Текст книги "Путь войны"

Автор книги: Игорь Николаев

Соавторы: Александр Поволоцкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Аннотация

Этот мир – был...

В нем человечество не отправилось «вверх», в атмосферу и космос, а спустилось в глубины Мирового океана. В небесах парили дирижабли, а гигантские субмарины перевозили людей к подводным городам и шельфовым платформам.

Теперь его не стало. Из неведомой вселенной, укротив материю и пространство, пришли безжалостные, непобедимые враги под черно-белыми флагами с трехлучевой свастикой. Началась война, в которой не принимается капитуляция и некуда бежать.

Но нельзя победить, не оценив силу и слабость вражеских легионов. И пока соотечественники готовятся к новым сражениям, разведчики на подводной лодке уходят в чужой мир, чтобы изучить противника. Там, где торжествует победившее зло, только долг и мужество станут им защитой и поддержкой.

Игорь Николаев, Александр Поволоцкий

Путь войны

Посвящается Сергею Платову, создателю военно-морских сил Мира Воды, мастеру игр, знатоку всего, что летает, плавает и стреляет, и просто хорошему человеку, который всегда был готов помочь благому начинанию. Его больше нет с нами, но идеи и корабли Платова живут.

 

От авторов.

Читателей, вполне возможно, смутит то, что автор и один из ключевых персонажей носят одно и то же имя.

История эта весьма любопытна.

Когда я задумывал и писал «Железный Ветер», в работе мне помогали самые разные люди, в том числе и Александр Поволоцкий, программист и одновременно историк военной медицины. Он оказал неоценимую помощь в освещении разнообразных медицинских аспектов «Ветра». Чтобы должным образом вознаградить вклад в создание книги, я назвал одного из персонажей в его честь. Со временем идея развивалась, и пришел черед второй части, повествующей о том, «что же было дальше». К тому времени Александр придумал столько оригинальных и интересных сюжетных поворотов новой истории, что оставить за ним прежний удел технического консультанта было бы неэтично, да и непрактично. Поэтому я пригласил его в соавторы, таким образом, под одной обложкой объединились и персонаж, и его прообраз.

Игорь Николаев.

Медицина «мира воды» реконструирована как медицина нашего мира при некотором опережении в общебиологических знаниях, некотором отставании в электронике и полном отсутствии кровавого опыта Мировых войн.

Николай Иванович Пирогов регулярно упоминается в книге, но описание слишком велико для сноски, так что очень кратко напишу о нем здесь. Один из величайших врачей XIX века, отец военно-полевой хирургии (и автор самого термина), основоположник топографической анатомии, впервые в мире произвел наркоз в полевых условиях, применил гипсовые повязки, изобрел остеопластическую операцию, ввел в обиход медицинскую сортировку и так далее... Пожалуй, относительно военной медицины проще написать, чего он НЕ сделал первым.

Практически все упомянутые медицинские казусы имеют документированные прототипы. Диалоги Поволоцкого, Юдина и Вишневского отражают реальное развитие военной медицины первой половины ХХ века. Все хирурги и врачи, упомянутые в тексте – персонажи нашей истории, великие русские и советские медики. Пикировка Юдина и Вишневского так же взята из реальности, отдельные взаимные обвинения процитированы дословно.

Александр Поволоцкий.

Пролог

Говорят, если бросить в Марианскую впадину камень, он будет падать больше часа, прежде чем опустится на дно. Может быть. Достоверно известно, что бронированному батискафу класса «Триест» или «Мир» нужно примерно пять часов, чтобы достичь дна самой глубокой точки Мирового океана, преодолев одиннадцать километров «Бездны Челленджера». Разумеется, средняя глубина мирового океана гораздо меньше – около четырех километров.

Нижняя граница фатической зоны, где света достаточно для фотосинтеза – около двухсот метров, но только в самой чистой воде, лишенной минеральных частиц и планктона. Примерно до тысячи метров освещения хватает для ориентирования животным со сверхразвитым зрением. Ниже километра солнечный свет иссякает совсем, далее начинается царство вечной тьмы, освещаемой лишь биолюминесцентными вспышками живых организмов.

Таков порядок вещей, и он оставался незыблем миллионы лет. Но однажды человек обратил свой взор в сторону моря и сделал первый шаг в его глубины. От самых примитивных «колоколов» к горшкам, соединенным кожаными трубками с мехами на берегу. От обитых медью бочек на весельном ходу к первым «ныряльщикам» с паровыми котлами и телескопическими трубами. Медленно, но верно, с невероятным упорством, человечество уходило все дальше в морскую пучину. Каждый новый шаг оплачивался мешками золота и людскими жизнями, но Человек снова и снова шел на приступ Океана.

И в глубинах, никогда не знавших солнечного света, зажглись маленькие рукотворные солнца, принесенные Человеком. Поначалу робкие, подобные свечам на ветру, они вспыхивали как одиночные звезды на сумрачном небосводе. Но с каждым годом все новые и новые огоньки расцвечивали тьму. И все чаще несмелый вопрос конструкторов «сможем ли мы?..» сменялся настойчивым требованием «мы хотим!». В тот день, когда заработал главный шлюз первого в истории подводного города, человечество праздновало триумф, равного которому не было с тех пор как люди разожгли первый костер. Они праздновали триумф воли и технического гения, но не победу над поверженным противником, потому что к тому времени Человек и Океан научились уважать друг друга. Человек запомнил, что в глубине чутко дремлет смерть, готовая в любой момент пробудиться и забрать того, кто забыл об осторожности, Океан же признал обитателя суши и принял как равного, поделившись с ним своими неисчислимыми богатствами.

Август 1959 года

В книгах и многих фильмах подводные строения очень часто изображают как подобие наземных сооружений – с непременными окнами и обилием разнообразного антуража в стиле столь популярного артдеко. В этом есть зерно истины – в общем подходе к подводному строительству очень долго боролись два магистральных течения, одно из которых воспринимало морской «дом» почти как обычный, только с дополнительным набором коммуникаций и хорошо загерметизированный. Хотя такой взгляд уже давно почил в бозе, побежденный «функционалистами», до сих пор можно встретить отдельные секции или старые базы, отличающиеся обилием прямоугольных иллюминаторов, а так же разных мелких деталей и деталюшек, изящно и избыточно декорированных. Как профессиональный подводник и капитан подплава, Илион Крамневский относился к этим реликтам свысока. Как человек, иногда огорчался, что таких реликтов древней конструкторской мысли становилось все меньше и меньше. В них чувствовалась душа, отражение личностей тех, кто наивно, но упорно стремился перенести в глубину земные понятия о жизни, безопасности и удобстве.

Каморка, в которой он встретился с заказчиком, оказалась как раз из тех исчезающих образцов, до которых еще не добрались бодрые и шустрые работники «Таггарт океаник», оперативно перестраивающие «Экстаз». Как деловитые муравьи или, скорее, глубинные стайные крабы, они с невероятной скоростью превращали устаревший, архаичный «осьминожник» в современный суб-город. Здесь нашлось место индустриальным комплексам, рудным платформам, докам частичного и полного осушения, и даже развлекательному центру с целым набором гостиничных блоков – на любой вкус и карман. Но в небольшой пристройке к доку «А5», время словно застряло в сороковых. Большой иллюминатор с крестообразной рамой и неизменными крупными заклепками по периметру, деревянная мебель, даже с несколькими плюшевыми подушками, висячий трехламповый светильник на медной цепи. Лишь стандартный водонепроницаемый чехол на небольшой контрольной панели у входа указывал, что за бортом не начало сороковых, а пятьдесят девятый. Панель успокаивающе светилась зелеными огоньками – подача воздуха, энергия, содержание углекислоты и воспламеняющихся газов, все в норме.

– Не, несерьезно, – пробасил Аркадий Шафран, расчесывая пятерней широкую лопатообразную бороду, которую ценил и взращивал наперекор всем преградам. – И где этот немец-перец-колбаса?

– Аркадий, вот ты как в первый раз с цивилистом встречаешься, – заметил Илион, неосознанно повторяя его жест, только ладонь скользила не по густой бородище, а по гладко выбритой щеке. – Заплутал наверняка, бедняга. Решил срезать через блок разгрузки лихтеров и потерялся. Здесь так все поначалу путаются. Да и не немец он, а норвежец с немецко-финскими корнями.

Шафран лишь нахмурился, но промолчал. Ему, потомственному подводнику, было просто непонятно, как можно заплутать в подводном комплексе, где все устроено предельно рационально, понятно и просто. Но эти городские, наверное, даже в собственных квартирах ходят с путеводителем, поэтому он лишь возмущенно засопел и достал из кармана маленький стетоскоп, с которым никогда не расставался.

Время шло, изредка к стеклу иллюминатора подплывала любопытная рыбка, вглядывавшаяся выпученными глазами в странных существ по другую сторону прозрачной преграды. По-видимому, уровнем ниже ослабла изоляция – в туманной зелени воды крошечными бисеринками скользили вверх воздушные пузырьки. Шафран постукивал по столу стетоскопом, Крамневский, казалось, спал, клюя носом над тощей папкой, лежащей перед ним. Хронометр над входом – еще один обязательный атрибут любого помещения под водой – отмерил минут десять, не больше. Но без видимых ориентиров, скажем, солнца, ощущение времени сбивается даже у профессионалов, потому эти десять минут воспринимались как полчаса, самое меньшее. Наконец, массивный штурвал провернулся, отпирая дверь, точнее, люк, стилизованный под обычную дверь – толстую, прямоугольную со скругленными краями и неизбежными заклепками.

Подумать только, каких-нибудь двадцать лет назад все было на заклепках, каучуковых прокладках и изолирующем клею, подумал Илион, поднимаясь навстречу долгожданному гостю. Шафран остался сидеть, сопя в бороду и всем видом выражая протест и укор. Механик, моторист и оператор телеуправляемых автоматов, давно разменявший седьмой десяток, он во многом остался тем мальчишкой, что еще в начале века раз и навсегда заболел морем.

– Простите, простите! Стыдно сказать, заблудился! – с ходу покаялся на прекрасном русском языке вошедший. Он был полной противоположностью широкому Шафрану и жилистому Крамневскому, маленький, круглый как Шалтай-болтай, да еще и в костюме, самом настоящем, даже с галстуком. Подводники, одетые как обычно – в свободные комбинезоны с множеством карманов, удивленно воззрились на галстук. Костюм смотрелся бы уместнее в управленческом блоке, в парке развлечений, но никак не здесь, в сердце комплекса эллингов и ремонтных доков.

– Ну да, ну да, – пояснил Хейко Салинг, перехватив их взгляды. – Я прямо с «лифтового» батискафа, времени в обрез, надо еще успеть на «Звезду Франка».

Он уселся на свободный стул, искоса, с плохо скрываемым нетерпением взглянул на папку под рукой Крамневского.

– Это оно? – с жадным любопытством спросил представитель заказчика.

– Да, – Илион придвинул папку к Салингу.

– Быстро, очень быстро, мы не ожидали, – прокомментировал тот, перелистывая тощую стопку листов, исписанных попеременно мелким четким почерком Крамневского и размашистыми каракулями Шафрана. – Не получилось?

– Почему же, – удивился Илион. – Не получилось бы, так и не передали бы ничего.

– Все в лучшем виде, – добавил Шафран.

– Но… как?.. – Шалтай-болтай едва не выронил доклад, его глаза округлились. – Я то думал, вы затребуете оборудование и доплату…

– Господин Салинг, – веско заметил Крамневский. – Ваше руководство не умет строить субмарины, но в одном ему не откажешь, оно знает к кому обратиться за помощью, когда опытный образец, раз за разом начинает немного тонуть. Поскольку мы здесь неофициально, так сказать, по просьбе добрых друзей, то и поработали без лишних бумаг, согласований и прочей канцелярщины.

– Я думал, хотя бы рентгеновский дефектоскоп… – растерянно произнес Салинг.

– Вот наш дефектоскоп, – Шафран постучал по столу чашкой стетоскопа. – Большего и не надо.

– На самом деле все достаточно просто, – пояснил Крамневский потерявшему дар речи толстячку. – Мой коллега обладает очень большим опытом и знает самую страшную тайну механиков – все беды от вибрации.

– Вибрация, – загипнотизировано повторил Салинг, не в силах оторваться от стетоскопа, казавшегося игрушкой в волосатой лапе Шафрана.

– Да, – любезно продолжил Илион. – А я, как капитан-испытатель, знаю самую страшную тайну проектировщиков – новые проекты, как правило, губит не отсутствие денег, а жадность. Поэтому если что-то вдруг начинает тонуть, то надо искать – на чем сэкономили и что вибрирует не как положено. И мы нашли.

– Бракоделы, – ехидно вставил Шафран.

– Конечно, идея красивая – взять корпус от одного проекта, сунуть туда ходовую от другого, немного пошаманить с юриспруденцией – и патентные ограничения обойдены, субмарина на ходу, не надо ничего заказывать у серьезных людей за большие деньги. Только корпус французский, школа «длинное и тонкое», а ходовая от немцев, у них все рассчитано на укороченные и широкие контуры. Чтобы компенсировать это, вам пришлось удлинить вал почти на пять метров, заменить винты, да наверняка еще и на функциометре сэкономили – обсчет получился никудышный. И общая геометрия всей конструкции пошла к черту. У нас бы это назвали «впихнуть невпихуемое».

– Я запомню, – пообещал Салинг, он оправился от шока и слушал предельно внимательно, как прилежный ученик перед учителем. – Продолжайте.

– Дальше все совсем просто. На первых запусках все работало нормально, затем детали «пообтерлись», корпус резонирует, и вал начало болтать. Незаметно, но достаточно ощутимо для всей конструкции, которая, как мы помним…

– Впихнута невпихуемо, – вставил Салинг, и даже сердитый Шафран уважительно покачал головой, отдавая должное сметливости человека в костюме.

– Именно, – порадовался Илион. – Вы все хватаете на лету. Когда совмещаются небольшой износ, ход выше десяти-двенадцати узлов и давление на корпус где-то от десяти мегапаскалей – вал уже просто «бьет», а еще и шестерни передаточного механизма идут вразнос, далее общий перегрев и – аварийная продувка, «всем к всплытию».

– Все это вы вычислили с помощью… – Салинг уважительно указал на стетоскоп.

– Почти, – усмехнулся Крамневский. – И еще сущие мелочи – сутки безвылазного обследования плюс шестьдесят лет подводного стажа на двоих.

– Действительно, сущие мелочи, – Шалтай-болтай оценил шутку и уважительно склонил голову. – Быть может, вы не только вскроете дефект, но и дадите рекомендации?

– Можем и рекомендации, – задумчиво протянул Крамневский, глядя в иллюминатор. К толстому стеклу подплыла особо крупная рыба. Ритмично разевая беззубый рот и пошевеливая широкими плавниками, она поворачивалась то одним боком, то другим, поочередно вглядываясь в людей строгим немигающим взором.

– Разумеется, мы не ждем благотворительности, – внушительно произнес Салинг.

– И это славно, – согласился Илион. – Но совет будет бесплатным, так сказать, в довесок. Ваш проект не годится, сэкономили на расчетах, дизайнерах и просто специалистах – получили соответствующий результат. Дальше три пути. Первый – закрыть тему и списать деньги как безвозвратные убытки. Второй – обратиться к серьезной почтенной фирме, скажем, Гогенцоллернам унд Наточееву, чтобы перепроектировать ходовую. С учетом перестройки и прочего можете смело закладываться на пятидесятипроцентное превышение общего бюджета. Это нижняя планка, учитывая, как сильно творческие люди любят волшебные слова «дополнительные работы сверх утвержденной сметы».

Салинг чуть изменился в лице, почти незаметно, но сжал пальцы до хруста в побелевших суставах. По-видимому, его участие в проекте неудачливой субмарины не ограничивалось простой ролью наемного работника

– Есть и третий вариант, – продолжил Илион, сделав вид, что не заметил болезненной реакции собеседника. – Я дам вам адрес людей, профессионально занимающихся проблемами, схожими с вашей, на более высоком уровне, чем те же «гогены». В принципе, если оптимизировать передачу крутящего момента и поколдовать над фундаментом двигателя, можно уменьшить опасную вибрацию до приемлемой величины. Технически это не сложно, но нужен очень тщательный расчет на высокопроизводительных функциометрах, которые есть у моих друзей. Двигатель будет уже не разрушаться, а просто быстрее изнашиваться, вырабатывая ресурс процентов на восемьдесят от запланированного. И профилактику придется проводить несколько чаще. Не идеально, конечно, но в любом случае будет экономнее, чем все перестраивать.

– Мне надо подумать, – сказал Салинг, утирая выступивший пот. – Надо все посчитать…

– Посчитайте, – согласился Крамневский.

– А?.. – замялся Хейко Салинг. – Где?..

– В папке, – подсказал Илион. – В простом белом конверте под листом с выводами. Адрес, телефон, изограф.

* * *

– Славно, славно, – приговаривал Шафран, потирая широкие ладони. – Bene! – добавил он на латыни, что делал только в исключительно удачные моменты.

– Склонен согласиться, – подтвердил Илион, пропуская мимо вагонетку с кислородными баллонами.

Добраться от технических доков до жилых уровней можно было несколькими путями, разумеется, испытатели выбрали самый короткий – три перехода через изолированные зоны и один подъемник. В низких переходах со сводчатыми потолками и ангарах без иллюминаторов они чувствовали себя привычно и естественно. Сторонились электровагонеток, снующих по паутинам рельс, проложенных посередине тоннелей, приветствовали небрежными кивками встречных, получая столь же неформальный ответ. «Экстаз» кипел жизнью и работой

– Вот люблю такую службу, – продолжил Шафран. – Сделали всего ничего, а денег заработали, да и хорошим людям помогли.

Илион неприкрыто ухмыльнулся, поскольку было очевидно, что Аркадий имел в виду отнюдь не Хейко Салинга с его незадачливой субмариной, а совсем других. Незаметных людей из имперского Морского Штаба, кулуарно посоветовавших капитану и механику-оператору неофициально проконсультировать зашедший в тупик проект, а заодно внимательно посмотреть, что нового засунули немцы в свои ходовые установки. Не слишком продолжительная, чистая, безопасная работа с минимальным риском – то, что так редко выпадает на долю подводников-испытателей.

– Теперь по чарочке? – вопросил Шафран.

– Да, по беленькой, – в тон ему отозвался Крамневский, и оба, не сговариваясь, улыбнулись старой шутке – подводники пьют редко, а в глубине – никогда. Раньше труженики моря потребляли красное вино, но с появлением новых витаминизированных коллоидов из водорослей алкоголь окончательно исчез из рабочего рациона.

– Слушай, давай как бояре, перехватим черствый сухарик в «куполе», – конкретизировал предложение Шафран. – Заслужили!

– И то верно, – согласился Илион. – Скажем, по бифштексу…

– Ну, ты разложенец! – искренне ужаснулся Аркадий. – Опускаться почти на километр, чтобы сжевать бегающего мясца? Рыбки, мой юный друг, только рыбки! Я угощаю.

Мимо тяжело прошагал бронескаф, скрипя сочленениями и тихо гудя приводами. Двухметровая туша, отливающая серым металлом, заняла почти весь тоннель и испытатели прижались к самой стене, сплошь оплетенной путаницей кабелей в толстой резиновой оплетке. «Шагоход» был из новых, с наглухо закрытым шлемом, лицо водилы терялось в тени за толстым стеклом, но фигура, похожая на рыцаря в доспехах подняла «руку» в молчаливом приветствии, опознав своих. Шафран и Крамневский ответили тем же. Бронескаф пошел дальше, за ним следовал слабый запах воды и соли, стальные боты гулко бухали по полу из шершавого сикрита, оставляя влажные следы на «морском бетоне».

– Видать, только что нырнул, – прокомментировал Шафран, с неудовольствием. – Разгильдяи, сушкой пренебрегают.

– Им виднее, – заметил Илион, хотя в душе был вполне согласен с механиком. Главным внутренним врагом всех подводных построек оставалась морская вода – крайне агрессивная субстанция, готовая просочиться везде, разъедая все, что возможно. По статистике четыре пятых всех несчастных случаев в глубине происходили из-за мелких коррозийных повреждений и неисправностей. Отчасти поэтому в последнее десятилетие индустрия подводных работ переживала «керамическую революцию» – новые материалы не ржавели и не окислялись.

У «шагохода» была тысяча причин, чтобы по выходе из воды миновать специальную камеру в которой технику омывали пресной водой, а затем сушили в потоке горячего воздуха, но даже столь малое нарушение порядка и традиции несколько нервировало.

– А я ведь еще помню деревянные настилы, – задумчиво пробасил Шафран, когда подъемник, скрипя шестернями, вознес их на следующий уровень. – Как мы с ними тогда намучились… Какими только пропитками не обрабатывали – а все одно гнило. Я ведь только чудом не получил первое назначение на «Спрут».

Илион вздохнул. Гибель станции «Спрут» стала не самой масштабной катастрофой в истории глубины, но без сомнения оставалась одной из самых трагичных. Нарушенная техника безопасности, влага, деревянные полы без лака и пропитки, разбитая колба… И десять человек убиты за сутки редчайшей разновидностью мутировавшей плесени, разросшейся на сырых полах, а затем прямо в легких.

– Кстати, заметил – маркировка-то у скафа «свинская»? – отметил Шафран, и Крамневский молча укорил себя за невнимательность.

Когда перед самой Мировой Войной Дзержинский-старший основал «Пар и Газойль», над лапотными русскими не смеялся только очень ленивый человек. Дальше и остроумнее всех пошли «паровые короли» Шеффилда, обыграв аббревиатуру «ПиГ» на свой лад. «Pig» и разнообразные карикатуры на тему свиномедведя заполонили иностранную прессу. Однако, «Стальной Феликс» был непрошибаем и плевал на вражескую пропаганду, а кроме того, обладал очень специфическим чувством юмора. Вместо контррекламной борьбы, отец-основатель заказал смену клейм, и через месяц вся продукция «Пара и Газойля» маркировалась задорным поросенком, пускающим из ушей струйки пара. Мир взорвался от смеха и… стал покупать, тем более, что продукция русских показала себя с наилучшей стороны в ходе Войны, и заказы гарантировались лично Домом и императрицей Ольгой, которую подданные прозвали Спокойной, а враги – словами, которые не произносят в приличном обществе. С тех пор минуло много лет, теперь каждый пятый дизель и паровой котел в мире нес значок «Пиглета» [От английского «piglet» – маленькая свинка, поросенок, «пятачок»], а семейное предприятие Дзержинских осваивало все новые и новые промыслы. В том числе и производство глубоководных скафандров.

Испытателям предстояло пройти по периметру блока электролиза, где вырабатывался кислород, затем миновать несколько переходов, ведущих к энергетической установке. «Экстаз» был огромным сооружением, обеспечивающим жизнь и относительный комфорт для тысяч людей, поэтому электричества никогда не бывало «достаточно». Энергию давали тяжелые дизели замкнутого цикла, понтонные электробатареи, использующие воду в качестве электролита, и тепловые двигатели, работающие на разнице поверхностной и глубинной температур воды. Но ее все равно хронически не хватало. Поговаривали, что скоро будет заложен фундамент под атомный реактор, который наконец-то решит проблему электрического голода, но время шло, а Экологическая Комиссия никак не давала одобрения проекту. Страх перед экологической катастрофой часто тормозил полезные начинания, но моряки, скрипя зубами, все же соглашались с перестраховщиками. Печальные истории американского «Torrey Canyon» и русского «Купца» отучили людей от мысли, что океан большой и малость людской глупости ему не повредит.

Оставалось совсем немного – буквально пять минут неспешного хода и, пройдя через пункт контроля, испытатели смогут подняться к одной из трех основных жилых зон. Теперь они шли по реконструированной территории. Здесь было больше света от новых экономных ламп со светящимся газом, больше тоннелей из армостекла, которые периодически прерывались блоками авральной герметизации с укрытыми в пазах дверьми-«гильотинами». Больше керамических плит и устойчивого к коррозии иденита вместо привычной стали и бетона.

И больше гражданских.

– Саша, Петя, не отставайте! – звучный голос воспитательницы разносился далеко по тоннелю, отражаясь от прозрачных стен.

Стайка детей лет десяти-двенадцати послушно семенила за молодой девушкой, у каждого на шее висела большая светоотражающая бирка на витом шнуре. Шествие замыкал угрюмый шкафоподобный сопровождающий, всем своим видом показывающий важность миссии. Испытатели пропустили экскурсию, взаимно кивнули ему, молча посочувствовав нелегкой доле.

– Вот ведь Кракен задери… – вымолвил Шафран, когда открытый подъемник с решетчатыми загородками возносил их на жилой уровень. – Все-таки никогда я этого не пойму…

– Их? – уточнил Крамневский, обозначив короткий кивок головой в сторону оставшейся позади экскурсии.

– Да! Море – не для детей! – с непоколебимой уверенностью произнес старый механик. – Была бы моя воля, даже на подлодки обозрения не пускал бы.

– Техника безопасности, – вставил Илион.

– Идет per anus, – с исчерпывающей краткостью высказался Аркадий. – Она для тех, кто может сам натянуть спаскостюм и «кислородник» за уставные пятнадцать секунд. Остальные пусть любуются красотами с пароходов. А я уже вытаскивал детей с чертового «Британника». Хватило впечатлений.

– Пришли, – умиротворяюще сообщил Илион, предупреждая новую тираду на тему того, что раньше море было чище, люди осторожнее, катастрофы эпичнее, а фильтры обратного осмоса давали нормальную пресную воду, а не разбавленную мочу.

«Купола» вошли в моду относительно недавно, когда люди наконец-то научились закаливать сверхпрочное стекло, состоящее, наподобие природной слюды, из множества сверхтонких слоев, армируя его тончайшими нитями стали и иденита. Из армостекла делали иллюминаторы, прозрачные панели для сложных механизмов, требовавших постоянного присмотра, целые секции подводных тоннелей и еще уйму полезных вещей. В том числе из него собирали такие вот развлекательные купола, под защитой которых люди могли безопасно заниматься своими делами, обозревая красоту Глубины.

Местный купол организовали как ресторан. Огромная полусфера диаметром более пятидесяти метров была окружена по периметру скрытыми в сикритовом основании прожекторами, создающими фантастическое зрелище, что снаружи, что внутри. Прозрачная капля, сверкающая огнями, заключенная в середину светового столба посреди полумрака, стала излюбленным мотивом открыток и туристических буклетов. Изнутри же казалось, что купол заключен в гигантский изумруд с нежнейшими оттенками синего и фиолетового тонов. На глубине животный мир гораздо беднее, чем на поверхности, но свет привлекал множество разнообразных рыб, чья чешуя переливалась в электрическом свете, дополнительно расцвечивая сине-зеленое мерцание вокруг купола. Иногда даже киты снисходили до того, чтобы спуститься до самого дна и посмотреть на суетные дела сухопутных букашек. Тот, кому довелось увидеть огромную и на диво выразительную морду морского млекопитающего на расстоянии буквально вытянутой руки, навсегда запоминал этот восхитительный и прекрасный момент.

Сегодня киты пренебрегли «Экстазом», зато в наличии оказался зал, в котором яблоку некуда упасть. Подводники собрались отправиться в менее людное место, но один из гостей узнал соотечественников и пригласил за свой столик. Место было весьма удачным, рядом с прозрачной «стеной» – приложи ладонь, и множество крошечных рыбок соберутся напротив, будто «обнюхивая» странный и непонятный для них объект. Крамневский решил оставаться последовательным и заказал бифштекс, чувствуя себя настоящим эстетом – как справедливо заметил Шафран, было что-то извращенно-богемное в том, чтобы есть говядину на дне океана. Механик же вкушал двойную порцию рыбного ассорти с огромного блюда, выложенного по краю тонкими полосками осьминога.

Сосед и собеседник по имени Егор Радюкин оказался весьма приятным человеком средних лет – подтянутый, с большими залысинами и короткой стрижкой, в свободном сером костюме. Доктор наук и вице-председатель Научного Совета, он вел себя просто, но не простецки, без, увы, нередкого у людей его круга высокомерия и легкого снисхождения к менее образованным собеседникам. Разделывая филе морского черта, ученый завел легкую беседу, которую Шафран с удовольствием поддержал – механик вообще любил поговорить за едой. Илион молча жевал свой «подводный» бифштекс, ученый вещал, механик-оператор периодически вставлял разнообразные замечания. Компания вполне удалась, Радюкин был специалистом по весьма широкому кругу вопросов, но специализировался на мировой логистике применительно к эксплуатации океанской биосферы. Крамневский с большим интересом слушал его речь.

– Животная биомасса океана превышает таковую у суши примерно в сорок раз. Три четверти белка человечество получает из моря, – говорил вице-председатель, не забывая пластать нежное мясо. – Да что там, в такой сухопутной стране как Россия морепродукты занимают почти половину пищевого рациона среднего потребителя. Благодаря разумному использованию океанической биомассы, мы забыли, что такое голод, водоросле-планктонные концентраты потребляют даже в Центральной Африке. Море в буквальном смысле спасает нас, притом не только от недоедания…

Да, это было правдой. Илион считал себя сугубым «технарем», но историю «морской эпопеи» Маркса-Рейтера-Таккетмана знал каждый.

«Врачеватель экономики» почти полвека посвятил подробнейшему препарированию мирового экономического механизма. Итог он уместил в тоненькой брошюре под названием «Манифест денежного коллапса» Книга начиналась словами «призрак краха бродит меж континентами…» и ставила диагноз, печальный и безысходный – ссудный капитал порождает обесценивание труда, которое, в свою очередь, влечет за собой неразрешимые противоречия между нанимателем и наемным работником. В силу указанных причин, по достижении определенного уровня общественного и экономического развития неизбежен кризис перепроизводства, который может разрешиться только посредством тотальной войны, затягивающей все великие державы. Войны, которая уничтожит огромное количество материальных ценностей, создаст дефицит и позволит начать подъем сначала… До нового пика и повторения схемы.

Маркс указал опасность, а его ученики и сподвижники придумали лекарство, которое оказалось просто в теории, но граничило с невозможным на практике.

Зеус де Рейтер развил идеи Маркса и предложил ссужать деньгами человеческий труд, а не привлекать труд под ссудные деньги, таким образом, долг появлялся бы только против затраченных усилий, а не предварял их. А Харли Таккетман завершил создание законченной концепции простой, но гениальной мыслью – если денежная масса неизбежно умножается, вступая в противоречие с ограниченностью потребления… нужно придумать большую яму, в которую можно сбрасывать всю «лишнюю» наличность, не покрытую прямым потреблением. И такой бездонной «ямой» могло стать освоение Мирового Океана.