Текст книги "Пурга над «Карточным домиком»"

Автор книги: Игорь Ефимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

6

До сих пор Стеша считала, что на свете нет и не может быть ничего страшнее, чем выйти на сцену и за быть слова роли. Когда такое снилось, просыпалась, как от кошмара. Лавруше нынешним летом пришлось своими руками пристрелить истерзанного совой зайчонка – в его жизни это было пока самое страшное. Димон боялся зубного врача, но в сто раз сильнее боялся, что Стеша узнает об этом. Киля уже привык ко всем своим несчастьям и боялся лишь одного: подбежит он однажды утром к своим новым друзьям, а они ему снова скажут «не ходи за нами». То есть каждый из них уже имел какое-то понятие о том, что значит «страшно», «очень страшно», «мороз по коже».

Однако такого переживать им еще не приходилось.

Они попятились обратно в кафе, задвинули дверь и замерли там в полутьме, тяжело дыша и стараясь хоть локтем, хоть костяшками пальцев касаться друг друга.

– …ак он… ак он на меня… оглядел… – прошептал Киля, проглатывая половину согласных.

Стеша нашла руку Димона, вцепилась в нее и с надеждой заглянула в лицо:

– Дим?… А они живые?

– Не знаю. Надо бы посмотреть.

– Ой, не смей! А вдруг нас заметят?.. Те, Другие.

– Кто?

– Которые это сделали.

– Ты думаешь, что кто-то пришел раньше нас и…

Они прислушались.

Полумрак и тишина кафе, казавшиеся раньше уютными, теперь грозно надвинулись на них; от воющей черноты за окном опять повеяло жутью. Даже елочные украшения превратились в десятки злых глаз, мерцающих из угла.

Лавруша тем временем, согнувшись и бормоча что-то себе под нос, возился с дверной ручкой – приматывал проволокой к крюку в стене.

– Готово. Теперь не войдут. Димон скептически покосился на его работу и прошептал:

– Дернут посильнее – и отлетит. Все же за запертой дверью было спокойнее. На всякий случай они отошли подальше.

– Никогда не думала, что от страха может быть так больно внутри, – созналась Стеша. – Хуже, чем операция без наркоза.

– Без наркоза сейчас не делают.

– Мне делали, – сказал Киля. – В горле. Но там быстро, раз – и все. А тут…

– Эх, ружьишко бы какое-нибудь. Хоть подводное. Или дедушкину двустволку.

– Зачем тебе?

– Попугать, если кто войдет.

– А может, они просто отравились все? Может, съели за ужином какую-нибудь дрянь и не заметили.

– Ага. Или сонная болезнь. Может, здесь какого-нибудь снотворного газу напущено. И мы тоже через пять минут повалимся все и будем лежать так на полу. Без-ды-хан-но.

– Вот и надо что-то предпринимать. Пока еще не поздно.

– А что? Убежать? Опять в лес, на ветер?

– Ну, нет. Еще неизвестно, что страшнее. Замерзнуть или тихонько заснуть от газа.

– Тсс-с-с… Слышите?

Они замерли, подняв лица к потолку.

– Что там?

– Кто-то ходит.

– Ерунда… Послышалось.

– Ну, хватит, – Димон встал и задернул «молнию» на своей куртке. – Чем сидеть здесь и трястись без толку… Я пойду посмотрю.

– И я с тобой, – подпрыгнул Киля. – Можно?

– Ишь какой прыткий стал. А нога?

– Плевать я на нее хотел, на ногу.

– Нет, – подумав, объявил Димон. – Раненые и женщины останутся здесь. Лавруша, идешь?

– Раз я не раненый и не женщина…

– А вы – заприте снова за нами. И никого – слышите? – никого чужого не пускайте.

Стеша хотела что-то возразить, но они замахали на нее и поспешно, словно боясь растерять свою решимость, отмотали дверную ручку и выскользнули в вестибюль.

…Человек лежал все так же – одна рука подогнулась под туловище, другая вытянута вперед. Будто плыл посуху кролем и голову вывернул специально набок, чтобы глотнуть воздуха. От начинавшейся лысины лоб казался вдвое больше нормального. Димон, стараясь не глядеть на двух других, присел рядом и ощупал эту выброшенную вперед руку.

– Не знаешь, где пульс должен быть?

– Не знаю, – прошептал Лавруша. – У меня вот здесь: на запястье под часами.

– Ага, нащупал. Сла-а-абенький…

– Все-таки живой.

Набравшись духу, Димон взял лежащего за плечо и сильно потряс.

– Эй, очнитесь, пожалуйста. Что с вами? Вы ранены, да?

Тот даже не пошевелился. Только голова его безвольно перекатилась по полу со скулы на ухо и вывернулась еще сильнее. Правда, никаких следов крови ни на одежде, ни на полу вокруг не было заметно.

– У Стеши в рюкзаке есть одеколон, – сказал Лавруша. – Она всегда вместо йода с собой одеколон носит. И стрептоцид. Может, сходить?

– Нужен ему сейчас твой одеколон. Давай, лучше посмотрим, что с другими.

Они перешли к тому, который сидел у стены с открытыми глазами. Он тоже был жив и негромко дышал сквозь стиснутые зубы. Пижамная куртка с вышитой на кармашке буквой «Д», мягкие домашние брюки, шлепанцы на босу ногу. Казалось, человек только что встал с кровати и спустился вниз посмотреть, что происходит.

Высоко поднятые брови придавали выражению его лица что-то детское.

Возникало впечатление, будто он просто очень крепко задумался и достаточно лишь чему-нибудь живому попасть под его остановившийся взгляд, как он придет в себя. Но нет, – Димон и Лавруша по очереди, преодолевая жуть, заглядывали ему в глаза, но они оставались такими же неподвижными, смотрели сквозь них в пустоту.

Около третьего, лежавшего на лестничной площадке, можно было не задерживаться. Та же неловкая поза, то же детски-удивленное выражение лица. Одет он был в ватник и сапоги, и рядом валялась меховая шапка с блестящим значком – скрещенные дубовые листья.

– Лесник, – прошептал Лавруша.

– А вот и двустволка, – обрадовался Ди мон.

Действительно – подальше, из-под самых ступеней выглядывал обшарпанный приклад старой «тулки». Димон поднял ее, нажал на рычаг, надломил ствол. Блеснула красная медь двух нестреляных капсюлей.

– Заряжена…

Они переглянулись.

Лавруша сжал губы и решительно замотал головой. Димон вздохнул, положил «тулку» на место и прикрыл ее краем лестничного ковра. – Мне отец наказывал, – как бы извиняясь, объяснил Лавруша. – Руки трясутся – за ружье не берись.

Димон вытянул руку и посмотрел на пальцы. Они заметно дрожали.

От площадки, где они стояли, лестница делала поворот и поднималась дальше к стеклянным дверям второго этажа. За ними налево и направо уходил пустой коридор, выглядывала ярко-зеленая ветвь какого-то растения. Пока они медленно, одну за одной одолевали оставшиеся ступени, растение открывало им все новые и новые ветви и на самом верху показало, как подарок, как приз за восхождение, роскошную гроздь желтых цветов.

– Если и там одни полутрупы валяются… – пробормотал Димон.

– Тогда что?

– Не знаю… Уж лучше бы хоть чудовище – только, чтоб живое.

Они подошли к стеклянным дверям и осторожно выглянули – один направо, другой налево. Направо ничего не было видно из-за растения, из-за этого экзотического, назло пурге цветущего дерева в кадке; Лавруша повернулся и тоже стал смотреть налево.

Почему-то с первого взгляда делалось ясно: нет, это не санаторий. И не дом отдыха.

Хотя и дальше по стенам вилась всевозможная зелень, и кое-где висели картины, и пол застлан ковром, невозможно было усомниться в том, что все здесь устроено для дела, что здесь – работают.

Самым не санаторным были два никелированных рельса, проложенных под потолком по всей длине коридора. Под ними через ровные интервалы темнели проемы дверей, обитых кожей, на каждой – табличка. То ли полка, то ли подвесная скамейка застыла в воздухе неподалеку от лестницы. Она была зацеплена двумя роликами за рельсы. Получалось что-то вроде маленькой подвесной железной дороги.

И ни души.

Ни на полу, ни у стены, ни за цветущим деревом вплоть до окна, темневшего в дальнем конце коридора, не было ни одного человека – ни лежащего без чувств, ни сидящего, ни идущего.

– Никого, – прошептал Лавруша. – Слушай, а вообще-то мы хотим кого-нибудь найти? Или наоборот – хотим, чтоб никого не оказалось? Я уже не знаю, чего хотеть.

– Конечно, найти.

– Кого?

– Кого угодно. Пусть даже не совсем живого, но чтобы говорил. Чтоб объяснил, что у них происходит.

– Может, за этой дверью… Или за той?

– Может быть.

– Только давай не стучаться. Послушаем и и все.

Димон пожал плечами – там видно будет – и ступил в коридор. Нога его сразу утонула в чем-то очень мягком. Видимо, весь пол был устлан толстенным поролоновым ковром. Лавруша вошел вслед за ним, невольно заулыбался от этой неожиданной мягкости под ногами, потом приблизился к подвесной скамейке и прочел написанное на ней объявление (почти в стихах):

«Любой груз весом больше пяти килограмм ты нести не должен сам. Положи его сюда и доедешь без труда».

«Без труда» кто-то зачеркнул и написал сверху карандашом: «вовсюда».

Мягкий пол, зелень и тишина кругом, шутливое объявление – от всего этого Лавруша так осмелел, что сам уселся на скамейку-сиденье и легонько оттолкнулся ногой. Ролики зашуршали по блестящим рельсам. Сиденье стронулось и беззвучно понесло Лаврушины «больше пяти килограмм» вдоль стены, мимо дверей с табличками: «ЛАБ. ВИБР.», «ЛАБ. СЕЙСМ.», «ЛАБ. ХИМ.», «РАДИОЛАБ.» и так далее.

Димон, утопая по щиколотку в ковре, шел рядом и пробовал нажимать на дверные ручки.

Ни одна не поддавалась.

Картины, висевшие по стенам, оказались по большей части фотографиями в рамках: цветок одуванчика, сосульки со сверкающими каплями, гроздь еловых шишек, лось в кустах, летящий тетерев. По-видимому, люди, работавшие во всех этих ЛАБах, так уставали за день возиться со своими колбами, приборами, окулярами и проводами, что им хотелось, чтобы уже в коридоре глаз их отдыхал на чем-то другом – живом, солнечном, растущем.

Темное окно по мере приближения к нему начинало отсвечивать морозными узорами. Димон нажимал на ручки дверей все решительней. Он было уже совсем уверился, что на этом этаже никого нет, поэтому, когда последняя дверь внезапно поддалась, невольно вздрогнул.

Лавруша, ехавший следом, тихо ахнул, зажал себе рот рукой, сполз со скамейки. Оба замерли, уставясь на табличку «ЛАБ. БИОКОНТР.».

Но нет, ничего дурного пока не произошло.

Наоборот, в образовавшуюся щель потянуло таким нестрашным животным запахом (конюшня? коровник?), что они почему-то с облегчением вздохнули и почти без страха переступили порог.

Маленький домашний зоопарк – вот чем казалась эта комната на первый взгляд. По стенам одна на другой стояли клетки, вернее, просторные деревянные ящики, обтянутые с открытой стороны проволочной сеткой. Большинство животных спало. Несколько птиц наверху перепорхнули с планки на планку, но как-то неумело. Одна даже сорвалась и судорожно попыталась взлететь обратно, испуская негромкое жалобное щебетанье.

– Гляди, – ахнул вдруг Лавруша и потянул Димона к нижней клетке справа.

– Чего? – не понял Димон. – Лиса как лиса.

– А там, в глубине.

Они присели на корточки и ясно увидели в полумраке за свернувшейся кольцом лисой двух кур, преспокойно клевавших зерна, засыпанные в деревянный желобок. Рядом же, через стенку от них, в пушистом посапывающем комке из лап, хвостов и голов ясно можно было разглядеть нечто еще более поразительное: двух кошек, спящих в обнимку с довольно здоровой дворняжкой.

– Чудеса дрессировки, – пробормотал Димон.

– Да, если только… – начал было Лавруша, но так и застыл, скруглив губы на букве «о».

Ибо в этот самый момент они, наконец, услышали у себя над головами то, чего все время ждали и надеялись не дождаться, хотели услышать и боялись—явственные человеческие шаги.

Одних этих шагов было бы достаточно, чтобы заставить их сердца колотиться с сумасшедшей скоростью. Но будто кто-то решил испытать предел их храбрости, самообладания и выдержки: сразу вслед за шагами наверху раздался неясный шум, стукнуло распахнувшееся окно и грохнул выстрел.

Лиса открыла глаза и вскочила на ноги, насторожив уши.

Куры заклохтали и забегали вокруг, ее лап, будто ища защиты.

Прошло еще несколько секунд, заполненных бешеным стуком сердец и прерывистым дыханием, и наверху грохнуло еще раз.

Этот второй выстрел хлестнул по их натянутым нервам как кнутом. Не помня себя, не взглянув друг на друга, Димон и Лавруша бросились бежать, вылетели из комнаты-зоопарка, краем глаза заметили какое-то странное красное свечение за морозными узорами окна, но, не успев даже задуматься – откуда оно? – вихрем пронеслись по коридору мимо фотографий, мимо дверей, мимо самоходной скамейки и выскочили на лестницу как раз в тот момент, когда по ней сверху – да-да! прямо на них! и уже не спрятаться, – в расстегнутом комбинезоне и унтах, меховой капюшон откинут назад с молодого усмехающегося лица, спускался человек – огромный, широкоплечий, – с большим черным пистолетом в опущенной руке.

7

– Я слышал, что бывают еще такие темные бабки – пугают маленьких детей милиционером. – Капитан встал от стола и пошел навстречу вошедшим. – И если ребенок впечатлительный, такой испуг может остаться у него на всю жизнь.

– Нет, меня не пугали, – сказала Этери. – Да и бабку свою я почти не помню. Но я подумала: раз милиция, да еще так поздно – не случилось ли чего?

– Кроме пурги, ничего существенного. – Капитан взял ее за рукав шубки и мягко потянул к столу, делая остальным знаки, чтоб не вмешивались. – Просто нам очень нужна одна консультация, а с «Карточным домиком» связи по-прежнему нет. Может, вы нам поможете? Дело такое срочное, что мы решились разбудить вас посреди ночи.

– Я не спала, – сказала Этери, присаживаясь на краешек стула, придвинутого директором.

Остальные тоже уселись на прежние места.

– Андрей Львович сказал мне, что вы работаете в «Карточном домике» вместе с доктором Сильвестровым. Над этой машиной памяти… или антипамяти – как ее?..

– «Мнемозина».

– Вот-вот. Расскажите нам о ней поподробней.

– Но что же я могу рассказать? – Она снова окинула всех тревожным взглядом. – Ведь мне поручена только техническая часть – монтаж схем, наладка, настройка. Я кончала радиотехнический факультет. Физиология мозга, биоэлектроника – в этом я почти не смыслю.

– Я – тем более. Расскажите просто, как проходили опыты, с чего вы начинали, на чем спотыкались. Так сказать, краткую биографию «Мнемозины».

– Начинали мы с простейшего – вырабатывали условный рефлекс у подопытных животных. Сажали морскую свинку в металлическую клетку, включали звоночек и одновременно – электрический ток. Слабенький, конечно, недостаточный, чтобы зверек недовольно подпрыгнул.

– И не жалко было? – улыбнулся капитан.

– Жалко. Но, по сравнению с тем, что началось потом… Впрочем, надо по порядку. Через несколько дней рефлекс становился таким прочным, что свинка подпрыгивала от одного звонка, без тока. Тогда ее помещали рядом с «Мнемозиной» и устраивали короткий сеанс тормозящей радиосвязи с ее мозгом. Пятнадцать-двадцать секунд – и животное начисто забывало о своем испуге. Можно было звонить над самой клеткой – она только с любопытством задирала мордочку.

– Из чего вы заключили, что условный рефлекс снят, нарушен?

– Да. Но научиться отключать самые «свежие воспоминания» – это далеко не все. Сможем ли мы при желании вернуть память – вот в чем было главное условие задачи. Мы попробовали записывать весь радиосеанс на магнитофонную ленту и потом пускать обратно. Сначала ничего не получалось. Требовалась очень высокая точность и чистота записи, а в городе все время помехи. Но когда нам дали место в «Карточном домике»…

– Вот видите, видите! – воскликнул директор, оборачиваясь к Тамаре Евгеньевне. Та протестующе пожала плечами.

– Но разве я когда-нибудь возражала против полезности такого института? Я только говорила, что для нашего научного городка он будет непосильной обузой и поэтому…

– Не будем сбивать Этери, – мягко вмешался капитан. – Итак, вам дали помещение в «Карточном домике»…

– …И тогда все пошло гораздо быстрее. Мы добились нужной чистоты и научились возвращать память еще быстрее, чем отнимали ее. Поворот переключателя на растормаживание, лента прокручивается обратно, и животное снова «помнит» свой рефлекс – подпрыгивает от малейшего звоночка.

– А вы – от радости?

– Бывало и так. Но недолго. Стоило нам перейти к следующей серии опытов – к полному затормаживанию мозга, – как животные начали погибать. Мы не могли понять, что происходит. Нам казалось, что должен наступить целебный сон, после которого можно будет вернуть память, записанную на ленте. Полностью или чуть урезанной – как захотим. А они погибали.

– Да, я припоминаю, – вставил директор. – Сильвестров докладывал об этом. Надо отдать ему должное – рассказывал он не об одних успехах, трудностей не скрывал.

– Потом мы, наконец, догадались. Дело в том, что «Мнемозина» затормаживала клетки мозга без разбору. Покончив с клетками памяти, она принималась за другие – за те, которые управляют дыханием и сердцебиением. И отключала их. Наступала смерть.

– Что же вы придумали? Отключали машину после того, как животное заснет?

– Нет, этого было недостаточно. Вернее, момент был слишком неуловим. Иногда смерть наступала раньше полного засыпания. Поэтому пришлось вводить в машину новый блок: ДЖЦ. Дублер жизненных центров.

– Что же он из себя представляет?

– Приемно-передаточное устройство и еще одну магнитофонную ленту. Потоньше первой, но подлиннее. На ней записываются только биочастоты жизненных центров, которые сразу передаются обратно в нервную систему животного. Так что даже полная заторможенность мозга не приводит к смерти. Тонкая магнитофонная лента как бы принимает на себя управление дыханием и сердцебиением.

– И животное спокойно может спать, пока тонкая лента не кончится или не оборвется?

– Да.

– Оказывается, все очень просто.

– Ну, что вы. Знаете, сколько мы провозились с этой «простотой»? Два года.

– Но пока сон не наступил, тонкая лента не нужна?

– В общем-то нет. Но в следующих опытах мы ее все-таки каждый раз включали. Для страховки. Даже вмонтировали автоматическое включение – одновременно с основной лентой, с широкой.

– Следующие опыты – это какие? Ощенячивание собак и оцыплячивание кур?

– Что здесь смешного?

– Извините. Я просто не знал, как назвать их поточнее.

– Как раз на этом этапе мы обнаружили очень интересный феномен. «Мнемозина» довольно легко и быстро стирала свежие воспоминания, но чем дальше она продвигалась в глубь памяти, тем ей становилось труднее. Справиться с воспоминаниями детства – на это иногда уходило часа два. И лишь потом наступал сон.

– Поддерживаемый тонкой лентой?

– Непременно. Но до сна мы старались больше не доводить. Оставляли, как вы выражаетесь, в щенячьем и цыплячьем возрасте. Вот Андрей Львович, наверно, помнит наш дек-лад, который мы делали весной.

– Еще бы. Впечатление на всех произвел. Огромное. Целый месяц потом только о вас и говорили. Вы, видно, так зазнались, что даже не дали статьи для нашего научного сборника. А ведь обещали.

– Просто мы считали, что еще рано публиковать какие-то результаты. Правда, сам Сильвер… простите – доктор Сильвестров…

– Вы зовете его Сильвером?

– Да. Он сам про себя часто так говорит третьем лице: «Старина Сильвер считает…», «Старина Сильвер вами недоволен…», «Не советую вам сегодня спорить со старым добрым Сильвером…». Добрым – вот уж не сказала бы. О нет, не подумайте, что я жалуюсь. Мне очень нравилось с ним работать. Почти каждый день – новая задача, и всегда приходится чуть переходить за грань известного, отработанного. И лично ко мне он всегда относился очень хорошо. Но все равно «добрый» не то слово. Не идет к нему совершенно.

– Вы сказали «нравилось». Почему в прошедшем времени?

Этери растерянно посмотрела на него, потом вдруг потупилась и умолкла. Но капитан сделал вид, будто не замечает ее смущения, и продолжал расспросы:

– Вы прилетели из «Карточного домика» позавчера, тридцатого декабря, верно? Вас послали по какому-нибудь делу?

– Нет, я сама. У меня накопились свободные дни, и я решила их использовать.

– Скажите, а не заметили вы чего-нибудь странного перед вылетом? Все было нормально? Никаких признаков тревоги, никаких аварий?

– Тревоги? Наоборот, все очень радовались. Елку украшали, рисовали плакаты, знаете – шаржи, послания в стихах и все такое. Репетировали шуточные номера. У нас там развлечений мало, так что к праздникам готовятся всерьез. И всегда бывает очень весело.

– Бывает так весело, а вы вдруг уехали. Почему?

– Мне было нужно, – тихо сказала Этери и, поежившись, снова ушла в свою шубку, как в раковину.

Капитан переглянулся с директором, потом посмотрел на часы и покачал головой.

– Послушайте, Этери, – начал директор. – Я вижу, что вы чего-то недоговариваете. И поверьте – в другой раз я бы не стал тянуть из вас клещами. Ведь вы меня знаете. Я хитрый. Дождался бы, когда вам самой захочется рассказать, дотерпел бы. Но теперь не могу. Дело слишком серьезное и срочное. Вы должны рассказать все, что знаете. Почему вы вдруг оставили «Карточный домик»? Что там произошло? Вы испугались чего-нибудь? Поссорились с Сильвестровым? Он вас обидел?

– Я испугалась… Да… Испугалась… – прошептала Этери.

– Но чего?

– Что он сам… Что он не послушается меня и сам начнет этот опыт… Без меня, в одиночку…

– Какой опыт? Что он задумал?

– Но я обещала никому не говорить.

– Он запугивал вас? Грозил?

– Нет, конечно, нет. Но если узнают у нас в Академии… Его могут совсем снять с этой работы, запретить всякие опыты.

– Этери, там в «Карточном домике» что-то случилось. Что-то очень скверное. Речь идет о жизни людей. В том числе и о жизни Сильвестрова. Поэтому говорите все, что знаете. У нас очень мало времени – поймите!

– Хорошо… Я расскажу… Понимаете, он спешил. Он очень спешил. Еще пять лет назад, когда он только начинал свою работу – он уже тогда страшно спешил. Потому что… про это мало кто знает, но мне он рассказал. У него погиб ребенок. Мальчик. В автомобильной катастрофе. Они собирались провести отпуск на Кавказе. Сам Сильвестров прилетел самолетом, а жена с сыном должны были приехать на машине. Жена очень хорошо умела водить. Но на повороте лопнула шина. А там сразу обрыв и камни. В больнице, когда она пришла в себя, ей долго не хотели говорить про мальчика. Уверяли, что он в соседней палате, что еще есть надежда. На самом деле он погиб сразу.

– Остаться жить и чувствовать себя виноватой в смерти собственного ребенка! – Тамара Евгеньевна всплеснула руками, будто отгоняла от себя что-то невидимое. – Даже услышать о таком, и то сердце сжимается.

– Сильвестров рассказывал, что с тех пор она изменилась неузнаваемо. То плачет часами по любому поводу. То начинает заговариваться и уверять его, что мальчик до сих пор в больнице, просит позвонить, узнать, когда его выпишут. Потом приходит в себя и вскрикивает, как от удара. Она говорит, что почти физически ощущает в мозгу то место, где засело страшное воспоминание. Не помогали никакие таблетки, никакие лечения. У него не было сил смотреть, как мучается любимый человек. Он чувствовал, что должен, обязан что-то предпринять.

– И придумал «Мнемозину»?

– Да. Сама идея появлялась у него и раньше, но среди многих других. Это не человек, а настоящая фабрика по производству идей. Тогда же, пять лет назад, он решил забросить все остальные проекты и заниматься одной «Мнемозиной». На новом месте работы, в Академии он никому не рассказывал о своем горе. Боялся, что его сочтут эгоистом, хлопочущем только о том, чтобы обеспечить покой в своей семье. Как будто мало на свете других людей, мечтающих освободиться от тяжелых воспоминаний.

– Но неужели время не вылечило ее? Ведь пять лет.

– Судя по тому, с каким лицом Сильвестров вернулся в последний раз из поездки к жене, – нет. Да он и сам стал ужасно нервным, взвинченным. Делался похож на себя лишь тогда, когда работа подвигалась вперед. Но стоило ей застопориться, и он снова впадал в какую-то мрачную ожесточенность. Вы тут вспомнили доклад, который он делал весной. Так вот: с тех пор мы не продвинулись вперед ни на шаг.

– Но вы же работали с утра до ночи.

– Все впустую. Мы получали широкую ленту с полной записью памяти животного, но прочесть-то ее мы не могли. И если мы стирали наугад какой-нибудь кусочек, а потом возвращали память обратно в мозг – пусть даже самой смышленой обезьянке, – она не могла объяснить нам, что она забыла.

– И тогда он решил?..

– Да. Попробовать на себе. Это был какой-то кошмар. Последние два месяца он являлся в лабораторию только для одного: уговаривать меня принять участие в опыте. Помочь ему. Он говорил, что все равно другого пути нет. Что без опыта на человеке нам не обойтись. Что пробы будут самые короткие – полминуты, минута.

– Да кто бы ему позволил?! – воскликнул Андрей Львович. – Даже пять секунд.

– Он знал, что ему не дадут разрешения. Поэтому и упрашивал меня помочь. Плакал… Грозился, если я не соглашусь, начать опыт в одиночку. Без ассистента.

– Но как же вы могли молчать? Нужно было приехать сюда, рассказать нам о его намерениях.

– Я думала, мне удастся образумить его Уговорить… Но в конце концов не выдержала. Просто сбежала. Хотела сразу ехать в Москву, просить о переводе в другое место. Даже билет вчера взяла в аэропорту. А потом сдала обратно…

– Да как можно колебаться и раздумывать в подобных ситуациях? – воскликнула Тамара Евгеньевна.

Этери посмотрела на нее, и взгляд ее вдруг сделался ожесточенным и злым.

– А что бы вы хотели? Ведь он доверился мне – понимаете? А я? Должна была его предать? Лишить его последней надежды? Вы можете оценить меру его страданий? Страданий его жены? Нет. И никто не может. В конце концов он вправе распоряжаться самим собой. Может, я еще всю жизнь буду жалеть, что отказалась ему помочь.

– Самим собой – это бы еще ничего, – задумчиво сказал капитан, проглядывая записи в своем блокноте.

– Что вы имеете в виду?

– Скажите, как близко должно было находиться подопытное животное во время сеанса?

– Метр – не больше. Мы посылали довольно слабый сигнал, чтобы излучение не достигло лаборатории биоконтроля.

– А сами при этом находились?

– Рядом.

– И ничего?

– Конечно, ничего. Биочастоты человеческого мозга лежат совсем в другом диапазоне.

– Но если, скажем, включить этот человеческий диапазон, а сигнал дать на полную мощность, – какая получится дальность действия? То есть, на каком расстоянии от «Мнемозины» должен находиться человек, чтобы забыть папу, маму и все на свете?

– Точно не могу сказать… Ведь таких экспериментов еще никто не проводил. Но почему вы спрашиваете? Постойте, уж не думаете ли вы…

Этери на секунду даже онемела от гнева, но капитан упрямо кивнул головой:

– Да, думаю.

– Что такой человек, как Сильвестров, мог решиться на опасный опыт, не приняв всех мер предосторожности? Что где-то за стеной ни о чем не подозревающие люди могли попасть в зону облучения?

– Что в этом невозможного?

– Да поймите же: если бы я согласилась ему ассистировать, я бы находилась в той же комнате. Рядом, понимаете? И все было бы устроено так, чтобы я не подвергалась ни малейшей опасности.

– Этери, вы единственный специалист среди-нас. Мы обязаны вам верить. Каждому вашему слову. Но я прошу вас, продумайте сами эту версию до конца. Эту невероятную, невозможную ситуацию: «Мнемозина» включена в диапазоне частот человеческого мозга. Что должно случиться, чтобы мощность тормозящего сигнала внезапно возросла? А вместе с ней – и радиус опасной зоны. Если какой-то злоумышленник, знающий аппарат, решился бы на подобное преступление, что он должен был бы сделать?

– Какой еще злоумышленник? У нас, в «Карточном домике»? Это же чистая утопия.

– Вообразите!

Голос капитана прозвучал так настойчиво, что было не понять, просьба это или уже приказ.

– Ну, хорошо. – Этери выпустила, наконец, воротник шубки и загнула один палец на руке. – Во-первых, он мог бы попытаться резко увеличить напряжение в электросети. Это, конечно, в том случае, если бы не знал, что у нас есть релейная защита против такого скачка. Во-вторых, усилители третьего блока… Нет, отпадает. Здесь у нас тоже система предохранителей. В-третьих… Но я надеюсь, воображаемый злоумышленник не всесилен и не может распоряжаться атмосферным давлением?

– А при чем здесь атмосферное давление? – вскинулся директор.

– Нет, это я к слову. Просто мы месяц назад получили письмо от своих коллег из Вильнюса. Они обнаружили странный феномен: в отличие от обычной радиоаппаратуры, биологическое радио очень чувствительно к колебаниям атмосферного давления. Сильное увеличение давления может вообще практически свести силу сигнала до нуля.

– А падение давления?

– Наоборот, усилить сигнал. Точных цифр у них еще не было, но приблизительные данные первых опытов невероятны: удвоение на каждые пять миллиметров ртутного столба. Они сами были так поражены, что решили заново проверить правильность своей методики. Спрашивали, не сталкивались ли мы с чем-нибудь подобным.

– А вы?

– Мы написали, что не сталкивались. Правда, «Карточный домик» стоит в таком месте, где давление очень стабильно, резких изменений почти не бывает.

Директор вдруг вскочил с места и отбежал к своему письменному столу.

– Не бывает… Да-да, обычно не бывает, – бормотал он, роясь в папке с бумагами. От волнения он выронил нужный листок, но тут же поймал его на лету и поднял к глазам. – Вот. Сводка погоды, я запрашивал ее сегодня утром. Давление накануне пурги упало на двадцать восемь миллиметров.

Можно было подумать, что цифра, названная им, каким-то образом сообщилась окружающему воздуху, – такая душная, гнетущая тишина воцарилась в кабинете.

– Пятикратное удвоение, – прошептала Тамара Евгеньевна. – Вместо одного метра, минимум тридцать.

– Может покрыть «Карточный домик» целиком.

– Но время?! – капитан всем телом подался вперед.

– Что «время»? – растерянно спросила Этери.

– Какая длина у магнитофонной ленты «Мнемозины»? Скорость промотки?

– Бобина с широкой лентой рассчитана на двенадцать часов работы. Когда она кончается, «Мнемозина» автоматически перестает посылать тормозящий сигнал.

– Черт с ней – с широкой! Я спрашиваю про тонкую, про этот ваш ДЫЖ… ЦЫЖ—как его?

– ДЖЦ – дублер жизненных центров. Вы хотите знать…

– Да! Да! – я хочу знать, сколько времени будет жить оглушенный, потерявший память человек?

– Тонкая лента, конечно, длиннее… Примерно в два раза. Но почему вы спрашиваете?

Никто ей не ответил.

Капитан молча переглянулся с директором. Тамара Евгеньевна вдруг замотала головой и прикрыла глаза ладонью.

– Почему вы спрашиваете? – повторила Этери, в тревоге приподнимаясь со стула. – Там что-нибудь случилось, да? Андрей Львович, скажите правду. Что-нибудь с Сильвером? Неужели он решился?..

– Не только с ним. – Директор тяжело поднялся из-за стола. – Мы ничего еще толком не знаем, Этери. Но то, что вы рассказали… Если он действительно, забыв дисциплину, долг ученого, решился начать в одиночку этот опыт над самим собой… Чему я просто не хочу верить! Но если это так… И если во время опыта надвигающаяся пурга сыграла роль неизвестного злоумышленника… Я знаю ваших коллег из Вильнюса. Вы помните, чтоб они хоть раз ошиблись в таких важных выводах?