Текст книги "Обычные командировки. Повести об уголовном розыске"

Автор книги: Игорь Скорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Бывал. Здесь многие бывают. Соберутся выпить – и сюда. Беседка у них называется «Подожди немного».

– Ну, не очень оригинально! Правда, у Луи Буссенара так называются небольшие рощи. Мальчишкой я этим «Капитаном Сорвиголова» зачитывался… Ну так вот, дорогой Женя, о Лаврове. Все, что есть в деле, работает против вашего Олега. Посуди сам: Лавров говорит, что парикмахер был пьян. А по заключению биологической экспертизы в организме Славина алкоголь полностью отсутствовал. Лавров говорит, что был нож, а его никто не видел. Есть еще одно, не менее важное обстоятельство. Вот ты скажи мне, Женя, почему Славин хотел убить вашего дружинника? Что между ними могло произойти?

– Так вы Олегу не верите? – не выдержал Рогов.

– Подожди! – поморщился Дорохов. – При чем тут верю – не верю? Я говорю о фактах. А они свидетельствуют против Лаврова. Криминалисты, следователь, прокурор, наконец, суд в первую очередь рассматривают факты.

– Так что же делать?

– Набраться терпения и искать факты, подтверждающие показания Лаврова. Кстати, у меня тоже появилось сомнение, – медленно проговорил Дорохов.

– Какое?

– Понимаешь, Лавров мог добросовестно заблуждаться. Ему могло показаться, что у Славина был нож. Все-таки зрение у него плохое.

– Допустим, что нож Олегу привиделся, но ведь парикмахер прямо сказал, что его убьет. На слух-то Олег не жалуется.

– Лавров – сторона заинтересованная. Нужны доказательства. Кстати, сколько у тебя дружинников?

– Около трехсот. Я отобрал человек двадцать активистов, чтобы работать по этому делу. Сказал капитану Киселеву, а тот отмахнулся: «Хулиган ваш Лавров». Жаль, что Георгий Петрович Макаров болен. Был я у него сегодня в больнице.

– Ну и как он?

– Да пока неважно. Давление держится.

– О деле Лаврова он знает?

– Конечно. Это ведь он мне посоветовал вам в Москву телеграмму послать. Я три года работаю у него внештатным инспектором. А вы, Александр Дмитриевич, не собираетесь навестить Макарова в больнице?

– Обязательно. Вместе и сходим. А вы как считаете, почему Киселев так настаивает на виновности Лаврова?

– Киселев? – Начальник штаба как-то замялся. – Захар Яковлевич, мягко говоря, человек своеобразный. Например, терпеть не может тех, у кого длинные волосы. В его представлении все они, как один, балбесы. Ходят с гитарами и поют – плохо. Джинсы носят – нехорошо. В его время молодежь была другая. А какая? Хуже, лучше? Не такая, и все. Может быть, Киселев настроен так недоверчиво к людям, потому что все время имеет дело с подонками – он розыском преступников занимается: алиментщиками, теми, кто своих детей бросил и скрывается. Вот и потерял веру в человеческую порядочность.

Они покинули беседку, подошли к гостинице, где остановился Дорохов.

– Скажите, Женя, вы как завтра работаете?

– У меня набралось дней десять отгулов за работу в колхозах. Я могу договориться на заводе и прийти к вам в любое время.

– Тогда приходите завтра в отдел, а к вечеру соберем ваш актив и вместе решим, что делать дальше.

Дежурная гостиницы, приветливая женщина, передавая Дорохову ключ, сказала, что около десяти вечера ему звонил капитан Киселев.

– Что-нибудь просил передать?

– Нет, только спросил, возвратились вы или нет. – Женщина помедлила и, вглядевшись в усталое лицо полковника, предложила: – У нас в гостинице душ работает круглые сутки. Есть чай.

– Спасибо. С удовольствием.

После душа Александр Дмитриевич словно воскрес. Дома знали, что, взявшись за новое дело, он мог пропустить обед и ужин, поэтому готовили ему с собой всякую снедь. Достал из чемодана целлофановый пакет с домашним печеньем, с конфетами и пачкой чая и спустился на первый этаж к дежурной.

– Сами будете заваривать, Александр Дмитриевич? Заглянула в вашу карточку и прочитала, что вы полковник милиции, к нам в командировку, на какой срок, неизвестно. Меня зовут Нина Николаевна, я в этой гостинице с первых дней, как построили.

Дорохов поколдовал над фарфоровым чайником, и, когда темный, точно устоявшийся гречишный мед, чай был разлит по стаканам, Нина Николаевна усмехнулась:

– Я уже привыкла к тому, что у москвичей первое дело – чай. И не просто там засыпал в чайник, плеснул кипятку – и пей. У каждого свой способ, вот и не рискнула сама заварить. – Нина Николаевна задумалась и сразу стала серьезной. – Вы, наверное, приехали насчет Лаврова? – И, не дожидаясь ответа, вздохнула: – Я ведь обоих знаю. Сергей у нас тут в гостинице в парикмахерской поначалу работал, а года три, как перешел в салон. Ничего был парень. Раньше они с матерью в соседнем бараке жили. Знаю их давно. Очень уж убивается женщина. А то как же! Сын ведь родной. Вчера встретила в магазине, вся в черном и сама черная. Жалко мне ее стало. Да и Сергея жалко. Погиб-то уж больно глупо. Что у них там с Олегом получилось, не знаю, люди разное болтают.

– Что же, Нина Николаевна, говорят?

– Вам-то лучше знать, что правда, а что нет.

– Не успел я еще разобраться. Ведь только сегодня с самолета.

– Одни говорят, что Сергей хотел отомстить Олегу, только вот за что, никому не ведомо. Говорят, будто он даже следил за Лавровым.

Дорохов насторожился. Отставил стакан, хотел спросить, но смолчал, решив дать Нине Николаевне высказаться.

– Другие ругают дружинников: мол, распоясались, вот и убили парикмахера… А Олег с моим внуком вместе учился, раньше часто бывал у нас. Парень-то он вроде честный. Мать его, Калерия Викторовна, – наш участковый врач. Справедливая женщина.

– Был я у них сегодня, – не вытерпел Дорохов.

– Ну и как она?

– Горюет.

– Ну еще бы.

– Нина Николаевна, а кто вам рассказывал насчет того, что Сергей следил за дружинником?

– Сказали, а вот кто, никак не припомню.

– Может быть, вспомните?

– Ну тогда, ясное дело, скажу.

Поблагодарив за чай, Дорохов поднялся в номер и улегся в прохладную постель. Лежал, ворочался, но сон все не приходил. Так и пролежал битых три часа с открытыми глазами. Едва рассвело, оделся и вышел из гостиницы, пересек пустынные улицы и через арку, где был убит Славин, вошел в сонный двор. Миновал беседку и прямо направился к кустам жасмина. Пробрался в самую гущу, где, как он и предполагал, оказалась маленькая, свободная от веток площадка. Наверное, здесь, играя, не раз прятались местные мальчишки.

Александр Дмитриевич выпрямился. Верхние ветки кустов оказались довольно редкими. Хотя и закрывали его с головой, но вместе с тем позволяли видеть весь двор: подъезд, где живет Ручкин, и злополучную арку. Он опустился на корточки и обнаружил, что и внизу голые, без листьев, прутья не закрывают обзор. Увидел чахлую, редкую, пробивавшуюся у корневища траву. Она была вытоптана, несколько молодых побегов жасмина сломаны и засохли. Повыше на кустах также отыскались надломленные ветки. Жасмин давно отцвел, и на концах веток гроздьями висели семена. Сломать вот эти ветки мог только тот, кому они мешали.

Значит, в кустах кто-то прятался. Старательно рассматривая все вокруг, он нашел несколько окурков, размытых дождем и покрытых пылью, но тут же их отбросил: за неделю они не могли приобрести такой древний вид. Поднял с земли старую, со сломанными зубьями расческу, она, видно, тоже лежала здесь давно. Расширяя круг поиска, Дорохов заметил возле одного из кустов маленький бумажный шарик. Развернул и прочел: «“Снежок”, Москва, фабрика имени Бабаева». Чуть в стороне оказалась еще одна такая же скомканная обертка. Он подержал бумажные комочки на ладони, хотел развернуть и второй, но потом раздумал и снова забрался в центр кустов. Прикинув направление, в котором лежали скомканные конфетные обертки, повернулся лицом к арке. Размахнувшись как можно сильнее, бросил комочек и проследил за его полетом. Снова отправился его искать. К величайшему удивлению, рядом с брошенной на земле оказалась еще одна такая же, сжатая в тугой шарик бумажка. Заметив еще одну, бережно спрятал все в сигаретную коробку, потом побродил вокруг, но, ничего больше не найдя, напрямик отправился к арке. Он помнил все, что было найдено в карманах Славина и записано в протокол: ключ, зажигалка, пачка «Беломорканала», в которой осталось четыре папиросы, любительские права на управление автомобилем и тридцать два рубля денег. Но разве те, кто составлял протокол осмотра, не могли пренебречь единственной конфетой, а тем более скатанной в шарик оберткой?

Гостиница уже просыпалась. Возле Нины Николаевны стояли несколько человек, оформлявших документы, и Дорохов проскользнул незамеченным. У себя в номере выключил репродуктор, который должен был вот-вот заговорить, и, улегшись в постель, мгновенно заснул.

Утро для Дорохова началось с сюрприза. В городском отделе его поджидал капитан Киселев. Сегодня он был в обычном для лета сером костюме и лимонного цвета тенниске. Поздоровавшись, он вынул из папки несколько исписанных страниц и положил их на стол.

– Вы, Александр Дмитриевич, вот эти протокольчики почитайте.

Дорохов молча взял листки. Это были показания свидетелей. Первый из них, слесарь завода Борис Воронин, девятнадцати лет, судимый за мелкое хулиганство, рассказывал:

«3 августа этого года я вместе со своим приятелем Ершовым Левой пошел в кино. Смотрели иностранный фильм “Бей первым, Фредди”. После сеанса мы стали выходить на улицу. В толкучке какая-то девушка споткнулась о мою ногу и упала. Я стал ее поднимать, но к нам подошли дружинники, несколько раз ударили меня и Ершова, скрутили нам руки и повели. Особенно нахально вел себя дружинник в очках. Фамилию его я не знаю, но, если нужно, смогу узнать. При мне другие дружинники называли его Олегом. Этот дружинник сбил Ершова с ног, а меня схватил за руку и вывернул ее так, что болит до сих пор. Сначала нас привели в штаб, потом отправили в милицию, а утром народный суд мне и Ершову дал по 15 суток за мелкое хулиганство. Еще раньше Лева рассказывал, что среди дружинников есть несколько человек, которых нужно опасаться: Плетнева из заводского общежития – он гирями занимается, и одного очкарика». Слово было зачеркнуто и сверху написано: «в очках».

«Ну и ну!» – подумал Дорохов.

– Кто допрашивал? – спросил он у Киселева.

– Сам, товарищ полковник.

Дорохов читал дальше: «Дружинника, который носит очки, следует также опасаться. Он неоднократно бил наших ребят, есть и еще несколько таких в дружине, которые действуют кулаками…» Ниже шла служебная фраза: «Протокол записан правильно», и подпись Воронина. Следующий протокол зафиксировал показания Льва Ершова, семнадцати лет, работающего учеником токаря на заводе, судимого два раза за кражи. Эти показания были несколько подробнее:

«Дружинника в очках, Лаврова, я знаю почти полгода. Он меня просто ненавидит. Где бы я ни появился, он ко мне все время придирается. Прогонял из сквера, из Дворца культуры. Сказал и другим дружинникам, чтобы и те меня задерживали и приводили в штаб. Лавров при всяком удобном случае бил ребят. 3 августа он пристал ко мне и к моему приятелю Воронину за то, что мы нечаянно толкнули девушку. Бориса Лавров ударил, а меня, когда я хотел заступиться, отбросил в сторону. Я отлетел на несколько метров, упал и сильно расшибся. Потом мы же оказались и виноватыми, и дали нам по пятнадцать суток…»

– Значит, все это произошло за три дня до убийства Славина?

– Точно!

– Как разыскали этих свидетелей?

– Они сами попросились ко мне на прием и дали показания. Сидят тут у нас. Отбывают наказание за мелкое хулиганство.

– Понятно.

Дорохов молча посмотрел на Киселева и, достав из дела протокол осмотра, стал читать, потом отложил в сторону.

– Скажите, Захар Яковлевич, все ли отражено в протоколе, что обнаружили в карманах Славина?

– Конечно все. Я сам был на месте.

– А где одежда Славина?

– Вернули матери. Да вы посмотрите, в деле должна быть расписка.

Дорохов полистал страницы, отыскал расписку, написанную кривыми, дрожащими строчками, и предложил:

– Давайте съездим к Славиной.

– Тут нечего ехать. Это совсем рядом. А зачем?

– Да вот хочу посмотреть… Поговорить…

В дверь постучали, и в комнату вошел Рогов.

– Очень кстати, – оживился Дорохов. – Прочти-ка, Женя, вот эти показания.

Рогов полистал протоколы, удивленно взглянул на Киселева, хотел что-то сказать, но капитан его опередил:

– Ты знаешь этих ребят?

– Конечно. И историю с кинотеатром знаю…

– Вот и отлично: выясни, с кем они дружат, где бывают, как ведут себя, – попросил Дорохов.

Славина жила в пятиэтажном доме, ничем не отличавшемся от остальных, если бы не окружал его фруктовый сад. Было как-то удивительно, что в центре города на ветках висели самые настоящие яблоки, сверкая румяными боками сквозь зелень листвы.

– Жильцам, кто получил квартиры на первых этажах, выделили под окнами крохотные участки земли, помогли достать саженцы. И вот результат. Сначала садоводством занимались только первоэтажники, а потом и остальные жильцы увлеклись и всю свободную землю вокруг домов заняли под сад. Я тоже увлекаюсь, – объяснил Киселев.

Дорохов слушал рассеянно, обдумывая нелегкий предстоящий разговор.

Мать Сергея оказалась высокой худой женщиной. Наброшенный на голову черный старинный кружевной платок почти сливался с землистым лицом, на котором выделялись лишь темные провалы глаз. Женщина остановилась в двери, невидяще скользнула по лицу Дорохова и, заметив Киселева, преобразилась, подобралась, сухие губы исказила сердитая гримаса.

– Что надо? Загубили сына, а теперь Лаврова выгородить хочешь? – Ее хриплый голос взметнулся, перешел на крик: – Не дам! До Москвы дойду, а правды добьюсь! – И, обращаясь уже к Дорохову, тихо и горестно запричитала: – Одна я осталась, совсем одна! Невестку вот в дом ждала… Убили Сереженьку-то!

Она закрыла лицо концом платка и, как-то вся изогнувшись, сделавшись меньше ростом, припала к косяку.

– Успокойся, Степановна, – мягко заговорил Киселев. – Мы к тебе по делу. Вот полковник из самой Москвы приехал, поговорить с тобой хочет.

Женщина безразлично взглянула на Дорохова:

– О чем говорить-то? Теперь ему никакие разговоры не помогут. Ну, раз пришли, проходите, – и, посторонившись, она пропустила их в коридор.

Квартира была стандартная, с двумя смежными комнатами. В глаза Дорохову бросились полосатые домотканые половики, закрывавшие пол в коридоре и устилавшие довольно большую, явно парадную комнату. Посредине стоял полированный стол, телевизор на тумбочке, чинно восседал на серванте гипсовый кот с облезшей краской, но черные намалеванные усы придавали ему бравый вид.

Хозяйка провела их в кухню. Здесь тоже были половики и чуть ли не половину кухоньки занимал большой сундук, видно служивший кроватью хозяйке.

Вытащив из-под стола табуретки, женщина жестом пригласила их присесть.

– Понимаю ваше горе, Матрена Степановна, тяжело вам, очень тяжело… – начал Дорохов, с участием глядя на женщину, присевшую на край сундука. Руки ее, несоразмерно большие, жилистые, настоящие рабочие руки, безвольно свисали вдоль туловища. – Понимаю, какое это несчастье… Как трудно было сына вырастить…

– А то легко! Спросите у Макарова, он знает. Соседями были. На его глазах рос.

Дорохов про себя отметил, что факт этот необычный: оказывается, убитый и начальник уголовного розыска знали друг друга.

– Одна ведь Сереженьку поднимала… Мой-то в сорок третьем на фронт ушел, Сережа еще грудным был. А я днем на заводе, вечером в госпитале – стирала. Присматривала за ним престарелая бабка. Подрос, из дому стал бегать. Побежишь, коли есть нечего. Только давно это было, ох давно… – Женщина смахнула слезы. – После армии самостоятельным стал. Работу хорошую, чистую нашел. И зарабатывал неплохо. Деньги все до копеечки домой приносил, не пьянствовал. Давно бы уж женился, да хотел сначала автомашину купить. Говорил, жена будет – ей на тряпки подавай, дети пойдут – тоже деньги нужны… И права получил еще в прошлом году, да вот на тебе! – она опять вытерла ладонью глаза.

– А друзья-то у него были? – спросил Дорохов.

– Не водился он с кем попало, говорю – самостоятельный был, а где дружки, там и водка. Знакомые были, много. Говорил, клиенты. Прошлый год, когда ему двадцать восемь стукнуло, я предлагала ему именины справить, а он отвечает: «Чего деньги зря тратить. Будет тридцать, тогда и справим». – Женщина отвернулась. – Полтора года до тридцати не дожил.

Черная накидка соскользнула с ее головы. Дорохов подумал, что этому платку, наверное, не меньше лет, чем его хозяйке, а может быть, и больше, и лежал он, наверное, в сундуке вместе с черным платьем на случай, если, не дай бог, заявится в дом горе.

– Я ведь почему про друзей спрашиваю: может быть, Сергей дружил с Лавровым, и потом враждовать они стали… Или угрожал когда-нибудь этот самый дружинник вашему сыну. Ведь сами понимаете, что вот так, из-за ничего, нельзя же просто убить человека.

– Нельзя или можно, не знаю. Знаю, что нет у меня теперь сына. И кто убил, знаю. А угрожать моему сыну никто не угрожал. Мне не верите, поговорите с Жоржем-парикмахером, вместе они работали.

– А нельзя ли на Сергееву комнату взглянуть? – спросил Дорохов.

Женщина вновь насторожилась и с откровенной неприязнью посмотрела на Дорохова:

– Зачем? Не дам в его вещах копаться! Пусть так и останется, как при нем было.

Дорохов успокоил хозяйку, пообещав посмотреть лишь с порога. Проходя мимо серванта, задержался, рассматривая вазочку с карамелью.

Заглянув в комнату, увидел небольшой шкаф для одежды, самодельную тахту из пружинного матраца, на стене – книжную полку; маленький стол, на котором стоял магнитофон «Романтик», а в углу – рижскую радиолу «Ригонда». На стене над тахтой были приколоты кнопками фотографии нескольких красавиц, переснятых с журнальных обложек. На двух снимках линии причесок были исправлены углем. «Модели», – решил про себя Дорохов.

– Думала, женится, спальню ему тут оборудую. Уж и деньги накопила, хотела от себя гарнитур подарить. Теперь вместо гарнитура памятник закажу…

Открывая им дверь на лестничную площадку, женщина неожиданно сказала:

– Приходил к Сергею несколько раз механик с нашего завода, Костя Богданов. Серьезный человек. Спросите у него, какой был у меня сын. Может, ему веры больше будет, чем мне.

Дорохов и Киселев молча шли по улице. Посещение матери оставило у них горький осадок.

– Интересно бы заглянуть к Сергею в стол. Может, там записи какие-нибудь есть? – проговорил полковник.

– Вряд ли. Кстати, у нас появлялась мысль произвести в его квартире осмотр.

– Ну и что же? – остановился Дорохов.

– Как что? Вы же сами видели, в каком состоянии мать.

Вернувшись в кабинет, Дорохов включил настольный вентилятор, опустил на окна шторы и пожалел, что не сделал этого перед уходом. Начало припекать, и кабинет, выходивший на солнечную сторону, нагрелся, словно печка.

Захотелось в лес. Без ружья, без собаки, так, побродить. Вот бы на Волгу, в ту деревню, в которой снимал домишко в прошлом году… Там постоянно дует ветер. Жена еще говорила, что тот дом в ложбине, как в аэродинамической трубе. Уж здесь бы она оценила ту «трубу»… Итак, в карманах у Славина не было конфет «Снежок», не было их и дома, по крайней мере на виду, в серванте. Но ведь могли же его угостить? А может быть, случайно купил их в ларьке? Все может быть. «Интересно, а не сохранились ли на этих обертках отпечатки пальцев?» – подумал Дорохов, рассматривая свою находку.

Вошел капитан Киселев и с любопытством уставился на небольшие бумажные шарики.

– Слушай, Захар Яковлевич, ты мог бы вызвать сюда эксперта-дактилоскопа?

– Пожалуйста! – Киселев набрал номер, попросил эксперта зайти и сел возле письменного стола.

– Скажи, пожалуйста, у вас много нераскрытых преступлений? – спросил полковник.

– Да не очень… В этом году повисли у нас две квартирные кражи в новых домах и хулиганство в сквере. Возле той самой беседки. Вернее, не хулиганство, а драка с телесными повреждениями. Оба потерпевших в больнице лежали. Спрашиваем: «Кто избил». А они твердят: «Сами разберемся». Вот и все нераскрытые. А с прошлого года осталась кража из промтоварного магазина. Воры шерстяных вещей вывезли тьму-тьмущую. Была у преступников машина, но какая, точно неизвестно. Скорее всего, микроавтобус УАЗ или рижский РАФ. Всех своих перебрали, да без толку, думаем, гастролеры какие-то. Правда, этим делом сам Макаров занимался.

– А у соседей как?

– У соседей по-разному. В Степном районе всегда тишь да гладь, вот только в начале лета магазин обворовали тоже на машине.

– Раскрыли?

– Пока нет. Другой ближайший район у нас Железнодорожный. Райцентр – узловая железнодорожная станция, так там что твой проходной двор. У них всего хватает. Недавно магазин «Ткани» обворовали. Милиционер воров заметил и пытался их задержать, но они машиной сбили его и скрылись. С переломом бедра лежит в больнице. Преступники перед самой кражей угнали там же в райцентре частный «москвич», а потом его бросили.

Дорохов слушал и делал у себя в блокноте пометки. Оба не заметили, как в кабинет вошла молодая голубоглазая женщина с пышной копной светлых волос:

– Вызывали, товарищ капитан?

– Как же, как же, просил. – И обратился к Дорохову: – Позвольте представить вам, товарищ полковник, нашу «криминалистическую науку»: Анна Сергеевна Смирнова – великий специалист по дактилоскопии.

– Ну так уж и «великий»! – улыбнулась Смирнова и протянула руку Дорохову.

Дорохов молча пододвинул к ней найденные возле жасмина шарики. Эксперт взяла чистый лист бумаги, откуда-то из кармана платья достала пинцет, небольшое увеличительное стекло и развернула конфетные обертки, расправляя каждую бумажку концами пинцета. Стала внимательно рассматривать.

– Что же вы хотите знать о них, товарищ полковник?

– Все, и главное – кто съел то, что было завернуто, – усмехнулся Дорохов.

– Это нашей науке неизвестно, – в тон ответила женщина. – Могу вам сказать лишь то, что конфеты одной партии.

– А нельзя ли, дорогая Анна Сергеевна, на них отыскать следы пальцев?

– То, что вы задумали, вряд ли получится. Нет, следы здесь, бесспорно, есть, я их проявлю, но использовать эти отпечатки для идентификации личности не удастся. Во-первых, слишком мизерная поверхность. Во-вторых, бумага была настолько скомкана, что особенности папиллярных узоров наверняка стерлись.

– Ну что ж, нельзя так нельзя, – вздохнул Дорохов. – А жаль. Думаю, тот, кто съел эти конфеты, нас с Киселевым очень заинтересует. А вы, Анна Сергеевна, любите конфеты?

– Как вам сказать, в меру, пожалуй.

– А за какое время, по-вашему, можно съесть четыре-пять «Снежков»?

– Ну это кто как ухитрится…

– Товарищ полковник, – не вытерпел Киселев, – да при чем тут эти самые «Снежки»?

– Этого я и сам пока не знаю… Кстати, поручи кому-нибудь разузнать, есть ли «Снежки» сейчас в продаже, а если нет, то когда продавались… И хорошо бы немного купить, ну хотя бы граммов сто.

– Будет исполнено, товарищ полковник! – Киселев в недоумении пожал плечами.

Едва капитан ушел, в дверь кабинета постучались, осторожно, неуверенно.

– Входите, входите! – дважды повторил Дорохов. В комнату робко вошла девушка в простом темном платье, с большим потрепанным портфелем в руках. Дорохов сразу признал Зину Мальцеву и подумал: «Лицо совсем детское, а застывшая в глазах боль сделала ее взрослой».

И его словно кольнуло: «Вроде Ксюши моей, чуть постарше. Да нет, та побойчее будет». И подумал суеверно: «Не дай бог и ей попасть вот в такую же историю».

– Заходите, Зиночка. – Он вышел ей навстречу, подвинул стул и сам присел рядом. – Да не смущайтесь. – Ему захотелось провести рукой по ее волосам и прибавить: «Доченька», но он сдержался. – Располагайтесь поудобнее.

Дорохов взял портфель из рук девушки, удивился его тяжести и бережно поставил на пол.

– Ну, рассказывайте, – решительно сказал он.

– Я не знаю, что… – почти прошептала девушка.

– Как это – не знаю? – Дорохов повысил голос, увидев, что губы девушки задрожали. Он знал, что самый худший способ успокоения в таких случаях – это жалость и сочувствие. – Замуж собираешься, а не знаешь, какой у тебя жених. Ведь любишь?

– Люблю, – почти с вызовом обронила девушка.

– Ну и прекрасно, люби на здоровье, если он, конечно, того заслуживает…

– Да как вы можете так говорить, если… раз вы его не знаете. Это такой парень! Я из-за него и в институт не пошла.

– Времени на подготовку не осталось?

– Вы не так меня поняли… Олег говорил, что нельзя выбирать профессию по принципу, где конкурс меньше или институт поближе к дому… Что профессия должна быть, как любовь, – одна и давать такое же счастье. Он говорил, что сначала надо пощупать своими руками ее, эту будущую профессию, а потом решать. – Зина раскраснелась, ее серые глаза стали почти черными. – Вы думаете, Олег не мог сразу поступить в институт? Да он лучшим в школе был, а пошел на завод. Говорил: позор руководить рабочими, не умея молотка держать в руках. А он умел, кстати, куда лучше, чем другие…

– А почему это вы, Зина, все в прошедшем времени о нем говорите? Говорил… Умел…

Девушка приободрилась и впервые посмотрела на Дорохова с доверием. Но, начав разговор о женихе, просто не могла остановиться.

– Он все удивлялся, почему многие боятся, а то и стесняются «неинтеллектуальной» работы. Стыдил нас, уверял, что в нас сидит мещанская спесь.

Зина поймала лукавый взгляд Дорохова.

– Вы, наверное, не верите мне. Но он такой, и ничего я не придумала. Хотите верьте, хотите нет. – Голос ее упал. – Я вот изо всех сил стараюсь вспомнить отрицательное в его характере и поступках, и ничего не могу припомнить.

Телефонный звонок прервал разговор. Дорохов снял трубку.

– Товарищ полковник! Это я, Рогов. Разрешите зайти?

Александр Дмитриевич закрыл трубку ладонью, подмигнул девушке:

– Как, нам Рогов не помешает, нет? Ну и отлично, – и попросил: – Заходите, Женя, пожалуйста.

Рогов появился тотчас, видно, звонил из соседнего кабинета, положил на стол тонкую папку.

– Тут мне Зина рассказывает об Олеге. Где у вас показания тех ребят? В папке? – Дорохов вынул оба протокола, подал их Мальцевой.

Девушка прочитала показания Ершова и Воронина и даже задохнулась от гнева:

– Мерзавцы, негодяи! Извините, Александр Дмитриевич, никогда не ругаюсь, а тут такое…

– А вы этих ребят знаете?

– Не только знаю, но дежурила вместе с дружинниками возле кинотеатра, когда все это произошло. Они приставали к девушкам, ругались, у выхода из кинотеатра давку устроили. Встали – руки в стороны и начали девушек ловить. Крик, визг, задние напирают, передние падают. Мы никак не могли сквозь толпу пройти. Петя Зотов кое-как пролез, схватил хулиганов за шиворот, а они вырываются. Ершов ударил Петю по лицу, вырвался – и бежать. Олег поймал его, но поскользнулся, и оба упали. Тут подоспела я, мы своего подшефного под руки – и в штаб, а Воронина Зотов и двое посторонних привели. Олег потом уже, позже, пришел. Ходил на колонку мыться: у кинотеатра лужа после дождя была, и он, падая, угодил в нее.

– Почему «подшефного»?

– Ершова в конце зимы из детской колонии освободили досрочно, он там за кражи из ларьков сидел. Горком комсомола поручил нашей дружине над ним шефство взять. Вы вчера видели в штабе большого такого парня – Семена Плетнева? Вот его и определили шефом к Ершову и к нему в бригаду устроили. Плетнев от своего воспитанника первое время чуть не плакал. Ну а потом отношения у них наладились, и парень вроде к лучшему изменился, а на экзаменах в техникум он встретился с Борисом Ворониным. После сдачи на радостях выпили и пошли развлекаться в кинотеатр. Когда мы стали акт составлять, то и решили все смягчить. Про то, что они сопротивлялись, не написали, и что Зотова ударили, тоже.

– Это почему же?

– Плетнев просил, и мы с ним согласились. Если бы написали, как все на самом деле было, не видать бы нашему подшефному техникума. Ему за такое хулиганство не пятнадцать суток, а год дали бы.

– Пощадили, значит, филантропы…

Когда Зина уже собиралась уходить, Дорохов поймал ее нерешительный взгляд, обращенный на портфель.

– Знаю, знаю: передача? – Зина кивнула.

– Можно?

– Что там?

– Книги и так кое-что, я испекла.

– Оставляй, пожалуй, на мой страх и риск.

Девушка ушла, и Александр Дмитриевич спросил Рогова, что он думает о показаниях Воронина и Ершова. Тот пожал плечами:

– Наверное, этим парням все-таки попало.

– Как попало? – не понял Дорохов.

– Как вел себя Лавров, не знаю, но то, что Плетнев всыпал Ершову, это мне известно, – невозмутимо продолжал внештатный инспектор.

Дорохов рассердился. Невозмутимость Рогова вывела его из себя. Чтобы сдержаться, он встал и зашагал по кабинету.

– Вы, товарищ полковник, – предложил Рогов, – сами с Плетневым поговорите, тогда вам все будет ясно.

– Поговорю, обязательно поговорю. Со всеми. Насчет «Снежка» удалось что-нибудь узнать?

– Сейчас в продаже нет этих конфет.

Рогов достал блокнот, полистал его и прочел: «Наш торг получил сто килограммов “Снежка” два месяца назад. Передали конфеты в магазин, и там их за два-три дня распродали».

Дорохов взглянул на часы, шел третий час дня.

– Когда удобнее навестить Макарова?

– Удобнее всего сейчас, – не задумываясь, ответил Рогов.

– Тогда идемте.

Начальника уголовного розыска Макарова они нашли в саду городской больницы.

– Очень рад вашему приезду, Александр Дмитриевич. – После взаимных приветствий майор первым начал разговор. – Боюсь, что Киселев с этим делом запутался. А сам, вот видите… – он беспомощно развел руками. – Перед ноябрьскими хотел грипп перехитрить, так с тех пор никак не выкручусь. Немного поработаю, и опять то сердце, то давление. Сейчас врачи обещают недельки через две выписать. Насчет дела Лаврова. Обоих я их знаю. Олега похуже, а Сережку Славина с детства. Раньше ведь мы в одном бараке жили. С его отцом вместе в сорок третьем ушли на фронт. В сорок четвертом вернулся домой с белым билетом. Сережка уже ходить начал, а отец погиб. Как подрос этот пацан, мать беды с ним натерпелась вдосталь. Сбежит Сергей из дому, соседка в слезы – и ко мне. Я уже в уголовном розыске был. И мы его ищем. Воровать стал, дважды в колонии побывал. Уговорил я нашего военкома и за полгода до срока отправил Сергея в армию. Домой вернулся совсем другим человеком, стал в парикмахерской работать. Старые дела бросил. Правда, иногда выпивал да в картишки поигрывал по мелочи. Года два назад был у нас с ним откровенный разговор. «Вы, дядя Жора, не беспокойтесь, – сказал он мне тогда, – я больше в тюрьму не сяду, а то все по молодости было». Степановна, мать Сережки, сыном не нахвалится: с каждой зарплаты подарки. И деньги все отдавал. Что тут произошло, никак в толк не возьму.

Макаров помолчал, потянулся к сигаретам, что возле себя на скамейку положил Дорохов, потом отдернул руку и снова заговорил: