Текст книги "Собирание игры. Книга вторая. Жизнь на предъявителя"

Автор книги: Игорь Саврасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Мой прадед Елисей Стефанович родился третьего декабря одна тысяча восемьсот восемьдесят первого года, то есть он – Стрелец и его планета Юпитер… (кстати, а почему вы, Хирон и знак Стрельца – кентавры?, хм)… Имя Елисей популярно на Руси, но оно еврейского происхождения (не популярное у евреев?!). Значения: «богоспасённый», ещё… у римлян,… древних он – Улисс («гневный, яростный»), а у греков (тоже древних и нет) это – Одиссей… Да что я? Вы знаете… Елисей родился во Львове и долго жил там в детстве и юности (у родителей матери, то есть у бабушки и дедушки по материнской линии…). Позже он переехал в Одессу и до самого его… «исчезновения» в девятнадцатом жил там… Поясню здесь… В декабре восемнадцатого года, подготовив к дню своего рождения новый скрипичный концерт, (а он был великолепный скрипач и композитор с абсолютным слухом!), он отправился на гастроли в свой родной Львов… А тут, вы знаете, эти революционные передряги,… война… Львов в девятнадцатом отходит Польше… Вся эта «каша» на Украине, особенно Западной… Елисей Стефанович видит в этом своём «изменении подданства», что ли перст Божий… Прадед горячо не любил…, не принимал идеи Советов… Но он горячо любил свою жену, детей… Он упорно завёт жену Хлою с детьми быстрее отплыть из Одессы на Запад! Убеждал, что «вся эта пьяная, злобная рвань», дорвавшаяся до власти, устроит бесчинства и насилия… Что руководят этим сатанинские силы зависти, жлобства и гордыни… А она, Хлоя, наоборот. Свято верила в «свежие ветра» Революции, в светлое преобразование общества… Она, хоть была дворянкой, очень была увлечена идеями модернизма, футуризма и… всей новой культурой, новой героикой. И она призывала, молила Елисея вернуться… Она родом из Крыма, из крымских греков… Они ведь, я знаю, очень любили друг друга… Есть у нас и фото, и письма… Всё оборвалось в тридцать девятом… Ещё вернусь к ним… Так…»

Савва что-то безжалостно вычёркивал, вымарывал какие-то фразы, слова и торопливо писал снова… он брёл по полутёмному коридору, лунной дорожке времени… Он ступал осторожно, но с надеждой… На свет в конце тоннеля… Если возвращался – втискивал новую запись между строк… Например, он счёл нужным вставить здесь фразу, что Хлоя в сорок шестом году (выйдя на пенсию,… тогда была главврачом известной одесской горбольницы), вернулась к своей родне в Евпаторию… И ещё лет пять работала простой медсестрой в водогрязелечебнице города Саки. «Ах, да (забыл…), что в период с тридцать девятого по сорок первый тоже проживала в Евпатории. Да, перемены, переезды… Умерла в пятьдесят девятом…». Ещё он счёл нужным дописать, что считает и себя, и «прадедово колено» западнорусскими славянинами.

Черский полистал фотографии на ноутбуке, посмотрел копии кое-каких документов, бумаг, писем… Снова сел к столу писать…

«Каким был Елисей Стефанович? Ну…, всё ведь со слов Хлои и сына Игоря, который помнит его, отца Елисея до четырнадцатилетнего возраста… И с его же, Игоря, слов характеристика матери – уже обиженной, «брошенной». Да, жена Хлоя, человек сильного характера, коммунистка, считала мужа балованным, безответственным, невнимательным и легкомысленным человеком… Правда, талантливым, весёлым, искренним и не жадным. Да, он был честен, справедлив. Он никогда не льстил, не завидовал, хоть и был высокомерен! Чурался рабочих и крестьян… Белая кость! Голубая кровь! Сын давал характеристику значительно более лестную… Но трудно было сыну, воспитанному матерью и ставшему тоже коммунистом, да ещё и чекистом-разведчиком, понять отца, принять его позицию. Оппозицию, яростную, безоговорочную! Игорь Елисеевич, хоть и редко, но получал от отца тайные письма. Этих писем, с девятнадцатого по тридцать девятый год, было и написано-то не более трёх-четырёх десятков, а сохранить в семье удалось меньше половины. Умных, глубоких писем, наполненных человеческой болью. Болью потерь, болью непонимания… Отец каждый раз убеждал сына, что необразованные, алчные, лживые люди в глубине души жаждут лишь воспользоваться революционной идеей и борьбой. Чтобы награбить, чтобы удовлетворить свои мелкие личные цели. И сын понимал, что отец искренен в своей оценке событий. Он ведь был величайшим оптимистом, человеком лёгким в общении, склонным к юмору и конформистским, либеральным решениям споров. Тем более он исповедовал обновительные идеи в культуре и искусстве начала двадцатого века. Все эти «измы» в музыке, живописи, поэзии. Но он остро чувствовал фальшь, боялся предательства и обмана. Рефлексирующий, встревоженный эмоциональной общей экзальтацией творческий человек, он был бы чаще всего во власти самообмана и оказался бы игрушкой в жёстких руках власть предержащих. Елисей Черский был лично знаком со многими деятелями «нового» искусства. И с теми, кто по очевидной ему глупости и недальновидности хотели отринуть, сбросить с «поезда революции» «старую» культуру. Он говорил об этом и Есенину, и Маяковскому и даже предсказывал их горькие, странные смерти… Да-а-а… Заблуждения и пламенные сердца, огонь и лёд отрезвления… Понял ли дед-генерал в старшем своём возрасте, в старшем возрасте «неразвитого»-таки социализма, постепенного его развенчивания, своего отца… Что-то, наверное, понял, но как человек, искренне и честно отдавший силы, сердце, жизнь высокой идее Свободы, Равенства и Братства, списывал неудачи на «недостатки и перегибы»… Защищал «человеческое лицо» коммунистической светлой идеи! А разве многим людям понятно сразу, на берегу, «что такое хорошо, и что такое плохо»? Что нет в Природе ни Свободы, ни Равенства, ни Братства. Один успешнее, другой талантливее, третий никакой… Порядочных, благородных, тех, широко образованных и интеллектуальных, кто способен внимательно выслушать, понять, добрых и сердечных – мало! А таким ведь был прадед! И как мог такой «шагать в строю»? Дед Игорь вспоминал, что ему мальчику и потом отроку, никогда не было скучно с отцом, как умел Елисей увлечь, научить, ободрить. Дед Игорь вспоминал (и я помню пару таких тягостных писем прадеда), как в тридцатые Елисея Стефановича, «тонувшего» в одиночестве, начала – «прикусывать» депрессия, как «зацепила» его подагра, как подселился к нему «чёрный пёс» разочарования. Во всём! Он стал нуждаться в помощи, он не мог обходиться без постоянной няни-подруги, женщины-жены. Он в сомнениях, смятении, (а, видимо, какая-то уже была на примете!) ему трудно решиться…! Он ещё на что-то надеется… Так дорога ему Хлоя, так больно… без детей… Трудно без Родины… Но он ждёт их уже более пятнадцати лет… Позже он написал (это уже в последнем письме), что болеет серьёзно, что ухаживает за ним молодая женщина, что она наполовину сербка, наполовину немка. Что её родители убежали от нацизма в Швейцарию, устроились там, живут уже два года ждут-не дождутся доченьку… Что она зовёт его, и он собирается с ней в Швейцарию, но что ему нужен морской тёплый климат…

Потом, уже после войны, сын-разведчик по своим каналам, очень осторожно и хитро́, выведал, что отец его, Елисей Стефанович Черский, действительно проживал в Швейцарии, в Берне, примерно с тридцать девятого года, что тот был женат на женщине, лет на тридцать его младше… Сведения, к сожалению, были скудные, отрывочные и часто противоречивые. Да и кому был нужен эмигрант-музыкант? Практически славянин… И его жена… Эх! А ведь прадед уже в тридцать был известный музыкант! Выезжал в Европу со своими концертами. Его сочинения исполняли… Скрипач-виртуоз и музыкант-новатор… Париж, Берлин, Варшава, Женева, Милан, Стокгольм. И Прага! И Вена! Гастроли, гастроли…, до четырнадцатого года плотный график… Жаль, что прабабка Хлоя мало чего сохранила… Бо́льшая часть его сочинений утеряны! Точнее – затеряны. А эти, уцелевшие (слава Богу!) космические пять мистерий… Исполнял ли он их где-то? Во Львове тогда, в девятнадцатом? Позже? Что ещё сочинил? Доработал?… Неизвестно… В своих письмах сыну он жаловался, что ему… не работается… Что ушла его музыка, молчит его скрипка…»

Савва с удовольствием качался на «волнах своей памяти, а, пообедав и чуть прогулявшись, он решил вздремнуть. Подспудно он снова ждал от сновидения знака, подсказки.

И ведь точно! Сон оказался замечательным и (кто его знает?)… пророческим.

Будто бы он во Львове… Вторая половина девятнадцатого века… Он знакомится с интересной парой. Мужчина с тяжёлым, засыпающим лицом и ледяными глазами. Глубокие морщины на переносице и от крыльев носа… Представляется:

– Яков Брюс, колдун, алхимик, идеолог петровских реформ и друг Петра Великого.

Она – яркая красавица с высокой причёской и золотым мехом на голых матовых плечах. Пленительная, чарующая и опасная улыбка, которая прячется не в ироничных и равнодушных глазах, а в коварных полных губах, словно вот только испытавших сладчайший поцелуй… Или помада нарочито так размазана! Кровь, кровь тех её мужчин…

Брюс представляет её:

– Ванда. Да, та самая! «Львовская Ванда» писателя Захер-Мазоха. Что испугались-то? Ну-ну… Да вы, батенька, и так и в цепях, и в ремнях и в мехах. И вам нужна плётка! Вам нужна трёпка!

Вдруг из-за спины фельдмаршала выходит маленькая девочка с игрушечной плёткой и тяжёлой связкой ключей в руках.

– Я Хлоя! Я дочка Елисея Стефановича. А Вы? Ах, да… Я знаю…. Вы заблудились… Нет, что вы! Эта плётка не вам… Вам – ключи! Вы же заблудились… Я помогу! А вы должны идти за мной… Не удивляйтесь. И слушаться и меня, и себя и мою подругу Алису… Это её плёточка! Она поможет нам «заплетать» дорогу и «расплетать» узелки… в памяти… А вот и Алиса!

– Нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте, а чтобы куда-то попасть, надо бежать как минимум вдвое быстрее! – поторопила всех Алиса.

– Вам ясно? – Ухмыльнулась Ванда, облизывая свои красные губы и приподнимая юбки, чтобы поправить сбившуюся резинку на шёлковом чулке.

– Ну да, в целом – неуверенно промычал Савва Арсеньевич – Быстрее! Мне следует поторопиться.

– Вы идиот! Вы не усвоите даже «первой производной»! – засверкала глазами роковая красотка.

– Спокойно, Ванда – тоже кольнул композитора льдом глаз Яков – он поймёт! Медленнее! Медленнее следует жить, молодой человек! Вдумчивее! Бежать душой и духом от суеты и тупости! К Благому Разуму! От тухлой «правильности» к сочной неправильности! Вы же – Рыба. Вам не трудно понять… Ну-ну, не обижайтесь… Просыпайтесь!

«Этот сон следует записать сейчас же!» И показать А.А. Тут один из этих «ключей»! Точно… Чую… – И Савва начал писать далее, заварив себе чайничек крепкого чая.

Сейчас он решил сделать ряд записей – воспоминаний о деде Игоре.

«Мой любимый, мудрый «королевич Елисеевич»! Родился он девятого ноября девятьсот пятого года. Да-а-а… Скорпион Скорпионович! Пальца ему в рот не положи! И не спорь, даже не противоречь! Э-э… Кто там у него… в управителях?… Алина говорила… Да – Плутон и Марс! Что ещё?… Имя скандинавского происхождения… Ингвар… Да… «Воин Бога», «Хранитель Бога», «Хранимый Фрейром»… Точно про деда! Высокий, костистый, с гордо поднятой головой и жёсткими волосами, со лба зачёсанными назад… Выправка, и природная, и военная. Себялюбив, горд! Да, было такое… Упрямец и боец! Что уж любит – защитит! Сверхъестественное трудолюбие, непревзойденная целеустремлённость! Практицизм и хватка… Карьера и чувство долга… Патриот! Но эта логичность, логистика во всём прятали в себе и широту и глубину интересов… И даже богатство воображения, и любознательность, и склонность к саморазвитию! Одинаково любил и Дюма, и Жюля Верна, и Толстого и Гётте. Выйдя на пенсию, был переменчив в настроении, рефлексировал, всё ревизировал, корректировал свои идеалы… Понимал ли уже наконец, что истину следует искать не в борьбе, а в гармонии, а направление развития не в победах, а в равновесии? Начинал ли подозревать, что не следует человеку быть уверенным, будто он до конца понимает смысл и конечный результат своих дел и устремлений…? Да… Несовершенство… всего… Душе нужен приют. Где он? А вообще дед бывал остроумен, добродушен, мог очаровать любого и, особенно, любую… Да, бывал романтичен и замечался за ним (и в семьдесят!) повышенный интерес к слабому полу. Но! Шутил: «Я – преданный семье бабник!» Точно. Был семьянин отменный! А как он мог и как умел заразить оптимизмом, убедить! И не вздумайте хоть грамм критики в его адрес! И не трогать самолюбие! И не пытаться – укусит! Больно!

Умер он в восемьдесят девятом. Восемьдесят четыре года. Умер от инфаркта, быстро, даже не побывав «дряхлым стариком». Ежедневная зарядка, пробежка… Плавал утром,… вышел на берег и упал замертво…

В начале тридцатых он работал инженером-механиком в одесском порту. А в тридцать четвёртом его направили на работу в «органы». НКВД в этом году был реорганизован. Появились новые структуры по обеспечению государственной безопасности. Вот туда Игоря Елисеевича и направили… Внешняя и контрразведка.

Ах, да… В тридцать втором он женился. Родился сын Арсений… Жена родом из Николаева. На николаевском судозаводе они и познакомились. Дед был в командировке. Бабуля тогда работала в заводской столовой, училась в институте…

И вот сорок первый. Война. Семья Игоря экстренно эвакуирована на Урал, в город Молотов. Позже, э… в пятьдесят седьмом, городу вернут прежнее название – Пермь. Семья обустраивается, дед меняет профиль работы… Он сейчас не разведчик, он чекист, но инженер… Он занимается переводом машиностроительных заводов в Молотов, Свердловск, Челябинск… На военные рельсы…

В сорок четвёртом, когда вновь потребовалась его хватка разведчика, да ещё отличные знания и немецкого, и польского, и украинского языков, деда забрасывают на Западную Украину и далее в Польшу… Работа во Львове, Кракове, и его поиски следов отца, Елисея… Знакомства, связи… И личные тоже… Но вот в «органах» созревает какой-то донос: отец майора НКВД Черского И.Е., музыкант Черский Е.С. пропал без вести во Львове в девятнадцатом. Есть мнение (!) – невозвращенец и антисоветчик… Вдруг? Отозвать майора! Деда не репрессировали, а просто отправили обратно на Урал. Поиски следов Елисея временно остановлены.

В сорок шестом командировали в Одессу для борьбы с организованной преступностью. Тогда бандиты «наделали шороху». Дед с «легендой» человека от Николаевской, Херсонской и Севастопольской бандитских группировок внедрился в банду. За отличную работу в этой сложной операции он получил орден из рук самого Жукова и, вернувшись в Молотов, быстро получил звание подполковник… В пятьдесят четвёртом он возглавил отдел контрразведки и промышленного шпионажа в областном управлении КГБ. В этом году опять произошла реорганизация «органов» и появилось это название. И теперь он полковник. Заводы резко перестраивались на «оборонку». Все! Где-то весь завод, где-то – цех-другой. Ракеты, самолёты, катера, двигатели к ним, топливо, заряды, снаряды… Сложнейший, тотальный аппарат надзора и режима. Повсюду, в любом Вузе и НИИ – так называемые «первые отделы», наука зачастую работает под грифом «секретно».

В шестьдесят пятом году, когда деду стукнуло шестьдесят, он подал рапорт об отставке. Решил уйти на пенсию. Рапорт удовлетворили. Он был ещё крепок, но после двадцатого съезда покатила волна «контролируемого свободно-спёртого» воздуха, сумятица идеалов подистрепала уставшие нервы. Да… Надо сказать честно, что с идеалами светлого коммунистического будущего в душе полковника госбезопасности происходили тревожные и необратимые мировоззренческие деформации… Хрущёв ещё так во всеуслышанье то «пукнет», то громко «пёрн…», то у него «кукуруный понос», то «искусствоведческий»…., то башмаком колотит по трибуне и… вообще. В общем, у кого-то закружилась голова, а кого-то вытошнило, а кто-то… У деда инфаркт, не очень, правда обширный… Его потянуло на «малую Родину», в Одессу. Туда ещё и раньше, после войны, «подтянулась» большая часть родни. Дядья, тётки с семьями, двоюродные, троюродные и прочие бабки, кузины и кузены. Игорю Елисеевичу помог с переездом в Одессу и обустройством его старший и преданный друг, тоже разведчик. Он теперь руководил областным управлением КГБ, генерал-лейтенант, Герой Советского Союза. В первом (!) городе-герое Одессе! Правда официально этот титул городу дали в шестьдесят пятом. По этому случаю власти были щедры на раздачу, квартир, орденов и званий. И вот «удача под раздачу!». Деду вспомнили сорок шестой, его геройство в защите Одессы от банд… Да ещё «Маршал Победы Жуков» похлопотал тоже… Дед получает «генерала» и сначала двухкомнатную, а затем в шестьдесят девятом и шикарную пятикомнатную квартиру в элитном доме на Приморском бульваре. Бабуля в восторге и начинает настойчивые хлопоты о переезде в Одессу детей и внуков…»

Без четверти восемнадцать… Савва Арсеньевич решает быстро дописать ещё буквально пару страничек про отца и мать, а затем на такси поехать на встречу с А² (так он про себя величал Александра Александровича, умиляясь в шутку математическими терминами «в квадрате», «квадратный корень», «квадратный трёхчлен»! и пр.)

«Ещё бы математику не сочинить «Алису»… Вот ведь…, «квадратура круга», хе-хе… – подумал он и начал писать. Отец, Арсений Игоревич, родился четвёртого февраля тридцать третьего года… Имя Арсений русское, греческого происхождения (там это Андрей…, хм). Значение – «мужественный ». Водолей по Знаку Зодиака. Хм… «Дайте ему общения! Не оставляйте одного!… Яркий и подвижный… Их Уран вечно кружит их в светлых и лёгких плясках… И пыль летит… И барабаны бьют, и трубы зовут! Таков отец?! Не совсем… Да, он – активный человек, чувствительный и обидчивый, желающий жить (помимо работы!) в своём внутреннем мире иллюзий. В работе неутомим, любит движение вперёд, любит преодолевать барьеры, утверждать новое, но часто (особенно в житейских вопросах) бывал нерешителен… И вообще в быту проявлял некомандирский характер. Был чаще мягким и душевным… Имел много друзей, любил их и не хотел замечать их недостатки. Любил отдаться общению, а затем, отдохнув в уединении, быть горящим на производстве. «Бытовуху» терпеть не мог, не способен был вне работы быть аккуратным и сосредоточенным. Всё вечно по дому искал, раздражался, всё от всех домашних требовал: «где моя голубая рубашка?», «где такой-то галстук…, нет, не тот,… а этот»… Твердил: «тебе следует прочесть это,… нет необходимости тратить время на то»… И всем! Вперёд! В «квадратуру круга»! Это я про его любовь к чёткости решений. И дотошности в рабочих решениях и технологии процессов. Он закончил «Карабелку» в Ленинграде и, вернувшись в Пермь, начал работать на Судостроительном заводе. Завод был расположен у затона реки Камы, в посёлке городского типа. Район назывался Закамск, это был Кировский район города Перми. Рядом были ещё микрорайоны, где были серьёзные градообразующие предприятия (особенно связанные с «оборонкой»).

Там были и хорошие трёхэтажные дома сталинской застройки (не столичный ампир, конечно, но…) и «немецкие двухэтажки», с высокими потолками, с «нескупой» планировкой внутри и кое-какой внешней и внутренней отделкой «а-ля старина и модерн» («щипцы» на крышах, кованные решётки балконов, лепка у окон и карнизов, медальоны…).

Карьера отца на заводе быстро росла. В шестидесятом, когда я родился, отца назначили начальником очень важного и сложного цеха – плаза. Это разметка, гибка, а порой и сборка корпусных деталей судов в натуральную величину. Этот цех – специальный огромный ангар, где пол был идеально набран из бруса, поставленного на рёбра, отполированного, прошпаклёванного и прокрашенного. Нужна была высочайшая точность расчётов и работ. Семье тогда выделили трёхкомнатную квартиру в лучшем, «начальниковском» доме в посёлке. В Одессе он тоже работал в судостроении, на ответственных должностях и был на хорошем счету. Тогда ценных работников умели поддержать и государство и предприятие! Этот почёт был крайне важен и дорог людям труда! Отец с матерью, да и дед с бабулей часто и трогательно вспоминали этот свой «уральский период»! Молодость! Надежды! Перспективы! Уверенность в «завтрашнем дне»! Главное: что при обще уровне недостатка в снабжении и общего «иванизма», это – период их личностного и социального роста, и уважения со стороны социума! «От каждого – по способностям, каждому – по труду», плюс соцзащита слабых и обделённых – принцип того социализма, который в СССР не развили до закона жизни! Эх! – «иванизм»…

Особенно скучала по Перми в первые годы переезда в Одессу мама. Во-первых, она – уралочка и там и её корни и родня, во-вторых, она всегда была активисткой, и в комсомоле, и затем, вступив в партию, и в вечной её профсоюзной работе. В посёлке были и прекрасная общеобразовательная школа, и музыкальная и отличный клуб, где и кружков было с десяток, и фильм «крутили» и мероприятия различные (и досуговые, и торжественные) устраивали. Так мама, пианистка (закончила Пермское музыкальное училище), умудрялась и уроки вести в обеих школах, и в клубе организовать самодеятельность (детский и взрослый хоры регулярно держали призовые места в городских смотрах!). А в шестьдесят шестом её даже назначили (в тридцать лет!) директором клуба!

Савва посмотрел на часы: пора! «Эх, грязно! Неразборчиво! А тут забыл, а это…, а то… Эх! Всё, последняя строчка: «Отец ушёл из жизни в возрасте семидесяти восьми, мама жива».

– 4 –

– Взгляни-ка на дорогу! Кого ты там видишь?

– Никого – сказала Алиса.

– Мне бы такое зрение! – заметил король с завистью.

– Увидеть никого! Да ещё и на таком расстоянии!

– Да-а-а!… Цвейг Пра-Стефанович!… Я говорю – слог ваш хорош! Петлист, с точками разрывов первого и второго рода! Обожаю неправильности! И повторов (в отличии от Цвейга) – мало. Поток, поток… Но бессознательного маловато… Побеседуем… Потянем за верёвочки… Есть вопросики, есть… – Хирон мял в руках стопку исписанной бумаги, словно ворожил. Он разве что не нюхал и не жевал листочки. Он «пережёвывал»! – Позже!… Тропиночку поищу ещё сам – он говорил об этом, как о плане к спрятанным сокровищам. Несметным! Савве было приятно такое отношение к его заметкам. Хотя… вопрос о смете всё же беспокоил. Что-то он будет должен ведь! Ладно… Потом…

– Не удивляйтесь ничему! Всему удивляйтесь! Всё – удивительно! Э-хе-хе… С каждым подобным дельцем я раскручиваю спираль времени… Да-с! Вы знакомы, извините, с нейролингвистическим программированием? Вы, внук разведчика? Нет? А с распрограммированием?! О! Это – листать «Книгу Судеб» в обратную сторону. Непрерывное «конформное отображение»! Вы – в меня, я – в вас, в вашего прадеда. В «комплексную плоскость» времени! В его мнимую часть! В сбережённую вами форму бесконечно малых рефлексий, в сбережённые вами углы между параллельными и скрещивающимися Судьбами энергетических линий Рода. Линий кривых, но Живых. Кривые третьего рода! Памятью хранимых! Славно, знаете ли…

Музыкант ничего не понимал, кроме того, что этот «бред юродивого» «варит» сейчас некую алхимическую смесь и в вареве этом есть определённая… даже не закономерность, а… отточенность скальпеля Провидца. И по лезвию сверкают огонёчки твоего зодиакального созвездия, где вот блеснул ты, а вот – промельк прадеда…

Конечно, когда воспаряешь к Сути Вещей, важно закусывать. От сердца – выпил, от ума – закусил. Всё – в Мере Мыслеобразов, которые вдруг открываются человеку. Неглупому.

Взяли за шиворот тебя и приподняли над землёй. Смотри! И на лице твоём… Что же?… А может та рожица Эйнштейна с высунутым языком!

– Конечно! Молодчина ваш прадед! Я тоже чувствую «подкову Удачи»! Он «выбрал» Берн! Ха! Берн – город на полуострове, то есть как бы внутри русла – подковы реки Аре! И само это название… Позже… Хе! А мог бы Елисей выбрать по числу его, по тройке, и Дублин, и Москву, и Мельбурн. О! Но умел мечтать! Смотреть в Небо! Сочинять Звёзды! Да-да, я – патетичен! Я почувствовал его вибрацию! Пока «тоненькую», но незабытую вами мелодию кармического бессознательного, но это – лейтмотив! Связь, отображение Рода и Зодиака! Мистерию! Да-да, не забудьте в ближайшие дни принести ноты, флешки с его мистериями…, вообщем «переслать» мне… Да, и, разумеется фото, письма, ещё родных попросите…

– У меня всё с собой. Всё в памяти компьютера…

– Да, мой друг – Кащей как-то странно посмотрел на одессита – Да-а-а… С одной стороны… Эта такая мощь! Такая помощь нам, математикам, нумерологам… Эта оцифрованность всего! Всего уже почти! Но! Но есть огромное, страшное «но»! Люди не должны, не имеют права разучиться смотреть на звёзды и мечтать! Исчезнут, знаете ли, те последние юноши и девушки с распахнутыми глазами. И будет – швах! Кирдык! И выстроятся созвездия на чёрном небосводе в одно страшное слово, последнее… «Поздно!» – глаза Хирона и точно страшновато сверкнули неотвратимостью.

Он, видимо, умел одновременно и беседовать, и читать и «прогуливаться» по слоям и горизонтам своей Матрицы. Чему-то он улыбался «в себя», чем-то также огорчался… И всё – на этажи, на полочки, всё – на «переплавку» в безумной печи информации… На печи этот его волшебный котёл, где вскипает варево из цифр и чисел и ещё чёр-те чего. Но всё это из видимого, «сегодня и вчера» отображается (конформно-конгениально!) в невидимое «давно»… И вот соткался из этой паутины связей, ожил Голем, живое существо, образ чего-то сущего, плотского. И тем, кому дано, видят и слышат его.

– Что вы спросили? – А.А. смотрел, не видя Саввы.

– Да я ничего… Собственно…

– Понял… Услышал… Вы думаете, как это можно «одним и тем же мозгом Мыслить и Верить?!». Да? Угадал? Хе-хе! Угадал… Значит – можно. Я же могу… И вы умеете… А вот та парочка в углу – не-е-е! Тупы-е! Не дано! По Вере и Делам воздаётся! И по Таланту! А как, голубчик мой, умел это делать Эйнштейн, высовывая язык и приговаривая: «Тайна – источник и науки и искусства»… И ещё эта фразочка… Э-э «Наука без религии хрома, религия без науки слепа»… И ещё, позвольте…, другому философу… «подальше высунуть язык»… Это Бердяев: «Астрология угадывает неразрывную связь человека с космосом и тем прорывается к истине, скрытой от науки о человеке, незнающей неба; и от науки о небе, не знающей человека… Такая же вечная истина есть и в алхимии, и в магии». Какого!? Эх, вам бы с моим Карлом-Густавом побеседовать! Он – обстоятелен по немецки, а я тут, в астрологии вашей так:… «фраерок заигранный, а гоношусь, ха, как урка»…

«Чего кривляется-то? Зачем этот жаргон? Ясно, что и Хирон ты, и образованец тот ещё, и вообще квадрат и куб… трёхчленный… Не любит пафоса… Умён, тонок… кащеист…» – подумал Черский с уважением к А².

– Умно! Очень! Конформно только… немножко…

– И вы, я вижу, схватываете на лету… Отвечу и на вашу мысль… Я потому «кривляюсь», что чужые мысли цитировать… да, любых Гениев Гениевичей, тоже не люблю… Сам люблю… все стороны выслушать и… Судить… без приговора… А уж потом резануть цитаткой! Я ведь сумасшедший… по призванию, а по Дару… чуть поэт, чуть математик… А Тот, Кто призвал, тот и помогает. И отнимает… лишнее… Его Мера Света и Тени! Его правда!

– С вами невозм…, так увлекательно беседовать… как колодец копать, Хм… В Нору эту… Но… Почему «поэт»? И почему я цитаты не люблю? Очень даже люблю!… Э… расшвыриваться ими перед «неучами» не люблю… Это да…

– Знакомо ли музыкантам имя Давида Гильберта, математика, изобр… увидевшего гильбертого пространство? Нет? Плохо,… Хм, я вам приготовлю… свою «подборку»… Для озарений ваших… Гильберт искренне «пошутил» однажды: «А?… Этот?… Нет, он стал поэтом – для математики у него не хватало фантазии».

«Тоже язык высовывал, видать! Квадратный… В пространство своё это… ги…» – подумал снисходительно о «шутке» музыкант с богатой фантазией.

– Хм… А что музыканты и поэты должны знать о пространстве этом? Небось нора очередная? Лабиринтик парадоксов и кривых зеркал?

– О, да! Наше с вами. Куда путь держим. С бесконечной размерностью. Это просто… Ну да нам с вами для нашей задачки… э… семимерного достаточно. Необходимо и достаточно… Тогда и только тогда – Хирон стал «уходить в себя», голос его глох, слова «уходили» – Прямая теоремка и обрат… Обратная… Оборотни… А может… Седьмая неизвестная – дама! Это сложность! Это подвох! – вдруг огорчённо, как юродивый визгливо выкрикнул он – Эх! И пятая! Нет… не вижу… пока… Дамы – пустоты, фантомы…

У А.А. быстро менялось настроение, губы приобрели какой-то пурпурный цвет, а из угла правого глаза проступила и вздулась кобальтовая венка. Потом другая – лиловая, окрашиваясь затем в цвет баклажана, набухла возле левого виска… Есть, наверное, люди с другой кровью… Иноходцы, посторонние, призванные с другой Мерой и, как он сказал… без лишнего… Боже, как много лишнего! А необходимого – нет! Господи! Оборотная теорема, дама-пустышка… Пятая, седьмая…, квадратная в… конце тоннеля.

Савва потрогал виски, опасливо наблюдая как Кащей рассеянно тычет ножом и вилкой в какую-то строчку… Рассеянно, но сосредоточив свои косые глаза и шевеля губами… Он «пережёвывал» мысль, подцепленную ножом и вилкой… Хм, духовная пища – называется.

– Поздравляю вас, батенька мой! Вы по числу имени, по букве «С», первой в имени и… вообще,… не буду сейчас вдаваться… – «девятка». Поздравляю и завидую! Успех, удача, совершенство! Но…

Оказывается, он общался с «девяткой». Выпили по этому, немаловажному, видимо, для дела поводу. Сколько чисел! Сколько поводов, пацаны!

– Но хоть вы и твёрдо стоите на ногах, ищите себя, мучительно ищите… Так? Года два уже «малохолия»… Угадал? Хе-хе… Хандра, жёлчь, ну, думаю у вас не чёрная, депрессивная, а тёмненькое помрачение… Тут Карлуша тоже специалист… Он мне тоже ригидность, гневность порой диагностирует… Видал я таких профессоров! У меня вот – Гиппократик свой – он щёлкнул пальцем по «графу-графинчику»… Хм… Гоголя любите… И без «графов»! Ну ничего. Я ведь у Карлика кое-чему тоже научился-нахватался: вам не «графы» – «графини» нужны! У вас патологическая реакция на вытеснённое в бессознательное влечение! Хо! Вижу – угадал! Шерше ля фам! Пятую и седьмую! Да уж… Бабы – пустота многозначная! Эх! Для вас, музыкантов, – особенно! А мы, математики, хоть и рефлексисты, но онанисты! И всех делов… Шучу… Так вот: вас мучает нераскрытое в себе, нереализованное до конца, а прадед – ну, это просто путь, дорога Одиссея к себе. Вот суть! Нужно подлинное удовлетворение потенциала, творческого и личного…

– Правда… Да… Есть такое… Очень мне нужно это всё с вами… Но… Я ещё вчера был должен спросить… Без этого невоз…

– Да не мямлите! Сколько будут стоить мои услуги? Немного! Месяц моих «конформных отображений» в Кротовинушку следует излечить, запить сотней «графов». Средний тариф сталкера. Легко счесть: полторы тысячи евриков. За месяц. Предоплата – пятьдесят процентов в течении первой недели. Удерёте от меня раньше – недоплатите. И недополучите результат! Мои, э…, представительские расходы я учёл в указанной ранее сумме. Есть тут мыслишки… обратиться кое-куда… Куда следует…