Текст книги "Повесть о Настоящем Мужике (СИ)"

Автор книги: Игорь Кондратьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Евсей вышел из-за кустов осоки и схватив Вальку за талию повернул ее к себе лицом. Валька завизжала, но, увидев начальство, тут же смолкла.

"Так и что мы тут делаем, когда остальные трудятся?", строго спросил Евсей.

Зная крутой нрав Евсея по отношению к лодырям, Валька скороговоркой забормотала: "Я отработаю, я потом отработаю, всё отработаю", совершенно забыв, что они с Евсеем стоят голыми по грудь в воде.

Евсей посмотрел на абрисы белых женских грудей в мутной воде, на симпатичное Валькино лицо с большими серыми глазами и веско сказал: "Не потом, а прямо сейчас отработаешь!". Он подхватил стройную невысокую Вальку на руки и понес на берег.

Валька не знала, что ей делать. С одной стороны она виновата, с другой, Евсей прослывший в селе великим бабником, нес ее голую куда-то с явно нехорошей целью.

Евсей вынес Вальку на берег и положил под кусты ивняка на свежую мягкую травку. Она была чудо как хороша: молодая стройная женщина, почти девчонка, белела телом на зеленой травке, сверкая на солнце россыпью капель на плоском упругом животике, на небольших, но пухленьких грудках и круглых щечках. Евсей не выдержал и стал губами собирать эти капли с тела Валентины. Это "завело" Вальку. От ощущения собственной наготы, от понимания того, что ее тело целует молодой красивый обнаженный мужчина, у Вальки участилось дыхание и сердцебиение. И, когда Евсей жарко поцеловал ее в раскрасневшиеся губы, она ответила не менее жарким поцелуем.

Евсей, не выдержав больше сладкой пытки, навалился на Вальку и, прижав свою руку к ее паху, стал раскрывать лепестки ее нижних губ. Он гладил вход в ее лоно, нащупал бугорок над губками и стал растирать его, ухватив большим и указательным пальцем.

Валька не выдержала, заерзала на траве. А Евсей всё растирал и растирал. Потом он ввел мизинец в ее влагалище, а большим пальцем продолжил дразнить клитор.

Валька начала постанывать и пытаться насаживаться на его мизинец.

Евсей понял, что пора! Он поставил ноги женщины ступнями на траву, при этом широко разведя их в стороны. Приподнялся над ней и легко вошел в нее, так как она уже была готова к соитию.

Валька не выдержала и пяти минут; щеки раскраснелись, губы заалели, по телу пошла дрожь, она заметалась под Евсеем, закричала счастливым бабьим криком и кончила.

Евсей, буквально сразу, охнул и кончил вслед.

Через минуту Евсей уже купал свою новую полюбовницу в озерце.

Он заботливо прополоскал ей пальцами бабьи внутренности, вымывая свою сперму, надеясь, что скорого зачатия не случиться.

Они оделись, и спокойно пошли в село.

Нюрка

Сегодня выпал черед Нюрки чистить свинарник и раздавать корм свиньям. Был конец лета, и жара стояла неимоверная. И от этой жары и от вони свинарника мутилось сознание, и накатывала дурнота. Сегодня подручные Евсея раздобыли где-то с утра самогону и упились вдрызг. По жаре их развезло и Евсей только смог складировать их в маленькой комнатке для рабочей смены свинокомплекса, где они и жили.

С маленькой Нюркой ему самому пришлось убирать в двенадцати загонах для свиней, а затем раздавать им корм.

Нюрка работала лопатой выгребая дерьмо из загонов, а Евсей грузил на тачку и вывозил в яму, где все это присыпалось землей оставалось под ней на перегной – на следующий год. Потом они развозили свинкам корм, и, наконец, работа была закончена.

Евсей по опыту предыдущих работ выставил два ведра колодезной воды на солнце. К концу их работы она прогрелась, и ей можно было умыться и даже окатить тело.

Нюрка омывала тело Евсея водой из ведра, но врожденная проказливость заставила наклонить ведро чуть ниже. И тоненький ручеек воды заструился по кобчику Евсея в его галифе.

Евсей дернулся от неприятного ощущения в низу спины, и, вскрикнув, "Ах ты хулиганить!", и вылил остаток ведра на Нюрку. Потом они весело плескали из другого ведра друг на друга, пока Евсей вновь не вылил остаток на Нюрку.

Нюрка была вся мокрая. Волосы слиплись на голове. Платье полностью прилипло к телу.

Нюрка рассердилась на Евсея: "Ну, и что я такой мокрой лахудрой делать буду?".

Евсей хихикнул: " Снимай, щас просушим!!!".

"Где?"

"А, вот на заборе, возле свинарника – вмиг просохнет!".

Нюрка приказала: "Зайди тогда за угол свинарника и не выходи".

Она быстренько разделась и развесила свое платье на заборе – на солнце.

Но, вот Евсей вовсе не собирался сидеть за углом. Он вышел из-за угла, когда Нюрка уже развесила свое платье. И пошел прямо на нее.

Нюрка только успела исконно женским движением скрестить руки, схватив себя ладонями за плечи, прикрывая груди.

Евсей подошел и навис над Нюркой. Он схватил ее ладони, снял с плеч, развел руки в стороны, обнажая грудь, а затем обхватил ее, скользнул вниз вдоль тела и, прихватив руками за таз, поднял ее до высоты своего роста.

Теперь ее голова была на его уровне. Он прижался губами к ее губам и стал с наслаждением целовать эти спелые вишни.

Потом поднял на руки и понес на зады свинокомплекса, где он знал, лежали прошлогодние копны соломы.

"Не надо, вдруг увидит кто", по этим только словам, по выражению ее глаз, он понял, что она уже готова к близости с ним, и волнует ее только то, чтобы кто-то из соседок не увидел это.

Он нес ее, подхватив одной рукой под ягодицы, а второй подхватил с забора свой френч.

Бросил на кипу старой соломы свой френч, аккуратно уложил на него Нюрку и приступил к любовным играм. Он целовал ее губы, глаза, небольшие, но налитые груди, все ее молодое крепкое тело. У Нюрки всё поплыло перед глазами, она задыхалась в его объятиях. Евсей осторожными движениями снял с нее трусики.

Потом завис над ней на руках и коленях и начал кончиком головки нащупывать ее вход. Она зажмурилась и отвернула лицо. Евсей несколько раз не смог попасть и, наконец, не выдержав, оперся на одну руку, а второй схватил и затолкнул головку в ее узенькое лоно нерожавшей бабы.

Несколько минут Нюрка не отвечала на его движения, но потом обняла за торс и начала подмахивать сначала робко, а потом все резвей и резвей двигаясь ему навстречу.

Евсей благодарно хотел поцеловать ее, но смог дотянуться только до маковки и поцеловал в душистые волосы, так как ее лицо было на уровне верха его груди. Она почувствовала, радостно подняла лицо и потянулась навстречу его губам. Они прекратили движения и на несколько секунд слились в страстном поцелуе. Затем Евсей снова продолжил яростно вгонять в нее свое орудие, а она не менее яростно двигаться ему навстречу, помогая входить в себя.

Еще через несколько минут, они почти одновременно вскрикнули. Нюрка прижалась к Евсею, обняв его, а он тяжело навалился на нее, так что ей пришлось отвернуть лицо в сторону для возможности дышать...

Через пятнадцать – двадцать минут они шли рука-за-руку со свинофермы в село, весело болтая о каких-то пустяках.

Аглая

Аглая Степанова была женщиной очень серьезной, крупной во всем. Крупный стан тела, крупная, тяжелая грудь, крупные, но правильные черты лица: нос подбородок. Была она замужем за директором свинокоммплекса – председателем колхоза уже шесть лет. Но детей у них не было. Кто был в этом виноват – непонятно. Она даже успела до прихода немцев поруководить около месяца колхозом, замещая ушедшего в армию мужа. На Евсея смотрела сначала с презрением, потом с опасливым интересом. Отмечая, что мужик он, однако, справедливый и хозяйственный. Никого из односельчан не обижает и властью своей не злоупотребляет. Отметая, правда, все его попытки с ней пошутить или за ней поухаживать. То, что бабы, ставшие поголовно его полюбовницами млели от одного его взгляда, ее бесило. Не зная всех тонкостей и хитростей, с которыми Евсей "подкатил" к каждой, она не понимала, как может честная советская солдатка так быстро стать чьей-то полюбовницей.

И, вот, как-то весенним мартовским утром Аглая сидела во дворе на лавке, на солнышке и чистила на завтрак картошку. Вдруг скрипнула калитка, и во двор вошел Евсей. Какой-то торжественный и нарядный. В начищенных до блеска сапогах, гладко выбритый и наодеколоненный. Снял кашкет, пригладил вихр волос и сказал:

"Здравствуй хозяюшка с праздничком зашел поздравить!".

В глазах Аглаи мелькнуло недоумение. И тут она вспомнила, таки, да, сегодня восьмое марта – Международный Женский День.

"А, чего это ты с советским праздником поздравляешь?", ехидно спросила Аглая.

"Чего это он советский? Как бы удивленно заметил Евсей. Он же – международный!".

"Хитрый, черт!", заулыбалась Аглая.

"Да, я всех женщин, которых встретил сегодня с утра – поздравил!", нагло врал Евсей.

"А Вас Аглая Федоровна особо решил поздравить, Вы, все таки, бывшее начальство этого бабьего царства, вот даже подарок принес". И он, как факир из своего "волшебного" цилиндра достает кролика, достал флакон духов из своего кармана. Фигурный флакончик голубого цвета с красивой стеклянной пробкой. И поставил его на лавку перед Аглаей.

Справедливости ради, надо сказать, что на самом деле это был французский одеколон для мужчин, правда, с очень приятным запахом, который Евсей достал из стыренной им немецкой посылки. Там еще было несколько кусков душистого мыла и несколько носовых платков. Но в довоенное время в селе женщины могли видеть в промтоварном магазине только одеколон "Шипр" или "Тройной". Да и то завозили его в год один раз – к Октябрьскому празднику. А женские духи могли видеть, разве что, в фильмах. Поэтому такой подарок для сельской женщины был сродни чуду.

Аглае никто почти никогда не дарил подарков. Она помнила только, что в далеком детстве отец привез ей с сельской ярмарки какую-то деревянную, расписанную яркими красками игрушку. Да муж, когда еще была невестой, подарил красивую косынку. И дрогнуло женское сердце, та стена полного непринятия Евсея, которую она в нем воздвигла, дала трещинку.

Евсей увидел, как вдруг потеплели ее глаза, как она каким-то новым взглядом всматривается в его лицо.

"Ну, пойдем, угощу тебя за праздничным столом, что ли!"

Евсей зашел в горницу, разделся, разулся, прошел к столу и сел на лавке у окна, положив рядом с собой вещмешок.

Аглая протерла дощатый стол влажной тряпочкой и накрыла голубой ситцевой скатеркой. Достала из подпола запечатанную сюргучем бутылку настоящей казенной водки с гербом СССР на сюргуче. Ее муж не любил самогону, хотя в селе его гнали все. А так как выпивал редко, мог позволить себе купить в продмаге настоящей казенки.

Аглая поставила на стол сваренную картошку, соленые огурцы миску квашеной капуты и миску соленых грибов. Евсей полез в "сидор" и достал кусок сала и полкаравая хлеба. Распечатал бутылку, разлил по стопкам – за праздник. Выпили, хорошо закусили. Евсей стал разливать по-второй.

"Я больше не буду!", строго заявила Аглая.

"Я тогда тоже не буду!", ответил Евсей.

Сидели, смотрели друг на друга через стол.

Наконец, Евсею надоела эта игра в гляделки и он встал и пересел на скамью к Аглае.

"Вот вроде и правильный ты мужик", после долгой паузы сказала Аглая, "Но сущность твоя мне непонятна".

"А что ж такого во мне непонятного – мужик он и есть мужик. Вот женщина существо куда как загадочнее!", глубокомысленно изрек Евсей и придвинулся ближе к Аглае.

Ей вдруг показалось, что он хочет поцеловать ее в губы и она резко отвернула от него свое лицо.

Между основанием роскошной косы и вырезом кофты белела узкая полоска белоснежной кожи.

Каким наитием, каким звериным чутьем, каким шестым чувством Евсей ощутил, что немедля надо поцеловать именно туда. А ведь именно там оказалась у Аглаи одна из самых чувствительных эрогенных точек ее тела. От касания губ Евсея к ее шее, ее как током пронзило. Дрожь прошла по коже и она пошла гусиными пупырышками. А Евсей всё целовал и целовал эту могучую прекрасную шейку. И до того было сладко Аглае, что не хотелось ни поворачиваться, ни шевелиться. Но надо же было дать отпор этому нахалу! И только она повернулась и открыла рот, как эти мягкие нежные губы впились в нее ласковым поцелуем.

Евсей, не выпуская из своих губ губы Аглаи, поднял ее на руки и понес в спальню.

Аглаю уже давно оставила мысль о том, чтобы сопротивляться или что-то доказывать Евсею. Но когда он ее поднял и с легкостью понес, она оценила и зауважала его мужскую силу.

Осторожно посадив Аглаю на кровать, Евсей прижал ее спину к своей груди и продолжал нежно и осторожно, как будто боясь спугнуть прекрасную бабочку, целовать основание ее шеи, мочку уха, и кусочек щеки, который смог достать из-за ее плеча. У Аглаи поплыло все перед глазами, ее била дрожь. Она чувствовала, что как обыкновенная самка до боли, до судорог внизу живота хочет этого мужика. Что, что он с ней сделал?! С гордой независимой сильной женщиной? Не было ни гордости, ни силы. Было только чувство одиночества. И желание, чтоб нашелся тот, кто избавит от него, кто отогреет ее заледеневшее сердце, кто согреет ее замерзшую душу.

А Евсей все ласкал, все целовал эту милую могучую шейку. Шептал на ушко глупые, но такие милые и своевременные ласковые слова. А руки его уже расстегивали потихоньку пуговичка, за пуговичкой ее кофту. И вот уже обнажены огромные груди с сосками размером с первую фалангу указательного пальца. Вот уже руки Евсея ласково и нежно гладят и теребят их. И нет никаких сил, оттолкнуть этого охальника. А есть только неумолимый зов природы, инстинкт продолжения рода, который тянет, неумолимо тянет отдаться сильному, крепкому самцу, чтобы такие же сильные и крепкие были дети.

Почувствовав, что вагина стала невыносимо мокрой, так что взмок весь низ трусов, и, поняв, что соединение с Евсеем сейчас для нее неизбежно, Аглая приняла, и как решительный человек, тут же стала выполнять единственное в данной ситуации решение.

Она встала и сказала: "Дальше сама разденусь!". Сняла расстегнутую кофту, юбку, нижнюю рубашку, трусы и повернулась к Евсею.

От красоты и мощи этой женщины у Евсея занемело всё внутри.

"Ну что, хороша, аль не понравилась!".

Евсей в миг сорвал с себя всю одежду. Они стояли обнаженные друг перед другом и, казалось, примеривались один к другому.

Первым не выдержал Евсей – он сел на кровать, взял в руки ее ладони и начал покрывать их поцелуями. Она стояла перед ним, удивленно глядя на него сверху – вниз. Никто и никогда не целовал ей руки! Он прижался щекой к ее животу. Гладил его своей щекой, целовал. Потом опустил лицо ниже: попал губами на широкие заросли в районе лобка, опустился еще ниже и, наконец, нашел то, что искал. Он ухватил губами крупный, как и всё на этом теле клитор и стал мять его губами, шерстить языком.

Аглая придавила голову Евсея руками к своему лону и хотела одного: чтобы это никогда не кончалось. Как Евсей в шею, муж еще иногда целовал ее, правда, совершенно не обращая никакого внимания на ее реакцию на эти действия. Но то, что творил с ней сейчас Евсей, полностью выходило за какие-либо рамки советской морали! Но, Боже, как же это было прекрасно!

А потом они занялись любовью!

Аглая юркнула под покрывало и повернулась на бок навстречу Евсею. Евсей, целуя ее губы, глаза, щеки и даже нос, попытался завалить ее на спину. Но первой это сделала она, резко нажав ему на плечо. Он обнял ее за шею и привлек к себе, а потом не себя. Как же сладостно было ощущать на себе это сильное тело красивой женщины. Ее груди, живот, пушок лобка, который щекотал живот Евсею. Она придавила ему плечи своими крупными ладонями, ее груди тяжело лежали на его груди. Потом, приподнявшись на руках, она долго всматривалась в лицо Евсея. Затем поцеловала его в губы долгим жарким поцелуем. А потом, подтянулась вверх, держась за плечи Евсея и, ощутив, как его член, скользнув по ее лобку, оказался в ее промежности, стала медленно опускать свое тело вниз, насаживаясь на его вздыбившееся мужское достоинство. Медленными, плавными движениями бедер она ласкала себя. Евсей был придавлен ее мощным телом и не мог даже пошевелиться. Он лежал, и только мог чувствовать, как ее тело, как волны, накатывает на него и вновь отхлынивает. И ощущал, как его член то утопает в ней, то покидает ее тело. Он жаждал резко и мощно овладеть ею, но понимал, что для нее сейчас важнее тихая спокойная, умиротворенная любовь.

И Евсей и Аглая наслаждались каждым движением каждым стоном, каждым вздохом друг друга. B, вот, наконец, протяжно застонав, и, насадившись на него пару раз резче обычного, Аглая кончила.

Она откинулась на спину, сбросив с себя покрывало, и, блестя потом любовной игры, улыбнулась ему счастливой улыбкой удовлетворенной женщины.

"А теперь – ты!", шепнули ее губы. Она широко раскинула ноги, согнув их в коленях, ожидая мужчину, который войдет в нее.

Евсей дождался своего часа! Он ворвался в нее, как зверь врывается в нору своей жертвы, как победитель врывается в поверженную крепость через брешь в ее стене. Каждое его движение выдавало ликование его тела и души. Пала последняя женская твердыня этого села. И эта мощная, статная, сильная телом и духом женщина – стала его женщиной! И телом, что она сейчас доказывала, а он надеялся, что и душой.

Темп был бешенный. Хлюпали соки любви их тел. Темнело в глазах. Аглая сначала просто расслаблено лежала, поражаясь его напору. Потом стала потихоньку помогать ему, прижимаясь в такт к нему низом живота. И вот, мир взорвался в глазах Евсея. Он рыкнул и упал не нее обессиленный.

Чего раньше с ним никогда не было, Евсей обнял Аглаю и уснул вместе с ней, утомленный долгим процессом плотской любви. Часа через полтора они одновременно проснулись, глянули друг на друга и улыбнулись один – другому.

"Чего ж ты со мной, Глаша, раньше то такая неприветливая была?".

"Да разве вам мужикам можно спуску давать?" спросила Аглая.

"Ну, а уж когда улестил, уболтал, да ублажил!", заулыбалась она.

"Да когда мы еще в постельке – тут мы ласковые, нежные и покорные!".

"Да уж, ты и покорная, как-то не вяжется!", подумал Евсей и ласково чмокнул ее в щеку.

"А я ведь поняла, почему тебя наши бабы любят!", вдруг сказала Аглая, "Потому, что ты бабник! Ты баб любишь, а опосля уже – они тебя!".

Евсей только усмехнулся.

* * *

Выходя от Аглаи, Евсей столкнулся на улице нос к носу со старой Михайловной.

"Ну, не уж-то и эту огулял?", ухмыльнулась Михайловна.

"Ну, ты и жеребец, Евсей, всех наших баб покрыл. Может, и мне всунешь разок?", захихикала бабка беззубым ртом.

"Если я, Михайловна, тебе разок всуну, то бабы тебя на куски порвут!".

"Это почему, вдруг, порвут?", удивилась Михайловна.

"Да потому, что после такой красавицы как ты, я ж ни с одной не смогу. А бабы тебе этого не простят!".

Поняв, что над ней смеются, Михайловна ответила, однако, серьезно:

"А что, я первая красавица на селе еще в Больших Радуницах была. За мной такие парни бегали – не тебе чета!", сказала бабка, жуя сердито беззубым ртом.

"А я и не сомневался!", ответил Евсей. И они разошлись довольные друг другом.

Эпилог

Надвигался канун 1944 года. К Малым Радуницам приближался фронт, обозначая себя грохотом артиллерийской канонады и всполохами зарниц. Хозкоманде Евсея был дан приказ: забить всех оставшихся свиней и эвакуироваться вместе с немецкой тыловой частью.

И тут Евсею удалось подкинуть пару копченых окороков в погреб к Михайловне – ее дом был ближе всех к свинарнику.

Провожать Евсея вышло всё село. Все десять его баб и даже старая Михайловна. Он стоял перед ними в полушубке в русской шапке-ушанке с немецкой кокардой. И не знал что сказать. Он сроднился за два с половиной года с этим селом. Прирос к нему сердцем. Про каждую из баб он знал, что и когда та скажет, как на что отреагирует, как застонет в его объятьях.

На глазах баб были слезы: уходил защитник, уходил кормилец, уходил их Мужчина. Все эти годы, снабжая немецкую армию, Евсей подкармливал село, как только мог. То кусок сала, то копченого мяса, да картошка и свекла, которые должны были идти на откорм свиней. В общем, в самое военное лихолетье голода тут не знали.

Евсей снял ушанку: "Ну, бабоньки, простите, если кого обидел!".

К нему рванулась Анютка, прижимая полуторагодовалого сынишку к вновь напухшему животику.

"Евсей, не уходи! Мы тебя председателем колхоза выберем!". Она прижалась к его полушубку и разрыдалась ему в плечо.

"Да, и доведут вашего председателя до первой березы, чтоб на нее вздернуть". Невесело сказал Евсей.

Подошла Людмила, тоже держа на руках сынишку: "Спасибо тебе, жаль только, партбилет мой сжег!". Она чмокнула его в щеку и, схватив за руку, оттащила от него Анютку. Подошла Зинка, держа на руках его дочку.

И пошел поток прощающихся: подходили, целовали в небритую щеку или всплакивали в плечо полушубка и отходили – давая проститься другим. Когда все простились и вновь выстроились в рядок, вышла вперед старая Михайловна.

"Ты, сынок, спасал нас от холода и голода все эти два года. То, что баб наших пользовал, Бог тебе судья. Да и они на тебя ни одна не в обиде – бабе мужик нужон! Так, что от всех наших баб говорю тебе наше большое бабское спасибо! Ступай с Богом!"

Евсей посмотрел на округлившиеся животики, на тех, кто держал его детишек на руках и вдруг осознал, что он своими стараниями увеличил число жителей села более чем вдвое! Даже Настасья как не береглась, а в запале, таки, довела Евсея, что он дал ей своё семя.

Самый большой животик был у Аглаи. За шесть лет муж не смог сделать ей дитё, а Евсей за десяток раз их близости, сделал ее будущей мамой, что ей очень шло. Ее мощное тело гордо несло округлившийся живот – богатырь народится!

Евсей долго стоял, молча, думал, что сказать им напоследок. И тут, вспомнилось лихо своего детства и на ум пришло: да ведь их всех в Сибири сгноят за телесную связь с врагом. Он снял шапку и крикнул:

"Бабы, запомните одно, когда вас спрашивать станут – твердите одно: снасилили вас и всё тут! Запомните, иначе лиха не избежать! Запомните это мое слово!".

Он пытался защитить дорогих ему женщин даже в своё отсутствие.

Затем он повернулся и, не оглядываясь, пошел к ожидавшим его саням своей команды.

Одиннадцать пар женских глаз провожали Настоящего Мужика.

Июль 2010. Киев