, что всякий раз, когда нам удается подражать ее Второму методу, мы видим то, что раньше было от нас скрыто...

4

Отзвучали длинные речи, поздравления, и я облегченно вздохнул. Выступавшие подчеркивали, что только выдающемуся человеку, подлинному гению под силу совершить каскад крупнейших открытий. С восхищением говорилось о расшифровке физиологического механизма вдохновения, о М-стимуляторе, о препаратах, способствующих излечению нервных параличей...

Сначала до меня как-то плохо доходило, что все эти люди в таком высоком стиле говорят именно обо мне. Позже я поймал себя на том, что начинаю думать о себе в третьем лице. И чтобы процесс моего психологического преображения не зашел еще дальше, я заставил себя вспомнить худого, как жердь, одинокого старика в полосатом костюме, похожем на арестантскую униформу, старика, который так щедро разбрасывал зерна своих идей, не заботясь даже о почве, в которую они попадут. И они прорастали, несмотря на сорняки и засуху, на жучков и червей, – такая сила всхожести была в них заключена. Я провел взглядом по рядам кресел в зале, будто и впрямь надеялся различить среди людей Михаила Семеновича.

Я видел сотни лиц – доброжелательных и улыбчивых, завистливых и угрюмых, простодушных или надевших маски безразличия. Я встречал десятки прищуренных глаз, глядящих на меня, словно сквозь прорезь прицела, и сотни поощрительных взглядов, утверждающих: мы с тобой, мы поможем!

И среди всех этих разных лиц, знакомых и незнакомых, я увидел два совершенно открытых лица с одним и тем же выражением безграничного удивления. Я вспомнил, что, кроме Михаила Семеновича, еще два человека имеют право на часть моей славы, ибо в самое трудное время они хотели мне безвозмездно помочь, защитить от самого себя, спасти от сумасшедших идей моего учителя.

Я немедленно вышел из-за стола президиума и направился к ним, и они стали средоточием внимания всего зала. Мужчина, мой бывший школьный товарищ, гордо выпрямился, выпятил грудь – на ней блеснули награды, а женщина, моя бывшая жена, засуетилась, одернула кофточку, благодарно и восторженно посмотрела на меня. Ее губы чуть-чуть раскрылись навстречу мне, и у меня закружилась голова, будто вернулись хмельные и бесшабашные дни, когда я любил ее тем больше, чем меньше она меня понимала.

– Мне даже не верится, что все это говорилось о тебе, – шепнула она.

– Мне тоже, – ответил я, и мой ответ предназначался для них обоих.

Но я забыл о ее непреодолимом стремлении спорить, и она сразу же напомнила мне об этом:

– И все же именно ты раскрыл секрет вдохновения, хотя я так и не знаю, в чем он состоял.

– Может быть, в том, чтобы рисковать из-за него жизнью, – пошутил я.

Она не поняла моей шутки, но понял он и быстро опустил глаза. Я почти физически ощущал, каково ему сейчас, и мне стало больно. Благодаря моим открытиям и препаратам я мог помочь больным и умирающим. И только этим двум людям, которых так искренне жалел, я ничем помочь не мог...