Текст книги "И у крокодила есть друзья"

Автор книги: Игорь Акимушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Пингвины Адели дарят предполагаемым дамам всевозможные камешки, которые складывают кучками у их ног. Если дар принят, значит даритель не ошибся: перед ним та, которую он искал. И кучки гальки служат теперь заявкой на гнездо.

Другая пара не займет отмеченного ими места.

Мы знаем уже о символических преподношениях чаек и галапагосских бакланов. Когда идут они сменить партнера на гнезде, то приносят ему в клюве пучок травы или водорослей. Странный инстинкт, разгадать происхождение которого не очень просто.

Но еще труднее понять смысл таинственных манипуляций с разного рода принесенными издалека предметами у других птиц – шалашников, или беседочниц. Они обитают в лесах Австралии, Новой Гвинеи и близлежащих островов. Это довольно близкие родичи райских птиц, а следовательно, и наших ворон и галок. Беседочницы прославились на весь мир как страстные коллекционеры всяких цветных «побрякушек» – раковин, камешков, перьев, цветов, плодов, стекляшек, пуговиц, пряжек… Словом, всего, что блестит и сияет яркими красками и что эта небольшая птица (ростом она примерно с галку) в состоянии дотащить.

Вообще-то говоря, многие птицы при случае приносят в гнезда цветные и блестящие предметы. Сороки-воровки у нас всем хорошо известны. Вороны, галки и сойки тоже страдают клептоманией. А клушицы, горные галки, пробовали даже – были такие случаи – выхватывать горячие угли из костра!

Но индийские вороны их всех превзошли. Говорят, что они даже пакеты разворачивают и, если найдут в них красивые вещицы, тащат их без зазрения совести. Там, где много этих птиц, ничего нельзя оставить на окне или в комнате с открытыми окнами, даже носовые платки и перчатки. Все стащат. Цейлонцев они прямо-таки разоряют.

Однажды следственными органами было установлено систематическое ограбление ювелирного магазина парой индийских ворон. Они украли из него несколько килограммов золотых оправ для очков!

Индийская мухоловка очков не ворует, но собирает… змеиные кожи, сброшенные во время линьки, и их переливчатой чешуей украшает свои гнезда. Сирийский дятел с той же целью приносит домой блестящие крылья жуков, а ткач байя – он водится в Индии – даже живых жуков-светлячков, ловит, втыкает в кусочки глины – оттуда они уже не могут выбраться – и вплетает эти самодельные лампадки в стенки своего похожего на бутылку гнезда.

Об этом писали многие натуралисты прошлого столетия. Современная наука не нашла пока никаких подтверждений тому, что это не легенда.

Зато странные повадки беседочниц, поверить в которые не легче, чем в иллюминацию байи, вполне доказаны.

Когда первые исследователи проникли во внутренние области Австралии, они увидели там много диковинного: и яйцекладущих зверей (с птичьими клювами на головах!), и зверей сумчатых, и птичьи инкубаторы (кучи мусора, полные развивающихся без наседок яиц), и какие-то еще странные, украшенные цветами постройки.

Находили их обычно среди невысоких кустов. Небольшие выложенные прутиками платформы. На расстоянии так примерно полуметра другие, более длинные палочки воткнуты в землю в виде плотного частокола. Их верхние концы изогнуты навстречу друг другу, образуя над платформой как бы двухскатную крышу.

Перед одним из входов в шалаш на земле (на площади, большей, чем сам шалаш) раскиданы сотни всевозможных цветных безделушек: раковины, мертвые цикады, цветы, ягоды, грибы, камни, кости, птичьи перья, обрывки змеиных шкур и масса других странных вещей.

Недавно в одной из таких коллекций нашли даже зубную щетку, ножи и вилки, детские игрушки, ленты, чашки из кофейного сервиза и даже сам кофейник (правда, небольшой), пряжки, бриллианты (настоящие!) и… искусственный глаз.

Самих строителей за работой не видели (про черных птиц, которые суетились поблизости, и подумать не могли такое). Предполагали разное. Капитан Стокс, одним из первых (в 1837–1843 годах) исследовавший внутренние области пятого континента, пришел к выводу, что эти шалаши строят для развлечения своих детей туземные женщины. А тогдашний губернатор Австралии сэр Георг Грей был автором другой гипотезы: шалаши – дело рук кенгуру, заявил он, очевидно полагая, что это эксцентричное животное на все способно.

Потом уже заметили, что шалаши строят именно те птички, на которых вначале и внимания не обратили. Внешне они ничем особенно не замечательны. Самцы иссиня-черные <sup>[52]52
  Молодые самцы этих птиц окрашены почти как самки, они серовато-зеленые. В возрасте пяти-семи лет полностью меняют наряд, становятся теперь атласно-сине-черными. Вот они-то в основном и строят шалаши.


[Закрыть]</sup> (похожи на сибирскую черную ворону), а самки желтовато-зеленые. Впрочем, их много разных видов, и окрашены они не одинаково. Те, о которых я сказал, – самые распространенные в Австралии шалашники: атласные беседочницы.

Другой строитель шалашей, птица-садовник, по окраске похож на нашу иволгу, а по внешности на дрозда. Конический шалаш он украшает преимущественно мхом и цветами, которые, говорят, и на шалаше и около него располагает с большим вкусом. Перед беседкой пернатый садовник разбивает небольшой лужок – усыпанную зеленью площадку. Она окаймлена бордюром из мха, а по ней разложены лесные цветы, ягоды и красивые камни. Ежедневно увядшие цветы птица заменяет свежими.

А ее сосед и родич, шалашник из Новой Гвинеи, разбрасывает перед беседкой ковер из диких роз и посыпает его яркими плодами.

Лучше всех изучены атласные беседочницы.

Зоологи, которые за ними наблюдали, и объяснят нам, для чего и как эти загадочные птицы строят и украшают свои шалаши.

Зачем им эти коллекции?

В конце июня и в июле, когда в Австралии еще зима, черные самцы атласных беседочниц, говорит А. Маршалл, большой знаток этих птиц, покидают стаи и уединяются.

Каждый выбирает место где-нибудь на солнечной полянке среди кустов и строит здесь шалаш. Потом приносит к нему голубые и желтые цветы и другие нам уже известные предметы преимущественно голубого оттенка (как и глаза его подруги!) и все это раскладывает перед шалашом.

Затем украшает шалаш изнутри лепными «алебастрами».

Птица приносит откуда-то древесный уголь. «Жует» его, добавляет немного мякоти какого-нибудь плода. Мнет и ее вместе с углем в клюве, смешивает эту пасту со слюной – получается черная замазка. Ей вымазывает беседочник все внутренние стены шалаша. Как мажет, видел профессор Алек Чизхолм, известный австралийский орнитолог.

«Много раз я находил, – пишет он, – шалаши, сложенные будто бы из обуглившихся палочек». Можно было подумать, что птица предварительно обжигала их на огне. Но наблюдения, сделанные позднее, показали, что эта догадка не верна. Она не обугливает их, а вымазывает угольной пастой, которую приготавливает описанным выше способом.

Перед началом штукатурных работ беседочник приносит кусочек мягкой коры. Наполнив рот пастой, берет и кору в клюв. Зачем? С двойной целью: кора, зажатая концом клюва, и «регулятор струи»: чуть разжимая надклювья, она дает возможность пасте медленно вытекать в щель между ними (если взять кусочек потолще, то паста, очевидно, потечет быстрее), и, по-видимому, кисть: ею размазывает птица эту пасту по стенкам шалаша.

Но вот и внутри шалаш украшен. Дело за самкой. Самец отправляется за ней в лес. Но далеко ходить ему не приходится, потому что она сидит где-нибудь неподалеку. Еще до строительства шалашей атласные беседочницы разбиваются на пары и кочуют вдвоем около мест, где позднее будут построены «увеселительные дома».

Невеста церемонно приближается к беседке, чтобы прослушать здесь, вернее просмотреть, цветовую серенаду, потому что ее кавалер ведь не поет, а играет перед ней разными цветными штуками. Этот калейдоскоп красок пленяет его подругу лучше всяких нежных слов.

Самка залезает в шалаш или с довольно безразличным видом останавливается позади него, а самец хватает в страсти то один, то другой цветной предмет. Вертится с ним в клюве, словно безумный дервиш. Кидает, берет новую игрушку, загораясь все большим азартом и вертясь и кланяясь все энергичнее. Иногда он замирает с протянутым к ней в клюве каким-нибудь цветным лоскутом, который обычно соответствует тону ее оперения или глаз. И опять начинается демонстрация собранных коллекций.

Изо дня в день в течение многих месяцев (с июня до ноября или декабря!) черная птица с увлечением играет своими цветными игрушками, часто забывая и о еде, и о питье, и о страхе перед врагами.

Если самка, которой обычно недели через две-три становится и с милым скучно в шалаше, уходит в лес, самец оставляет на минуту побрякушки и зовет ее криком, который нигде и никогда больше услышать нельзя. Это ее трогает, и она возвращается. Если нет – не возвращается, он бежит за ней, бросив на произвол судьбы и свой шалаш и все богатства, разложенные перед его дверью.

Когда шалаш заброшен, другие самцы, токующие поблизости, сначала разрушают его, а потом разворовывают цветные коллекции.

Они и при хозяине норовят их украсть, поэтому каждый владелец шалаша гонит прочь всех соседей, которые иногда навещают его. Навещают его и самки, но этих он не гонит, а хвастает и перед ними своими богатствами.

Нередко ради чужой или холостой самки он и шалаш переносит на новое место и токует там.

В сентябре – октябре уже все самки покидают шалаши и где-нибудь метрах в ста от них вьют на деревьях гнезда, разводят птенцов и выкармливают их. Самцы не принимают в этом никакого участия, а с прежним рвением продолжают играть в игрушки у своих шалашей.

Долго еще играют, до декабря, как я уже говорил. И потом, когда в конце австралийского лета объединятся они в стаи, время от времени то один, то другой самец прилетает к шалашу, у которого он так приятно провел время, подновляет его и приносит новые игрушки. Поэтому некоторые натуралисты предполагают, что строительство шалаша, украшение его и игры перед ним связаны с размножением птиц лишь случайно. Привлечение самки пестрыми предметами – не главное будто бы назначение этих построек. Главное – эстетическое удовольствие, которое шалашники получают, украшая свои беседки и развлекаясь около них. Даже предложен особый термин для обозначения этого редкого инстинкта – «проэстетизм».

Однако эксперименты, проведенные в английском зоопарке доктором Маршаллом, показали, что только половозрелые самцы и только когда в их крови циркулируют соответствующие гормоны строят и украшают шалаши. Кастрированные самцы их не строили или строили кое-как, неумело и скоро бросали. Инъекция гормонов сразу прибавляла им и интерес к шалашу и умение его строить.

Однажды двух черных самцов поймали и унесли от шалашей. Овдовевшие самки не покинули, однако, места любовных игр. Вскоре и их самих и шалаши наследовали молодые серо-зеленые самцы, у которых обычно сине-черные красавцы без всякого стеснения отбивают подруг.

Так что шалаши служат, очевидно, и своего рода биржей, где заключаются новые браки, если один из супругов погибнет или убежит.

Поиски продолжаются

Как-то, сидя на берегу лесного озера, я рассуждал о вещах, к этой книге, казалось бы, не имеющих отношения.

Кругом леса были хвойные и болотистые. Идешь, трясина хлюпает, кочки проваливаются, пружинят. Бурая жижа пузырится под сапогами. А в иных ручьях вода будто даже и черная, с медными переливами. Бежит невесело, шепчет что-то невнятное.

Кругом по земле мох и мох. Сфагновый, торфяной мох. И клюква по мху. Сосенки на болоте чахлые, никудышные. Местами в лесных провалах застаивается вода: вот оно и озеро таежное.

Вышел я к такому озеру и сел на корявую лесину, которую ветровал кинул в сырой мох. (Лесина-то была сухая.) Красное солнце, цепляясь за сучья дальних елей, садилось за лесом. И чем ниже опускался огненный шар, тем сумрачнее становилось в лесу. Густел туман над кочками.

Я ждал глухарей. Через час прилетят они на болото и затеют свои игрища.

Времени было много, я сидел и думал. Сначала о глухарях, потом о щуках.

И в самом деле странно: почему в этих озерах никакая почти рыба не живет, кроме щуки? Чем тут щука на безрыбье кормится? Кого ест?

Наверное, сама себя ест. Крупные щуки мелких ловят, а мелкие на щучьих мальков охотятся. Мальки рачков едят: дафний и циклопов. Рачки питаются микроскопическими водорослями. Водоросли за счет лучей солнца и минеральных солей живут. Так щука за щуку, малек за рачка, рачок за водоросль – единым фронтом и отвоевывают у жизни место под солнцем.

И вот вертится у меня в голове вопрос. Щука щуку ест, как назвать эти милые отношения: внутривидовая это борьба или, может быть… взаимопомощь?

Конечно, щука со щукой «борется», что и говорить: сильная слабую уничтожает.

А если с другой стороны взглянуть на вещи: не ела бы щука щуку, она ведь и жить в бескормном озере не смогла. Все щуки передохли бы с голоду, и род их прекратил бы свое существование во многих местах, где он сейчас обитает. Так ведь?

Взаимная выручка идет часто очень сложными и скрытыми путями, животные иной раз протягивают друг другу руку помощи там, где мы этого никак не ожидаем.

Почему, скажите, муравьи, термиты, тараканы и рыбы получают столько разных преимуществ, когда живут в обществе себе подобных? И теряют их в одиночестве? Эти преимущества назвали эффектом группы, но суть странного явления еще не ясна.

Может быть, тут дело в феромонах?

Известно было, что эндокринные железы выделяют внутрь организма гормоны, вещества-регуляторы, которые управляют физиологическими процессами.

Исследования последних лет показали, что у многих животных функционирует еще и экзокринная система желез: они вырабатывают внешние гормоны – феромоны. Мы уже знаем, что муравьи метят ими трассы.

У муравьев феромоны несут и другую службу: они знаки химического словаря. Мы разговариваем, обмениваясь звуками, а муравьи – запахами. Разные пахучие вещества, которые выделяют их экзокринные железы, побуждают рабочих муравьев собираться по тревоге, бежать за добычей, ухаживать за маткой, кормить личинок, перетаскивать коконы.

Муравьи и после смерти продолжают некоторое время «разговаривать»: их тело выделяет феромоны, и поэтому собратья ухаживают за ними, как за живыми. Но через день-два наступает разложение, и запахи смерти заставляют рабочих муравьев «прозреть»: тут только уносят они мертвых подальше от муравейника.

Эти похоронные шествия вызывают лишь некоторые, а не все продукты распада муравьиных трупов. Главным образом жирные кислоты и их эфиры. Когда этими веществами экспериментаторы обмазывали живых муравьев, то другие муравьи не пускали их в дом. Хватали и волокли на кладбище: на свалку, где складывают они своих мертвых сородичей. «Живые покойники, – пишет известный биолог-экспериментатор доктор Уилсон, – разумеется, поспешно возвращались домой, их снова „хоронили“. И так продолжалось до тех пор, пока после многократного повторения похоронного обряда запах смерти не выветривался совершенно».

Возможно, предполагает Уилсон, у некоторых животных язык запахов имеет и свой синтаксис: соединение различных феромонов означает иную информацию, нежели каждый из них в отдельности. Частота повторения запаха-сигнала или его интенсивность, очевидно, тоже определяет смысл переданной информации. Например, феромоном дюфуровых желез огненные муравьи метят свои трассы. Но если очень большими дозами этого же феромона обработать гнездо, то почти все муравьи, включая матку, покинут муравейник – все выйдут на дороги! Большие дозы «дорожных» феромонов означают, наверное, приказ: «Переселяемся на новое место!»

Феромоны несут не только информационную службу: некоторые управляют развитием единоплеменников и, таким образом, имеют, значит, непосредственное отношение к загадочному эффекту группы.

Взрослые самцы саранчи, например, выделяют через свои хитиновые покровы какое-то летучее вещество, которое ускоряет рост молодых саранчуков. Как только личинки его почувствуют, сейчас же их усики, ножки и челюсти начинают жадно вибрировать. Это же вещество в пору роения сзывает саранчу в стаи.

У термитов рабочие и воины добавляют в корм молодняку феромоны-регуляторы, которые определяют дальнейшую судьбу личинок: получив эту «добавку», те никогда уже не вырастут ни рабочими, ни солдатами. Развившись, они вольются в ряды других каст термитника.

Такого типа феромоны близки (если не полностью идентичны с ними) к метаболитам. Их тоже недавно открыли. Таинственные вещества, которые так называют, выделяют в воду многие морские растения и животные. Для врагов метаболиты опасны, друзьям же очень полезны. «Биологические связи между морскими организмами, – пишет советский океанолог Николай Горский, – вышли, таким образом, за пределы формулы „хищник – жертва“ и требуют пересмотра».

Требуют пересмотра и многие другие укоренившиеся понятия о поведении и взаимоотношениях между животными. Ведь каждый день приносит новые открытия.

Уже когда эта книга была подготовлена к печати, пришло сообщение о вихревом танце пчел. Поэтому я расскажу о нем здесь, в заключении.

Ученик Карла Фриша Мартин Линдауэр разгадал, наконец, давно мучивший пчеловодов вопрос: как пчелы-разведчики заставляют рой покинуть улей и как приводят его на новое место поселения.

Гвоздем программы служит, оказывается, вихревой танец. Когда приходит пора роиться, разведчицы ищут новые, пригодные для поселения дупла, ниши и другие подобные убежища. А как найдут, врываются в улей и в большом возбуждении исполняют этот самый вихревой танец. Вибрируя брюшком, жужжа крыльями, разведчицы зигзагом проползают через сбившихся в кучи пчел, бесцеремонно их расталкивая.

Вскоре уже десятки пчел следуют за разведчицей, энергично повторяя ее движения. Число танцоров все растет. Улей приходит в смятение, рой гудит: пчелы разогревают «моторы». Вдруг снимаются с места и вылетают из улья, прихватив с собой, конечно, и матку.

Недалеко от улья рой прививается. Пчелы ждут новой информации от разведчиц.

На некоторое время рой успокаивается. Висит на ветке плотным комом. У кома есть и оболочка (живая!) и сердцевина. Оболочку образуют прочно сцепившиеся друг с другом пчелы. Она играет роль наружного скелета всего роя. Толщина оболочки – три-четыре пчелы. Под ней рыхлая сердцевина тоже из пчел. Через каждые десять минут две трети насекомых уходят из скорлупы внутрь клуба, а на их место из сердцевины выползают другие живые «кирпичики».

На этой скорлупе и танцуют разведчицы – каждая рекламирует свою находку, свое дупло. Сколько разведчиц, столько и предложений. И чем лучше найденное место, тем оживленнее танец. Но танцуют разведчицы пока еще не вихревой, а виляющий танец.

Время от времени «сагитированные» ими пчелы покидают рой и летят по указанному танцем адресу, чтобы на месте обследовать новую жилплощадь. Если она им понравится, то, возвращаясь, они танцуют в одном ритме с разведчицей, которая это место нашла. И разведчицы время от времени улетают на повторные изучения найденных ими убежищ. Исследуют они, по-видимому, и находки других разведчиц. И если те окажутся лучше их собственных, то они перестают рекламировать свои менее удобные квартиры, а присоединяются к танцам более удачливых соперниц.

Мало-помалу большая часть танцующих пчел начинает показывать какое-нибудь одно наиболее пригодное для поселения место. Но бывает и так, что разведчицы никак не могут прийти к соглашению и каждая из них упорно настаивает на своем. Тогда рой обычно рассыпается. Но, полетав немного, пчелы снова сбиваются в клуб, а разведчицы, пишет советский исследователь Коланевич, «вновь пытаются договориться».

Однажды на скорлупе роя, за которым наблюдали ученые, разведчицы рекламировали сразу двадцать мест, на каждом из них пчелы могли бы поселиться. И только на пятый день разведчицы, наконец, «договорились»: протанцевали все один и тот же танец и повели затем рой на новую квартиру.

В другом рое пчелы две недели висели друг на друге, а разведчицы в это время, как члены нерадивого ученого совета, никак не могли прийти ни к какому решению. Начались дожди, и пчелы в клубе, рассыпавшись, стали строить соты там, где рой привился, прямо под открытым небом.

Зато, когда решение найдено, разведчицы дружно вбуравливаются в клуб и вихревыми танцами будоражат полусонных сородичей. Снова гудит рой, пчелы суматошно снуют в коме. Вот все смешалось в походном доме, и десяток пчел, хорошо осведомленных, по-видимому, о финише, стартует со скорлупы. Другие кидаются за ними, и в несколько секунд клуб рассыпается.

Впечатление такое, что рой ведут немногие пчелы, побывавшие раньше на том месте, куда устремилась сейчас вся семья. Они быстро летят вперед, и рой едва поспевает за ними. Заметив, что рой отстал, пчелы-вожаки возвращаются к нему и тут же снова вырываются вперед, «словно выстреливают» своими маленькими телами.

Прилетев на место, разведчицы, пока пчелы деловито там устраиваются, опять… исполняют вихревой танец. Теперь-то зачем?

Этого пока никто не знает. Биологам придется еще основательно поработать, прежде чем будет найден ответ на это «зачем?». Ведь мы, так полагают некоторые исследователи, «находимся в положении языковедов, которые выяснили значение всего лишь нескольких слов языка, почти не поддающегося расшифровке».

Много еще в мире загадок, много неясного. И чем глубже мы познаем сокровенные секреты мироздания, тем шире раздвигаются границы познаваемого, тем больше работы познающему уму.

Но человек упорно идет вперед. Поиски продолжаются.