Текст книги "Зоопарк (Из записок перевозчика животных)"

Автор книги: Игорь Кецельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Кецельман Игорь
Зоопарк (Из записок перевозчика животных)

Игорь КЕЦЕЛЬМАН

Зоопарк

ИЗ ЗАПИСОК ПЕРЕВОЗЧИКА ЖИВОТНЫХ

В этом произведении представлен обобщенный образ зоопарка.

Автор просит читателей не искать сходства в описываемых событиях

с реальными фактами или же с каким-то конкретным зоопарком.

Поездка

–Медведь в аэропорту,– сказал директор зоопарка.– Мне позвонили, а я забыл. Ты поезжай, забери. Такое вот указание под конец рабочего дня. "Лучше бы ты не вспоминал!" подумал я. Да делать нечего, придется ехать. В рот щепотку чая – зажевать, сумку через плечо. Поехал. Идти нужно было через весь зоопарк. А зоопарк – это клетки, вольеры с животными. Между ними дорожки, по которым ходят посетители и смотрят на животных. То и дело останавливаются то у одной, то у другой клетки. Я шел по дорожкам мимо диких кошек, овцебыков, антилоп, фламинго, очковых медведей. Я столько раз видел их, что и головы поворачивать не хотелось. Настроение было паршивое. Уже собрался домой, а тут ехать. И еще – посетители навстречу. Они, словно вязкая масса, сквозь которую с трудом пробиваешься. Орущие, бегающие дети. Мамы с колясками, которые они все время теряют. Засмотрится на какое-нибудь животное, а коляску укатят... Очередь на пони, очередь за мороженым. Толчея, галдеж. Взрывы хохота у клеток с обезьянами. Столпились и смотрят. Посетители! Как же они надоели! Лето. Зимой будет полегче. Зимой зоопарк безлюден. Я хожу один по заснеженной территории. Пусто вокруг. Хорошо. А если залезть на крышу дирекции (зимой мы тянули туда телефонные провода), то вдали можно увидеть настоящий храм с белыми колоннами в ярких лучах солнца. Храм словно парит в воздухе, он приподнят над землей. – Что это? – спросил я своего напарника. – Ресторан "Шанхай",– ответил он. Наконец я вырвался из толпы посетителей, миновал туалеты и оказался на зоопарковской помойке. Бок о бок несколько баков из ржавого железа. Из них торчало гнилое сено и несло чем-то кислым. Рядом с баками, расстегнув ширинки, приткнулись двое посетителей. Туалет на ремонте. Я поспешно прошел мимо. Хорошо хоть не женщины, было и такое. За помойкой – гараж. Там меня ждал желтенький обшарпанный автобус. Радость-то какая! Целый автобус дают! Не придется, как в прошлый раз, когда я журавля на метро вез. Пассажиры тогда все спрашивали: "Кто у вас там в коробке шевелится?.. Журавль? Не тесно ему?" "Привезу, выпустим". Выпускать оказалось некому. Поздний вечер, и в зоопарке никого. Только в комендатуре – зеленом деревянном домике – дежурный с милиционерами. Белели халаты двух медсестер из соседнего вендиспансера. Пункт ночной профилактики. Дежурный в защитном камуфляже стоял посреди улицы и останавливал проезжавшие такси: водка есть? Неохота ему было тащиться к метро, где киоски. – Чего там у тебя? – спросил милиционер. – Журавль. – Подожди, сейчас дежурный подойдет. – А где молодой человек ночевать будет? – заинтересовалась одна из медсестер. Она говорила медленно, пьяно растягивая слова. – Домой поеду. – Ну-у, ночью ехать. Давай мы поближе тебе что-нибудь найдем. Но тут появился дежурный с водкой и ее внимание переключилось. – Врачей уже нет. Сам занесешь в карантин? Или здесь оставишь? – Занесу. Я шел по темным дорожкам зоопарка. Фонари не горели – их не было. Ночные прогулки в зоопарке не предусмотрены. Коробку я держал в руке и чувствовал, как внутри переступает журавль. Совсем рядом в темноте были вольеры, клетки. Там животные. Но их и не слышно. Только где-то над головой шумели листвой деревья. Вот и ветеринарный пункт, он же карантин,– над входом горит красная лампочка. Я с трудом, путаясь в ключах, открыл дверь, в темноте нашел круглые на ощупь выключатели и повернул все разом. Зажегся яркий свет. Большой зал с серым плиточным полом и белыми кафельными стенами был заполнен клетками с животными: попугаи, мартышки, белки. Свободных клеток не видно. Я опустил коробку на пол. Пусть постоит. Утром выпустят. На всякий случай прикинул в уме: так, завтра не суббота и не воскресенье. Рабочий день. Дольше ночи не простоит. "Чао, бамбино!" – И погасил свет. Запирая дверь, я слышал, как журавль возится в тесной коробке, толкается о стенки. В темноте возвращался обратно. Впереди, как маяк, светилось окно комендатуры... Это тогда было, с журавлем. А сейчас, за медведем, меня отвезут и привезут. Из желтого автобуса навстречу идет водитель, улыбается: – Что, в аэропорт? – Приветливо тянет руку. И качается. Ничего. Не в первый раз. Медведь был медвежонок. Камчатский. Сидел в картонной коробке, перевязанной шпагатом, и жалобно выл. Еще бы, постой несколько часов на солнцепеке... Рядом никого. Летчикам, через которых его передали, как с проводниками на поездах передают вещи, надоело ждать, и они уехали, оставив медвежонка на асфальтовом бордюрчике возле здания аэропорта. Верх коробки был мокрый, темный от воды. Попоить решили, сердобольные! Размокшие половинки картона разошлись, когда мы подняли коробку, и из нее показалась голова, поросшая бурой шерстью. Я в одиночку пытался удержать животное (водитель, увидев, как обстоят дела, быстренько перебрался к себе, за плексигласовую перегородку), придавливал размокший картон, поправлял сползший шпагат, но все было напрасно. Медвежонок вылез из коробки, когда автобус уже ехал. Вылез и бросился к задней дверце. Она была неплотно прикрыта, вместо замка примотана проволокой. Оставалась широкая щель, и сквозь нее был виден лес. Медвежонок прижался к щели и завыл. Я сидел на подпрыгивающем сиденье и оценивающе смотрел на животное. Уже не маленький медвежонок. Подросток. Вообще-то мне следовало бы сойти. Пусть водитель сам добирается. Но тогда жди рейсового автобуса, битком набитого, и целый час трясись в нем до метро. Неохота. А-а!.. Пронесет. Сначала я еще посматривал на медвежонка, сидевшего у двери и временами начинавшего тихо, жалобно выть. Словно ребенок хнычет. Жалобные интонации окончательно меня успокоили: куда ему, слишком напуган. И я спокойно повернулся к окну: там, за стеклом, по-прежнему был лес, до города оставалось далеко. Одинокие деревья на обочине – словно из леса выбежали и вдруг остановились, замерли от неожиданности, увидев машины. И провожают их удивленными взглядами. Постоят вот так немного и дальше побегут. А там, где лес редел, было видно красное закатное небо. Небо в густом румянце. "Красиво как!" – однажды вырвалось у водителя, молодого парнишки, с которым я возвращался из очередного аэропорта. "Что?" – оторвался я от своих мыслей. "Небо какое красивое,– повторил парень, качнув головой в сторону,вон же!" "Да, красивое",– согласился я. И подумал: "Надо же, закат еще видит. Небо красивое! Еще не разучился замечать. Ничего, подожди". Как же его звали, этого парнишку? Не вспомнить. Сколько их поменялось, водителей. Один я все езжу и езжу. Автобус быстро мчался, подпрыгивая на неровной дороге. Держась рукой за сиденье, я смотрел в окно на лес и закатное небо, мелькавшее в просветах деревьев. Сзади завозился медвежонок. Я быстро обернулся. Все спокойно, он там же, у задней двери. Просто повернулся с боку на бок. Ничего, медвежонок, сейчас приедем на ветпункт, выйдет человек с мешком и засунет тебя в него. (Так легче перенести в клетку, чтобы когти в ход не пустил.) Мешок через плечо и пошел. Так маленьких детей пугали: "Украдут тебя, посадят в мешок и унесут. И никогда больше мамы и папы не увидишь!" Все правильно, ведь медвежонка украли у мамы-медведицы – убили ее, а ребенка забрали. (Убили чтобы не искала.) Украли его, как же без мешка обойтись! Когда мы приехали в зоопарк, там уже никого не было. Ветврачей никто не предупредил. Я посмотрел на медвежонка: что ж, мешок откладывается до завтра. Наклонился к водителю: – Загоняй машину в гараж, никуда он из автобуса не денется. В гараже было темно и пахло бензином. Медвежонок беспокойно завозился в автобусе, когда остался внутри совсем один. Ничего, до утра продержится. Я помог водителю задвинуть тяжелую дверь гаража. Повесили замок и ушли, провожаемые отчаянным воем запертого медвежонка.

Медведь

Когда ей накладывали жгут, девочка сидела белая как мел и молчала. Боль еще не пришла. А женщина, начальница секции, первая подоспевшая на ее крики, все спрашивала: – Ты зачем к медведю полезла? Надписи не читала? – Я ему носик хотела погладить. Он у него такой коричневый, хорошенький,ответила девочка. Женщина с жалостью на нее посмотрела. Неся в целлофановом пакете оторванную по локоть руку девочки, подошел служитель: – Ф-фу, еле отобрал, вцепился в нее – ни за что! Подъехала "скорая", и девочку увезли. Медведь беспокойно ходил вдоль решетки взад и вперед. Маленькие глазки зло поблескивали. У него отобрали добычу. Он не только руку, он всю девочку хотел втянуть к себе в клетку, протащить сквозь прутья. Но они слишком узкие. Не пролезла! Ему досталась только рука. Уже в который раз! На счету медведя было семь откусанных рук посетителей. Он специально ложился поближе к решетке и притворялся дремлющим на солнышке. Животное знало, по опыту знало, что рано или поздно какой-нибудь посетитель, обманутый добродушным видом мирно спящего мишки, захочет его погладить... И тогда он полакомится свежатинкой. Реакция, скорость движений у медведя необычайно быстрые. Стоило просунуть в клетку руку, и он в мгновение ока вцеплялся в нее зубами и тащил человека к себе. Вырваться невозможно. У медведя была цель, которая придавала смысл его жизни, скрашивала однообразное существование в тесной клетке. Он охотился на посетителей. Его не наказывали. На все упреки в зоопарке отвечали: "Чем несчастное животное виновато? Это его нормальное поведение. Он хищник. Во всем виноваты посетители. На клетке табличка "Животное опасно!". Перед клеткой барьер, на нем надпись: "Не перелезать!" Так нет: перелезают и сами же руки в клетку тянут. Посетители тупые!" Руку девочке пришить не удалось. Она была вся раздроблена, изжевана медведем. Девочке 13 лет. Удалось пришить ногу – мальчику, который на следующий день пнул медведя. Отомстить решил. Медведь радостно вцепился в ногу, потащил к себе... На этот раз совсем рядом оказались люди. Они очень быстро отобрали откушенную ногу, животное не успело ее измочалить. Опять жгут, "скорая"... Ногу спасли. На третий день после этого случая в зоопарк забрел еще один мальчик. Мальчику было весело. Он шел, что-то про себя напевая, и беспечно смотрел на зверей в клетках. В одной из них он увидел одинокого медведя, грустно смотрящего на него из-за решетки. Мальчик достал из кармана конфету, развернул бумажку, снял серебряную шуршащую фольгу и протянул конфету медведю. Мальчик отделался легко, всего одним пальцем. Пришивать было нечего. Медведь успел съесть палец. Вместе с конфетой. Столько случаев сразу, один за другим! Угрозы родителей подать в суд заставили зоопарк принять меры. Клетку с медведем затянули мелкоячеистой железной сеткой. Теперь ни руки, ни ноги не просунуть. Медведь потерял смысл жизни... Эти ненавистные посетители!

Гепард

Гепард перепрыгнул через решетку зимой. И прыжками понесся прямо на двух мальчишек, остолбеневших от неожиданности... А сажали гепардов в новую вольеру летом. Зеленая лужайка, желтый деревянный домик. Лучше, чем в клетке. Только вот ограда низковата. В первый день, когда гепарды осматривались на новом месте, бродили по полянке, недоверчиво обнюхивали траву, директор вместе с сотрудниками стоял у вольеры и ждал: выпрыгнут или не выпрыгнут? И ружья у них были. На всякий случай. Все обошлось. Гепарды побродили по вольере, осмотрели все углы и мирно улеглись на травке. "Нормальная ограда",– решил директор. И ушел. А зимой один из гепардов влез на дерево, что росло возле ограды, и спрыгнул наружу. Ошалев от свободы, огромного пространства, в котором не натыкаешься постоянно на решетку, он несся по зоопарку. Мальчишки, что оказались перед ним, в последний момент опомнились и успели спрятаться под скамейкой. Животное промчалось мимо. Сотрудники зоопарка в телогрейках высыпали на улицу. Надо было загонять гепарда обратно. Длинноногое животное гигантскими прыжками носилось по заснеженным дорожкам зоопарка. Испуганные посетители шарахались в стороны и все спрашивали пробегавших мимо сотрудников: выход из зоопарка где? Зоопарковцы с ненавистью на них смотрели: "Зима же! А эти все равно притащились!" Наконец гепард наткнулся на стену – внешнюю ограду зоопарка. Через нее не перепрыгнуть. Он сидел на задних лапах, спиной к стене и удивленно смотрел на своих преследователей, временами тряся головой, совсем как человек, который не верит своим глазам. Пятнистая кошка на длинных ногах. Зоопарковцы стояли напротив и ломали головы: как же загнать гепарда обратно в вольеру? – А он как охотится, зубами? – встревоженно спросила одна из сотрудниц. – Да нет, он лапой убивает, – объяснили ей. Девушка испуганно отступила за спины мужчин. Зато другая, биохимик зоопарка, в распахнутой телогрейке отважно пошла вперед, прямо на животное. Гепард подался назад и уперся в стену. Он зарычал. Девушку оттащили. – Он же на тебя сейчас кинется, ему деваться некуда, люди вокруг. Ну-ка отойдите! – велел всем коренастый, рыжебородый мужчина. Когда все отошли, он подкрался к гепарду сбоку и хлопнул в ладоши. В морозном воздухе хлопок прозвучал неожиданно громко. Гепард сорвался с места и побежал. Он боялся громких звуков. Хлопая в ладоши, его погнали в направлении гепардятника, а когда животное пыталось отскочить в сторону, его путь корректировали теми же хлопками. Так они и бежали: впереди гепард, а за ним, аплодируя, зоопарковцы. На следующий день ограду вольеры нарастили. Ведь выпрыгнул.

Манулы

– Нам сегодня манулов из Монголии присылают. Ты их привези,– сказали мне в дирекции. – А кто это? – Да дикие кошки. Очень редкие. Монголы их поймали у себя в степи – и часть нам, часть в зоологический институт передают. – Ладно,– сказал я,– привезу. Встречать манулов нужно было в аэропорту в пассажирском зале. Наша машина свернула с шоссе, и вскоре впереди показался аэропорт, высокое здание кофейного цвета, и стекло, и бетон – все кофейное. Оставив машину с водителем на обочине дороги (к самому аэропорту грузовики не допускались), я пошел в нижний зал прилета. Передо мной автоматически разъехались стеклянные створки (иногда они разъезжались, иногда нет, и порой можно было набить себе на лбу шишку), и я очутился внутри. Тускло освещенный зал ожидания, скамейки, заполненные пассажирами. Я пробрался к табло и нашел нужный рейс. Уже прибыл. Правое крыло. Я подошел к дверям с правой стороны зала, там должны были выходить пассажиры, и спросил толпившихся у дверей встречающих: – Из Улан-Батора еще не выходили? Откликнулась высокая девушка в очках: – Вы из зоопарка? – Да. А вы из зоологического института? Она кивнула: – Сейчас манулов вывезут. Я уже издали у таможенных стоек их видела. – Манулов? – Да нет, наших аспирантов из Монголии. Они с собой манулов везут как личное имущество. Я облегченно вздохнул, "личное имущество" означало, что мне не придется тратить несколько часов на таможенное оформление животных. Настроение сразу улучшилось. В это время из дверей показались два молодых монгола, катившие перед собой тележки, нагруженные небольшими ящиками. Всего было восемь ящиков, в каждом по манулу. Шесть из них шли в зоопарк. Я раздобыл еще две тележки, и мы повезли животных к машине. Монголы и девушка были разочарованы, увидев вместо ожидаемого автобуса грузовик. Они рассчитывали, что я подброшу их до города. – Извините, ребята, автобус забрали под шведскую делегацию. Из Стокгольмского зоопарка. Катают шведов по городу. Культурная программа. Аспиранты, захватив два ящика, уныло поплелись на остановку рейсового автобуса. А мы с водителем ящики с манулами поставили в кузов. Одну тележку водитель тоже закинул в грузовик: "Пригодится",– а остальные тележки мы побросали на обочине. Кому нужно – подберут! Мы приехали в зоопарк уже вечером. По доброй, старой традиции животных никто не встречал. Да и не собирались встречать. Заведующий отделом, высокий лысый мужчина, сказал мне: – Когда привезешь манулов, ты их из ящиков в клетки пересади. Они очень долго в пути, боюсь, как бы за ночь не подохли. Я ничего не ответил, промолчал. Потом можно будет сказать, что не расслышал. Как же, буду я полночи ковыряться! А завтра, с утра, снова в путь-дорогу обезьян в аэропорт везти. Если так любят животных, так за них беспокоятся, пусть сами встречают манулов! Встречают и пересаживают. Ветпункт встретил меня птичьим щебетом. Свет зажег, они и защебетали. Весь карантин был заставлен клетками с птицами. Таможенники где-то конфисковали контрабанду и передали зоопарку. Самим-то им держать негде. Я занес ящики внутрь. Потом присел перед ними, заглядывая в затянутые проволочной сеткой окошки. До этого просто не было времени посмотреть: какие они? На меня ответно немигающими желтыми глазами смотрели кошки. Круглые мордочки с толстыми щечками. Манулы. И там, дальше, мне рассказывали, должен быть еще толстый хвост. Только не разглядеть. Я заглянул в каждый ящик. Все живые, не вялые. Ничего с ними до утра не случится. Потушил свет и запер дверь ветпункта. У метро распили с водителем бутылку портвейна. И – до завтра! Утром я зашел в дирекцию за документами. – Здравствуй! – приветствовал я своего начальника отдела (мы давно вместе работали и были на "ты").– Ну как там манулы, живы? – Еще как живы! Драться лезут,– ответил тот, поглаживая гладко выбритый подбородок.– Мне сейчас из секции звонили: девочке-лаборантке, которая их пересаживала, всю руку исцарапали, до крови. Я улыбнулся: – А так бы мне. Кто бы сейчас с обезьянами поехал? – Тоже верно,– ответил начальник, склоняясь над бумагами. На том мы и расстались. А через пару месяцев я услышал от него совсем иное. – Манулы-то, оказывается, кошачьим СПИДом инфицированы,– сказал начальник отдела. – А что это такое? – Да то же, что и человеческий. Бьет по иммунной системе. Неизлечим. Говорил я нашим – не надо! Манулы все дикие, из природы, кто знает, какой пакости нахватались? Так нет: "Редкие животные, украсят зоопарк". А теперь им ничего, а мне отвечать. – За что? – А ты не в курсе? Девочка, которую манулы исцарапали, тоже заразилась. – Это точно? – Точно,– уныло кивнул начальник.– Мы для проверки в Англию образцы крови посылали – и манулов, и девочки. Вчера факс получили: у всех кошачий СПИД. Что делать, не знаю,– говорил он, не глядя на меня, куда-то в сторону смотрел. В кабинет зашла его заместитель – низенькая полная женщина в очках. Начальник, потирая лысину, повернулся ко мне: – У тебя все? Через несколько минут, уже у вольеры с овцебыками, я вспомнил про письмо на таможню. Надо его подписать. Я вернулся, но не стал заходить – сквозь приоткрытую дверь кабинета донеслось мое имя. Прислушался. – Несовершеннолетняя, семнадцать лет! – сокрушался начальник отдела. – Да,– вздохнула заместитель,– такая молодая... – Не молодая, а несовершеннолетняя!– перебил ее начальник.– И я же отвечаю! Если бы кто-то другой! Взрослый.– И тут он назвал меня.– Даже если бы заразился, считалось бы как производственная травма. Инвалидность бы потом оформили. Просили же его: пересади манулов! Отказался. А за несовершеннолетнюю меня же под суд отдадут! Я отступил от двери. Ну и ну! Многое я повидал в зоопарке, но это было что-то новое. Потом были поездки с леопардами, потом поездка за змеями, а за ними еще и еще поездки. Хмурые таможенники, крокодильчики, разбегающиеся из ящика, который меня заставили вскрыть: "Не даешь рентгеном просвечивать? Вскрывай!" Кладовщица, которая ни за что не хотела принимать на самолет белого медведя – перегруз тридцать килограммов. "Ну что мне от медведя отрезать эти тридцать килограммов!" – кричал я. И в ходе дальнейшего разговора откровенное: "Сколько дашь?" "Ну, нет у меня денег вам заплатить – мы бюджетная организация,– ну, нет!" История с манулами забылась. Почти забылась. Червячок остался: как там эта девочка? Вместо меня ведь... Давил в себе это. Я-то причем? Проскочил – и слава богу. А червячок оставался... Через год я не выдержал и решил зайти в секцию, где работала заболевшая девушка. – Она у нас не работает, уволилась. – Давно? – Давно, нас еще здесь не было,– отвечали мне две женщины в синих матерчатых комбинезонах и резиновых сапогах, готовившие корма для животных. – А остался кто-нибудь, кто с ней работал? – Наверно, наш зоотехник, но она в декретном отпуске. Я пошел в дирекцию, к начальнику отдела. – Какая девочка? – удивился тот. – Ну которая кошачьим СПИДом заразилась. Сам же мне рассказывал! – Не помню,– отвечал он, пожимая плечами.– За этот год столько всего приключилось, что и не упомнишь.– Начальник с недоуменной улыбкой смотрел на меня. И взгляд у него был прямой и открытый. Почти по Горькому: а была ли девочка? "Наверно, не была",– решил я. И поехал в аэропорт... Вскоре зоопарк сделал манула своей эмблемой. Теперь на всех официальных бумагах зоопарка, на рукавах курток сотрудников можно увидеть его изображение. Символ зоопарка.

Вахтер Роман

В воскресенье я дежурил в дирекции. Никаких особых обязанностей, только на звонки отвечай. А звонки были дурацкими. Какой-то чудак хотел поскорее заполучить для музея скелет недавно павшего слона. "Да подождите немного, директор подойдет, с ним и поговорите". "Нет, я по опыту знаю: скелет ждать не будет",– печально произнес говоривший и повесил трубку. Бесцеремонные телевизионщики пытались вызнать у меня домашний телефон пресс-секретаря зоопарка, утверждая, что знают ее с детства, и тут же спрашивали: "Кстати, как ее зовут?" Наглый народ! Хотя среди журналисток встречаются симпатичные. Как та, с телевидения, что все допытывалась у меня (во время очередного дежурства): "А правда, что ваш директор в молодости работал таксистом?" Девушка собирала компромат на директора зоопарка. У него появились враги, когда он собрался баллотироваться в депутаты. "Нет, таксистом наш директор не работал,– ответил я.– А вот швейцаром в ресторане – да, был". Подробности заинтересовавшейся журналистке я обещал рассказать при личной встрече. Завтра, в кафе. Так и не узнал, пришла ли девушка на встречу, потому что я – не пришел. Из Китая прилетели тигры, и мне пришлось ехать в аэропорт встречать их. От воспоминаний меня оторвал новый звонок. Детские голоса, перебивая друг друга: "Позовите Мишу". "Какого Мишу?" – не понял я. Смех: "Как какого? Косолапого". Я: "Приходите в зоопарк. Я вам медведя покормить дам. Из ручек". Вышел в коридор. Подальше от телефона. Взгляду не на чем остановиться. Голые стены. Единственное их украшение – знакомый до одури план нового, будущего зоопарка. На нем штрихами и пунктирами нанесены вольеры и клетки, сплошным зеленым – парковые участки. Тоска зеленая. Внизу хлопнула дверь, послышались тяжелые шаги на лестнице, и в коридоре появился грузный пожилой мужчина, одетый в черное потертое пальто. "Роман, работает вахтером",– вспомнил я. Часто видел его, когда привозил животных в зоопарк. Наш грузовик останавливался у запертых ворот, водитель гудел, и из зелененького домика у проходной появлялся Роман, спускался по ступенькам с высокого крыльца и открывал нам ворота. А потом закрывал их за нами. – Здравствуй, Роман! – Здравствуй!– ответил тот, переводя дыхание. Видно, запыхался, поднимаясь по лестнице.– Директор у себя? – Его пока нет, но есть заместитель. – Пойду к нему. – А что случилось? – Жаловаться буду. Охранник наш лезет и лезет. Покоя нет. – Пристает? Роман улыбнулся: – Думаешь, с этим?– Он сделал руками движение, будто кого-то на что-то насаживал. – Нет, что ты! Разве не знаешь, директор запретил нашим гомосексуалистам этим в зоопарке заниматься. На работе – ни-ни! Слово с них взял. – А на что жаловаться хочешь? – Издевается он! Еду из дома принесу – спрячет ее. На табурет присяду столкнуть норовит. И все с подковырками. Хочу, чтобы директор ему сказал: "Романа не обижай!" Директора, говоришь, нет? Ну, пусть заместитель.– И он, тяжело дыша, пошел дальше по коридору. Вскоре я вспомнил эту встречу. – Романа, вахтера нашего, знаешь?– спросил меня маленький лысоватый водитель во время очередной поездки в аэропорт за животными. – Знаю, видел недавно. – Ну удивил он меня! Встречает у проходной и просит: "Можно я у тебя дома двадцать третьего февраля посижу?" Я сначала подумал: отметить со мной хочет? Так он непьющий. Ни капли. Стал спрашивать: что такое? Роман сначала отмалчивался, а потом рассказал, что на днях он в дирекцию ходил... – В воскресенье,– подсказал я. – Наверно. И там заместитель директора предупредил его: "Двадцать третьего февраля будьте, Роман, осторожней – в Москву приезжают семьсот тысяч боевиков "Памяти". Будут устраивать еврейские погромы". Роман-то у нас еврей. Вот он у меня и решил спасаться. "Я тебе совсем не помешаю,– просит,посижу где-нибудь в уголке, книжку почитаю". "Приходи,– говорю,– только зря опасаешься, вздор тебе какой-то сказали, никто вас, евреев, бить не собирается". Уж у меня какие только знакомые ни есть, ну ни от кого я этого не слышал, чтобы идти и громить! А тот все свое: "Ну, можно я у тебя посижу?" "Приходи, сиди, я же не отказываю. Только, если так боишься, уезжать тебе надо. Родственники-то, наверно, есть за границей?" Головой кивает: брат у него в Америке. "Вот и езжай к нему". "Не могу,– отвечает,– я слово директору дал. Он меня похоронить обещал". "Не понял?!" Оказывается, когда Роман пришел на работу устраиваться, директор его спросил: "Уезжать из страны не собираешься?" Это еще до перестройки было. "Да нет, пока не собираюсь". "Пока – не годится,– говорит директор.– За тебя с меня спросят. Или обещаешь, что не уедешь, или не работаешь. Или слово, или работа". Роман: "Но я же здесь совсем один остаюсь. Похоронить некому будет!" Директор ему и говорит: "Не бойся. Умрешь – похороню". Тогда Роман и пообещал: "Не уеду". Слово дал. "Чудак ты,– говорю Роману,– это же когда было? При советской власти. Сейчас директора твое слово не колышет. Да если бы у меня брат в Америке был – я бы и секунды не думал. Езжай!" А Роман все свое: "Нет-нет, я слово дал!" – Ну и что, приходил он к тебе на двадцать третье?– спросил я. – Пришел. Действительно, с книжкой. "Я посижу?" "Сиди сколько хочешь". "Нет-нет, я до вечера только". "Чай попьешь?" Отказывается: "Зачем на меня тратиться?" Да чем тратиться? Чаем? Еле заставил стакан чая выпить. А пока он у меня был, я его спросил: "Имя-то у тебя почему такое? Вроде у евреев Романов не бывает". Оказывается, и не Роман он вовсе, а Абрам. По-новому его на работе называть стали: "Давай мы тебя Романом звать будем! Нам привычнее..." Он и не отказался: Роман – безопаснее. Так весь день у меня и просидел. С книжкой. А вечером поднялся и уходить собирается. "Странный ты,– говорю,– вечером же еще опасней ходить. Оставайся ночевать, раз уж так". Отказался: "Я боюсь надолго квартиру одну оставлять". И ушел. Ой, чудной! В последний раз я услышал о Романе через полгода. Водитель автобуса, на котором мы везли в зоопарк снежных барсов, сказал: – А я вчера ездил Романа хоронить, вахтером у нас работал. – Его убили?!– вырвалось у меня. – Романа? Что ты! Своей смертью умер. С сердцем у него плохо было. Директор похороны оплатил. И мой автобус дал, на кладбище отвезти. "Я обещал",говорит. – Так, значит, своей смертью умер?– переспросил я водителя. – Ну да, конечно. Но я только покачал головой. Я-то знал, что Романа убили. Его убили приехавшие в Москву семьсот тысяч боевиков.

О любви к животным

За стеклом террариума, свернувшись кольцами, спит гигантская змея. Анаконда. Возле нее сидит кролик. Он дрожит. Бежать ему некуда, вокруг стекло. В террариуме жарко, очень жарко, а кролик дрожит. Я видел этого кролика своими глазами, когда зашел в герпетологию (змеюшник).

Вот кольца начинают шевелиться. Скоро змея проснется. Она обовьется вокруг кролика и медленно его задушит. Медленно – чтобы не поломать кролику кости, их острые края могут поранить змее кишечник. Задушит и заглотнет. Время от времени снаружи к стеклу приближались внимательные глаза зоопарковцев-герпетологов: как там дела? Кролик все так же сидел спиной к змее, не поворачивался. (Если не видишь – ее нет?) И дрожал. Герпетологи бросили кролика живым на съедение анаконде вовсе не потому, что они садисты. Просто ни у кого из них не поднялась рука убить живое существо.

После герпетологии я пошел к себе. Длинная кишка коридора, по бокам комнаты сотрудников. В одной из них собрался народ: пьют чай и слушают рассказы Сашки-сторожила. Его в этот день потянуло на воспоминания. Я налил себе чая и присоединился к слушателям. – Вон баба Даша идет,– говорил Сашка, кивая на улицу. Снаружи мимо нашего окна прошла седая женщина с крупной фигурой и по-мужски широкими плечами.Если она какое животное невзлюбила – ему не жить,– продолжал Сашка.– Это всем известно. Помню, в зоопарке чернобурых лисиц разводили, и одна лисица бабе Даше руку прокусила, когда та корма раздавала. Ругаться не стала, даже посмеялась: сама, мол, виновата – руку ей подставила. А через неделю после того случая, смотрю (я тогда в секции задержался), баба Даша тихо так по проходу между клеток крадется. А клетки тесные, узкие были, и у животных хвосты наружу высовывались. Подкралась она к той самой лисице и сзади изо всех сил ее за хвост дергает. Та визжать, на прутья кидаться... А баба Даша ветеринаров вызывает: "Видите? Взбесилась". Ну, лисицу тут же и усыпили. С бабой Дашей не связывайся – ее с маслом не съешь. Раз проверку затеяли как она птиц кормит, не таскает ли себе корма? В ее отсутствие в клетки с птицами зашли: сколько там кормов? Баба Даша, как узнала, в тот же вечер в зоопарк пришла и двум птицам, редким, ноги переломала. И тут же директору домой звонит: "У меня птиц покалечили!" "Кто?!" "А те, кто проверял". Так ту женщину, что проверять ходила, из зоопарка уволили: животных покалечила! Еще случай был,– вспоминал Сашка,– оленя бухарского кормили... Только спал он все. Корма принесут, а он спит. Три дня корма носили и воду меняли, а он спит себе и спит. Крепко так. Так он и лежал, пока посетители в дирекцию не пришли: что это у вас так от бухарского оленя воняет? "Так он спит!" А еще помню,– продолжал наш рассказчик,– северных оленей в зоопарк привезли. С ними все в порядке было, никто не болеет, не дохнет – только вот не размножаются. Их и кормили усиленно, и витамины с микроэлементами в рацион добавляли – не размножаются никак! Четыре года в зоопарке, а приплода нет. В дирекции головы ломают: может, еще какие витамины им добавить? Оказалось, все олени – самки. Четыре года размножали.