Текст книги "Уровень опасности"

Автор книги: Игорь Симонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 10
Аслан. Лондон
Примерно за восемь месяцев до ночи, когда все случилось

Аслан ненавидел Англию. Он прожил здесь безвыездно пять лет и за это время накопил в себе столько отрицательной энергии, что один, без всякого «пояса шахида», мог бы взорвать аэропорт Хитроу. Но не взрывал. Потому что ненависть к Англии в причинно-следственной зависимости была следствием, а не причиной. Причиной же была ненависть даже не к России в целом, а к тем вполне конкретным людям, по воле которых он здесь оказался. Не то чтобы эти люди специально планировали судьбу Аслана, они и вспоминали-то о нем не чаще чем раз в полгода, но именно их действия заставили его скрываться на этом проклятом Аллахом острове без всякой надежды выбраться куда-либо. Местные власти, признавшие его под давлением общественного мнения политическим эмигрантом, настоятельно рекомендовали Аслану не покидать территории Соединенного Королевства иначе как в составе официальных делегаций. Да он и сам знал сколько денег обещают за его голову и сколько жадных и трусливых шакалов ждут того момента, когда можно будет доложить новому русскому царю: Аслан мертв – взорвали в автомобиле, самолете, на яхте, отравлен в гостиничном номере, зарезан проституткой, застрелен в затылок в уличной толпе. И получить вместе с деньгами из рук царя звезду Почетного героя. Не бывать этому! И – продолжала накапливаться отрицательная энергия.

Выход энергия находила в регулярных занятиях на тренажерах и нерегулярных групповухах, причем Аслан всегда переплачивал, чтобы приводили русских девок, и однажды чуть не убил в состоянии бешенства одного из своих помощников за то, что вместо русской пытались подсунуть украинку. Этим ослам невозможно было объяснить, что отрицательная энергия находит выход только в молодой и гладкой русской жопе, когда ты трахаешь ее, и она кричит от боли и пытается освободиться, и ты притягиваешь за волосы искаженное лицо этой суки и засовываешь ей в рот скомканные фунты – жри, тварь. И потом между ног еще запихнуть – голая, дрожащая от страха, в слезах, руку поднимешь – не срам свой, а лицо прикрывает. Но это не дома, это сраная Англия, здесь надо быть осторожным, без лишнего шума, сто процентов гарантий, что не заявит, местных ментов бабками не замажешь, а если и замажешь – в газетах появится, Патриция скандал устроит, а то и развернуться может совсем. Вот оно, главное – он, мужик сорока лет, в расцвете сил, всем ходом истории предназначенный быть президентом своей страны, на равных сидеть за столом с бушами и блэрами, собирать канистрами потоки денег от непрекращающегося нефтяного ливня и разливать их потом по мискам и плошкам, сидит в этом говенном городе и зависит от общественного мнения этой нации дегенератов и от отношений с этой старой костлявой Патрицией, которую дома не пустил бы и ноги себе мыть. Что может быть большим унижением для мужчины?

Патриция была известной романисткой. Она гордилась тем, что писала не женские романы. Она возглавляла фонд защиты каких-то прав. Познакомившись с Асланом, она возглавила комитет защиты прав народа Ичкерии. Они собирались и говорили, собирались и писали какие-то обращения, собирались и организовывали пикеты. Они делали это бесплатно, им не чем было заняться, – пидорасы и старые клячи вроде Патриции. Молодые тоже были, в основном студенты. И надо было туда приходить и разговаривать с ними. Он был для них героем. Патриция была рядом с ним и дрожала всякий раз, когда он брал ее за руку. У этой старой суки были даже какие-то любовники, но никогда за все ее долбаные пятьдесят лет жизни ее никто не трахал так, как Аслан. Она дождалась своего женского счастья. Рядом с ним она забывала про все гражданские права. Иногда Аслан думал, что если бы всех борцов за гражданские права регулярно трахать так, чтобы они кончали раз по семь подряд и кровь у них из носа текла от напряжения, не было бы никакой борьбы за гражданские права. Но мир в целом сбалансирован, и если за права кто-то борется, то значит не всех регулярно трахают.

Аслан подошел к окну – серое небо, серая река, на которой покачиваются небольшие кораблики, серый город, серые люди. Он еще раз мысленно повторил последнюю фразу: «Их просто никто не трахает». Смешно будет сказать об этом Патриции. Она ответит: «Ты зверь, ты дикое животное, которое только учится управлять своими инстинктами, я не могу обижаться на то, что ты говоришь, я люблю тебя…» И в этот момент ее надо будет обнять, сначала нежно, а потом грубо схватить за жопу и прижать к себе, и из ее груди, надутой силиконом, вырвется приглушенный стон – пойдем, Пэт, у нас еще много дел. Только не трахать ее с утра, эту похотливую ненасытную суку, целый день потом чувствуешь себя обосранным – хочется отмыться. Вечером – другое дело, она за день устает, кончит пару раз и засыпает, как мужик, а он принимает душ и тоже засыпает, благо кровать большая и у каждого свое одеяло.

Секс был одним из пунктов, по которым у известной британской писательницы Патриции Бернс были разногласия с ичкерийским политиком в изгнании Асланом Хамадовым. Вторым пунктом была политическая позиция Аслана. По вопросу секса претензии со стороны Патриции сводились в основном к угасающей интенсивности и отсутствию у Аслана ярко выраженного интереса к занятию сексом с Патрицией. Она никогда не говорила на эту тему, но он видел это собачье желание, сменяющееся детским разочарованием на подвергнутом многочисленным хирургическим и терапевтическим вмешательствам лице. Отсутствие высказанных неудовольствий по сексуальным вопросам вполне компенсировалось все нарастающим потоком претензий по вопросам политическим.

Патриция Бернс выросла во вполне обеспеченной британской семье и к тридцати пяти годам, после многих лет журналистской работы, стала более чем популярным автором романов с социальным уклоном. По трем ее романам были сняты фильмы, причем один из них в Голливуде, то есть по всем меркам она была вполне успешным человеком. То, что личная жизнь не сложилась, – так у кого она хорошо сложилась? Лучше уж так, чем как у всех. Аслан был ее принцем из сказки про красавицу и чудовище, причем он был позиционирован на роль чудовища. Он был принцем из сказки и Че Геварой наших дней. Вместе со своими братьями по оружию он осмелился бросить вызов империи зла, на протяжении десятилетий подавляющей права и свободы граждан. Он был ее принцем из сказки, Че Геварой и при этом олицетворял животное мужское начало. Все в одном лице. Ей было достаточно просто увидеть его, и она чувствовала, как наливается соками ее вагина. У нее не было детей. Он был ее любовником, сыном, братом и товарищем по борьбе. Она сама стояла в пикетах напротив суда, когда решался вопрос о его экстрадиции в Россию, она выступала на телевидении в ток-шоу, где объясняла, почему Британия, если в ней еще сохранилась хоть капля уважения к себе, должна предоставить Аслану политическое убежище. «Правда ли то, что говорят о ваших отношениях, Пэт?» – спросила ее ведущая. «А что говорят о наших отношениях?» – «Что они носят интимный характер». – «Конечно, я должна была бы ответить, что мы просто друзья. Так велит политкорректность, которая постепенно заменяет в нашем обществе мораль. К черту политкорректность! Мы не просто друзья». Она сказала это так, что в студии зааплодировали. На следующий день в одном из таблоидов написали: «Не забудьте спросить ее в следующий раз, занимаются ли они анальным сексом». Если бы ее спросили, она бы ответила. Все ее обсуждали, и многие осуждали. Но она точно знала, что все задроченные британские жены завидуют ей. Это было счастьем.

И это было три года назад. Они все еще были вместе, точнее, она была с ним. За это время многое произошло. Были взрывы, был «Норд-Ост», был Беслан. После «Норд-Оста» она закричала на него первый раз. И он первый раз ударил ее. Это вообще был первый раз в жизни, когда кто-то ударил ее. Ей было больно и страшно. Ей казалось, что он хочет ударить еще раз и с трудом сдерживает себя. Она лежала на ковре, прикрыв лицо руками, и, по мере того как страх проходил, она осознавала, что кроме боли и страха испытывает еще что-то, непонятное, никогда не переживаемое раньше. Она поговорила об этом со своим психоаналитиком. Они совершили путешествие в ее детство, «сюжет которого разворачивался на фоне либеральных декораций 60-х годов». “Маке love, not war. All you need is love, we shall overcome” [6]6
  «Занимайтесь любовью, а не войной. Все, что вам нужно, – это любовь, мы победим». (англ.)


[Закрыть]. Как она относилась к своему отцу, воспринимала ли она его не только как отца, но и как мужчину? Наказывали ли ее подруг? Что они рассказывали об этом, какие чувства она испытывала? Хотела ли она, чтобы отец снял с нее трусики и ударил по попке? Рукой? Линейкой? Ремнем?

Первого сентября две тысячи четвертого года их отношения могли закончиться. Несмотря на всю либеральную, феминистскую и прочую дурь, Патриция была в целом нормальным человеком, и в этот день она испытала настоящее потрясение. Но, как оказалось, не меньшее потрясение испытал и Аслан.

Он приехал к ней домой ранним утром, бледный, еще более, чем обычно, небритый, и сказал, что ему нужен эфир. Она сказала, что готова быть рядом с ним. Он отказался. Первый раз он выступил публично не в ответ на ее уговоры. Законное правительство республики Ичкерия не имеет и не может иметь отношения к этому варварству. Мы не убийцы женщин и детей! Проклятие Аллаха на головы тех, кто организовал это чудовищное преступление.

Потом начался Ирак, и мир постепенно перестал проявлять интерес к судьбе маленького и непокорного народа Ичкерии. Патриция видела, как мучается ее друг своей невостребованностью, но ничем не могла ему помочь. Она убеждала его выступать на слушаниях в Европарламенте, давать пресс-конференции и, наконец, начать регулярно бриться, чтобы уменьшить сходство со сложившимся образом боевика «Аль-Каиды». Он слушал, покачиваясь в кресле, не отводя от нее сочные маслины глаз, иногда следовал ее советам, большей частью – нет. Чем был занят его день, что было в его начинающей седеть голове, кто были эти странные люди, с которыми он встречался? Все без ответа. Она боялась, что он сделает что-то, что может погубить не только его, но и ее. Она знала, что нужно все заканчивать, она принимала решение, и он чувствовал это своим звериным чутьем и во время следующей встречи неожиданно прижимал ее к себе, крепко обхватывал ягодицы, задирал юбку, резко разворачивал спиной к себе.

– Ты хочешь этого, хочешь? – Рука уже сжимала набухшие влажные губы ее вагины, и палец проскальзывал внутрь.

– О, Аслан, о-о, да хочу, хочу тебя. Do it, do it now [7]7
  Сделай это, сделай это сейчас. (англ.)


[Закрыть].

Но эти не очень утомительные, хотя и не очень приятные действия точно не способствовали выходу отрицательной энергии. Они способствовали ее накоплению, поскольку лишний раз напоминали о зависимости от Патриции, которая на сегодня являлась его единственной связью с большим внешним миром. Но был еще и маленький внешний мир, который постепенно замещал мир большой. В маленьком мире их было пока немного, но с каждым годом становилось все больше, они не выступали в ток-шоу, но присылали кассеты с записями в телевизионные редакции, и записи на этих кассетах становились первыми новостями. Они устраивали свой маленький мир так, что большой мир боялся их больше, чем цунами, потому что в отличие от цунами их нападение нельзя было предсказать и от него нельзя было укрыться. Большинство из них даже не интересовало, что этот маленький мир является всего лишь частью большого мира. И уж точно об этом почти никто не знал в мире большом.

Они редко встречались и редко говорили по телефону, однако благодаря большому миру у них был надежный источник связи. Почти надежный, если не считать, что кто-то из контактов мог находиться под контролем. Они никогда не использовали настоящих имен, не называли места и времени встречи – они жили согнувшись, потому что большой мир тратил все новые миллиарды, чтобы они не смогли расправить плечи.

«Эта осень пока что приносит неплохой урожай, брат мой. Каждый новый неуклюжий шаг большой обезьяны приводит в наши ряды новых сторонников. Мы считаем, что есть все основания для реализации сценария, который мой брат читал мне при нашей последней встрече. Я знаю, что ты очень занят и не любишь путешествовать, но доверься моему слову – это стоит того, чтобы рискнуть. Время и место? Любящий тебя брат».

«Здравствуй, брат мой. Конечно, мои люди встретятся с тобой в гостинице, где ты ночевал на второй день после главного дня. Твой брат».

Аслан не мог рисковать, потому что за ним почти наверняка следили. Если здешние, то не напрямую, а через кого-то, если русские, то тоже через кого-то. Соединенное Королевство при всей своей слабости и нерешительности было не той страной, где можно было взорвать машину с одним из самых известных политэмигрантов. Поэтому встречались они в гостиничном номере, снятом на подставное лицо. Шакалы не могли узнать, о чем они будут говорить, но они догадаются, что встреча была, а это уже большая новость в их шакальем мире. Многих людей эта новость займет работой на месяцы вперед, а это значило, что причина для встречи должна быть очень весомой. А ведь он даже не знал, кого увидит в номере, когда откроет дверь.

– Салям алейкум. – Обычный гостиничный номер. Безликий мужчина встал навстречу.

– Я слушаю тебя. – Незнакомец выглядит как европеец, акцент похож на польский или западно-украинский.

– Ахмед сказал, что ты станешь доверять мне, если посмотришь мне в глаза. – Да, это пароль для встречи.

– Я всегда смотрю людям в глаза.

– Да, Ахмед сказал, что ты так ответишь.

– Садись, – Аслан показал рукой на диван, сам сел в кресло. – Я слушаю тебя.

– Ахмед сказал, что знает, как завалить кабана, – Аслан, не отрываясь, смотрел в глаза незнакомцу – понимал ли тот, о чем говорит? Незнакомец говорил по-заученному, и ничто в его лице не выдавало страха.

– Ты знаешь, кто я? – спросил Аслан, перейдя с английского на русский.

– Да.

– Ты знаешь, кто такой Ахмед?

– Думаю, что знаю. Но не спрашивай меня – не скажу, – все тот же непонятный акцент. Собачий язык – не родной для него. Аслан решил оставить последнее заявление без внимания.

– И Ахмед говорит, что знает, как завалить кабана?

– Да. Ахмед сказал, что кабан очень большой и дикий зверь. Если завалить кабана, будет много шума. Будет очень много шума. Этот шум может повредить тебе. Поэтому последнее слово за тобой. И деньги. Эта охота дорого стоит. Ахмед сказал, что ничего не надо объяснять, потому что все будет по твоему плану. Но ты должен принять решение.

– Детали обсуждать с кем? – спокойный голос, полузакрытые глаза. Очень немногие, те, кто по-настоящему близко знали Аслана, могли почувствовать, как закипает в его жилах почти застывшая кровь, как в следующее мгновение этот развалившийся в кресле человек может начать гортанным голосом выкрикивать команды, ведущие людей под пулеметный огонь. Мало было тех, кто мог это почувствовать, и еще меньше осталось. И вот пришло время расплаты. Все тот же тихий вкрадчивый голос.

– Ахмед сказал, что со мной. Если со мной что-то случится, он даст тебе знать. Я буду здесь через две недели, та же гостиница, тот же номер, то же время. Ахмед сказал, что еще один раз можно. Ты сможешь дать ответ через две недели?

– Смогу. Как тебя называть?

– Меня зовут Милош.

– Хорошо. Увидимся.

«Угадал», – подумал Аслан, выходя из номера, и первый раз за последнее время позволил себе улыбнуться. Он гордился своим умением разбираться в акцентах и диалектах. Однажды, в 98-м, это спасло ему жизнь, когда русские бараны под видом араба подослали к нему убийцу. Аслан сам перерезал ему горло. Странно думать об этом, когда идешь по мягкой ковровой дорожке и улыбаешься приветственно горничной: “Good morning”. Он знал, какой ответ даст через две недели. Он знал этот ответ сейчас. Русский кабан умрет, потому что такова воля Аллаха. И Аллах доверил ему, Аслану, решить судьбу этого кабана.

Глава 11
Алексей. Москва
Примерно за восемь месяцев до последней ночи. До встречи с Катей

Разные дороги ведут в разную Москву. И если ехать по ним в город с севера, с востока, а то и с юга, то хоть зимой, хоть летом попадаешь в город – серый. Дома огромные один на другой налегают, улицы широкие, по четыре ряда автомобильных в каждую сторону, а все равно все серое, завидовать нечему. Как все высыпают из своих нор поутру – кто в школу, кто на работу, – давятся в автобусах, давятся в метро, чтобы вечером все то же самое – и назад, побыстрее к телевизору. И какая разница между Москвой и любым областным городом? Еда – та же, «Макдоналдсы» – те же, и по телевизору одно и то же показывают. Зачем тогда в эту Москву все попасть хотят? Неправильный вопрос, нет на него ответа. А правильный ответ на правильный вопрос звучит так: не в эту Москву хотят попасть, а в другую, которую как раз показывают по телевизору. В которой можно каждую пятницу стать миллионером, а каждую субботу найти клад на поле чудес, где тебя вдруг назначают певицей или другой народной любимицей, где хоть и не ходят по улицам, но есть почти настоящие олигархи, и где тебе за бесплатно отремонтируют кухню в квартире, если напишешь правильное письмо. Все можно получить в этом городе, если умеешь крутиться и вертеться, сосать и лизать, и не чувствуешь вони, не зажимаешь брезгливо нос. Здесь каждую минуту дьявол заключает сделки – большие, и малые, и очень большие, а очередь не уменьшается, потому что душа – она совсем почти бесполезная субстанция, потеряешь и не почувствуешь, а почувствуешь – так вот их, церквей, теперь сколько, заходи, покайся, и скажет тебе батюшка, что Бог простил. «Не согрешишь – не покаешься» – вот как в старину говорили, так вот и отдают душу – кто за славу, кто за грош, а кто и вообще по глупости. Не уменьшается очередь. И в отличие от других развивающихся рынков, предложение сильно превышает спрос. А то каждый бы так – приехал, помыкался пару лет в съемной квартире в Бирюлеве, и на тебе – звезда. Тут-то вся хитрость дьявольская и сокрыта. Контракт уж очень хитро составлен: душу отдаешь сегодня, а тебе взамен что-то только послезавтра. Да и то безо всяких гарантий.

А чтобы еще понятнее стало, въезжайте в Москву не с востока или с севера, а въезжайте с запада, въезжайте медленно, быстро все равно менты не дадут. И смотрите по сторонам и читайте объявления на щитах: читайте про филиппинских домработниц, про психотерапию как искусство, про то, что настоящий танк в подарок – это не шутка. И простое поздравление: «Поздравляю мою кисулю с днем рождения». Без имени, зато со вкусом и размахом. Знают только он и кисуля. Это уже для тех, кому по контракту давно выплачивать начали. Завез филиппинских домработниц, пригласил для жены психотерапевта, поставил танк на участке в гектар соснового леса, поздравил кисулю. Осталось еще часовню на участке построить. А может, уже и построил. Про это на щитах пока еще не пишут. Это сокровенное. Так, мужикам сказать между делом: в воскресенье на теннис опоздаю, утро у меня с духовником. Где-где, да у себя, на участке, не видели, что ли? Так приезжайте, хорошая часовня – деревянная, без единого гвоздя. Но главное – духовник, отец Николай – крутой мужик, он с президентским духовником на одном курсе учился.

Но и это не вершина – вершины нет, она как линия горизонта. Квартира, а лучше дом в Лондоне, если по службе, конечно, можно, детей туда же на учебу, вилла в Сардинии, другая на Лазурном побережье, можно еще на Карибах – есть там острова такие, ни одного черного. Лодки, самолеты, жене – бизнес ювелирный, кисуле – картинную галерею, да всего и не перечислишь. Про это по телевизору не рассказывают, чтобы совсем не испугать, но кому воображения хватает – едут за этим: студенты, проститутки, следователи, прокуроры…

Алексей приехал в Москву за другим. Все, чем Москва богата, было, конечно, интересно его молодому и любознательному уму и молодому здоровому телу. Как спортсмен накануне олимпийского старта может провести вечер за компьютерной стрелялкой, так и Алексей перед тем, как отнять чужую жизнь и отдать свою, жил в мире, который для окружающих был реальным, а для него стал виртуальным.

В длинной и запутанной цепочке событий редко можно найти такое звено, чтобы без ошибки сказать: если бы не это, то и последующих бы не было. Если бы отца не заморили в тюрьме (то есть Алексей понимал, что отец умер своей смертью – слишком он нужен был ментам как свидетель, но то, что до остановки его сердце довели, а могли и не доводить, – тут сомнений не было), если бы до боли, до судорог не было жалко сестру и мать, если бы на пути не встретилась Нателла, если бы по-другому повернулся первый разговор с Ахмедом… Но не у одного Алексея отец умер в тюрьме, и не ему одному было жалко сестру. Может, раньше тогда? С другим отцом да с другой семьей, с другим воспитателем, но тогда он попросту стал бы другим человеком. Не найти этого события. Не найти какой-то одной причины. Но если не найти такого события в начале цепи, то уж такое, которое не случись – и вся жизнь по-другому бы повернулась, есть всегда. И не приехал бы Алексей в Москву убивать, если бы не разговоры его с Ахмедом начиная с первой встречи, после того вечера, когда покинули последние сомнения и удушающий прилив злобы и ненависти к остановившим его в переулке ментам, к их сытым, наглым, тупым рожам вернул его к действительности, которую он на неделю покинул вместе с Нателлой. Наверное, ему нужна была эта неделя отдыха. Все, что было в прошлом, осталось в прошлом. Он ничего не забыл и не забудет. Впереди была другая жизнь, длинная или короткая, и пришло время ее начинать. Наутро он позвонил сестре, попросил потерпеть еще несколько дней. Сестра спросила, как у него дела. Нормально. Ты говоришь как-то по-другому. Тебе кажется, все в порядке. Сестра согласилась подождать, и это было главным. Враги разрушили все, что создал отец, но мать, сестра и он сам уцелели, и он теперь удивлялся тому, как долго мог оставаться в бездействии, нянчиться со своими страданиями, когда страдания близких были едва ли не большими, потому что ко всему, что пережил он, прибавился еще и страх будущего, в котором он-то и должен был стать опорой. Он позвонил Нателле, попросил прощения, сказал, что любит ее и хочет встретиться с ее родственником или кем там он ей приходится. «Хорошо, – сказала Нателла, – хорошо, мой любимый, ты знаешь, я все сделаю для тебя, он будет здесь послезавтра, его зовут Ахмед, я знаю, ты хотел бы, чтобы его звали Иван или Виктор, но его зовут Ахмед, с этим придется смириться». – «Пусть его зовут Ахмед, пусть его зовут бен Ладен, прости меня». – «Что ты, дурачок, я же просто смеюсь над тобой, я не хочу, чтобы его звали бен Ладен, я не хочу, чтобы мой любимый встречался с бен Ладеном». – «А ты хочешь, чтобы твой любимый встретился с тобой?» – «Это зависит от того, чего хочет мой любимый. Я всю ночь не спала, Лешенька, жизнь такая короткая, я не хочу больше проводить ночи без тебя. Я приду к тебе, когда ты скажешь. Как Настя? Я уже день как с ней не разговаривала».

Однако как бы ни хотелось Нателле и Алексею проводить ночи вместе, жизнь приготовила им обоим совершенно другие сценарии. На следующий день Нателла узнала, что ее мама заболела и ее положили в больницу.

– Это серьезно? – спросил Алексей и, получив неопределенный ответ, обнял свою красавицу, зарылся в ее густые черные волосы: – Я буду скучать и ждать тебя.

– Жди меня, любимый, – прошептала Нателла. – Я буду звонить тебе, и ты будешь звонить мне, и я приеду, как только смогу.

И они звонили друг другу на следующий день, и потом еще на следующий день, а потом Ахмед во время первой же встречи сказал Алексею, что звонить больше не надо, потому что своими звонками он может поставить жизнь Нателлы под угрозу. Он сказал это в конце первой их встречи в маленьком кабинетике пивного бара. Он был очень откровенен, он ничего не боялся, и это внушало уважение. Он сразу предложил Алексею перейти на «ты».

– Ты думаешь, почему я так откровенен с тобой? Удивляешься?

– Нет, – спокойно ответил Алексей, хотя какое уж тут спокойствие, ведь сразу стало понятно, о чем речь, да и Ахмед не очень скрывал, но ответил спокойно. – Я не удивляюсь, я думаю, ты уже понял, что к ментам я не пойду, а если тебе что не понравится, то вы меня замочите в какой-нибудь пьяной драке с лицами кавказской национальности.

– Правильно все понял, – усмехнулся Ахмед. – Надеюсь, что и дальше все правильно поймешь.

Ахмед уехал, сказал, что появится через два дня. И эти два дня были даны Алексею на размышления. Весь мир разом перевернулся, и, как в детской сказке, Алексей увидел вдруг, что люди вокруг те же, улицы те же, те же автомобили, а он уже не тот. Но и окружающий мир остался неизменным только на первый взгляд. Другими глазами смотрел другой Алексей на привычные улицы и автомобили, на знакомых людей, потому что хоть и в малой степени, но обладал уже знанием, которого у них не было. Их знание было из телевизора, в котором говорили, что в Америке очередной скандал, в Италии коррупция, в Грузии все сошли с ума, и в Украине тоже сошли с ума, а у нас в областной центр привезли дорогостоящее медицинское оборудование и новую школу наконец открыли в далеком селе. Да не простую, а всю с компьютерами. И все это вечером хорошо шло после тяжелого дня, наполненного всякой дрянью, – может, это сегодня такой день выдался, а завтра лучше будет. И это без водки так успокаивало, а если за ужином полстаканчика – так и совсем радостно засыпалось.

Но у Алексея было теперь другое знание. Свои собственные беды, которые подвели его к первому разговору с Ахмедом, и сам этот разговор как бы развернули мир, и он увидел его под другим углом. То есть там, на периферии зрения, оставались все эти люди, улицы, машины и телевизор, они еще не исчезли окончательно в пыли и копоти будущих пожаров, но он знал, что стоит только открыть дверь, перед которой он замер в нерешительности, и совсем другие картины предстанут взору. Он еще не знал точно, какие, но уже хотел их увидеть. Страха не было. Ненависть к шакалам, как их называл Ахмед, и беспокойство за судьбу близких загнали страх в далекий сырой угол темного холодного подвала, где была у него одна судьба – подохнуть.

– Ты хорошо подумал? – спросил Ахмед, когда они встретились второй раз в том же маленьком кабинете того же пивного бара. – Сделай так, чтобы музыки этой не было, – сказал он, обращаясь к официанту.

Странное дело, это была их вторая встреча, и Алексей знал, чего от него ждут. Он, конечно, не знал никаких подробностей, но понимал, что еще один шаг – и он уже вне закона, он – бандит, террорист, но, как сказал в прошлый раз Ахмед, – это их закон, по нему никто не живет, они сами по нему не живут, они просто используют его, когда им нужно что-то отнять. Они никогда не используют его, чтобы защитить слабого или вернуть украденное, только чтобы отнять еще и еще. Так вот, это была их вторая встреча, но Алексей совсем не боялся Ахмеда и мог ответить на вопрос, который две недели назад и представить себе было невозможно.

– Да, Ахмед, я подумал.

– И раз ты здесь, твой ответ – «да»… – это было утверждение. – Я знал, что твой ответ будет таким. Твой ответ был в твоих глазах в тот момент, когда я увидел тебя. Я сейчас уйду, посиди здесь еще полчаса, выпей пива, поешь. Встретимся вот здесь в девять вечера, – он положил на стол бумажку с адресом. – Запомни и сожги. Привыкай. Детство закончилось. Хотя твое детство, парень, закончилось еще раньше, – он положил свою неожиданно тяжелую руку на плечо Алексею. – Слышал про твоего отца. Все говорят – хороший был человек. Именно таких они убивают – сильных, смелых, честных, чтобы остались вот эти, – он открыл дверь в смрадный, пропахший пивом и табачным дымом зал. – Этими легко управлять. Таких, как ты и твой отец, они боятся.

Трудно сказать, когда именно кончилось детство Алексея, когда началась и закончилась юность и на каком именно этапе зрелости он сейчас находился, но с этого дня началась его третья и, как он ни старался гнать эту мысль, но последняя жизнь. Первая была долгой, беззаботной и счастливой, вторая – короткой и мучительной, какой будет третья – предстояло узнать, но в этой третьей жизни свободы выбора было у него немного.

– Вот что мы сделаем для твоей семьи, – говорил ему Ахмед, – покупаем недвижимость в Европе, страны на выбор дадим, их немного, но выбор будет. На имя матери покупаем, по завещанию сестре все отходит – документы увидишь, дом можешь съездить посмотреть – месяца три на все уйдет. Трастовый фонд будет, твоя мать – бенефициар, сестра получает доступ, когда будет двадцать один год, раньше нельзя. Полмиллиона там будет, отдельно застрахуем сестру и мать, каждую на сто тысяч. Можно тебя застраховать, но страховку получить будет трудно, – Алексей был настолько ошеломлен всем, услышанным, что не понял даже, шутит Ахмед про страховку или нет. – Сестре учиться надо. Пусть год готовится и поступает, лучше в Швейцарии, там, пока учится, год за два или за три идет для получения гражданства. Видишь, все продумали. Говори, чего еще хочешь. Если сможем – сделаем.

Алексей не знал, что сказать. Да, он хотел изменить жизнь мамы и Насти, но не знал даже, как подступиться, а здесь все придумали за него. Надо бы про гарантии спросить, но какие еще гарантии, если он сам все документы увидит.

– Ты, когда документы увидишь, найди юриста – проверь, чтобы душа спокойна была, – спокойно сказал Ахмед.

– Да, – решился хоть что-то сказать Алексей, – Насте, ну, сестре, легко будет в Европе, она же два языка учила – английский и французский. Отец всегда хотел, чтобы она два языка знала. – Он хотел еще сказать, что она занималась с преподавателями и участвовала в олимпиадах и что у нее всегда были пятерки, но понял, что это будет звучать совсем уже по-детски, хотя перед Ахмедом было не стыдно – он был как отец: не все прощал, но все понимал.

– Ты, наверное, теперь спросишь, что будет с тобой? – продолжал Ахмед. – Я думаю, будет так. Здесь все продашь – эти деньги ваши, мы их переведем на счета в Европе. Ты уедешь в Москву, получишь работу в банке. Квартира будет, машина будет, живи. Запишись там везде, где стрелять учат, ну и у нас место есть, где заниматься будешь. Постепенно с людьми познакомим. Жить будешь нормально.

– Когда? – сглотнув слюну, спросил Алексей.

– Это от тебя зависит, когда, – терпеливо объяснил Ахмед. – Ты должен разобраться с семьей. Ты им должен все как-то объяснить. Если они примут то, что ты им скажешь, остальное просто. Пока они будут получать визу, ты съездишь квартиру посмотришь, вообще там осмотришься. Главное – это то, что ты им скажешь.