Текст книги "То втык, то ВТЭК…"

Автор книги: Игорь Тарабукин

Дионис

 
Бог виноделья Дионис
Лукав, как всякий небожитель:
Сам напоит, толкая вниз,
Сам обеспечит вытрезвитель!
 

Трон Гефеста

 
Где тот волшебный трон Гефеста,
Сойти с которого сил нет?
Да вот уже немало лет
Им служит прибыльное место,
Высокий пост, большой оклад…
Иной дела давно треножит,
А сам с «престола» слезть не может
И ждёт, когда дадут под зад!
 

Наяды

 
Перевелись в ручьях наяды.
Виной тому не атеизм:
В ином ручье так много яду,
Что не выносит организм!
 

Кентавр

 
За всех трудился весь свой век.
Вся жизнь – чужая ноша…
Наполовину – человек,
Наполовину – лошадь!
 

Клио

 
Муза истории Клио, следуя моде капризной,
Юбку обрезав, спешит в мини–хитоне на бал.
Завтра одежды свои станет носить наизнанку
Иль перекраивать вновь… Как продиктует журнал!
 

История – бабёнка разбитная

 
История – бабёнка разбитная.
Капризов у неё – невпроворот!
И даже прорицатели не знают,
Куда она наутро повернёт.
У этой сумасбродной старой дамы —
Цирюльников огромная семья.
У всех своя косметики программа,
У каждого история своя.
Одни её рисуют в папильотках,
Другие – во фригийском колпаке…
И всё, что не подходит, тут же чётко
Стирается, как буквы на листке.
Всегда в ходу румяна и белила…
Так пишутся солидные тома.
Зато она и выглядит премило,
И смотрит, словно истина сама!
Ну, истина, пожалуй, слишком громко.
В ней этих самых истин не одна:
Матрона – Клио, Клио – экономка,
Кокетка – Клио… Это всё она!
 

Где ты, Одиссей?

 
Писем невостребованных стопы…
Штампы городов России всей…
Убежав от верной Пенелопы,
Где теперь шабашит Одиссей?!
 

Гипнос

 
Зевс на Олимпе своём,
Гипносу тоже подвластен.
На ночь подсунет бог сна
Самый помпезный отчёт,
Зевс почитает, зевнёт…
И, улыбаясь от счастья,
Чмокает сладко во сне,
Словно пустышку сосёт!
 

Гераклиада

 
Когда–то в Греции, как мифы говорят,
Жил–был Геракл, отчаянный верзила:
– На мысли был не очень тароват,
Но обладал невиданною силой.
 
 
И жил в ту пору щуплый Эврисфей,
Микенский царь, тщедушный и… великий.
 
 
По воле неба и судьбы своей
Геракл был в подчиненье у владыки.
 
 
Но не тужил! Расчешет наспех патлы,
Получит харч и едет за моря…
Итак, двенадцать подвигов Геракла
На службе у микенского царя!
 

 
Слой грязи толщиной в сажень
Был удалён всего за день!
Геракл спустил навоз в реку,
Чем причинил урон природе.
Но этот факт, невзрачный вроде,
Записан в красную строку.
Всё дело в том, что мир был горд:
– Есть производственный рекорд!
 

 
Немейский лев в бою кровопролитном
Задушен был рукой богатыря
В презент царю…
Но вот что любопытно:
Погиб–то лев! А страх душил… царя,
Когда у подчинённых много сил,
Властителю и свет порой не мил!
 

 
Геракл зловещих птиц прогнал,
Ударив в медные тимпаны.
Трезвон, конечно, способ странный…
Но кто его не применял?!
С трезвоном связан каждый шаг —
Звонят и впрок, и просто так.
 

 
– Я лань хочу! – затопал Эврисфей.
Таков каприз.
Царю нужна игрушка!
Геракл метался по планете всей,
Короче, был весь год… на побегушках.
Такой и нынче встретится вояж,
Вся разница порой в формулировках:
Хоть та же суть – начальственная блажь,
А пишется – командировка.
 

 
Была ль свинина или нет в Микенах?
Но был приказ доставить кабана.
Геракл покинул крепостные стены,
И началась с кентаврами война.
Геракл в той битве подвиги умножил
И друга ранил, и рыдал во сне:
«Хирон мне друг, но истина дороже!» —
Поскольку речь зашла о ветчине.
 

 
Геракл явился к Диомеду
На задушевную беседу.
От столкновения идей
Остался тот без лошадей!
 

 
Пояс амазонки Ипполиты,
Как всегда, Геракл добыл в бою,
Хоть она сама, притом открыто,
Уступала девственность свою.
Видимо, какой–то был приказ,
Так что бой был для отвода глаз!
 

 
В Микены из–за тридевять земель
Привёз Геракл коров заморских стадо.
Такой удаче радоваться б надо,
А получилась в общем канитель.
Коров пришлось отправить на алтарь,
Поскольку оказалось сена мало.
Так положил он импорту начало,
О чём твердил и сам микенский царь!
 

 
Увёл Геракл собаку у Аида.
И богу так поступок объяснял:
– Я это сделал вовсе не в обиду,
Я лишь приказ начальства исполнял.
Да что там Цербер, прочие деянья…
Какой отличный способ оправданья!
 
 
Ну что сказать в итоге о Геракле?
Быть может, что–то было и не так,
Но это всё детали – так, не так ли…
А сам Геракл был образцом служак!
Служил… грешил…
В эпоху древней Трои
Прослыл за всё усердие героем…
За безотказность и обилье сил
Сам Зевс его бессмертьем наградил!
 

Стихи разных лет

Почти плагиат

Я взял строку у Идеала,

Порок поставил рядом с ней.

Строка ещё кристальней стала,

А сам порок ещё смешней!

 
В СП поэта принимали,
Хоть был к поэзии он глух…
«И музы воплем провождали
В небесну дверь пресветлый дух»!
 

 
«Шекснинска стерлядь золотая,
Каймак и борщ уже стоят…»
Вот слово «борщ» я понимаю.
А остальное… Виноват!
 

 
«Фонтан любви, фонтан живой!
Принёс я в дар тебе две розы».
Одну, – чтоб стих закончил свой,
Другую, – чтоб не трогал прозы!
 

 
В вечерний час в краю родном —
Толпа у входа в гастроном.
И слышен вновь из–за угла
Поспешный тост и звон стекла…
«Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он».
 

 
О критик мой, сатиры чуждый,
Лукавишь снова ты, ей–ей!
«Не искушай меня без нужды
Возвратом нежности твоей»!
 

 
Тема реферата:
Циркуляр и… право.
«Не родись богатым,
А родись кудрявым»!
 

 
После совещанья по итогам
Был банкет. Отменно именит!
«Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит».
 

* * *

 
Иной сатирик до того сегодня лих,
Что рад съесть дворника и даже тёщу – гостью
«И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!»
 

 
Пора бы спать! А за стеной —
Гитара семиструнная.
«Душа полна такой тоской,
А ночь такая лунная!»
 

 
«Хотел бы в единое слово
Я слить мою грусть и печаль»
– Хриново? Хряново?! Хреново?!
Не знаю, как пишут… А жаль!
 

 
«Средь шумного бала, случайно»
Нес повар авоську в кусты…
«Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты».
 

 
Как–то писателю слово сердечное
Тихий товарищ сказал за столом:
«Сейте разумное, доброе, вечное…»
А расквитаемся после. Потом!
 

 
Прикрыл начальник плотно дверь.
В коленках – первый признак дрожи.
«Ещё не любишь ты, но верь:
Не полюбить уже не можешь…»
 

 
Свалился пьяный у кювета,
И толку нет корить его:
«Он весь – дитя добра и света,
Он весь – свободы торжество!»
 

 
В деревне сообщение читают:
Какой завод раскинется кругом!
«Отговорила роща золотая
Берёзовым весёлым языком».
 

Семь чудес света

 
Крон ниспроверг Урана с пьедестала,
А Зевс, подумав, Крона ниспроверг.
И фидиева статуя внушала,
Что свет былых богов навек померк.
Но кто–то объявился после Зевса,
И вновь остался только пьедестал…
От статуй, независимо от веса,
Бессмертия никто не получал!
 

 
Колосс Родосский всем на удивленье
Был высотой доступен лишь для птиц.
Но оказалось, был он слаб в коленях,
И бронзовое диво пало ниц.
А вот совсем обратное явленье:
Я знаю человека одного —
Чем чаще он сгибается в коленях,
Тем выше положение его!
 

 
Чудеса ещё бывают.
Целый город говорил:
Гражданин один в трамвае
Даме место уступил!
 

Божественная комедия

 
Едва берусь я вечером
За чьи–нибудь грехи,
Садятся два советчика
Со мной писать стихи.
В затылок справа дышит мне
Умасленный, как торт,
Архангел от Всевышнего.
А слева – юркий чёрт.
– Есть темка… Ухохочешься!
В ребро мне тычет бес.
Архангел кособочится:
– Ненужный интерес!…
Пиши о чём положено —
Про взятки, кумовство…
А тут проблема сложная,
И как бы не того…
– А ты стань аллилуйщиком! —
Ехидничает бес. —
Ведь есть же в каждом случае
Какой–нибудь прогресс…
Тут я кричу: – Не хватит ли?!
Уж как–нибудь я сам…
Идите вы, приятели,
И к богу, и к чертям!
Советов я не спрашивал,
О чём писать – решу…
Быть может, я бесстрашную
Сатиру напишу!!
И вот пишу.
Но слышно мне,
Как вновь в окошко влез
Архангел от Всевышнего…
А следом – юркий бес!
 

На нём философы веками

Углы срезали без конца.

И стал краеугольный камень

Круглей пасхального яйца!

 
Пять тысяч ртов всего пятью хлебами
Сумел Христос досыта накормить.
Сам этот миф не больше чем забавен,
Но может кой–кого и вдохновить!
Случается, иной наобещает
Молочных рек, кисельных берегов…
И цифры сыплет, удержу не зная,
Хотя в наличье – те же пять хлебов!
 

 
Себя распять
Готов раз пять
В критической решимости:
Признать,
Замять…
И жить опять
В святой непогрешимости!
 

 
При положительных итогах
Твердят обычно: «Слава Богу!»
А чуть итог иного сорта,
Спешат вину свалить на чёрта.
Так после очень разных лет
Бог сохранил авторитет!
 

 
– Я грешен, господи, и на руку нечист! —
Воскликнул плут. И слышит вдруг стенанья:
– Ну как не стыдно… Ты же атеист!
И плут с тех пор грешит без покаянья.
 

 
– Сезам, откройся! – молвил некто.
И ни малейшего эффекта.
– Я зять товарища Петрова! —
И отворилась дверь без слова.
Номенклатурное родство
Куда сильней, чем волшебство!
 

 
Иная вера как скала!
Не сокрушит её хула.
– Не сокрушит?
– Конечно, нет.
Ведь на хулу введён запрет!
 

 
Рядились люди, путая чертей,
Чтобы, влетев, замешкался нечистый.
А мы не верим в призрачных гостей,
Поскольку мы сегодня – атеисты.
Но не изжит обычай до конца,
И мы всё время путаем кого–то!
Глупец рядится в тогу мудреца,
Мудрец грустит в личине идиота…
 

 
Что может несуразней быть,
Чем, возведя клистир в божницу,
Лечиться для того, чтоб жить,
А жить затем, чтобы лечиться?!
 

 
– Что лучше? Рай души – нирвана
Иль, скажем, кафельная ванна?
– Конечно, ванна! Ляжешь в ванну
И погружаешься в нирвану.
 

 
Люблю тебя, немудрствующий зритель!
Твой ясный лоб, наморщенный слегка.
Какой–нибудь взыскательный ценитель
Пусть на тебя взирает свысока…
Он жалкий сноб! С ним муторно и сложно.
И много надо тратить лишних слов.
С ним надо быть предельно осторожным
И что–то знать…
А ты, брат, не таков!
Придя в театр, ты пьёшь в буфете пиво.
Когда ж со сцены что–то складно врут,
Ты, рот раскрыв, довольный и счастливый,
Рычишь соседу в ухо:
– Во дают!
Не мудрствуешь лукаво: так, не так ли,
Где истина, где просто мишура…
И завтра о посредственном спектакле
Заявят, что он принят на «ура».
И это будет высшим приговором,
Кивают на тебя, как на Христа…
Ах как нужна бездарным режиссёрам
Доверчивость твоя и простота!
Ты сущий клад! Затем и – на примете.
Иной спектакль одним тобой и жив!
Не будь тебя – и многое на свете
Давно уже пришлось бы сдать в архив…
И не таким ли зрителям бездумным
Наш старый мир обязан на века
И зрелищем костра Джордано Бруно,
И фарсом, где валяют дурака?!
 

Ироническая экология

 
Я живу от рожденья в аквариуме,
Где вода и песок – всё по норме.
Обитаю я с разными тварями
На сухом, перемолотом корме.
Нет ни бурь в этом мире заштиленном,
Ни ветров, ни волны, ни течения…
Прудовик, щеголяя извилиной,
Излагает свои поучения.
И по долгу моллюска–мыслителя
Говорит не спеша, с выражением,
Что вся истина – в этой обители,
А всё там, за стеклом, – отражение.
Что и кит на морях растревоженных
И любой головастик
Жить хотели бы так же ухоженно,
Но не всем суждено это счастье!
Шевелю плавниками я, слушаю…
Но стучит в моём рыбьем сознании
Мысль о том, что, наверно, не лучшее
Это наше стеклянное здание.
Что–то есть в этом доме искусственное,
Подчинённое чьим–то капризам…
Если б знать!
Но, закончив напутствия,
Наш мыслитель глядит в телевизор.
 

 
– На наш век хватит! – Молвил прадед
И стал рубить леса не глядя.
– На наш век хватит! – Молвил дед
И закоптил весь белый свет.
– На наш век хватит! – Молвил сын
И вылил в речку керосин.
– На наш век хва… – Открыл рот внук,
Дохнул и обмер.
Всё. Каюк!
 

 
Кошмарный сон охотнику приснился:
Стоит он посередь лесной поляны,
А вкруг поляны – девятнадцать ёлок.
Под каждой ёлкой – по большому зайцу…
– Где ж тут кошмар? Удача! Знай пали!
– Попробуй только! Девятнадцать зайцев!
У каждого из зайцев по двустволке,
И все стволы нацелены в тебя!
– Вот это сон!! И что же было дальше?
– А дальше что?! Охотник наш проснулся.
И до сих пор сидит, не шелохнётся.
В глазах застыла заячья тоска!
 

 
О счастье косой панегирики пел:
– Ах, свежая травка… Мечта! Объеденье!
А волк исподлобья на зайца глядел.
У волка о счастье своё представленье.
 

 
Он был скромным зайцем, добрейшим косым.
Свой след оборвал на просёлке…
Мы память о нём навсегда сохраним!
 

Группа товарищей (волки).

 
Лиса, покаявшись, дала публично слово:
– С разбоем – всё! Не трону и пера.
Вот разве лишь цыплёночка какого…
И то с согласья птичьего двора!
Какой был шум! Какое ликованье!…
Хмельной петух, усевшись на забор,
Кричал о гармоничном процветанье,
Какого не видали до сих пор.
Лиса довольна – каждый день к обеду
Пред ней пернатой живности гора:
Во имя кур, от имени наседок,
По порученью птичьего двора…
Лиса не дура.
Дуры куры!
 

 
Я чижа упрятал в клетку…
Это зло!
Но чижам в лесу нередко
Не везло.
Ищут, мечутся, а корму…
Тру–ля–ля!
А теперь ему сверх нормы —
Конопля!
Всё, что хочет, – цвет и корни!…
Щедрый стол!
Я и клетку попросторней
Приобрёл,
Окружил его заботой…
Где же свист?!
Взял и сдох он отчего–то…
Анархист!
 

 
В лесу известны все дела:
Орлу на уровне орла,
Грачу на уровне грача,
Сычу на уровне сыча…
А что там знает воробей,
Не представляю, хоть убей!
 

 
Природа нам из скудных сумм
Даёт здоровье или ум.
Вот почему во все века
Так трудно выжить дурака!
 

 
Кругом – дома… дома… дома…
Необжитого места нету.
Устало кружится в дымах
Малометражная планета!
 

 
В консервной банке с надписью «Закуска»
Пришло письмо в далёкий, дымный век:
«Привет тебе, жующий человек,
От самого последнего моллюска».
 

 
«Трибуна всё стерпит» – порой говорят,
Трибуна терпела три года подряд.
Терпела, когда, не сумняся ни в чём,
Сулили с неё производства подъём.
Скрипела, когда, об авралах трубя,
С неё обвиняли всех, кроме себя.
Терпела и в тот неприятный момент,
Когда прозвучал с неё дутый процент.
Но тут вдруг оратор, доволен и горд,
Сказал, что продукция вся – высший сорт!
Вот тут уж трибуна стерпеть не сумела
И, треснув, под бравым оратором села,
Поскольку о качестве это враньё
Теперь уже кровно касалось её!
 

Собакизмы

(Рассуждения Джима, из породы боксёров, в телепатическом подстрочном переводе и поэтическом изложении его хозяина)

 
За сахар, косточку с мясцом
Готов юлить, вилять хвостом.
У многих эта есть черта,
Нет, к сожалению, хвоста!
 

 
Границ тщеславие не знает.
Всё важно: прикус, профиль, фас.
Мы демонстрируем хозяев,
Они показывают нас.
 

 
Привык ходить на поводке.
Но, если лаять откровенно,
Вся наша жизнь несовершенна…
И поводок не в той руке!
 

 
Сел человек за стол с вином.
Собаке место – под столом.
Но вот потерян рюмкам счёт…
И всё теперь наоборот!
 

 
– Я в этом деле съел собаку! —
Твердил один хвастун со смаком.
Но если глянуть на дела,
Собака ма–ахонькой была!
 

 
Сижу. Смотрю. С азартом лаю…
А мне дают за лай под зад.
И я на время замираю…
Собачья жизнь, как говорят!
 

Отцы и дети

 
Здесь похоронена душа
Не боле медного гроша…
Душе пристало возноситься,
Но Бог решил не мелочиться!
 

* * *

 
Мечтал о бронзе все свои лета...
Покойный до последнего момента
И мнит себя сейчас под монументом,
Хотя над ним – обычная плита.
 

* * *

 
Покойный весь свой век служил.
Служил кому придётся…
Теперь и Богу будет мил,
И с чёртом уживётся!
 

* * *

 
Под этим камнем графоман!
Не потревожь его, прохожий.
Не то он вдруг проснуться может
И настрочит ещё роман!
 

* * *

 
Он оптимистом был во всём
И даже верил в показуху…
При благодушии таком
Ему и камень будет пухом!
 

* * *

 
Здесь и тиха, и безучастна
Лежит сварливая жена.
О ней супругу ежечасно
Напоминает тишина.
 

* * *

 
Ходить в строю покойный не любил,
Душа уединения искала…
И не нашла. И здесь – ряды могил,
И тот же строй, и те же интервалы!
 

 
И в это папа веровал, и в то,
Меняя убеждения и взгляды,
И так был щедр на звонкие тирады,
Что сын теперь не верит ни во что!
 

 
Мы в детстве – нигилисты! И с пелёнок
Подчас шумим, что жизнь совсем не та.
Но срок пришёл, и бывший жеребёнок
Осмысливает мудрость хомута.
 

 
Кататься просто! Мчишь, не беспокоясь,
Туда–сюда… Купил ещё билет.
А жизнь одна!
Она, как дальний поезд,
Которому возврата нет.
Не окажись, дружок, на перегоне
Не в том составе и не в том вагоне!
 

 
Зря все доводы истратив,
Отыскал отец штаны:
– Глянь! Заплата на заплате.
Сохранил ещё с войны.
Так и жил в твои–то годы…
Сын воскликнул: – Ну, дела!
Неужели эта мода
И тогда уже была?!
 

 
Сын судит резко: да и нет!
А я: как знать?… Быть может…
Век сына – начатый сюжет,
А мой – во многом прожит.
И всё ж завидую ему,
Его незрелому уму!
 

 
Всему свой срок: в младенчестве – забавы,
Дерзанья – в юности, а в старости – покой
И жалок тот, кто в юности кудрявой
Бредёт с благоразумною клюкой!
 

Товарищ Обломов

…Он барин; у него есть Захар и ещё триста Захаров.

И.Гончаров

 
Он всё вам отдаст! Не за деньги, а даром!
Прекрасной и щедрой души человек!
Такой потому, что есть триста Захаров.
Захары – леса и обилие рек,
Равнины бескрайние, рудные горы…
К чему мелочиться, копейки считать,
Когда так обильны родные просторы,
Такая извечная благодать!
Они не однажды его выручали,
Все эти богатства родимой земли,
Когда между пальцев рубли уплывали…
Да что там рубли, миллионы текли!
 
 
Но эти Захары, они разве вечны?!
Не зря деловитости учит наш век.
Ах, если бы понял всё это беспечный
Товарищ Обломов, душа–человек!
 
 
И я вдруг представил такую картину:
Попал он на остров, где лишнего нет.
Где зря растранжирить нельзя и полтину,
Иначе не выкроишь на обед.
Где всё не в избытке, а точно по норме…
И вот не могу я представить пока,
Что будет,
И как этот остров прокормит
Такого
Красивого
Байбака?!
 

Смелость города берет…

 
Пословица эта отвагу воспела.
А в жизни такое встречается мне:
Врывается в город избитая смелость,
А трусость въезжает на белом коне!
 

В королевстве датском

 
Не счесть курьёзов в королевстве датском,
И Гамлетов судьба так нелегка:
Повсюду славят разум, но по–братски
Дурак оберегает дурака!
 

О чувстве меры

 
Промывать мозги полезно —
Будут совершеннее.
Но не надо промывать
До опустошения!
 

Липа вековая

 
Срубили липу вековую
В канун каких–то важных дат.
И обрекли её, живую,
На лист фанеры, на плакат!
Но чужд природе слов избыток,
И не на том стоит наш свет,
Давным–давно всё позабыто,
Забыт плакат…
А липы нет.
 

Боги

 
Слепой Гомер возвёл Арея в боги,
Хоть был тот и драчлив, и бестолков…
Прошли века, но так же очень многих
Мы сослепу возводим в ранг богов!
 

Остров блаженных

Так называли древние греки исчезнувшую Атлантиду

 
В пучину погружалась Атлантида…
Кудрявый жрец витийствовал о том,
Что ждёт их всех прекрасная планида,
Что посетят хариты каждый дом.
Уже волна лизала край хламиды,
Уж океан деревни затопил…
Блаженный жрец блаженной Атлантиды,
Закрыв глаза, о благах говорил:
Как расцветёт душа в лучах восхода,
Как будет жизнь отменно хороша…
Хоть в этот час уже глотала воду
 И шла ко дну та самая душа!
Но жизнь текла. Звучали песнопенья.
Поэты не жалели звонких слов…
На берегу белели без движенья
Скелеты недостроенных судов.
И люди погибали без обиды,
Блаженный город праздновал и пил…
В пучину погружалась Атлантида,
Кудрявый жрец о благах говорил.
 

Слово об авторе

Тарабукин Игорь Иванович (1925–1890) родился в городе Вологде. Его первые произведения были опубликованы в годы войны на страницах армейской печати.

После окончания Уральского государственного университета работал в газетах Свердловска, последние годы был ответственным секретарём журнала «Уральский следопыт».

Его сатирические стихи и фельетоны публиковались в газетах и журналах «Огонёк», «Смена», «Крокодил» и др. Песни на стихи И.Тарабукина исполнял Уральский государственный хор.

Всего за годы творчества вышло в свет 11 сборников сатирических стихов и несколько книжечек для детей. Посмертно издана в 1985 году книга «Завтрак с процентами».

Фотографии