Текст книги "Люди в облаках"

Автор книги: Игорь Изборцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Игорь Изборцев
Люди в облаках

Чудеса болотные

Повесть

Глава первая

В театре жизни единственные настоящие зрители – дети.

Владислав Гжещик, польский сатирик

Восточную часть Завокзалья сыздавна называли Болотом. Долгое время эта территория от Паровозного проезда до Морозовской ветки, подпертая с юга переулком Машиниста, была пуста. Да и как обживешься на мхах да камышах? Однако после осушения полесских болот могло ли что-нибудь остановить советского мелиоратора? К началу семидесятых Завокзальные топи были обезвожены, засыпаны и подготовлены для гражданского строительства. В 1973 году распахнулись подъезды первой кирпичной пятиэтажки, на адресных табличках которой значилось: «Переулок Машиниста, дом 1».

– Эх, дать бы по шапке этим архитекторам! – ругался сосед Коробовых старик Пахом.

Деда вполне можно было понять. Дело в том, что нумерация домов в старом переулке Машиниста, начиная от улицы Паровозной, шла в сторону болота по возрастанию: дом № 13, 15, 17… 23. А на другом конце переулка, т.е. на самом болоте, встал дом под номером 1. Потом появились, двигающиеся в сторону Паровозной, еще четыре: 3, 5, 7 и 9-й, который упирался в 23-й дом. Таким образом, переулок Машиниста теперь начинался с двух противоположных концов и заканчивался в собственной середине. Вот такая, мало кому понятная, арифметика. Одним словом, чудеса болотные!

Мишане Коробову в ту пору до всей этой бюрократической эквилибристики было, как до Эйфелевой башни. Он играл в войнушку с такими же, как он, восьмилетними пацанами, да помогал деду Пахому пасти гуся, по братски делившему со стариком комнату в соседнем с ними доме…

В воскресенье Мишаня поднялся ни свет, ни заря. В семь тридцать он умылся, почистил зубы, самостоятельно сготовил себе чай и в восемь утра уже стоял у маминой кровати. Молча теребил носком тапка половичок, смотрел в окно, за которым как черные пернатые истребители, носились над огородом скворцы. Искоса поглядывал то на спящую мать, то на застывшие стрелки старинного будильника. Мама дышала ровно и глубоко, лицо ее во сне разгладилось и помолодело, сейчас она походила на саму себя с висящего на кухне старого фотографического портрета, где стояла она вместе с отцом, тоже молодым, с упавшим на лоб курчавым чубом. Отца Мишаня почти не помнил, тот умер, когда ему едва исполнилось пять лет от роду. Мишаня слушал громкий ход будильника и мысленно просил: «Зазвони, что тебе стоит?» Но тот не звонил.

Мама, словно почувствовав взгляд сына, шевельнулась, моргнула и открыла глаза. Увидев Мишаню, ойкнула:

– Что тебе? – спросила с недовольством. – В воскресенье хоть дай поспать.

– Три золотых волоска деда Всеведа, – тихим-претихим голосом сказал Мишаня.

– Какие волоски? Какого седа? – переспросила мать.

– Три золотых волоска деда Всеведа, – повторил Мишаня и добавил: – Надо десять копеек на билет, сеанс в ж/д клубе в десять утра начинается.

– Какой билет? Какие десять копеек? – мать вскочила с постели, надела халат, откинула в сторону бросившегося ей под ноги кота Пушка и сразу начала громыхать посудой, одновременно продолжая отчитывать сына:

– Я сколько раз говорила? Нет у нас лишней копейки. На ботинки тебе коплю. Сейчас вот в магазин пойду за молоком, хлебом, сахар опять же поиздержался, селедку надо взять к картошке. А он, десять копеек? Да ты сам хоть копейку заработал? А мне знаешь, как этот воз тащить? Иной раз, хоть в петлю лезь…

Бедность не порок, но, зачастую, едва посильный крест. Нина Сергеевна Коробова думала об этом каждодневно. Бедным и среди бедных жить непросто. Особенно без мужа, да с сыном-оболтусом. О чем говорить? Даже мебель в их доме, была словно компания нищебродов, собранных в одном месте с переулков и тупиков Завокзалья. Самодельный кухонный стол – свадебный подарок свекра и свекрови. Шкаф и кровать в ее комнате – родительские, еще довоенные, слаженные деревенскими умельцами. Два табурета на кухне – приношение от промышляющей бытовым колдовством бабки Кувшинихи, – ей Нина Сергеевна помогла восстановить, отмененную по ошибке, двенадцатирублевую пенсию… До водоразборной колонки, опять же, двести метров. И дорожка туда не зарастает, каждый день вода нужна – и сготовить, и постирать, и грядки полить… А где силы на всё взять? Э-э-х, нервы уж никуда не годятся! Вот на сыне срывается…

Мишаня чувствовал, как после отповеди матери, на глаза его навернулись слезы, побежали по щекам, по подбородку и вниз по шее за воротник рубашки. Он растер лицо ладошками и долгим взглядом исподлобья посмотрел на мать. «Ну, всё, – решил он, – уйду в лес, потеряюсь, то-то поплачешь без меня!»

Он развернулся и быстрым шагом пошел к выходу из дома.

– Стой! Куда? – крикнула вдогонку мать.

Но он не ответил. Обиженно сопя носом, пересек двор, вышел в переулок и побрел куда глаза глядят. Но прежде постоял у пятиэтажки, глядя на пустующий воскресным утром двор, на облупившиеся зеленые скамейки, одинокие качели, чуть раскачиваемые ветерком, на песочницу, в которой в отсутствие детей, хозяйничали коты.

Как же завидовали обитатели частного сектора, жителям пятиэтажек! Это ж подумать только? Все удобства под рукой: вода, газ, канализация, тепло! Ни тебе заготовки дров, ни холодного сортира, ни полоскания белья в мороз на колонке… Лепота!

Мишаня этой зависти не понимал. Что может быть лучше, чем носиться, как угорелый, в собственном саду, прятаться в сарае от немцев, устраивать там красногвардейский штаб? А зимой греться у печки, слушая, как весело трещат в пламени березовые поленья? И что, всё это променять на ванну и чугунные батареи? Ну, уж нет! Мишаня решительно развернулся и зашагал теперь уж действительно, куда глаза глядят…

А глядели глаза в сторону заросшего камышом озерца, пропущенного в свое время мелиораторами. При желании здесь можно было выловить карася, ну а уж головастиков и пиявок обитало, что называется, пруд пруди. Минут пять Мишаня бродил по бережку, бил палкой по воде, но в голове все не затихала обида на мать, очень хотелось хотя бы одним глазком увидеть фильм про три золотых волоска деда Всеведа. Одноклассник Серега пересказывал, так просто обалдеть! Он бросил палку и побрел в сторону 1-й Полевой улицы. Продрался сквозь заросли бузины, прошел огородами Бригадного переулка и в тупике, за заброшенным сараем, увидел вдруг то, чего там еще совсем недавно не было: небольшой, крашеный яркой синей краской дом с крытым крыльцом, под красной черепичной крышей. Вот ведь невидаль? Не сыщешь таких крыш в округе, хоть три дня ищи? Да и дома такого не найдешь? Мишаня готов был землю за это есть. Он застыл с открытым ртом и все не мог взять в толк, что ж такое происходит?

– Смотри, ворона в рот влетит! – сказал кто-то над самым ухом.

Мишаня испуганно обернулся. Пред ним стоял незнакомый русоволосый мужчина среднего роста в черном однобортном пиджаке с воротником стойкой и безупречно отутюженных темных брюках. На ногах его, как остроносые каноэ, сверкали лаком ботинки. Одежды такой Мишаня на обитателях Завокзалья сроду не видал. Мужчина улыбнулся и от глаз его тут же побежали веселые морщинки.

– Привет, – поздоровался он, – я Макар Иванович, а вы кем будете?

– Михаил! – Мишаня изобразил на лице серьезную мину, вытер о штаны руку и протянул новому знакомцу.

Тот ответил на рукопожатие и опять спросил:

– Где и с кем проживаете, Михаил?

– На Машиниста, с мамкой, – с самым серьезным видом ответил Мишаня.

– Кажется, припоминаю, – Макар Иванович потер пальцами виски, – это не в двадцать ли восьмом доме?

– Так и есть.

– Ну и что у вас, Михаил, за грусть-тоска? – участливо спросил Макар Иванович.

– В кино хотел, да мамка денег не дает.

– Эка невидаль? Так твоя мамка и мне денег не дает, – усмехнулся Макар Иванович, – но это же не повод на пруду рыбу пугать?

– А что, – растерянно протянул Мишаня, – она и вам должна деньги давать?

– Почему бы нет? В нашей стране все люди братья, а доброта – норма жизни, ну в смысле – взаимовыручка, ты мне – я тебе.

– Норма? – переспросил ничего не понимающий Мишаня.

– Ладно, не бери в голову! – Макар Иванович хлопнул мальчонку по плечу. – Тут вот какая история произошла, давеча сижу на завалинке, пролетает надо мной галка и, бац, роняет что-то прямо мне на плечо.

– Какашку? – захихикал Мишаня.

– Вот и я так подумал, – тряхнул головой Макар Иванович, – принял птичий подарок в руку, смотрю, а там…

– Что? – нетерпеливо спросил Мишаня.

– А вот что! – Макар Иванович протянул к мальчику открытую ладонь.

И Мишаня увидел повернутую решкой к небу двадцатикопеечную монету.

– Ну, я сразу и понял, – продолжал Макар Иванович, – что это подарок для одного мальчика, которому очень хочется попасть в кино…

– Какому мальчику, – замирая сердцем, тихо спросил Мишаня.

– Да знамо какому! Из дома двадцать восемь на Машиниста.

– Мне? – Мишаня почувствовал, что теряет дар речи.

– Ну, если там проживает другой мальчик, то, может быть, ему.

– Нет, там только один мальчик проживает, я!

– Вот-вот, и я о том. И этот мальчик может опоздать к началу сеанса, если не поспешит. А после фильма он может купить на вокзале эскимо на палочке. Жаль, правда, одной копейки ему не хватает.

– А вот и хватает! – радостно закричал Мишаня. – Копейка у меня есть!

Он тут же достал из кармана монету и показал ее собеседнику.

– Отлично, – воскликнул тот, – забирай свои деньги и дуй в клуб, до начала сеанса осталось двадцать минут.

Мишаня не заставил себя упрашивать дважды…

Он вернулся домой к обеду в бодром или, скорее, даже веселом настроении. В полголоса напевал:

Батарея – огонь, прямая наводка.

Первый, слышишь, нам медлить нельзя,

После боя ребята помянут нас водкой:

Вызываю огонь на себя!

Мать, затевая стирку, перебирала Мишанины майки и рубахи. В металлическом ведре шумел, нагревая воду, кипятильник.

– Ты, того, про водку поостерегись, – строго сказала мать, – вон, отец твой от нее, окаянной, в тридцать лет в могилу ушел, – мать указала рукой на висящий на стене фотопортрет. – А сам-то где был все утро?

– Да так, с пацанами в лапту играл на 1-й Полевой, – уклончиво ответил Мишаня.

– Что-то не похоже, – засомневалась мать, – и рубаха чистая, и коленки на штанах целы, и нос не расквашен. Ты где был? – голос ее опять построжал.

– Ну, в кино ходил на «Три золотых волоска деда Всеведа», – повинился Мишаня.

– Так! – мать уперла руки в бока, взгляд ее заледенел. – А денег где взял? Украл? Прибью!

– Мне Макар Иванович дал, – заныл Мишаня, – ему галка принесла.

– Я тебе покажу галку! – мать достала из шкафа ремень. – Выкладывай все, как есть!

Под давлением силы Мишаня был вынужден «покаяться» и рассказать все, что с ним произошло, начиная с его самовольного ухода из дома.

Выслушав сына, Нина Сергеевна присела на стул, в задумчивости постукивала себя по коленке кончиком ремня, потом спросила:

– Точно не врешь?

– Что б мне провалиться! – «побожился» Мишаня.

– Да ведь не было там никакого синего дома? И Макара Ивановича никакого не было…

– А теперь есть! – Мишаня скосил взгляд на ремень в материнских руках и, пытаясь быть твердым, сказал: – Мы теперь с ним дружить будем!

– Я тебе подружу! – мать взмахнула в воздухе ремнем. – Я еще этого Макара на чистую воду выведу! Небось, алкоголик и прожига! Участковому на него напишу, отправим его, куда Макар телят не гонял! А ты сегодня под арестом! Из дома – ни на шаг! Уроки вон делай…

На другой день Мишаня в школе все рассказал другу Сереге. Конечно, немного приукрасил. С его слов выходило, что это ему галка сбросила на плечо двадцать копеек, а удивленный Макар Иванович предложил ему вечную дружбу и пообещал всегда ходить с ним в кино и покупать эскимо на палочке.

– Везет тебе, Мишаня! – позавидовал Серега…

Глава вторая

Детство – когда все удивительно и ничто не вызывает удивления.

Антуан Ривароль, французский писатель

После школы ноги сами понесли Мишаню в тупичок Бригадного переулка. По дороге, на привокзальной площади, его едва не затянула и не утащила за собой толпа обеспокоенных граждан с узлами, котомками и огромными фибровыми чемоданами. Они, движимые неведомой стихией, перемещались в сторону автовокзала. Некоторые зычными голосами выкрикивали отдельные то ли просто слова, то ли названия: «Соловьи! Стремутка! Дуловка!» Мишаня решил, что они едут в лес слушать соловьев и каких-то дуловок, про которых он ведать не ведал. Занятый этими мыслями, он не заметил, как бородатый мужик с двумя перекинутыми через плечо мешками намертво прижал его к спине твердой, словно выкованной из стали старухи с фельдшерским саквояжем в руке. Высвобождаясь из плена, он услышал, как бородач, паровозным гудком протрубил на всю округу:

– Братцы, а, может быть, и нет никакой Стремутки?

Мишаня запаниковал. А может, и ярко синего домика тоже нет? И Макара Ивановича нет? Вчера были, а сегодня нет? Он едва не бегом кинулся через железнодорожные пути, мимо клуба и столовой, через Паровозный проезд, в сторону Бригадного переулка.

Но домик стоял на месте. Более того, как показалось Мишане, он стал еще более ярким и интересным. Так на окошках появились резные наличники, фронтонная доска украсилась узорной резьбой, и столбики, подпирающие навес над крыльцом, тоже стали затейливо-резные, с вьющейся вверх выпуклой спиралью, по которой пущены были зверушки, то ли зайцы, то ли еще кто, убегающие от собак.

Как же он всего этого вчера не заметил? Мишаня вошел во дворик и тут же увидел склонившегося над клумбой Макара Ивановича. Тот был одет в симпатичный светло-коричневый комбинезон с красиво отстроченными белой ниткой карманами. Маленькой лопаткой он выкапывал в земле ямки и что-то туда высаживал, рядом с ним стояла лейка из нержавейки.

И раньше, бывало, Мишаня чувствовал себя счастливым, но сейчас он испытал это чувство с новой, небывалой силой. Ему хотелось прыгать и петь, но он сдержал себя и просто тихо поздоровался:

– Здравствуйте! Огурцы сажаете?

– Если бы! – Макар Иванович выпрямился, утер рукавом рубахи лоб и поднял с земли пустую бутылку из-под вина: – Вот что вынужден сажать. А как иначе? Назван груздем, как говорится, полезай в кузов! Нам, алкоголикам и выжигам, что остается? Ходить, куда Макар телят не гонял, да выращивать винное дерево, чтобы можно было потом совершенно бесплатно алкоголить. Мы, алкоголики, народ бывалый и сметливый

– Это как? – спросил ничего не понимающий Мишаня.

– А так, – продолжал Макар Иванович, все более запутывая мальчика, – иной раз узнаёшь о себе самые неожиданные вещи. Кто-то скажет, к примеру, что ты лыс, и ты, не доверяя зеркалу, ощупываешь свою голову: а вдруг так и есть? Потому что слово попусту не молвится. Но к делу, продолжим наш эксперимент. Закончим посадку и подождем до завтра. Вырастет дерево, посмотрим, какие плоды принесет? И выясним, кто из нас лыс.

– Так вы бутылки сажаете? – Мишаня переводил удивленный взгляд с торчащих на грядке бутылочных горлышек на Макара Ивановича и обратно. – Думаете, дерево вырастет? Разве так бывает?

– Неважно, что сажаешь, главное – что вырастет! И, уверяю вас, Михаил, – Макар Иванович широко развел по сторонам руками, – в жизни еще и не то случается! Иной раз такое произойдет, что если сидел бы на Луне, так вмиг оттуда бы и упал.

– А вы и на Луне были? – между делом поинтересовался Мишаня, что-то выискивая в своем портфеле.

– Всего лишь пару раз, и то мельком, – смешно сморщил нос Макар Иванович. – Да, юноша, у вас же ко мне дело? Выкладывайте!

– Я придумал план! – понизив голос, значительным тоном сказал Мишаня. – Думаю, галка опять полетит над вашим домом, а я тут как тут с рогаткой. Бац в неё! А она бац! И выронит на землю двадцать копеек. А может быть даже и полтинник! – совсем уж шепотом закончил он свою мысль.

Макар Иванович, склонив голову к плечу, внимательно посмотрел на Мишаню.

– Нет, так не годится! – сказал он тоном директора школы. – Никакой стрельбы по галкам! Ты вот по гусю своему стал бы стрелять? (Мишаня отрицательно помотал головой). То-то. А по галке что ж? Чем же она хуже твоего гуся? Мы лучше вот что сделаем. Тут на грядке еще есть место, посадим в нее твою рогатку и посмотрим, что назавтра вырастет? Идет?

Мишаня округлил глаза, сделал губы трубочкой и пожал плечами. На призывный жест Макара Ивановича, он отдал ему рогатку и смотрел, как тот откапывает ямку и укладывает в нее его личное оружие. Потом обильно поливает из лейки.

– Все, довольно! – перевел дух Макар Иванович. – Расход. Завтра встречаемся в это же время.

Подходя к дому, Мишаня заметил маячившего на своем огороде деда Пахома. Значит, и гуся шатается где-то рядом. Мишаня переоделся, наскоро перекусил оставленными матерью картофельными оладьями и дунул в соседский огород.

Хозяйство Пахома Григорьевича Железнова, одинокого бобыля, если когда-то и было крепким, то давно пришло в упадок по причине старости и ветхости хозяина. Грядки в огороде он уже который год не вскапывал, покосившийся сарай не подправлял. Забор вокруг его участка, давно мечтающий упасть, держался лишь на медленно сгнивающих подпорках. Стены избы, как щеки неизлечимо больного, покрылись глубоким серым налетом, и лишь отдельно стоящая, сложенная в стожок поленница, выглядела нарядной и веселой – за наличием дров и воды в домах участников революций и войн следили местные пионеры-тимуровцы. Но их было мало, а ветеранов – как августовских звезд в Млечном Пути. Однако что-что, а ведро воды в доме деда Пахома, как и у других героев Революции, всегда было полным! Чего ему еще не хватало? Буханки хлеба, головки лука, кисета с махоркой? Это, благодарение Богу, имелось в достаточном количестве. Разве что подкормки для гуся, единственного его домашнего животного? Но тут, очень кстати, приходилась помощь сынка соседки Нины Сергеевны…

Старик, стоя под яблоней, дымил самокруткой.

– Здравствуй, деда! – громко поздоровался Мишаня.

Дед в ответ улыбнулся в бороду и чуть заметно кивнул. Гусь в паре от него метров перебирал клювом траву. Из лопухов выглядывал ничейный щенок Булька. Заметив Мишаню, он радостно затявкал, но подойти не решился – из страха и уважения к забияке-гýсе. Мишаня кинул ему горбушку. Потом поманил птицу:

– Гýся-гýся-гýся!

Гусь вытянул шею, повернул к нему черную пуговицу глаза и вразвалку пошел на сближение. Кормить птицу из рук Мишаня не отваживался, поэтому покрошил хлеб на землю. Пока тот лакомился, Мишаня спросил у старика Пахома:

– Деда, а ты смог бы в гýсю пульнуть из рогатки?

– Из рогатки? – старик от удивления поперхнулся дымом. – Из рогатки, пожалуй, нет. А вот из берданки, завсегда, пожалуйста. Хотя сподручнее будет голову ему срубить топориком.

– И не жалко тебе, деда, друга своего?

– А чего жалеть-то? – старик, сплюнув на пальцы, затушил окурок и затоптал его в землю. – Я столько друзей на тот свет проводил, что никакого жалка не хватит. Вот, поглядишь, к Рождеству и зажарю твоего гуся с яблоками.

– Я тебя самого зажарю, деда! – пригрозил Мишаня и, сердито махнув на него рукой, пошел к себе домой.

Старик, улыбаясь, смотрел ему в след…

В своей комнате он сразу сел за письменный стол – единственную в их доме новую вещь, купленную в мебельном магазине. Некоторое время рассматривал тонюсенький альбом с марками. Ядро его коллекции составляли несколько монгольских марок с лошадьми, антилопами, бегущими спортсменами и солдатами в буденовках. На всех марках было написано: монгол шуудан. Они с Серегой пытались понять, что это за шуу дан монголу? Но так ничего и не выяснили. Зато Серега, пока суд да дело, сумел выменять у него самую красивую марку с верблюдом на вырезанную из журнала «Советский экран» фотографию Гойко Митича в роли Чингачгука. Мишаня разгладил ладошками складки и морщины на изображении индейского вождя и приладил его на стену. Потом, тяжко вздохнув, открыл учебник по арифметике…

К вечеру вернулась с работы мать, стала расспрашивать сына, как тот провел день. Мишаня всеми силами пытался не проговориться про то, что был у Макара Ивановича. Он ругал деда Пахома, объяснял, какая добрая и полезная птица гусь. Рассказывал, что скоро их направят работать на школьный огород.

– Вот бы и нам разрешили там бутылки в грядки сажать, – размечтался он вслух.

– Какие еще бутылки? Для чего? – насторожилась мать.

– Для эксперимента, – пояснил Мишаня.

– Какого еще эксперимента?

Мишаня пыкнул-мыкнул и тут же раскололся, что называется, от верха до низа. Так что через несколько минут мать знала о всех его приключениях в тупичке Бригадного переулка.

– Ну, все! – не на шутку рассердилась она. – Теперь уж точно пойду к участковому Брагину, пусть найдет укорот на этого алкоголика! Сам допился до чертиков, бутылки на грядки сажает и ребенка в свои темные дела втягивает!

– Не ходи к Брагину, у него, вместо мозгов, овёс в голову просыпан, так тётя Вера из столовки говорит! – захныкал Мишаня и пропел дурашливым голосом:

Пошел Брагин за овраги,

Нашел Брагин банку браги,

Прямо с горла брагу пил,

Очень он ее любил.

– Цыц! – прикрикнула мать. – Дура – твоя тетя Вера! В наказание, завтра после школы сходи на 1-ю Полевую к Саньке Непушкину, он у меня уж как две недели назад трешку занимал. Пусть отдает, охламон. В общем, пой, пляши, а деньги от него выблазни. Без трешки не возвращайся!

Мишаня насупился и пошел доделывать примеры по арифметике…

На другой день в школе он получил две четверки и тройку. А Серега, заглядывая ему в рот, слушал рассказ про чудо-огород Макара Ивановича.

– Везет же тебе, Мишаня, – опять позавидовал он другу…