Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Игорь Малышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Здесь и произошло одно маленькое происшествие, на которое никто не обратил внимания, а оно, меж тем, послужило прологом к событиям куда более значительным. Рауль, шедший вторым вслед за Луисом, нес на вытянутых руках веревки, на которых были подвешены дочь алькальда Анна и Лео. Когда все ангелы были благополучно вынесены за кулисы, Рауль споткнулся и со всего маха грохнулся на деревянный настил потолка. Анна к тому времени уже стояла на ногах, а Лео еще не был спущен. После падения Рауля, он должен был бы следом рухнуть вниз и сильно ушибиться, но произошло совсем другое. Мальчик медленно пролетел по воздуху еще пару шагов и преспокойно опустился на ноги, думая, что это подмастерье сделал свое дело. Юный кузнец тоже ничего не заметил, так как страшно перепугался и не сразу посмотрел вниз. Потом, очухавшись, увидал, что с ребенком все благополучно.

– Молодец, мелкий, не запищал, нюни не распустил, – с благодарностью подумал он о Лео и тут же забыл о случившемся. Правда, его немного удивило то, что оба их падения прошли в полной тишине, тогда как грохот должен был получиться изрядный. Впрочем, он был не очень сообразительным подростком и удовольствовался тем, что все так хорошо сошло ему с рук. За кулисами также никто не обратил внимания на свободный полет Лео.

Мария Руденсия не вышла вместе со всеми. Было решено, что она появится только для исполнения своей роли. Она стояла за кулисами, наблюдая происходящее, переживая, что она такая плохая актриса и не может проникнуться обстановкой. Она не видела полета Лео, для этого она была слишком погружена в себя, но какая-то часть ее все же отследила случившееся.

– И создал Бог твердь и отделил воду, которая под твердью от воды, которая над твердью. И стало так. И назвал Бог твердь небом.

Кроме подмастерьев кузнеца, над сценой сидели еще ученик сапожника и столяра. Пока одни готовились устроить очередной «полет» ангелов, другие на веревках подняли голубое полотнище, изображающее небо. Сразу стало светлее, будто еще ламп зажгли. Ангелы поплыли, несомые веревками и сильными руками людей. Мария Руденсия смотрела на их удивленные от сотворенного лица, задумавшись о чем-то своем и вдруг заметила, что над сценой парят не четыре, а пять белых фигур. «Странно», – подумала она, решила что показалось и присмотрелась повнимательнее. Нет, ангелов было действительно пять. «Этого не может быть», – прошептала она. Каждый из подмастерьев не мог нести больше двух детей разом, а ученики сапожника и столяра, которые тоже были наверху, вряд ли подняли бы хоть одного, поскольку сами были еще малы. Остальные нелетающие стояли рядом с ней разинув рты. Она оглянулась на падре, но тот читал и не обращал внимание на сцену. А там началось форменное баловство, летящие полюбовались-полюбовались и стали дурачиться: хватали девчонок за косы, толкались и почти в голос хохотали, изо всех сил стараясь сдержаться. И хотя руки и ноги мельтешили в полном беспорядке, Мария поняла, что их уже даже не пятеро, а шестеро или, что просто невероятно – семеро. Кто были эти новоприбывшие? Кто их держит? На каких веревках? Девочка понаблюдала за происходящим и обнаружила, что у некоторых и веревок-то никаких нет, только крылышки помахивают, и все. И лица у всех вроде знакомые, а вроде и не видала таких никогда. Она подумала, не испугаться ли ей, но потом отчего-то решила, что не стоит и вдруг сама развеселилась. «Надо же, как здорово, летают и не падают! И безо всяких тебе веревок!» Она прямо задрожала от волнения, так ей самой захотелось попробовать. Она стояла, неслышно хлопая в ладоши и броненосцем подпрыгивая на месте, когда на ангелов на сцене пролился дождь. Настоящий дождь из двух садовых леек, что держали ученики сапожника и столяра. Вот тут летающие дети не выдержали и все заполнилось писком, хохотом и криками. Они толкались так, что летали на своих веревках и без них по всей сцене и даже вылетали за кулисы. С них во все стороны летели капли воды, в воздухе запахло прохладой и свежестью, какая бывает после сильной грозы.

– Вот здорово! – тихонько верещали дети вокруг Марии. – Повезло же некоторым!

На сцене долго еще возились и радовались, пока падре не произнес:

– И увидел Бог, что это хорошо. И сказал Бог, да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя по роду и подобию её, и древо плодовитое…

Это был сигнал, что мокрым ангелам пора улетать, дабы освободить место для других, которые должны были вынести растения. Мария еще загодя взяла себе веточку акации. Забыла про шипы и больно укололась. «Да что ж это за несчастье такое, – возмущенно подумала она, – то я рукав себе об эту акацию разорву, то палец уколю. Прямо наказание какое-то!» Она оглядела раненый мизинец – на нем медленно выступала темная капелька крови. Тогда рассердившись на акацию еще пуще, она стала обрывать шипы. «Вот тебе! Вот тебе!», – мстительно приговаривала она и обрывала, пока на стебле не остались и следа колючек. Потом глянула на сцену, увидела пятерых летающих детей и забыла обо всем на свете.

Ангелы ворвались за кулисы шумные и мокрые. Они брызгались, галдели, как стая скворцов, трясли рукавами и головами, отчего и те, кто был под «дождем», и кто был, скоро стали одинаково мокрыми, как стайка головастиков. Мария попробовала повнимательнее вглядеться в лица пришедших, но все вдруг стали какие-то неузнаваемые и одновременно знакомые. Наверное от пролившейся на них воды.

Меж тем настал черед выходить ей на сцену. Она выставила перед собой веточку и пошла. Ничего особенного ей и другим, вышедшим с ней, делать не пришлось. Они просто вынесли стебли белых пальм, стреловидных ив, тяжелые косы кошачьих лиан, пурпурные цветы кровавых гигантских фиалок и много еще чего. Все это было развешено на сцене. Что и где будет находиться, они с падре Эрнандо продумали заранее, так что из зала все смотрелось очень красиво. Когда Мария вставляла свою ветку в щель в полу, то ей отчего-то вспомнились леса в пойме Песчаной реки, что протекала недалеко от селения. Она была там вместе с другими детьми на пикнике. Так уж вышло, что во время игры в прятки, она чуть не заблудилась там, но по счастью вспомнила, где находилось солнце, когда она вошла в лес и уже через несколько минут вышла обратно. Да так ловко, что никто ничего не заметил. Правда, страху она натерпелась тогда изрядно. Вот и сейчас ей на миг показалось, что она снова слышит шум ветра в высоких кронах, видит солнце, едва проглядывающее через густую листву и ощутила, как замирает сердце впервые почувствовав себя наедине с огромным живым лесом, на каждом шагу полным опасностей и неожиданностей. Она снова ощутила запах молодой листвы, услышала стрекот насекомых, заунывные крики самцов рыжей сойки, почувствовала, как быстро намокают от утренней росы сандалии. Как будто и не идет никакое представление, нет ни зрителей, ни развешенных вверху светильников, а есть только лес, огромный, таинственный и полный чудес, как сундук старого волшебника.

– И был вечер, и было утро: день третий.

После этих слов зачарованная Мария покинула сцену, чтобы уже через минуту вернуться снова вместе с пригоршней звезд в руках.

Но ей нужно было не просто выйти, как это было только что, а вылететь так, вылетали до нее другие дети. Для этого к ногам и вокруг груди девочки были быстро привязаны веревки, которые в свою очередь крепились к концам крепкой палки, а ее держал за середину один из молодых кузнецов. Такая сложная конструкция нужна была для того, чтобы ангел не крутился в полете вокруг веревки. Поначалу, во время репетиций, когда пробовали привязывать детей только за грудь, они вертелись волчками, отчего среди актеров стоял постоянный хохот и репетировать не было никакой возможности. Падре Эрнандо, взирая на эти вращения сам смеялся до слез, а потом придумал такое сооружение. Смех прекратился и единственной проблемой стало только то, что дети никак не хотели спускаться на землю, раз за разом требуя повторять репетиции.

Мария медленно вы плыла на сцену. Веревка немного резала грудь, хотя для смягчения под нее была подложена простыня, которую дала заботливая Летисия. Свет притушили, чтобы на фоне полумрака лучше было заметно сияние новоявленных звезд. Она поглядела в зал. Там было темно, как в настоящем космосе, из которого в одночасье вдруг исчезли бы все светила. Зрителей видно не было, словно и нет там никакого зала. Вокруг стояла такая тишина, что было слышно, как потрескивают фитильки в лампах и вьются рядом незаметные на свету светляки. Прислушавшись можно было услышать, как они что-то поют. Мария улыбнулась залу, будто говоря: ничего, сейчас станет светлее, и потянулась за первой звездой, которая лежала вместе с остальными в небольшой сумочке, висящей у нее на шее.

Тут кто-то тронул ее за плечо. Она обернулась, не успев даже подумать, кто бы это мог сделать, ведь кроме нее на сцене никого не было. Падре Эрнандо сразу сказал, что со своей задачей она справится в одиночку. Это было совершеннейшей правдой, потому что если бы тут были еще и другие дети, то они бы больше толкались и мешали друг другу. В итоге наверняка звездное небо вышло бы вкривь и вкось. А так все смотрелось очень тихо и торжественно.

Мария обернулась и увидела мальчика. Он висел рядом с ней, чуть позади и смотрел на нее чистыми голубыми глазами, в которых прыгали озорные искорки. Волосы у него были черные, кудрявые. Одет так же, как и она сама: белый длинный балахон до пят, может только чуть побелее, да крылья, как настоящие, из перьев, не отличишь. Обыкновенный мальчик, только висел он не касаясь пола. И безо всяких веревок и опор. Вот так. Белые крылышки не торопясь махали за его спиной. «Ой-ёй-ёй», – подумала Мария, продолжая почему-то как ни в чем ни бывало копаться в сумочке. «Ой-ёй-ёй, чем-то Бог сейчас занят, что у него все ангелы разбежались? Это что же такое творится?» Она была так спокойна, как будто каждый день с ангелами в гляделки играла. Мария подумала об этом и сама себе удивилась. Он улыбнулся ей. Впереди у него не хватало одного зуба. Совсем, как у Лео.

– Молочный? – отчего-то спросила она.

– Что, зуб-то? Молочный. Вчера выпал, когда я свистеть в два пальца учился, – он немного пришепетывал при разговоре, хотя и не так сильно, как Лео.

– Научился? – Мария удивлялась себе все больше и больше: беседует, как ни в чем не бывало, будто это знакомый мальчишка с улицы.

– Не-а, – протянул он. – Без зуба трудно.

Он показал на веревку, давящую ей на грудь.

– Что, верно, больно?

– Вовсе нет. С чего это мне должно быть больно? – Мария не любила рассказывать о своих неприятностях. Она была очень самостоятельная девочка.

Ангел засмеялся и стукнул пальцем по веревочному узлу у нее на спине. Он развязался. И вот тут Мария испугалась по-настоящему. «Ой-ёй-ёй! Хороша же я буду подвешенная за ноги!» – пронеслось у нее в голове. Она прямо так и представила себя качающейся на полом вверх ногами. «Платье задерется и все увидят, какие у меня коленки ободранные!» Она совсем недавно шлепнулась с лестницы и ободрала коленку, но никому об этом не сказала, потому что сама была виновата. Нечего было прыгать через три ступеньки, как кенгуру. Поплакала она тогда тихонько в уголке, потом глаза вытерла насухо, подтянула гольфы повыше, чтоб никто царапин не заметил и пошла ужинать. Очень не хотелось ей маму по таким пустякам расстраивать.

Но ничего такого не случилось, она не повисла вниз головой и даже не пошевелилась. Ангел захихикал снова и стукнул по узелку на ногах. Он тоже немедленно развязался, веревка извиваясь закачалась, немного не доставая до пола. Мария пошевелила одной ногой, потом другой. Она, как и мальчик, парила в воздухе.

– Вот здорово! – восхищенно прошептала она. – Летаю!

Он с любопытством наблюдал за ней.

– Ну что, пойдем погуляем?

– Куда? – спросила Мария. Вообще-то ей хотелось разузнать о совсем других вещах, но ведь нужно было что-нибудь ответить.

– Полетели. Туда, – он взял ее за руку и потянул вперед.

Девочка неожиданно обнаружила, что вместо ткани перед ними раскинулось самое настоящее синее солнечное и оттого такое ласковое небо. «А ведь днем-то и звезд видно не будет», – пришло ей на ум.

– А как же звезды?

– Успеется, – махнул он свободной рукой. – Полетели.

– А как же, если ткани нет, куда их вешать?

Ангел снова засмеялся.

– Ну, нет. Ну и что? Не волнуйся придет вечер, разберемся.

И они полетели. Это оказалось совсем несложно, надо только захотеть и, глядь, ты уже летишь вперед, вверх или в сторону, куда пожелаешь. Мария так обрадовалась, как еще никогда в жизни не радовалась.

– Как хорошо летать! – произнесла она.

Ангел привычный к таким чудесам, перевернулся на спину, пожал плечами и беззаботно произнес:

– Конечно хорошо, что ж тут плохого?

«Здорово! Я теперь всегда летать буду», – решила она про себя. – «И как я раньше до этого не додумалась? Ходила зачем-то, коленки вон ободрала».

– Ой, – неожиданно вспомнила она. – А как тебя зовут?

Потом вдруг спохватилась, что невежливо спрашивать имя, не сказав своего, и поправилась.

– Меня Марией, – она сделала на лету легкий реверанс, как учила ее мама, правда она никогда и предположить не могла, что дочери придется делать его в полете.

– Меня Анхель.

Они пролетели мимо белой гряды облаков.

– Пойдем, полазаем? – предложил мальчик.

Подлетели к облакам, похожим на большие горы пуха или ваты. Ангел с разбегу плюхнулся прямо в самую гущу. Она приняла его с мягким хлопком, как будто он упал на гигантскую перину. Подпрыгнул, снова шлепнулся на спину. Вокруг него закружились кусочки тумана, выбитые падением. Звонко засмеялся.

– Ну, здорово! Иди сюда, не бойся! – позвал он Марию, которая висела рядом, не решаясь вот так сразу броситься на облако.

«Будь что будет, – решила она. – Раз уж сегодня такие чудеса творятся, просто глупо чего-то пугаться». Она разлетелась, перевернулась в полете и шлепнулась рядом со своим новым другом. Сердце внутри подпрыгнуло, задрожало, внутри у нее все оборвалось, как бывало, когда она качалась на высоких качелях и подлетала чуть не выше деревьев. Стало легко. Она тоже засмеялась и перекувырнулась через голову. Облако принимало их, тепло и мягко. Оно и вправду было похоже на пух, легкий и ласковый. Мария оторвала клочок, подбросила его вверх. Он не упал, а поплыл дальше, подгоняемый легким ветерком.

– Ужасно на утенка похож, правда? – обратилась она к Анхелю.

Они принялись отрывать кусочки облака и кидать их. Оно рвалось легко, не труднее тумана. Было просто непонятно, как оно не проминается под ними. Скоро вдаль уплывала уже целая стая маленьких белых утят.

– Здорово, – оценил мальчик их совместный труд. – А мы с друзьями, бывает, соберемся, когда делать нечего, и целую огромную черную тучу на клочки порвем. Там, внизу, все думают, что ураган будет, а потом из кусочков только дождь пройдет и все.

– А вообще-то вы что обычно делаете?

– Это как придется. Могут послать звезды протирать. Их каждый вечер чистить надо, а то пыль космическая налетает, день-другой не протрешь и все, не видать звезды. Их протирать-то недолго, но уж больно их много. Упаришься, пока все сделаешь.

Он придвинулся к ней чуть поближе, сообщая секрет.

– Бывает и уронишь какую, но Он обычно не ругается. Пальцем погрозит, волосы тебе взъерошит на голове и все. Он добрый.

Анхель подумал секунду.

– Это, наверное, оттого, что старый. Старые всегда добрые.

– Это точно, – согласилась Мария.

– Бывает луну или солнце чистить заставляют. Туда нас обычно целыми кучами отправляют. Вот веселье-то начинается. Солнце, оно знаешь какое скользкое. Разбежишься и катишься по нему. Ну во-о-от. По земле или другим каким местам летаем. Бывает, приказы Его выполняем или так просто, смотрим, шалим помаленьку. Иногда набедокурим чего-нибудь, тогда от Него влетает.

– И тебе влетало?

– Ну да, – признался он неохотно. – Было дело. Давно в Азии царь одного парня невзлюбил и бросил в ров помирать. А в том рву у него разные дикие звери жили. Львы там всякие, тигры. Мы с друзьями видим, съедят они его сейчас. А парень хороший такой, добрый. Так мне его жалко стало! Думаю, пропадет ведь ни за что. Верно?

– Верно.

– Ну я и подбил остальных, чтобы успокоить этих львов, тигров.

– И чего?

– Успокоили. Жив тот парень остался.

– Так ведь это ж хорошо.

– Хорошо-то хорошо, а мне, знаешь, как потом попало!

– Почему? – недоумевала Мария.

– Потому что такие вещи делать можно только если Он прикажет, а без Него ни-ни.

– Так что ж смотреть, как дикие звери ни за что ни про что человека съедят?

– Он говорит, что иногда так надо. А вообще-то Он в последнее время редко во что-то вмешивается. Считает, что люди сами должны до всего дойти. Надеется Он на вас сильно. А не помогает, потому что избаловать боится. Хочет, чтобы вы сами с силами собрались. Он любит сильных. Не тех, конечно, что лошадь поднять могут, а чтоб по-настоящему… Ну, чтоб в каждом слове чувствовалось…

Ангел, кажется, немного запутался и решил закрыть тему. Мария же совсем ничего не понимала, но возражать не посмела, как ни грустно ей было от этого.

– Ладно, что мы все о серьезном да о серьезном. Пойдем, еще чего покажу.

Он полез по крутому склону облачной горы, карабкаясь все выше и выше. Мария отправилась следом. Лезть было легко, хотя лететь было бы наверное еще легче, но Анхелю по-видимому нравился именно такой способ подъема. Когда они стояли на самой вершине облака, ангел повернулся к другому, более пологому склону, крикнул «у-у-у!» и помчался на собственном заду вниз скользя словно легко, по начищенному паркету. Мария, чтобы не отставать от спутника, пропищала «эге-гей!» и понеслась за ним. От скорости захватывало дух и Мария стала подвывать от радости «у-у-у!». По пути она обогнала мальчика, слепила из облака комок поплотнее, кинула в него, попала в крылья. Чуть погодя, в спину ей влепился упругий шар, посланный ангелом, отчего она еще громче загудела и замахала руками.

Совершенно забывшись от счастья, Мария вдруг увидела, что приближается к краю облака. За его белым туманным краем сразу начиналось небо: голубое, прозрачное, вечное. Она совсем забыла, что может летать, поэтому жутко перепугалась, что сейчас упадет на землю, которую даже видно не было, так была она далеко, и неминуемо разобьется. Ветер завывал в ее маленьких ушках, пощипывая холодом. Разорвав белую пелену, она со свистом вылетела в синеву неба и на мгновение зависла в воздухе, как это бывает перед началом падения. «Все, долеталась», – укорила себя девочка. И подумала с сожалением: «Мама расстроится! Да и Летисия тоже, пожалуй. Ох-ох-ох, прощайте все… Вспоминайте вашу непутевую Марию Руденсию Луминар». Она совсем уж, было, смирилась со своей участью, но тут заметила, что вовсе и не падает, а скорее наоборот, поднимается. Оглянувшись, она поняла в чем дело: маленькие крылышки на ее спине усердно молотили воздух, удерживая свою хозяйку от падения. «Как я могла забыть, я же умею летать, – она чуть-чуть подумала, – и вообще, по-моему, могу, все, что захочу!» Последнее, скорее всего было обычным хвастовством, но, впрочем, пусть читатель подождет дальнейшего развития событий.

Потом они слепили из облака бабу. Анхель сказал, что он видел, как это делают на севере, где зимой выпадает снег.

– Что такое снег? – не замедлила поинтересоваться любознательная Мария.

Тот наморщил лоб, не зная, как объяснить такую сложную вещь.

– Знаешь, это что-то вроде облаков, которые замерзли и упали на землю.

– Что, правда? Замерзли и упали? Вот ужас-то!

– Да, здесь такого не бывает, – ангел был чрезвычайно доволен собой, что сумел так ловко все разложить по полочкам и поразить Марию.

– Ну ладно, – насмешливо оборвала его она, обижаясь, что никогда ничего подобного не видела: ни снега, ни луны, ни солнечных катков, – ты нос-то особо не задирай. Подумаешь облако на землю упало! Тоже мне чудо…

– Да я и не задираю… – растерялся он. – Рассказываю просто.

Они долго еще бродили по небу по колено в облаках, как в тумане. Мария подумала, что уже вспоминала сегодняшним вечером про туман и тихо рассмеялась – так непохожи были обстоятельства, при которых это происходило. Потом они уселись на самом краю одной тучки, свесили вниз ноги и разговаривали. Когда устали, нашли себе уютное место возле облачной горы и уснули под ее могучим и почти невесомым навесом. Мария спала с улыбкой на губах, видимо, ей снилось что-то очень хорошее.

Когда они проснулись, уже вечерело, небо вокруг, насколько хватало глаз было чистым и лишь их тучка, как одинокий кораблик в открытом море, скользила в вышине. Закатное солнце разрисовало ее розовым, сделав похожей на маленького пушистого фламинго. Ветер стих и ничто не нарушала покоя природы, готовящейся ко сну. Мария потянулась, приподнялась на локтях. Рядом из пуха вынырнула голова Анхеля.

– Ну что, – возбужденно, словно и не спал, затараторил он, – смотри, вечер уж. Когда же ты, спрашивается, свои звезды развешивать будешь?

– А разве уже пора? – она почти забыла о своем главном деле. Все, что происходило с ней на земле стало за время полета таким далеким, словно она прочла об этом в газете в разделе новостей из джунглей Африки, если бы хоть в одной газете был такой раздел.

– Ужас, как пора! Совсем, давно и окончательно пора! Немедленно пора!

– Я и не знаю, как это делается, – вдруг испугалась Мария. – Я ведь и делать этого никогда не пробовала. Может лучше ты? Тебе ж не впервой…

Ангел посмотрел на нее погрустневшими, но решительными глазами.

– Нет уж. Теперь такое время, что вы люди сами должны располагать звезды. Ни Он, ни мы больше не вмешиваемся в Ваши дела. Теперь вы творите мир. Приступай, не бойся и помни, что от расположения светил тоже кое-что зависит.

– Хорошо, – покорно согласилась она и полезла в сумочку, где находились кусочки зеркал, которым надлежало стать звездами.

И вдруг в голос расплакалась.

– Я боюсь, Анхель! – созналась она. – Ужасно боюсь… В жизни никогда не боялась, как сейчас. Я, наверное, жуткая трусиха?

Он подошел, и обнял ее, как взрослый и мудрый человек обнимает ребенка, впервые столкнувшегося с жизнью, в которой ничего нельзя изменить и никто не поможет человеку сделать выбор, кроме него самого. Он гладил ее по плечам, тихо и невнятно, как ручей, бормоча что-то на ухо. Она, хлюпая носом, заглянула ему в глаза и неожиданно поняла, что он древнее всего, что есть вокруг: и неба, и солнца, и земли. Он глядел на нее, как глядит на человека спокойная и бесстрастная вечность, повторяя старые, как мир, слова: «Ты явился сюда на краткий миг, чтобы прожить свое мгновение и быть сожженным безжалостным солнцем времени. Таких, как ты много, очень много. Вы рождаетесь и умираете каждую секунду и несть вам числа. Ты всего лишь одна из них». Все это, как показалось Марии, она прочла в его зрачках, синих и холодных. Взглянув туда можно было умереть, если бы не крохотные искры любви, что трепетали в них. Любви к Марии, ко всем остальным, кто приходит и уходит каждую секунду, к каждой травинке и каждому листку.

Ангел достал из кармана платок. Стал вытирать ей глаза. Платок был такой холодный, что у нее даже онемели щеки, казалось, что он водит по ее лицу куском льда, который впитывает слезы, но это, как ни странно, успокоило. Всхлипнув последний раз, она попыталась улыбнуться и сказала:

– Ну, я пойду…

Она шагнула с облака и полетела по прозрачному голубому небу развешивать звезды. А он стоял на месте и смотрел на нее. Очень взрослый и очень древний.

Зеркала оказались неожиданно холодными, немного влажными и почему-то были похожи на маленьких серебряных рыбок, только вынутых из озера. Они дрожали и бились в руках Марии, как самые настоящие мальки. Сперва она немного испугалась от такого превращения, но потом ей даже понравилось.

Вынув первую звезду, она долго не решалась найти ей место, но в конце концов, отважившись, зависла на месте и разжала пальцы. Звезда осталась висеть.

– Как все просто! – восхитилась девочка.

Потом она долго летала по небосклону, развешивая созвездия. Отлетала в сторонку, чтобы оценить свою работу, возвращалась снова, переделывала, снова смотрела. Оказывается это было очень интересно, создавать звездное небо. Если бы она знала об этом раньше, то никогда ничем другим бы не занималась. Созвездия она выдумывала на ходу, фантазировала забыв обо всем, лишь только ковш Большой Медведицы, сделала, как и договаривались они с падре Эрнандо, с ручкой изломом вниз.

Когда последняя звездочка нашла свое место на небосводе, Мария снова обнаружила себя висящей на сцене перед холстом. И никого рядом, лишь чуть подрагивают веревки, оттого, что подмастерье кузнеца, как ни силен он был, устал за время представления держать детей на руках.

– И увидел Бог, что это хорошо…

Когда она была уже за кулисами падре тихо похвалил ее.

– Умница, прямо настоящий ангелочек. Я чуть было сам не поверил.

– Оно как-то само собой все получилось, – так же шепотом то ли хвасталась, то ли оправдывалась Мария. – Я тут не при чем.

– Знаешь, так ведь и должно было быть, – очень серьезно проговорил падре Эрнандо, пристально глядя в глаза девочке. – Кстати, ты не видела мои очки?

– Они у вас на носе, – не задумываясь ответила она и тут же осеклась: падре никогда раньше не носил очков.

– Правильно говорить «на носу», – поправил священник, устраивая найденную пропажу поудобней.

– Ну да, конечно, – растеряно пробормотала она. – Вот только откуда они у вас?

– Как откуда? Всегда были. Впрочем, не мешай, – и он принялся читать далее.

Мария в смущении пошла за сцену, где стояли остальные участники представления. Подошла к Лео.

– У падре очки…

– Ну и что с того… – он непонимающе оглядел ее. – Только увидела?

– Нет… Я так… – произнесла Мария, не понимая уже совсем ничего.

Она была ужасно растеряна и не заметила, что Лео совсем не шепелявил. Правда у него во рту зияли дыры, но они совершенно не мешали ему говорить.

Тем временем спектакль подошел к концу. Зрители дружно хлопали целых пять минут, вызывая на поклон падре Эрнандо, но он не вышел, сказав, что это не мирской театр, а потому эти обычаи он не принимает и здесь они не в чести. Актеры потянулись из-за кулис, не подозревая, что творится в душе Маленькой Марии Руденсии. Она забилась в угол и не уходила. Что-то пугало ее, она боялась выходить, как порой бывало, когда ее представляли незнакомым гостям. Вроде бы и бояться нечего, а показаться на глаза не может: стесняется. «Дикаркой растешь», – говорила в таких случаях мама.

Погасили лампы. Снаружи доносился шум людей выходящих из школы, топот, шелест дамских платьев, покашливание, стрекот цикад, которые, казалось, пропали на время представления. Дети-актеры встречались со своими родителями, радостно рассказывали им о своей игре, веревках для «летания», лейках, воде, о том, что вначале все ужасно волновались, а потом успокоились.

– … а Мария Руденсия так разволновалась, что даже заикаться начала от страха, – рассказывал сын алькальда родителям, сидевшим в первом ряду, так что Мария слышала каждое слово.

– Бедная девочка, зачем же так пугаться, так ведь и на всю жизнь заикой остаться можно, – пожалела ее какая-то женщина, судя по голосу жена алькальда. – Ну а ты сам сильно боялся? Сознайся…

– К Рождеству надо будет еще что-нибудь поставить.

– Да. Вот о Рождестве Христовом и поставим…

Голоса затихали, отдаляясь по мере того, как все шли к выходу.

– Вот так, доигралась… Что-то теперь будет? – тихо произнесла она сама себе.

– Иван! Мария! – произнесла где-то по ту сторону закрытого занавеса Летисия. – Дети, идите поищите Марию Руденсию. Донья Эмилия и … волнуются, что же она не идет! Должно быть переволновалась девочка.

Какое имя произнесла кухарка после имени ее матери девочка не разобрала из-за шарканья десятков ног и многоголосого гула заполнявшего зал, но сердце ее забилось, как бешеное, наполнившись вдруг сумасшедшей и несбыточной надеждой. Она заплакала, боясь, что сейчас все откроется и окажется неправдой. Она еще никогда жизни не обладала ничем более ценным, чем родившаяся в этот миг надежда, хрупкая, как лапка кузнечика и легкая, как взгляд любящей матери. Мария не могла дышать, ей казалось, что она сейчас задохнется. Она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, только слезы все лились и лились безутешные, как надежда на чудо.

Рядом с ней присел неизвестно откуда взявшийся Анхель.

– Ну, что сидишь?

– Боюсь.

– Опять боишься? Может мне вместо тебя пойти?

Она молчала.

– Пойми, это все ты сделала. Как делала, так и получилось. Что уж теперь…

– Нет, это ничего… Это я так, ты не думай… Сейчас посижу и пойду.

– Ну смотри. А я ухожу.

Он поднялся и побрел в густую темноту в углу, оставляя после себя грустный чуть влажный запах, какой бывает осенью в лесу.

– До свидания.

Она подумала, что нужно сказать что-то еще, поблагодарить за помощь, но сил совсем не было. В голове была лишь пустота, да ветер. Наверное еще с путешествия по облакам там остался, не выгонишь.

Тихо, сверкнув в полумраке глазами, шмыгнула крыса, похожая на ту, что сидела на плече у фокусника и астролога Персея. Девочка вспомнила, что видела, как он входил в селение незадолго перед представлением и, может быть, он тоже был в зале вместе со всеми.

– Всё! – пискнула крыса, глядя на плачущего ребенка. Мария, как когда-то давно вздрогнула, но уже не удивилась.

В черном небе над выходящими артистами и их родителями светил ковш Большой Медведицы с ручкой изломом вниз.

С лампы, забытой за сценой, падали капельки света, собираясь в маленькую лужицу на полу.

Слезы тихо ползли по щекам Марии, забираясь за пазуху ангельского наряда.

Шум в зале смолк, теперь там остались только те, кто ждал ее…

P.S. В заключение этой необычайной истории можно сообщить только, распространенный среди ученых-ботаников, нелепый слух о том, что игольчатая акация, утеряла свои колючки в процессе эволюции.