Текст книги "Однажды в СССР"

Автор книги: Игорь Гатин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

То ли дело Резо. Его первое же случайное знакомство оказалось очень удачным. Они внутренне сошлись, несмотря на большую разницу в возрасте. Резо был очень рачителен, если не сказать жадноват. Всегда торговался до последнего. Но, если ударили по рукам, держал слово железно – сказывался большой и весьма разнообразный жизненный опыт. Ромка вспомнил его умные, всегда немного грустные глаза. Даже когда он привычно сыпал шутками-прибаутками, зазывая покупателей, сквозь радушную улыбку проглядывала затаённая печаль.

Он очень скупо рассказывал о себе, и только один раз, расчувствовавшись, сказал, что у него мог бы уже сын быть, как Ромка, если бы не проклятая тюрьма. У него была невеста, когда его арестовали. Дали десять лет, как за убийство, просто за то, что он наладил грамотный бизнес и зарабатывал соответственно. Какая невеста будет ждать десять лет? Да хоть бы и пять. Он вышел через четыре, спасибо отцу. Но вышел, оставив там здоровье, в том числе и мужское. А какая грузинская семья без детей? А какой грузин без семьи? Сказал – и грустно выпил. Водка его не брала. Вот думает жениться на русской женщине постарше. Надо же, чтобы кто-то дома ждал. Ромка жадно расспрашивал его про тюрьму. Не дай бог, конечно, но в России от тюрьмы и от сумы… сами знаете. Здесь Резо ещё больше замыкался, но кое-что всё же удавалось из него вытянуть.

– Главное, оставаться человеком. Иначе – всё, затопчут. Многие ломаются. Им сидеть очень тяжело. Невыносимо. А так ничего, жить можно. Человек ко всему привыкает.

– А что значит – оставаться человеком?

– Значит, не идти на поводу своих желаний, как большинство людей на воле привыкли. Захотел желудок жрать – вынь да положь. Устал, отдохнуть – святое. И так далее. Ты всё время должен думать, как твоё слово или поступок будут восприняты окружающими. Нечего тебе дельного сказать – лучше промолчи. Затрагивает твоё желание интересы других – прикинь, сможешь ли ты их подвинуть. И стоит ли твоё желание таких усилий. Ну а если честь на кону стоит, будь готов заплатить любую цену. Честь всё равно окажется дороже. И ссать нельзя, конечно. Трусость и глупость – два первых врага в зоне, а вовсе не администрация и не блатные, как многие думают. Со всеми можно договориться – главное, чтобы с тобой стали разговаривать.

– Спасибо, Резо!

– Не приведи господи, чтобы пригодилось. Хотя это и на воле работает.

Он даже поставлял Резо товар в кредит. И тот ни разу не подвёл, всегда расплачиваясь в срок, как обещал. У него было ещё два таких же дельных партнёра. С остальными он старался иметь дело как можно реже. Проблема была в том, что они не «переваривали» его объёмы. Нужно было искать дополнительные варианты сбыта, а все окрестные рынки он уже прошерстил. И, как ни странно, нужен был альтернативный источник товара. Ленка пока исправно снабжала его шмотками, обеспечивая хороший объём, – похоже, он стал основным каналом «левого» сбыта для администрации универмага, но в этом таилась и опасность – слишком уж он примелькался там, появляясь буквально через день, а иногда и несколько дней подряд.

Все эти задачи нужно решать. Он больше не сомневался, надо ему это или нет, он вошёл в азарт – теперь деньги стали как очки в боксе: у кого больше, тот и победил. А честолюбия ему не занимать. Нет, его не интересовала или, не нужно лукавить, почти не интересовала потребительская функция денег, то есть то, что на них можно было купить: модные шмотки, вкусную жрачку, такси, рестораны и всё такое, – от всего этого отчётливо шёл вонючий душок, и он решил для себя не поддаваться искусам, во всяком случае сильно их ограничивать. Но вот вторая, основная функция денег, а именно мера стоимости, оказалась крайне привлекательной.

Всё просто: чем больше у тебя денег, тем успешнее ты в жизни. Да, это капиталистический подход, зато простой и понятный. И общество в стране развитого социализма, как ни удивительно, вполне принимало такую постановку вопроса – и встречали по одёжке, и провожали. И он на удивление легко вписался в эту систему отношений. Ему оказалась внутренне комфортнее и понятнее именно такая шкала успеха вместо расплывчатых и притянутых за уши коммунистических идеалов. Они были прекрасны, но принадлежали будущему. В настоящем их разделяли единицы – остальные, как он успел убедиться, успешно мимикрировали. Олег победил в их негласном споре.

В качестве внутренней индульгенции он вспоминал как-то рассказанную мамой историю своего прадеда. Тот был кулаком – самым богатым в деревне человеком, имел мельницу, много скотины, справный дом, причём мама говорила об этом без осуждения, как бы даже внутренне гордясь. А ещё у прадеда было одиннадцать детей, шестеро старших – мальчики подряд, и все работали. Батраков, конечно, тоже имели, но работать умели и любили. Мелочь подрастала. Тут грянула революция, а за ней раскулачивание. Вот это место Ромка тогда воспринял крайне болезненно, даже комок к горлу подкатил: с одной стороны, он верил в идеалы революции, с другой – трагическая судьба семьи. Своя кровь как-никак. Мама тоже отвернулась, рассказывая, и голос у неё прерывался. Прадеда раскулачили первым. А означало это следующее: его вместе со старшими сыновьями сослали в Сибирь, мельницу и скот отобрали. Это было осенью. А зимой забрали всё зерно и сняли железную крышу с дома. А на дворе январь и минус двадцать. За зиму пятеро младших умерли один за другим, мать, его прабабка, сошла с ума, ходила по деревне в одной сорочке в любую погоду и искала детей. До Сибири вести шли долго. А когда дошли, прадед умер на месте от разрыва сердца, хоть был ещё крепким мужиком. Двое старших сыновей бежали из ссылки и добрались до родного села. А там поймали председателя сельсовета, который приказал снимать крышу, и три часа щекотали на площади перед сельсоветом, пока тот не помер от колик. На суде не смогли доказать убийство: все сельчане клялись и божились, что председатель всё время смеялся, а потом возьми и помри. В итоге добавили по трёшнику только за побег.

Один из братьев был его дедом. Он погиб в войну, испытывая химическое оружие. А мама, рассказывая про него, всегда добавляла, что деда в деревне прозвали «купи-продай» – за склонность к коммерции. Выходит, это дедовы гены проснулись в нём, преодолев вдалбливаемые с детства идеологические установки, и прежде всего основной теоретический принцип социализма: «От каждого – по способностям, каждому – по труду». А ему больше по душе оказался даже не капиталистический, а уже коммунистический лозунг: «От каждого – по способностям, каждому – по потребностям». Ведь именно так можно интерпретировать его теперешний подход к жизни. Имеются в виду осознанные потребности, ну так он их и осознал. И чья вина, что они оказались высокими? Он тоже готов платить сполна – отдавать по способностям. А вот насколько высоки они, и предстояло проверить в жизни, делом доказав своё право получать больше и, соответственно, считаться круче. Для этого нужно было решить ряд задач, прежде всего создав надёжную конструкцию в бизнесе, где его роль сводилась бы к координации действий.

* * *

– Пошли в тридцать девятую. Там у Юльки день рождения, они попросили шкаф передвинуть, ну и покормят.

– Мне заниматься надо…

– Ну тогда помоги шкаф двинуть, а пожру я и без тебя.

– Вот зачем ты это сказал? Сразу жрать захотелось… А сколько ей исполнилось?

– Восемнадцать. Или девятнадцать. Я не знаю. Вот бы трахнуть. Я ей уже сколько раз предлагал зайти музыку послушать. Ни в какую. Недотрога. Наверное, целка ещё. У неё такие ножки классные. Да и мордашка симпотная. Может, сегодня выпьет – и получится?

– Слушай, тебе не стыдно? Ты же её соседку Вальку на прошлой неделе трахнул. Она тоже там будет.

– Ну и что? Что я теперь, жениться должен? Она получила удовольствие, я получил удовольствие. Трахнулись и разбежались. Слушай, погуляешь немножко, если я Юльку приведу?

– Да пошёл ты на хер! Я уже зае…лся гулять.

– Ну и ладно. Не хочешь – как хочешь. Я же только спросил. Пойдём шкаф двинем.

Ромка злобно покосился на товарища, но долго злиться на того не получалось, таким неподдельно простодушным выглядел, да и был по натуре Олег. Для него выражение, приписываемое Александре Коллонтай: «Заняться сексом так же просто, как выпить стакан воды», являлось органичным жизненным кредо. На самом деле это профанация, а фраза Коллонтай звучала иначе: «Для классовых задач пролетариата совершенно безразлично, принимает ли любовь форму длительного и оформленного союза или выражается в проходящей связи». В данной интерпретации под отношения между мужчиной и женщиной подводился идеологический подтекст. То есть Анна Каренина отдельно, матрос Железняк отдельно. «У советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока!» – писал ещё один полоневоздержанный пролетарский поэт. Олег, даже если не был знаком с подобной классикой, тем не менее уверенно выбирал сторону Железняка. Сама же Сашенька Коллонтай – даром что дочь царского генерала и член Советского правительства – на протяжении всей своей жизни охотно спаривалась с самцами самой разной масти и экстерьера, от интеллектуалов до матросов. Причём предпочтение отдавала последним. Об этом нигде не писалось, но Ромке как-то рассказал всезнающий Шукленков.

– Ладно, пошли.

В тридцать девятой, как обычно, проживали три девушки, но, когда ребята зашли, туда набилось не меньше десятка. Шкаф перегораживал комнату пополам, чтобы в обычной жизни отделять условную спальню от условной гостиной, она же столовая, она же прихожая. Сейчас же он был явно лишним предметом интерьера, мешая всем разместиться в принципе. Основательный и тяжёлый сам по себе, шкаф, кроме того, был забит вещами под завязку, храня в своей утробе всё имущество трёх юных созданий, которые выходили из ситуации недостатка нарядов, нося их по очереди. Конечно, всем скопом девочки могли его передвинуть и сами, но это же отличный повод пригласить единственно возможных мужчин на праздник, чтобы было кому бутылки открыть и налить. Хотя бы поначалу. Ну и вообще – как-то грустно без мужчин. Что же это за гулянка? Так, бабские посиделки какие-то. Мужчины, правда, в наличии имелись не очень форматные. Во-первых, сильно молодые, во-вторых, один чересчур наглый – не отобьёшься, а второй чересчур стеснительный – самим инициативу проявлять нужно. Не поймёшь, что с ними делать. Ну ладно, на безрыбье, как говорится…

Только зашли, Олег сразу зачастил тенорком:

– Привет, красавицы! Как вы тут, уже соскучились? А где наша именинница? Ух ты ж моя прелесть, дай поцелую! – и сразу полез обниматься, норовя поцеловать мгновенно зардевшуюся девушку в губы или куда дотянется – всяко хорошо.

Не все могли выдержать такой напор. Вот и хорошенькая скромная Юлька растерялась и не знала, как себя вести, неумело сопротивляясь и мучительно отворачивая лицо от юркого прохиндея. Ромке неудобно было даже наблюдать за происходящим, наверное, как и большинству из присутствующих. Это напоминало сцену из «Мухи-цокотухи», когда паук чуть не утащил именинницу в разгар празднества на глазах смешавшихся гостей. В этот раз в роли спасителя-комарика выступила боевая Юлькина соседка Дашка:

– Уймись, Огородников, давай шкаф двигай!

– А что я? Я ничего, только поздравить именинницу хотел, – тут же послушно отстал от девушки Олег и суетливо заметался перед шкафом. – Так, куда двигаем? Место освободили? Раз-два, взяли!

– Подожди, не тараторь, – снова перебила его основательная Дашка и, указывая на накрытый стол, обратилась к Ромке: – Ром, сначала аккуратно стол отодвиньте в угол. Шкаф на его место. А стол потом на середину.

Взялись, подняли, перенесли, поставили. Ромка не мог оторвать взгляд от переносимого стола – так аппетитно выглядели разнообразные закуски. Девчонки в общаге были самостоятельные и готовили здорово. Прямо перед носом в тяжёлой горке оливье сквозь аппетитный слой майонеза влажно блестели зелёный горошек и солёные огурчики вперемешку с матовыми кусочками варёной картошки, морковки и свежайшей докторской – наверняка кто-то из девчонок только что принёс со смены из вечернего завоза. Желудок предательски сжался и заурчал что-то невразумительное на предмет, что неплохо бы этого салатика отведать: так ли он хорош, как выглядит?

– Так, теперь шкаф. Девчонки, подвиньтесь. Мальчики, взяли. Олег, приподними свой край, весь пол обдерёшь. Так хорошо. Всё, ставим. Отлично. Теперь стол обратно.

А вот селёдочка под шубой. Эту селёдку Дашка наверняка сама отбирала. Она в рыбном стоит. Вон руки какие красные до локтя. Попробуй целый день голыми руками полазай в огромную бочку с ледяным солёным раствором за этой самой селёдкой. Зато можно не сомневаться, что в этой хрустальной салатнице самая жирная и вкусная рыбка. Блин, слюнки текут.

– Так, мальчики, молодцы! Давайте за стол! Блин! Блин! Блин!

– Что, водку? Нет, я не буду, у меня смена с утра. У всех смена? Ну, правда. Да ничё я не ломаюсь. Ну ладно, половинку. С днём рождения!

 
Я московский озорной гуляка!
По всему тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою лёгкую походку!
 

Блин, хорошо как! А ты ещё отказывался, дурик. А учёба подождёт, ничего страшного. Подумаешь. Завтра нагонишь. А до утра ещё далеко. Успеешь, выспишься. Какая классная песня! Как красиво Танька танцует! И Юлька смотри как разошлась, вот тебе и тихоня! Она и вправду красивая. И хорошо, что Олегу «не дала». Почему-то было бы очень обидно. Но он не расстроился – вон уже Светку по коленке гладит. А та довольная, хихикает. Неужели не догадывается, чем это закончится? А ты всегда думал, что она такая серьёзная и правильная. Подойти не решался. А Олег не думает, он просто предлагает всем подряд. И в итоге трое послали, а четвёртая послала, но неуверенно, а дальше сама не заметит, как в их комнате окажется. А оттуда выход – только с трусами в кармане. Дуры они все. Нет, не все. Кто Олегу не даёт – правильно делает. Стоп, ты, наверное, просто ревнуешь. Оп, Танька танцует, а сама на тебя поглядывает. Вот опять. Вот улыбнулась! Здорово! Она красивая. И Юлька тоже красивая. Молоденькая только совсем. Сегодня восемнадцать стукнуло. Даже не поймёшь, кто лучше.

– Что? Не слышно, Марин. С Людмилой? Ну просто решили расстаться. Да нет. Никто никого не бросал. Просто было чувство и прошло. Нет, мы друзьями расстались. Что? У тебя тоже? Из армии ждать? Не знаю, я же не был в армии. Давай. А на брудершафт – это как?

Ух ты! Прямо взасос! Надо срочно её брать и валить к себе, пока Олег не занял. Кто это так смотрит в упор? Лайма?! Что она здесь делает? Её же не было. И почему так смотрит? Яростно! Что с ней? Подходит…

– Привет, Рома! Подвинься, Марин. Что-то ты нас совсем забыл, не заходишь.

– Ну ты же знаешь. Чё я теперь заходить буду.

– А Люся не скучает. У неё новый кавалер появился. Знаешь?

– Нет. Здорово! Но кормить-то всё равно не будет.

– Ха-ха-ха! Это точно! Кормить не будет. Разве что супом из поганок. А ты только поесть заходил? Я думала, тебе интересно у нас. Что пьём? Ну да. Что же ещё. Мы же в России. Наливай! Ты со всеми на брудершафт пьёшь? Нет, у нас не принято. У нас принято смотреть в глаза, когда чокаются. Давай за встречу!

Господи, какие у неё глаза! Как два льдистых озера, где в ледяной глубине угадываются всполохи холодного огня. Холодного? Какая Танька! Какая Юлька! Почему же ты раньше не замечал? Да потому что она не смотрела на тебя так раньше. Потому что ты не решался раньше так открыто смотреть ей в глаза. За такими глазами на край света можно пойти.

– Лайма, пойдём, я покажу тебе свою комнату.

– Ха-ха-ха! Рома, ты пьяный. Или здесь разучился ухаживать за девушками? – Лайма иногда неуловимо переставляла слова, отчего её речь приобретала особый шарм.

Он не мог оторвать глаз от её идеально ровных белых блестящих зубов, на которых заметен был след от ярко-красной помады. Ему хотелось впиться в эти полные красные губы, несмотря на слой помады, которую он терпеть не мог, и провести языком по влажным гладким зубам. Он точно пьян, иначе никогда бы не посмел сказать то, что он только что сказал.

– Прости!

– Пойдём погуляем. Тебе нужно протрезвиться.

– Да, конечно, пойдём! – он вскочил, чуть не опрокинув стол, и хотел взять Лайму за руку, но та не позволила:

– Иди оденься и жди меня на улице.

Она вышла только через полчаса, когда он уже основательно продрог и действительно немного протрезвел. Было около часа ночи, и они шли по пустынному тёмному бульвару, по мокрым листьям клёна, когда-то красным, жёлтым, разноцветным, а сейчас одинаково тёмным и тяжёлым. Но ему было хорошо, несмотря на холод, промозглость и тяжёлую голову. Он держал её за руку, она что-то рассказывала и смеялась. Смех был очень красивым, как и всё в ней, – звонким и чистым. Рассказывала она по-латышски – так они условились. Он ничего не понимал, но ему было очень приятно слушать певучий и лёгкий язык. А она была счастлива говорить на родном языке, от которого отвыкла здесь, в Москве.

Она рассказывала про своё детство, про то, что каждое лето проводила у дедушки с бабушкой на хуторе, про то, что умеет доить корову и делать всю деревенскую работу, знает и любит лес и не пропадёт в нём, если что. Рассказывала, какая у неё красивая мама, а папа совсем спился, и ей безумно жаль и его, и маму. Когда она была последний раз дома, папа плакал и обещал бросить, и она его жалела и верила, а стоило ей уехать, как он украл и пропил мамины серёжки. Она рассказывала всё то, что не рассказала бы никогда, понимай собеседник хоть слово. Рассказывала и сама не заметила, как звонкий смех сменился горькими всхлипываниями, а опомнилась только когда почувствовала, что он молча утирает ей слёзы своими озябшими ладонями.

Они вернулись в общагу и ещё долго стояли в подъезде – а где же ещё? – согреваясь и молча вглядываясь друг в друга при свете тусклой, засиженной мухами лампочки, и каждый думал: «Господи, какой (какая) же он (она) красивый (красивая)!» Она ещё подумала, что если вдруг у них родится ребёнок, то он точно будет голубоглазым, точнее, голубоглазой – у неё по материнской линии в четырёх поколениях первыми рождались исключительно девочки. А потом разошлись по своим комнатам, так и не поцеловавшись.

Олег спал не один, и наутро Ромка узнал, что именинница всё-таки была девочкой. Хранила ровно до совершеннолетия. Зачем? Для кого? А кто этих женщин разберёт. Олег же нарисовал на фюзеляже очередную сбитую звёздочку, да не простую, а в кружочке.

* * *

– Степан, я хотел с тобой поговорить.

– Говори, раз хотел.

– Сложившаяся ситуация не устраивает ни вас, ни меня. Работать, как вы привыкли, я не хочу – ни обвешивать, ни пересортицей заниматься не буду.

– А кто тебе предлагает этим заниматься? Ты за кого нас тут держишь?!

– Уймись, мы не на собрании. Или говорим начистоту, или разошлись.

– Ладно, говори.

– При этом мне ещё месяц в учениках ходить, и за это время вы от меня не избавитесь. Да и потом не факт – у вас некомплект, а добровольно к вам никто из опытных мясников не пойдёт – проходимость маленькая, с лавэ негусто. Марковна до пенсии досиживает, ты Вальку из второго подъезда шпилишь и Маринке из гастрономии присовываешь – у вас тут свои интересы.

– Ты чё базаришь, сопляк?!

– Я ещё раз повторяю – мы или говорим, или нет. Я просто обрисовываю ситуацию.

– Говори, хер с тобой! – дородный Степан тяжело дышал, с ненавистью глядя на говнистого и непростого, как оказалось, сопляка.

– Короче, мы можем сделать рокировку: я ухожу к Паше в девятый, а Олег, его ученик, переходит к вам. Ну, что молчишь?

– Чё-то я не въехал. А им это зачем нужно? Они же там душа в душу вроде живут.

– Давай думать не за них, а за себя. И Паша, и Олег согласны. Только у Олега одно условие.

– Какое?

– Он будет работать, как вы договоритесь, но ты будешь ему платить тридцать процентов от дохода с поляны и с пересортицы. На блатных он, естественно, не претендует, пока своих не наработает.

Степан задумался. Звучало очень разумно. А учитывая, что он слышал про этого Олега от того же Паши, вообще замечательно. Особенно в свете перспективы в противном случае работать не пойми сколько с этим чистоплюем, который сейчас вёл себя очень толково. Что ж он так не работал? Ладно, это его дело, а сейчас надо не упустить шанс. Кстати, и откуда он про девок знает? Ишь прыткий какой.

– Двадцать процентов. И мне надо с Марковной посоветоваться.

– Тридцать. На меньше он не пойдёт.

– Пусть подъедет, побазарим.

– Хорошо. Завтра у него выходной, он заедет в обед, – сказал и пошёл наверх, забрав огромный лоток с нарубленными кусками. И откуда в нём столько силы – вроде соплёй перешибёшь, а жилистый.

Похоже было, что сопляки всё уже решили между собой и в успехе переговоров не сомневались. Ну и ладно, лишь бы срослось. Ученик говорил всё правильно – добровольно в их дыру никто из опытных мясников не пойдёт. Да и не всегда два матёрых медведя уживутся в одной берлоге, а у него характер был не сахар, и в торге об этом знали. И всё-таки зачем Паше этот чистоплюй? Он же ему рассказывал про него. Что-то здесь нечисто. А впрочем, он точно выигрывает, так какая разница. Вот Марковна обрадуется. Она очень боится, что Романов затаил на них обиду после неудачной попытки его вытурить и сдаст их ментам, чтобы отомстить. Гоняет баба – он был уверен, что Ромка на это не способен. Чувствовалась в нём своя правда, и не было в ней места доносам и подлости – он скорее в драку кинется, даже без шансов на победу, но стучать не будет. Степан его терпеть не мог, но испытывал странное уважение, хотя старался не признаваться в этом даже себе.

На следующий день подъехал шустрый парнишка, представился Олегом, и они обо всём договорились. Степана поразило, как тот всё схватывал на лету. А ещё у них обнаружилось много общего, несмотря на разницу в возрасте, – того тоже в жизни интересовали только деньги и женщины. И чтобы достаток в доме был. Чтобы всё основательно. Без этих розовых соплей про честный труд и чистую совесть. Он, правда, сказал, что не пьёт, но это дело наживное – в этом Степан не сомневался. Не бывает такого, чтобы мясник да не пил. Сработаемся. Как пить дать сработаемся!

Марковна была счастлива и тут же накатала заявление в торг с просьбой об обмене. А что касается совести, так она была у Степана совершенно спокойна. Он пашет как вол и должен за это получать соответственно. А если государство считает иначе, то он сам обеспечит себе достойную жизнь. Покупатели с этих копеек не обеднеют, а все разговоры, что мясники жируют, ведут те, кто сам никогда в разрубочной не был, а протирает штаны в конторах. Вот так! Сами спим спокойно и вам того же желаем.

Довольны оказались все участники рокировки, придуманной Ромкой, которому она была нужна больше всех. Мысль пришла в голову после жалобы Олега, что его руковод забирает себе всю «левую» выручку, а ему отстёгивает какой-то жалкий червонец за смену. По словам Олега, Паша был патологически жаден и готов был сам пахать круглосуточно, лишь бы ни с кем не делиться. Один случай со слепым покупателем чего стоит! Это ж надо обсчитать человека в два раза! Ромке показалось, что Олег произнёс это даже с некоторым восхищением. Ситуация осложнялась и тем, что у них в смене было два постоянных мясника, кроме ученика. Был ещё один Олег, помоложе Паши, но тоже взрослый парень, после армии и уже опытный мясник. Они постоянно грызлись с Пашей из-за денег, а тут ещё ученик появился. Конечно, приятно, когда кто-то на «поляне» торгует, а ты сидишь в подсобке и киряешь, но как доходит до того, что надо делиться, становится не так приятно.

Ромка слушал стенания Олега, и в голове складывался пазл. Он попросил познакомить его с Пашей и сразу пригласил того поужинать в ресторане. Кто бы отказался, но только не Паша. Тот явился сразу после работы, как был в рабочей одежде, даром что без фартука, и заказал на семерых. Ромка крякнул, но овчинка стоила выделки, и он знай подливал Паше. Когда тот расслабился, но не обмяк окончательно, перешёл к делу:

– Паш, а тебе вообще ученик в смене нужен?

– Мне никакой ученик нигде на хрен не нужен!

– Но Олег же нормально колбасит.

– Да пошёл он на хрен со своей колбасой. Без году неделя, а уже денег хочет! Ваще офигевшая молодёжь пошла! Я год проработал на «поляне» и о деньгах даже не заикался. Кормят – и на том спасибо! Вот ты же со Стёпки не просишь?

– Так я и в клювике не ношу.

– Ну и дурак! А почему, кстати? Тебя, кстати, тогда на собрании это… Марковна подставила, сука! Старая п…да! Наливай!

– Слушай, Паш, а что, если вместо Олега я у тебя учеником буду?

– Не понял. Это на хрена?

– Давай! За здоровье! Здоровье за деньги не купишь.

– Точно! Вот ты молодец! Всё правильно понимаешь! Ух!

– Паш, зато я ничего просить не буду.

– Это как? А тебе это на хрена?

– Да потому что я и работать не буду.

– Это как?

– На вот жульенчик, пока горячий. Паш, ну ты же сам сказал, что тебе ученик не нужен. Давай я буду просто числиться, а на работе появляться на часик-другой, а потом ты меня отпускать будешь.

– А мне это на хрена? Кстати, жульен зачётный!

– Делиться не надо будет.

– Не, так не пойдёт. Я должен с этого что-то иметь. Передай салатик, пожалуйста.

– На. Сколько ты хочешь за смену, если я приезжаю утром, а потом сваливаю?

– Ну не знаю. Подумать нужно. Мне же ещё с Олегом делиться и Иванычу что-то отстёгивать надо будет. Ему тоже как директору жопу подставлять.

– Олег тут ни при чём. Ты руковод, его это вообще не касается. А Иваныч ничем не подставляется – ученик нигде по магазинным бумагам не проходит. Направление из торга, и всё. Никто из проверяющих даже не подозревает о существовании ученика в магазине. В конце концов, плохо себя почувствовал, отпустили малого. Кому какое дело, я же не в штате.

– Думать надо. Наливай!

Паша даром что прилично накачался, но соображать не перестал. Алчность пересиливала в нём все остальные инстинкты. Но Ромка был даже рад, иначе грош цена была бы всем договорённостям. И вопросы Паша ставил правильные, в том числе и как быть с коллективом. Люди же тоже имеют глаза и уши. В итоге в результате жёсткой торговли договорились, что за десятку в день Паша решит все вопросы. А появляться на работе ему совсем не надо, чтобы никто в магазине даже не знал, что у них вообще есть ученик, включая и Олега, второго продавца. Знать будут только Паша и директор Иваныч, который крепко закладывал за воротник и во всём слушался своего старшего доверенного мясника.

Олег тоже был счастлив свалить из-под жёсткой Пашиной длани туда, где его бесшабашная вольность в обращении с весами будет надлежащим образом вознаграждаться. Короче, все были довольны. Но больше всех Ромка. Месяц свободы за каких-то сто пятьдесят рублей! Да он горы свернёт и в бизнесе, и в учёбе. Даже на спорт время останется. А потом можно будет ещё что-нибудь придумать. Паша намекнул, что у него есть завязки в руководстве торга. Начальство любит жить на широкую ногу, а деньги для этого лучшее средство.

– Кстати, откуда они у тебя?

– Паша, ты задаёшь неприличные вопросы. Главное, чтобы я платил вовремя и как договаривались. Верно?

– Да, конечно. Просто любопытно, откуда у моего ученика водятся деньжата, и, судя по всему, немаленькие.

– Так и быть, тебе скажу. Мы же друзья?

– Конечно, об чём базар!

– Паш, у меня мама много лет директор магазина в Пензе. И она хочет, чтобы я учился, а не работал мясником. Мясником я мог бы и у неё работать. А она хочет, чтобы я в министерстве торговли работал, а для этого надо экономический факультет МГУ окончить для начала. Не меньше. Улавливаешь?

– Точно. Я так и подумал. Ну круто! Далеко пойдёшь. Ты только друзей не забывай, когда подымешься.

– Об чём базар!

Вот так продуктивно и посидели, незаметно убрав литр «Столичной». Ромка пил через раз и по половинке. Паша же профессионально держал удар. Для мясника было делом чести, убрав ночью литруху, к восьми утра выйти на работу как ни в чём не бывало. А кому сейчас легко.

Теперь ему остаётся набраться силы воли, чтобы от праздников увиливать, которые в общаге случались чуть не каждый день. Девчонок много, дней рождения и других событий хоть отбавляй. Каждый день в какой-нибудь комнате что-то да отмечают, и все норовят их пригласить, чтобы хоть как-то разбавить осточертевший женский коллектив. Но у него теперь есть любовь, и зовут её Лайма. Этого никто пока не знает, хотя некоторые догадываются – в общаге трудно хранить секреты. Он ухаживает за ней уже две недели, носит цветы, дарит духи и читает стихи в подъезде. А вчера они первый раз поцеловались! И это было не похоже на всё, что у него было прежде. Наверное, это и есть настоящая любовь, а раньше были так – влюблённости. И до счастья – один шаг!

* * *

Появившееся свободное время Ромка не терял даром. У Ленки он выяснил, что дефицитный товар получают с нескольких оптовых баз. Он даже узнал их адреса, но на этом всё и закончилось. Она там никого не знала, это был уже не её уровень. Тогда он просто съездил по указанным адресам, располагавшимся либо на окраинах, либо в ближайшем Подмосковье, и обнаружил там очень похожие складские комплексы, огороженные бетонными заборами с колючей проволокой поверху и недружелюбной охраной. Задача казалась неразрешимой. Но математический склад ума подсказывал – если есть вход, значит, есть и выход. В крайнем случае, это одно и то же.

Подумав немного, он решил выбрать одну базу, просто исходя из лучшей транспортной доступности, – она находилась в промзоне в Бирюлёво, тоже не ближний свет, но всяко лучше, чем Мытищи. После этого, запасясь термосом с горячим чаем и бутербродами, он провёл в её окрестностях почти двое суток, поскольку база работала круглосуточно, принимая товар вагонами по отдельной железнодорожной ветке и отгружая машинами по всей Москве.

В процессе наблюдения, продрогнув до костей, сморкаясь и чихая, он наконец выявил слабое звено, которое по старинной русской традиции вскорости оказалось в ближайшем характерно непрезентабельном питейном заведении с поэтическим названием «Ландыш» и представляло собой существо неопределённого возраста с большим сизым носом по имени, конечно, Вася. Вася работал на базе грузчиком и после смены с постоянством, заслуживающим лучшего применения, наведывался в пивняк для просветления души и открытия верхних чакр. О существовании нижних он уже забыл.

В лице Ромы Вася и ещё один завсегдатай «Ландыша», тоже не литературовед, счастливо нашли третьего, и, скинувшись, они вполне легально купили в девять утра по кружке жидкого пива, а также, но уже нелегально и чуть дороже, чем в магазине, приобрели из-под прилавка пол-литра беленькой.