Текст книги "Тайна Черного моря"

Автор книги: Игорь Чубаха

Соавторы: Игорь Гречин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Было в лицах незваных инспекторов что-то от голодных, дождавшихся своего часа мурен.

Среди хаотично бегущих туристов господина Сумарокова не оказалось. Значит, наверху где-то господин Сумароков. Значит, в прятки решил поиграть. Давай-давай, кто не спрятался, я не виноват.

Боевые пловцы переглянулись. Тихомиров молча кивнул Запольскому на вахтерский стул. Тот безропотно проследовал за стойку. Сел, камбалообразно пошевелив задом, проверяя, насколько надежно ветхое сиденье, и отгородился от окружающего мира газетой с двумя проткнутыми пальцем дырочками. На запястье наколка – морской змей обвил подводную лодку. (По контурам рубки специалист узнал бы в лодке несколько устаревшую «Золотую рыбку».) Глаза сквозь газету – красные, настороженные глаза морского окуня.

А Тихомиров с Насибовым по носовым платочкам и художественным буклетам метнулись ступенями наверх.

Одна дверь – никого.

Вторая…

Вот он, голубчик, затаился возле экспозиции.

Брызнули осколки витрины, запульсировала сирена сигнализации и тут же заглохла, отключенная предусмотрительно оставшимся внизу сотоварищем. Это Андрюша по-молодецки кулаком разнес ближайшую витрину, хранящую старинное, позапрошлого времени оружие, схватил старинный шестопер[13]13
  Другое название – пернач. Состоит из рукояти, на конце которой укреплены шесть или более поставленных на ребро металлических перьев; предназначен для нанесения ошеломляющих ударов.


[Закрыть] и кинулся на господина Сумарокова, меланхолично рассматривающего сокровища московских правителей; господина Сумарокова, поправляющего грубый серый с малиновой ниткой чесучевый галстук; наглого господина Сумарокова, не подозревающего, что его час настал.

А Сумароков, казалось, только и ждал нападения: схватил прямо с витрины – она почему-то оказалась незастекленной – саблю Пожарского, похожую на антикварный серебряный столовый ножик. И, проворно увернувшись, болезненно шлепнул плашмя по заду пролетевшего мимо убийцу.

Низкорослый Насибов жадно хохотнул, зажал в правой клевец[14]14
  Другое название – чекан. Имеет острый изогнутый клинок, насаженный перпендикулярно рукояти. Предназначен для пробивания «скорлупы» рыцарских доспехов.


[Закрыть] и нахлобучил на темя шлем Ярослава Всеволодовича. Вжимая голову в плечи, как морская черепаха, обошел принявшего боевую стойку бизнесмена по кругу. Тюкнул востроносым, напоминающим односторонний альпинистский молоток оружием в предпоследнее витринное стекло и, выгребя из острых осколков щит Мстиславского, занял боевую позицию рядом с командиром – полностью экипированный.

– Я добр, но отходчив, – по-щучьи оскалился Насибов жертве. В глазах боевого пловца запылал огонек жажды крови.

Княжеский шлем, частично увитый серебром, спереди, над заслоняющим переносицу серебряным «клювом», был украшен контуром какого-то архангела. Сей архангел не сулил супротивнику ничего хорошего. Кто на нас с мечом попрет…

Насибов держал клевец как саперную лопатку – за конец рукояти прямым хватом. Молодец, умеет. Так опытный воин сжимает томагавк. Вся сила сосредоточена в кольце, образованном безымянным пальцем и мизинцем. Он готовил несколько отвлекающих диагональных взмахов, чтобы внезапно нанести цепляющий горизонтальный удар, а если противник окажется сноровистым, то тут же перевести удар в другую плоскость, наколоть вражье колено или локоть – как сподручней окажется, – а затем перекинуть пальцы, меняя хват на обратный, и воткнуть острие в пах бизнесмена.

Анатолий Хутчиш любил подраться всерьез и надолго. Чтобы мышцы всласть поразмять, чтобы кровушку по жилам разогнать. Хотелось покружить, побегать по залам, заодно и экспозицию посмотреть – когда ещё доведется! Но увидев, как эти варвары обходятся с сокровищами Родины, решил быть краток.

Двое кинулись в атаку. Навозной мухой у плеча Анатолия прожужжал шестопер. Тонко пискнула сабля, оставляя зарубку на древнем щите.

Сабля Анатолию нравилась. Испытывал он чисто воинское уважение к этой скромной, не похожей на прочие экспонаты ветеранше с обломанной гардой – выкованной персидским мастером Нури, сыном Арисера. И Анатолий берег боевую ветхую подругу, с плеча не рубил.

Тихомиров с Насибовым в сече вели себя иначе, к оружию пиетета не выказывали, как не испытывает землекоп любви к лопате: сломает – новую выдадут.

И пусть они держали в руках непривычное для себя оружие, но что-что, а воевать умели. И, что особенно важно, являли собой «сыгранный» коллектив. Каждый знал, кто отвлекает, а кто готовит коварный завершающий удар, кто заходит под правую руку, а кто слева, кто в «час пик» должен подставиться (и не сдрейфить) – лишь бы господин Сумароков не уполз из княжеских палат живым.

И все бы у них получилось тютелька в тютельку, кабы не чересчур крепким орешком оказался «заказной» мясоторговец Сумароков, кинувший Папу. Зажатый между алчно вжикающими клевцом и шестопером, выписывающий своей (пардон, ополченца Пожарского) сабелькой невпечатляющие петли Нестерова, он, казалось, ещё полсекунды – и нарезанной селедочкой осыплется на пол. Выставив открывшиеся на месте ударов щербатые мослы, пачкая музейный паркет своей маслянистой торгашеской кровью.

А не фига!

Из самого невероятного, крайне неудобного положения – ноги расставлены слишком широко, туловище к земле под сорок пять градусов, и нужно моментально перестроиться, ибо над головой уже занесен шестопер, – бизнесмен сумел отразить удар.

Вопреки всем правилам средневекового боя (если вооружен, никогда не норови повергнуть супостата голой конечностью: ударишь кулаком – взмахнут мечом, и нет кулака; ударишь ногой – и нет ноги), Анатолий вдруг подставил саблю под сыплющиеся на голову удары, закружил юлой и…

Получив пинок ногой в солнечное сплетение, Насибов отлетел в дальний конец зала. Раздавил спиной стекло последней витрины, погрузился в блестящий строй рыцарских доспехов. Где и успокоился. Не спасла княжеская амуниция. И стальные истуканы принялись падать один за другим, издавая грохот, который напомнил теряющему сознание Насибову сцену из далекого детства: родной колхоз, ферма, шофер из кузова сбрасывает порожние, пахнущие чуть подкисшим молоком бидоны – только вернулся с молокозавода. Смачно потягиваются рослые загорелые доярки. Нестерпимо щебечут птицы…

Потеряв напарника, Тихомиров по-акульи плавно скользнул к двери и оглянулся в поисках дополнительного вооружения. Взгляд его упал на сплетенные из тысячи мелких колец кольчуги. Ну что ж, поиграем в Спартака. Вперед, спартаковцев смелый отряд!

Андрюша стал наступать, намотав край кольчуги на кисть левой руки, с каждым шагом хлеща с плеча стальной рубашкой, стараясь зацепить голову супротивника и одновременно намечая, в какое место достать шестопером.

Его учили, что бой холодным оружием не может длиться долго. Противники сошлись – кто-то ошибся, кто-то победил. Без лишних раундов. Его учили, что в таком бою нельзя ни пугаться, ни быть безрассудно храбрым. Его учили, что в таком бою нет морали и нет правил. Его учили…

Его недостаточно учили.

Коротка оказалась кольчужка. Или ворог оказался изворотливее.

Хутчиш выждал момент, перехватил саблю половчее и двинул навстречу, выписывая ею восьмерки. Заслепила-заворожила старинная сабля Тихомирова; прозевал Тихомиров финт. И вот стоял бизнесмен Сумароков с саблей в метре от него, а вот стоит лицом к лицу, глаза в глаза. И вот как шарахнул торговец говядиной подводного пловца лбом в лоб – словно морской скат хвостом достал. Потемнело в глазах у Андрюши Тихомирова. И как стоял, так и грохнулся он об пол. Из кармана сырой рубашки бабочками выпорхнули и уснули рядом с оглушенным телом три стодолларовые бумажки.

Анатолий потер лоб, недовольно окинул взглядом разгромленный зал, виновато вздохнул, шагнул к третьей витрине и бережно возложил на историческое место выручившую в трудную минуту сабельку. Сверху аккуратно опустил снятое загодя стекло.

По повадкам, по особенной манере вкладывать в удар силы больше, чем надо, он понял, что его противниками выступали боевые пловцы. А из этого следовало, что где-то у кремлевской стены схоронены гидрокостюмы, и теперь уйти от тысячи преследователей не составит труда.

Вот, вот зачем ему нужен был ливень. Вот зачем молился он на Гидрометцентр. Не будь дождя, что бы он делал, например, с парашютным шелком?..

Осталось нейтрализовать последнего пловца – того, кто с вахтерского пульта выключил сигнализацию.

Подобрав с пола две зеленые бумажки, а одну оставив на чай, Хутчиш одернул серый со стальным отливом, ничуть не помявшийся – что значит заморское сукно! – костюм, поправил галстук и пулей рванулся на выход. Не стал тратить время на бег по ступеням, спрыгнул сверху через перила и с выдохом ударил кулаком сквозь разложенную газету. Не успев даже дернуться, Запольский обмяк.

Внимание же Анатолия вдруг привлекла сама газета. «Вечерка». Не глядя на поверженного врага, не слушая надрывный вой воздушной тревоги, он не спеша наклонился, поднял её. Встряхнул, распрямляя. Где-то здесь мелькнуло… Ага, вот.

Вчитался. Короткая заметка, повествующая о том, что гостившая в Москве китайская труппа пекинской оперы «Ка-бара-сан» завтра вечером отправится в Санкт-Петербург на Международный театральный фестиваль, а уж потом посетит с гастролями Украину и, в частности, Севастополь. Газетка-то вчерашняя, стало быть, театр уезжает сегодня. Что ж, неплохо.

Эти несколько набранных шестым кеглем, шрифтом «Прагматика» строчек в корне изменили не только планы Анатолия Хутчиша, но и, к счастью, финал нашего романа.

Враг, начавший охоту за мегатонником, без сомнения, могуществен. Но он не может находиться в Москве – с близкого расстояния очень сложно руководить всей операцией. Большое, как известно, видится на расстояньи. Не может противник обретаться и за семью морями. Значит, он расположился поблизости, в крупном городе, имеющем современные средства связи, транспорт и агентуру.

Иными словами, враг притаился в столице, но в другой.

Иными словами, в Петербурге.

Если я не могу узнать о пресловутой установке Икс в генеральном штабе, где наверняка меня ждут как свои, так и чужие, значит, я должен узнать о ней у неприятеля. Там уж точно меня встречать с распростертыми не собираются. Короче, мне нужно проникнуть во вражеский стан, а уж оттуда, с багажом выуженных сведений, двинуться в Севастополь. Хотя бы в составе этого театра, как его, «Ка-бара-сан». Как говорится, дома у врага и стены стрелять помогают…

Кстати, а случайно ли китайский театрик движется таким же маршрутом?

Я собрался в Севастополь, и они собрались в Севастополь. А ведь на первой же лекции талдычили: не верь совпадениям. А ведь на второй лекции внушали: неприметность не всегда на руку разведчику. Подчас наоборот – лучше быть очень и очень приметным, вот только маску следует выбрать предельно безопасную. Продавца мороженого, например. Или уличного клоуна. Или актера…

Теперь повторим пройденное. Я в Севастополь, и они в Севастополь. Только прежде театр решил погостить в Северной Пальмире. Зачем?

Ладно, это можно оставить на потом.

Значит, решено. В Петербург.

А тем временем наверху в своей каморке проснулась бабка Меланья, служащая в музее техничкой. Это была некогда знаменитая на всю страну ударница, а ныне одинокая старушка, к тому же глуховатая. Большую часть дня она беззаветно дремала, но к закрытию всегда просыпалась: срабатывала многолетняя привычка. Выйдя в зал, бабка всплеснула руками:

– Матерь божья, опять эти демократы пьяный дебош устроили!

Однако, заметив зеленую бумажку, Меланья проворно её сцапала и немного успокоилась. Потому что сто долларов – это всегда сто долларов.

Эпизод девятый. Двое под зонтом

26 июля, вторник, 18.56 по московскому времени.

В этом городе, несмотря на лето, было холодно, ветрено и сыро. И грустно. А ещё её очень удивляло, что совсем нет каштанов. Правда, Артем после встречи с каким-то своим армейским дружком рассказывал, что видел каштаны в парке. Все равно не то.

И одуванчики здесь все ещё желто смотрели в небо, а в Киеве их белые парашютики давно уж разлетелись, унесенные ветром. Их и след простыл…

А ещё этот город был совсем не таким, какой она придумала. Почему-то ей казалось, что Петербург – это вечный праздник. Может быть, она повзрослела?..

А ещё её томило ощущение неведомой угрозы. Хотя, конечно же, страхи были пустые. Не было никаких оснований предполагать, что таинственные партнеры её убитого начальника смогут найти Марину здесь.

Порыв ветра прокатил мимо шуршащий целлофановый комок обертки из-под чипсов.

Сегодня Марина решила все рассказать Артему. Не хотелось, очень не хотелось. Но надо.

Вдоль чугунной оградки, что отделяла летнее кафе от прогулочной дорожки, усердно посыпанной кирпичной крошкой, прошествовала скучающая чета. Только ребенку, пятилетнему карапузу, было весело. В ручонке он держал палку, извлекал из оградки трескучую трель и тараторил бесконечную считалку:

– У попа была собака, он её любил, она съела кусок мяса, он её убил, в землю закопал и надпись написал: «У попа была собака, он её любил…»

На несколько секунд детская беззаботность отвлекла внимание парня и девушки. Увы – лишь на несколько секунд.

– Артем…

Марина достала из сумочки солнцезащитные очки. Надела, хотя солнышко и не собиралось выбираться из-за туч. Смутилась своего жеста и сняла. Но не убрала в сумочку, а положила рядом, на местами влажную пластиковую поверхность столика.

– Я тебе должна кое-что рассказать. Понимаешь, Петра Львовича убили не из-за наркотиков. Точнее, не за то, что он от жадности решил заняться ещё и наркотиками…

Артем пожал плечами. Ему было все равно, за что убили Петра Львовича. Главное, что Марина теперь не со своим начальником, а с ним. С ним. И пусть они сняли в гостинице два раздельных номера, пусть он ни разу Марины не коснулся, да и, наверное, никогда не коснется, все равно ему ужасно повезло. Он ей нужен.

Посетителей в кафе было немного – дождь разогнал всех отдыхающих. Лишь за столиком возле стойки примостились две худосочные девицы в обтягивающих узкие бедра мини-юбках. Девицы Марине не понравились. Главным образом потому, что Артем исподтишка бросил на них несколько оценивающих взглядов. Те лениво потягивали пиво из полулитровых одноразовых стаканов и негромко переговаривались.

Ветер сорвал с липы сердцевидный перепончатый листок и бросил на столик. Между Артемом и Мариной. Попав краем в оставшуюся после дождя лужицу, листок прилип, только изредка вздрагивал, когда ветер теребил его. Несмотря на теплую куртку, Марина почувствовала озноб.

– Знаешь, Артем, Петр Львович был страшным человеком. Он начал давать мне таблетки – чтобы привязать навсегда. И я, как дура, их глотала. Я была счастлива, мне казалось, что я любима… Дура. Какая я дура! Оставь меня, я не имею права погубить твою жизнь.

Артем молча отхлебнул из миниатюрной чашечки остывший кофе. Кофе был дрянной. Жалко потраченных денег.

Марина достала из сумочки пачку легкого «Мальборо». Прикурила. Убрала зажигалку, а заодно и солнцезащитные очки.

– Ты не позволяй мне слишком много курить. – Она вымученно улыбнулась. – Ты сильный. Ты пришел и забрал меня, когда мне это было больше всего нужно… Как ты думаешь, нас не смогут здесь найти?

– Смотря кто искать будет, – философски пожал плечами Артем.

– Неужели смогут? Разве мы где-то прокололись?

– Мы покупали билет до Петербурга на свое имя. Мы меняли валюту по моему паспорту. Мы зарегистрировались в гостинице, – равнодушно перечислил спутник.

Порыв ветра снова покатил шепелявый комок из-под чипсов – теперь обратно. Хрустнула, провалилась сквозь остальные, прошелестела вниз сломанная ветром ветка ближайшей липы. Окружающие деревья сочувственно закачали кронами. Вдоль гравиевых дорожек пошла волнами трава.

Девицы наконец допили пиво, поднялись, раздраженно одернули юбчонки и с недовольным видом направились к выходу из кафе: час проторчали, и ничего!

Ноги как палки, подумала Марина, наблюдая за сладкой парочкой. Кривые палки. И чего Артем на них косится?

Артем мысленно перевел дух. Это не слежка. Просто девчонки зашли пивка попить… Нельзя в каждом видеть врага, нельзя.

Радиостанция «Балтика» из приемника сообщила скучающей буфетчице, а заодно и немногим посетителям, что уже девятнадцать часов. И застрочила в эфир пулеметную ленту новостей: «Российско-украинские переговоры о разделе Черноморского флота в очередной раз зашли в тупик…»

Артем поежился. В рубашке с короткими рукавами ему явно было холодно.

– Надо купить и тебе какую-нибудь куртку. – Марина загасила на треть скуренную сигарету в полной воды пепельнице, наклонилась и заботливо провела пальчиком по покрывшейся гусиной кожей мужской руке. – А ещё надо снова платить за гостиницу. Сколько у нас денег осталось?

«Как известно, тридцать первого июля китайская провинция Гонконг, в течение ровно ста лет бывшая экономически и политически самостоятельным государством, снова присоединится к Китаю, – просвещало слушателей радио. – По этому поводу в нескольких городах Гонконга прошли демонстрации протеста…»

Прикосновение девичьей руки обожгло Артема. Он вздохнул и глухо ответил, глядя куда-то в сторону:

– Теперь у нас есть деньги. На некоторое время. Только не спрашивай, откуда они взялись.

– Ты сильный, – грустно улыбнулась Марина. – Давай убежим далеко-далеко. Где нас никто не найдет.

– От кого же мы убегаем? – Артем посмотрел девушке в глаза.

Она не отвела взгляд.

– Точно не знаю. К сожалению, Петр Львович не поощрял разговоры между сотрудниками лаборатории. Мы были каждый сам по себе. А потом Петр Львович стал за мной ухаживать…

Артем поморщился. Не так, словно ему противно слушать, а так, словно загнал занозу в палец.

– В последнее время он очень изменился. – Погруженная в воспоминания, Марина не замечала недовольства спутника. – Все время шептал что-то себе под нос, руки нервно потирал… Говорил, что теперь-то он точно им всем нос утрет. Говорил, что узнал одну страшную тайну. Чуть ли не тайну века. Что Сталин, оказывается, был не дурак и все очень точно рассчитал. Что он, Петр Львович, получит много денег, и вот тогда-то мы с ним заживем по-царски…

– Ты думаешь, его убили из-за какой-то тайны? – Артем перевел деланно равнодушный взгляд на качающиеся кроны деревьев.

– Я не знаю. Не знаю! – Пальцами правой руки Марина принялась крутить простенькое серебряное колечко на левой. Потом снова полезла в сумочку, достала очки и положила их на стол. – Я невнимательно слушала Петра Львовича. Я думала, у него начинается психоз. Он рассказывал про какой-то жутко секретный аппарат, якобы созданный по приказу Сталина. Про липовое «дело врачей». Мол, не было никакого заговора медиков – просто таким образом Сталин избавлялся от посвященных в тайну… Много ещё чего. Я не запоминала. У многих в нашей лаборатории нервы были не в порядке… Но когда Петра Львовича убили, когда перевернули все вверх дном в моем кабинете, когда подожгли мою квартиру, когда тот грузовик едва меня…

– Хорошо, хорошо. Не продолжай. – Артем успокаивающе потрепал Марину по рукаву. Коснуться её оголенного запястья он не решался. – Может, все это как-то связано с твоей работой?

Марина всхлипнула, но не заплакала. Сдержалась. И покачала головой.

– Нет. Вряд ли. Мы ничем таким не занимались. Нам приносили кровь на анализ. Много-много пробирок. Каждый день через мои руки проходило около тысячи пробирок. Судя по сигнатуре, кровь свозили со всего света. И из Конго, и из Вьетнама, и из Боливии… Может, мы занимались проблемой СПИДа? Кстати, Петр Львович ещё рассказывал, что СПИД, оказывается, это никакой не вирус, а обыкновенный сбой в какой-то программе. Просто иногда попадались бракованные «паразиты». Да, Петр Львович так и говорил – «паразиты». Мол, и на старуху бывает проруха, а за три приема «заразить» весь земной шарик и ни разу не ошибиться, это никто не сумеет.

– Заразить земной шар? Что он имел в виду?

– Не знаю, не знаю! Наверное, всеобщую вакцинацию против оспы в странах Третьего мира. По распоряжению Сталина. В сорок восьмом, пятидесятом и пятьдесят втором её проводили… Вот. А я должна была определять реакцию антител на…

– Подожди, – прервал Артем. – Я в этом ничего не понимаю. Сначала расскажи, что это была за лаборатория, кому подчинялась?

– В том-то и дело, что неизвестно – кому. Зарплату платили регулярно. Очень хорошую зарплату. Не то что Ритка в своем агентстве платит.

Неподалеку от кафе остановились двое мужчин и заспорили вполголоса. Тот, что был в длинным бежевом плаще, тряс головой и, по очереди загибая пальцы перед носом собеседника, убеждал в чем-то. Собеседник же, в мятом плаще и мятой шляпе, да и сам какой-то помятый, на эти пальцы не смотрел, зато энергично возражал и уверенно тыкал коротким толстым перстом в сторону кафе. В углу рта прыгала изжеванная спичка.

Наверное, решают, не раздавить ли пузырек по случаю мерзостной погоды, подумал Артем и снова повернулся к подруге:

– Но вы же не на улице работали?

Марина, озябнув, попыталась засунуть руки в рукава куртки, как в муфту, но из-за тесных манжет это у неё не получилось, и она спрятала руки под себя. Однако долго так просидеть не смогла.

– Не на улице. У нас был отдельный двухэтажный домик на территории инфекционной больницы. У каждого свой кабинет. В коридоре сидел охранник. Угрюмый, неразговорчивый. На выходе сидел другой охранник – точно такой же. Обед нам доставляли бесплатно. Даже пропусков в больницу не выдали. Свой вход с улицы, а охранники всех знали в лицо… – развела руками Марина. – Артем, Артем, почему нас преследуют?

Артем покосился на беседующих мужчин. Бежевый плащ наконец безнадежно махнул рукой, достал из кармана пухлый конверт и отдал Мятому плащу. Мятый тут же успокоился, конверт взял, пощупал, небрежно сунул во внутренний карман. Затем прикоснулся пальцем к полям шляпы и неспешно двинулся к выходу из парка.

Артем посмотрел в глаза подруге. И честно поделился своими подозрениями:

– Может быть, кое-кто думает, что Петр Львович посвятил тебя в свою тайну.

Он снова взглянул на Мятого.

Мятый шел как-то странно: согбенно, медленно, приволакивая ноги и держась края гравиевой дорожки. А где же Бежевый?

– Но я не знаю никакой тайны!.. – вспыхнула Марина.

– Но им-то это неизвестно.

– Кому – им?

Буфетчица на несколько секунд приглушила песню о танцующем тарантеллу босоногом мальчике, чтобы принять заказ у двух плюгавых мужичков. Судя по небрежности в одежде, местных. Мужики взяли бутылку водки, два бутерброда и, простелив газетами не успевшие высохнуть после недавнего дождя белые пластмассовые стулья, успокоились через столик от Артема и Марины.

Представить, как в такую погоду кто-то босиком танцует тарантеллу… бр-р-р!

– Что же нам теперь делать? – беспомощно спросила Марина, не дождавшись ответа на предыдущий вопрос. – Может, в милицию…

– Подожди, – вдруг резко прервал Артем, наклоняясь к девушке поближе. – Эти двое достали и пьют водку из своей сумки, а купленную в сумку спрятали…

Нет, ничего он не успел предпринять. Ничего. Заболтался, заговорился. Отвлекся.

А рядом с их столиком возник обладатель бежевого плаща.

– Быть не может! Марина Николаевна? – картинно всплеснул он руками. – Правду говорят, что если соскучился по старым друзьям, поезжай в Петродворец.

Мужчина развернул и бросил на мокрый стул газетку. Сплюнул под ноги и уселся, не спрашивая разрешения.

– Кто это? – деланно равнодушно спросил Артем у Марины. Костяшки его сжатых в кулаки пальцев побелели.

Лицо Марины сразу стало некрасивым. Даже для Артема.

– Это… друг… Петра Львовича. Господин Барышев. Из Москвы, – запинаясь, едва смогла произнести девушка. И зачем-то добавила: – Петр Львович нас знакомил в ресторане «Старая крепость». Этот человек приезжал в Киев на симпозиум по проблемам оспы.

– Что ж вы, девушка, – неожиданно чужим голосом спросил Артем, – не сказали, что хотите в ресторан? Но только, раз вы одна, без подруги, вам придется выбирать, со мной вы в ресторан хотите, или с вашим знакомым.

Марина растерялась. Она ничего не поняла. А друг Петра Львовича, очевидно, сделал из сказанного определенные выводы и более уверенно развалился в шатком пластмассовом креслице.

– Не думаю, чтобы эта дама, – с явным нажимом начал он, – предпочла ваше общество.

– Ну, это уж ей решать! – достаточно правдоподобно возмутился Артем.

Наконец Марина уловила, чем отличается новый голос её спутника от прежнего: совершенно исчез украинский акцент.

Марина боялась смотреть в лицо сидящего напротив, она смотрела на своего спутника. И не узнавала. Артем ерзал и глядел куда угодно, только не в сторону девушки.

Мужчину в бежевом плаще происходящее явно развлекало. Он вдруг резко наклонился вперед, стукнул локтями о белый влажный пластик и прошипел, открыто рисуясь:

– Слышь, братан, тебе сказали: сходи погуляй. Значит, сходи погуляй. Хрена тебе будет дальше везти в жизни, если ты послушаешь наш с ней базар.

– Но я хотя бы имею право допить кофе. Я ведь за него заплатил! – жалко запротестовал Артем и поднял свою чашечку – вроде как уже сдавшись и подыскивая благовидный предлог, чтобы ретироваться.

А в следующее мгновение Марина увидела опрокидываемое белое днище столика, противно скребущего двумя ножками кирпичную крошку. Взвившиеся птичьими крыльями полы бежевого плаща. Раскоряченные куриными лапами, заштрихованные венами бледные лодыжки московского знакомого Петра Львовича, далеко высунувшиеся из брючин… И два опадающих пятна подошв с налипшим мусором.

Первому метнувшемуся к ним мужику Артем выплеснул в оскалившуюся морду холодный кофе, и пока тот нелепо тряс головой, оставил на лбу второго лжепьяницы отпечаток своего каблука.

Из-за стойки, заглушая радио «Балтику», истошно завизжала буфетчица, словно её медленно резали циркульной пилой. Были ещё какие-то звуки, но они тонули в визге.

Первый мужичок протер рукавом глаза и тут же получил два гулких удара в живот. Подняться он уже не смог. Как и второй, медленно сползший по железному столбу парусинового зонта, предназначенного укрывать посетителей от солнца в жару.

Артем не стал оглядываться, проверяя сокрушительность своих ударов, а с места подпрыгнул высоко вверх и двумя ногами приземлился на днище перевернутого стола, под которым возился друг Петра Львовича, освобождая запутавшийся в кармане плаща шокер.

Пластиковый стол противно, как вафля, хрустнул пополам.

Артем подобрал с земли сумочку, схватил за острый локоть закрывшую лицо руками девушку и потащил к калитке кафе.

Сквозь перерывы в визге буфетчицы, требуемые для очередного вдоха, прорывались клочки веселенькой песни от радио «Балтики» про морячек и моряков.

– Подожди, – вдруг очнулась Марина. – Я потеряла очки! – тяжело дыша, выкрикнула она.

Он её не отпустил. Продолжал тащить по дорожке.

– Это мои любимые очки!

Зная, что делает Артему больно, Марина добавила:

– Мне их подарил Петр Львович!

И опомнилась. Истерики как не бывало.

Инстинкт самосохранения подавил волну паники. На щеках проступили красные пятна стыда. И уже не Артем тянул Марину по раскладываемому ветром пасьянсу сорванных листьев, а Марина Артема.

– Не туда, – придержал он её и, опасаясь новой вспышки истерики, попытался объяснить как можно спокойнее: – Их всего четверо. Значит, не подозревали, что ты не одна. Где-то есть ещё машина. А в ней шофер. Я его, кажется, видел. Он наверняка вооружен. Нам туда нельзя.

Слова на девушку не подействовали. И не потому, что он неправильные выбрал – вряд ли какие-нибудь другие возымели бы действие. Наверное, она их и не услышала, но подействовала интонация. Марина вцепилась, как в спасательный круг, в протянутую Артемом сумочку. И подчинилась.

Они быстро пошли прочь по аллее к фонтанам. Мимо выкрашенных в зеленый, но успевших облупиться указателей, одиноко противостоящих ветру среди всеобщего движения: травы, листьев, воды и посетителей. Мимо группы горластых, несмотря на красные от холода носы, немцев, безрассудно отправившихся в Петродворец в продуваемых ветрами гавайских рубахах навыпуск и шортах. Из шорт торчали худые, незагорелые, обросшие оранжевым пухом и покрытые синими цыпками ноги. Три принадлежащие группе и не пользующиеся косметикой и мужским вниманием девицы с высокомерной завистью проводили глазами пару.

Артем и Марина свернули направо от шипящего змеей фонтана – туда, где за качаемыми ветром деревьями билась о рябые гранитные валуны кучерявая волна. Мимо киосков с мороженым, мимо печальных продавцов надувных шаров кислотного цвета, мимо смеха, доносящегося от ещё царем Петром придуманных водооросительных забав.

Но не доходя до воды, Артем ещё раз свернул направо и увлек Марину подальше от людского говора и шума фонтанов.

К беглецам спустилась от самой кроны белка, надеясь на подаяние. Но инстинкт тут же подсказал зверьку: что-то в этой паре не так. Опасностью повеяло от беглецов. И белка взлетела обратно на дерево, обиженно ругаясь.

Деревья заслонили окружающий мир. Осталось лишь небо – с растерзанными ветром, как старые афиши, облаками, и полоска воды, всхлипывающей у обкатанных гранитных обломков.

Марина едва не поскользнулась на влажной, прело пахнущей траве, но Артем поддержал её, потянул к самой воде, заставил, вскрикивающую и охающую, перепрыгивать с камня на камень.

За большим валуном обнаружилась лодка, прикованная ржавой цепью к вбитому в гранитный щебень ржавому колышку.

Пока Марина, брезгливо и зябко ежась, забиралась в лодку, Артем сбил нехитрый замок и оттолкнул, намочив джинсы по колено, челн от берега.

Ритмично, под вдох и выдох, лопасти весел погружались в зелено-бурую гущу водорослей, пригнанных волной.

– Ты забрал меня, как вещь, – Марина нашарила в сумочке сигареты и попыталась прикурить. Дрожащие после пережитого ужаса руки и ещё более свирепствующий на открытом пространстве ветер позволили ей сделать первую затяжку далеко не сразу. – Неужели думаешь, что я теперь тебе принадлежу? Что… Что ты себе позволяешь?.. – выдохнула она гневно, но вдруг сломалась, поникла, стыдливо опустила голову в сложенные ладони (Артем все же успел заметить фарфоровую слезинку на её щеке) и заплакала – беззвучно, безнадежно, беспомощно. Узкие её плечи вздрагивали под теплой салатового цвета курткой с капюшоном.

У Артема защемило сердце. Но он сжал зубы, не пуская в душу жалость, налег на отполированные многочисленными ладонями рукояти весел. Вода запенилась за облупившейся кормой лодочки; Артем греб сильно, быстро, уверенно, выгоняя из груди гнев и сантименты. Как ему хотелось прижать плачущую девушку к груди, запутаться пальцами в волосах, отливающих синевой на фоне воды, погрузить губы в пахнущие омелой локоны… Однако он продолжал яростно грести, точно бил в колокол. Точно дрова рубил. Потому как не время сейчас. Потому как негоже пользоваться секундной слабостью любимой… Р-раз, р-раз, р-раз – бицепсы и грудные мышцы вздувались под его продуваемой кремовой рубашкой.