Текст книги "Год у американских полярников"

Автор книги: Игорь Зотиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Обратно в Мак-Мердо

Улететь со станции Южный Полюс оказалось также не простым делом. Все высокопоставленные гости адмирала – сенаторы, послы, политики, бизнесмены – обязательно хотят побывать на самом полюсе Земли. Поэтому хотя самолёты и приходят сюда почти каждый день, но места в гигантских их кабинах для нас троих никак не находится. Они заняты престарелыми, гладко выбритыми мужчинами в новеньких, только со склада, военных одеждах без знаков различия. На козырьке шапки-ушанки каждого из них большая круглая коричневая бляха с надписью: «Визитёр». Экипажи станций и даже мы трое сторонимся этих праздно бродящих здесь людей.

– О, Игор, эти люди – виайпи. Для большинства из них

Антарктика всего лишь экзотика.

Потом слово «виайпи» я слышал много раз. Образовано оно тремя начальными буквами слов «очень важная персона», по-английски: «Вери импортент персон». Произносится это слово всегда чуть с издёвкой:

– О… что с него взять, это же виайпи! В смысле – для него законы не писаны. Я встречался со множеством виайпи. Моё исключительное положение на станции позволяло мне беседовать со всеми, кто был мне интересен. Но каждый – и Мортон Рубин, и Берт Крери, и даже явные (по виду) виайпи, с которыми я часто беседовал, всегда говорили:

– Ты знаешь, я-то сам простой человек, а кругом так много этих виайпи. А ведь с них что возьмёшь?

Так что понятие виайпи всегда условное, но всегда с нехорошим оттенком.

По-видимому, специально для престарелых виайпи на станции Амундсен-Скотт предприимчивые американцы устроили даже второй, туристский полюс. В двух десятках метров от входа в помещение станции был поставлен толстый, серебристый, блестящий столб, на вершине которого установлен такой же блестящий шар (по-видимому, модель земного шара). Рядом установлен шест-указатель с названиями различных городов и расстояниями. Чем не настоящий полюс?

Но наконец нам повезло. Вдруг прилетел самолёт, на котором не было виайпи. Он возвращался домой в Мак-Мердо после посадки где-то в центре ледяного купола материка, откуда забрал группу участников санно-тракторного похода. При посадке на плато он повредил

переднюю лыжу. Следующим местом его посадки был Южный полюс. Там он должен был дозаправиться для дальнейшего полёта в Мак-Мердо. И там ждали его мы.

Самолёт сел на полосу Южного полюса, ещё сильнее повредив переднюю «больную» ногу, залив всю полосу красной жидкостью из перебитой где-то гидросистемы. Однако лётчики решили все же лететь в Мак-Мердо. Со станции на нартах привезли десяток больших канистр с жидкостью для гидросистемы. Весь запас станции. Решено было доливать её в полёте по мере утечки.

Взлетели мы нормально. Прошло немного времени, и к большому баку с жидкостью гидросистемы подошёл бортинженер. Он стал внимательно смотреть на стеклянную трубку, по которой можно было следить за уровнем жидкости в баке. По-видимому, пора было доливать.

– Эй, Джим, неси первую канистру! – закричал он на весь салон парню в красном, который, развалившись и мерно что-то жуя, лежал с наушниками на горе грузов. Парень перестал жевать и, как обезьяна, полез куда-то вниз за канистрами. Вылез оттуда смущённый. По его жестам было ясно – он не нашёл канистр и спрашивал у инженера, где они. Инженер очень резво взлетел к механику, и они начали лихорадочно развязывать ремни, связывающие багаж, перетряхивать его. К поискам присоединились почти все пассажиры, но все было напрасно. Оказывается, командир поручил погрузить канистры второму пилоту, второй – бортинженеру, бортинженер – Джиму, а Джим – кому-то из тех, кто остался сейчас с канистрами там внизу, на полюсе. Все это из пантомимы и разговоров без труда понял даже я. Как быстро учишься английскому в такие минуты! Наконец инженер что-то сказал в шлемофон, и через некоторое время пришёл лётчик из пилотской кабины. Он тоже стал смотреть на уровень жидкости в баке. Потом к нему присоединился командир, который уже не скрывал своей озабоченности. Достав карандаш, он сделал риску на оправе трубки, чтобы заметить положение жидкости, засёк время и ушёл. Все мы в салоне делали вид, что не замечаем этой трубки, однако разговоры приутихли. Когда командир через некоторое время опять подошёл к трубке, даже нам было видно, что жидкости убавилось! Я сидел около самого бака с жидкостью, и мне очень хорошо было видно, как снижался в водомерном стекле красный столбик. Потом он и вовсе ушёл вниз. Следивший за ним механик что-то долго растерянно говорил в шлемофон лётчикам.

Наконец начали снижаться. По кренам и теням в салоне стало ясно, что начали делать круги, значит, снижаемся. Всем было предложено ещё крепче привязаться. Механик и Джим все прикручивали и привязывали покрепче груз, который мы везли. И вот вдруг почти перестали шуршать моторы, и самолёт, покачиваясь в приземной турбулентности, пошёл на последнюю прямую. Это было ясно по тому, как Джим изо всех сил упёрся локтями в выступы фюзеляжа, посерьёзнел.

Удар! Ещё удар! Что-то треснуло, и по мне и моим соседям хлестнуло вонючей, липкой струёй из ещё раз лопнувшей, теперь уже в салоне, гидросистемы. Но по тому, как сильно и часто начал трястись самолёт и взревели, тормозя винтами, моторы, было ясно, что мы уже сели. Сели! Сели в Мак-Мердо!

Как странно: ещё минуту назад мы уже готовы были к самому худшему. А сейчас каждый из нас с грустью смотрел на безнадёжно испорченные ещё новые красные куртки, залитые бурой жидкостью, последними каплями из гидросистемы.

Третий день зимовки подходил к концу. Впереди оставалось ещё триста дней с мелочью. Впереди надвигалась полярная ночь.

НАЧАЛО ЗИМОВКИ НА ОСТРОВЕ РОССА

Железнодорожный вагон и горная хижина

Вернувшись из поездки на Южный полюс, я начал более детально знакомиться с Мак-Мердо. Оказалось, что жизнь на станции концентрировалась вокруг двух малосоприкасающихся друг с другом центров, что здесь существует два круга людей – учёные и военные. Научный персонал станции помещался в длинном домике, своей островерхой крышей и ненужным в Антарктиде балкончиком напоминающем туристскую горную хижину. Домик вытянулся параллельно берегу пролива, отделяющего остров Росса от материка. В стену этого здания, обращённую к проливу, было вмонтировано большое зеркальное стекло. Таким образом, те, кто находился в помещении, могли через широкое окно видеть и пролив Мак-Мердо, и далёкие живописные горы Земли Виктории, и противоположный обрывистый берег пролива. Картина была под стать видам лучших курортов. Домик этот и назывался «шале» – «горная хижина».

Рядом, чуть дальше от берега, через накатанную и оживлённую дорогу стоял кажущийся низким, похожий на голубую коробку одноэтажный дом с редкими, расположенными у самой крыши окнами. Это было только что отстроенное здание биологической лаборатории. Ведь основные работы того года в Антарктике должны были быть связаны с биологией рыб и морских организмов. Эти-то работы и должны были вестись в новой лаборатории.

Ещё дальше от берега стояло высокое здание с двускатной крышей, похожее на деревенскую кузницу, с широкими воротами с двух сторон. Это действительно был гараж-мастерская, в которой всегда, заняв все помещение внутри, стоял полуразобранный грузовик или гусеничный вездеход.

За гаражом начинался чуть припорошенный мокрым снегом склон, сложенный, казалось, только тёмными и мелкими кусками лавы и вулканическим шлаком и пеплом. По этому склону круто вверх уходила накатанная дорога со следами автомобильных шин. Справа от неё стояли два огромных здания или сарая, сделанных из толстых листов железа. Это были склады приборов, оборудования и снаряжения научной группы. Слева на склоне, насколько хватало глаз, простиралось беспорядочное нагромождение труб, балок, досок, огромных катушек кабеля и другого имущества, которое хозяева из научной группы считали возможным хранить на улице. Слева от шале, вверх по склону, стоял небольшой, длинный, похожий на железнодорожный вагон дом с окнами, расположенными где-то возле крыши. Весь дом, включая и окна, был окрашен в мышино-серый цвет. Это был «слиппинг квортерс», то есть спальное помещение научной группы. Сюда-то меня и привели сразу же из шале, как только я прилетел в Мак-Мердо.

Меня сопровождал научный руководитель зимовочной партии Мак-Мердо – биолог Артур Дифриз, молодой, худой, очень быстрый человек с ржаными, закрученными на концах усами.

Длинный коридор дома был похож на широкий коридор пассажирского отсека парохода. По обе его стороны были двери как бы маленьких кают. Собственно, это были не двери, а «гармошки», сделанные из мягкого материала типа плотного брезента или кожи. Твёрдой была только вертикальная доска с ручкой и замком, двигающаяся вправо и влево по рельсам на полу и сжимающая или растягивающая гармошку. Половина из этих дверей была открыта. В некоторых «каютах» было темно. Маленькие окна под потолком наглухо закрыты от света. В других же комнатках, хотя и пустых, горел свет. Проходя мимо, я конечно же с любопытством заглядывал внутрь, кося глазами, и в каждой из комнаток меня удивлял страшный хаос из подушек, одеял, ботинок, сушившихся носков, раскрытых на середине книг.

Одна из таких комнаток, крайняя, предназначалась мне. Я вошёл.

Комнатка и по размерам и по содержимому в ней действительно была похожа на каюту. Слева от входа у стены – две койки, одна над другой. У стены против входа – небольшой металлический письменный стол с настольной лампой. Вторая лампа, дневного света, помещалась там, где в порядочной каюте должны бы быть иллюминатор или окно. По сторонам от лампы были укреплены железные полки для книг. Стена напротив представляла собой большой, с несколькими дверцами и ящиками шкаф для вещей, который тоже был сделан из металла, окрашенного, как и все в домике, в казённый серый цвет.

– Располагайтесь, комната ваша, – сказал Артур Дифриз. – Зовите меня в дальнейшем просто Арт. Меня все так зовут. Вы устраивайтесь, я вернусь минут через двадцать.

Помещение показалось мне удобным. Правда, я почти сразу забил его ящиками с книгами, тюками с советской и американской полярной одеждой. Когда я стал расставлять книги на полках, то обратил внимание, что одна из них была наполовину занята каким-то прибором с несколькими кнопками и двумя красными сигнальными лампочками. Мой провожатый перехватил мой взгляд:

– Пусть этот аппарат пока постоит здесь, – сказал он.

Я утвердительно кивнул. Откуда мне было знать, что с маленьким приборчиком, оставленным предшественником, у меня будет много хлопот и беспокойств. В первую же ночь я был разбужен резким, требовательным, прерывистым сигналом зуммера. Я открыл глаза. В абсолютной темноте комнаты зловеще вспыхивала сочным красным огнём и снова гасла сигнальная лампа того прибора. Звучащий в тишине и темноте ночи почти как сирена зуммер и вспыхивающие лампочки явно и настойчиво предупреждали о чём-то, что должно было вот-вот произойти, но что, по-видимому, можно было ещё предупредить. Но что? Я вскочил с постели, зажёг свет. На приборе не было никаких надписей. Только под одной из кнопок было написано: «Релиз». Слово было мне непонятно. Я выскочил, как был, босиком, в коридор. Темно, из некоторых открытых дверей доносились сопение и храп спящих. Что же случилось? Что же делать? Что же делать, чтобы спасти… Но что? И как? Я достал словарь, лихорадочно нашёл слово «релиз». «Освобождение, избавление, облегчение, разъединение, сбрасывание (авиабомбы), раскрытие (парашюта), пустить (стрелу из лука)…» – прочитал я в толстом «Мюллере». Ага, значит, надо, наверное, что-то сделать, повернуть тумблер, нажать кнопку. А вдруг сломается, или сгорит, или взорвётся что-нибудь? Но лампы мигали ещё тревожнее, сирена зуммера ревела в ушах ещё громче.

Я нажал одну кнопку – ничего. Нажал вторую – и вдруг все погасло. Наступила тишина. Я посидел немного, принюхиваясь, не запахнет ли палёным, и лёг спать с чувством, что я спас Мак-Мердо. Ещё несколько ночей боролся я в своей комнате с чем-то неизвестным, пока мой язык не стал достаточно хорош, чтобы у меня появилась возможность все рассказать коллегам. Они посмеялись, отсоединили провода, сняли прибор и рассказали, что здесь до меня жил специалист, чьи приборы начинали врать, если в системе электрического питания падало напряжение. Вот он и сделал автоматику, которая поднимала панику, когда в электрической системе Мак-Мердо случались резкие сбои. Своим переключением тумблера я «говорил» автоматике, что хозяин проснулся, понял и встаёт, чтобы записать время сбоя и принять меры. Ну а для себя в ту памятную ночь я выучил на всю жизнь ещё одно английское слово, первое из многих, которые выучил здесь в аналогичных ситуациях.

Мне понравилась моя комната. Я ещё не знал тогда, что быстро превращу её в такую же свалку из носков, книг и сушившейся обуви, как сделали другие, и буду приходить сюда только для того, чтобы, не зажигая света, раздеться, лечь спать, а утром как можно быстрее встать и уйти.

Знакомство с Мак-Мердо

Минут через двадцать Арт вернулся.

– Устроились? Ну пошли дальше, – сказал он и повёл меня обратно к шале.

Рядом с входом в этот домик стояло шесть-семь очень помятых и странно выглядевших машин. Часть из них были обыкновенные грузовики марки «Форд» с облезлыми железными кузовами. Остальные представляли собой какие-то странные сооружения на гусеничном ходу с деревянными домиками вместо кузовов. Уже потом я узнал, что это были снегоходные машины фирмы «Нодвил» и знаменитые «Сно-укеты» – «снежные коты». От каждой из машин в здание тянулся электрический шнур.

– Вы умеете управлять автомобилем? – спросил деловито Арт.

– Конечно, умею.

– Отлично, – сказал Арт, – если вам потребуется машина, берите вот этот грузовик номер пять. Ключи от него висят в шале, я покажу где. Если будет возможность, обязательно сообщите о поездке мне и возвращайте ключи на место. Всегда, прежде чем ехать, проверяйте уровень масла и антифриз в радиаторе. И конечно, обратите внимание, сколько бензина. Если меньше полбака, надо сначала съездить заправиться. Поедете на колонку – не забудьте долить и масла. И ещё одно обязательное требование: не оставляйте в кабине и кузове своих вещей, даже если завтра надо снова загружаться. Ведь машины у нас общие и прислуги за нами нет.

– Да, спасибо, – ответил я неуверенно.

Но вдруг Арт Дифриз, направившийся было уже к шале, повернул обратно.

– А! – сказал он, махнув рукой. – Садитесь в машину, заводите.

Он вынул из кармана связку ключей, выбрал один, протянул мне, а сам полез на место пассажира.

– А как же я тронусь, ведь все машины связаны какой-то проволокой с домиком. Что делать с этими проводами? – спросил я.

– Так вы этого ещё не знаете? – засмеялся Арт. – Это наша система подогрева. Когда вы приведёте машину на стоянку, первое, что вы должны сделать после того, как выключите двигатель, – это включить систему подогрева. Надо найти свободную вилку на конце одного из проводов и вставить её в электрическую розетку на машине. Она справа и снизу под радиатором. В каждую из таких машин в нижней части мотора вставлена специальная электрическая спираль. Когда вы вставите вилку в розетку, электрический нагреватель будет подогревать масло в моторе, так что его можно будет легко завести: сколько бы машина ни стояла на морозе, масло в моторе будет всегда тёплое.

Я выдернул вилку из розетки под радиатором, завёл машину, аккуратно развернулся, хотел тронуться вперёд, но Арт остановил меня.

– Вам ведь нужно помещение для работы, где бы вы поставили приборы, проводили их наладку, опыты, занимались с бумагами. Я предлагаю вам комнату в моей биологической лаборатории. Пойдёмте, я покажу вам её. Броеьте машину, где она стоит. Выключите зажигание, поставьте на скорость, ручной тормоз у неё не работает.

Мы вылезли, и Арт повёл меня к большому с плоской крышей голубому строению с окнами под самой крышей. Я шагнул через двойные тяжёлые двери тамбура и оказался в большом холле, залитом светом дневных ламп. Там стояли мягкие диваны и низкие столики, заваленные яркими журналами. На стенах висели огромные цветные и черно-белые фотографии маленьких кораблей во льдах, морских животных. По сторонам холила было несколько дверей-гармошек. Арт показал на первую дверь направо: «Сюда!»

Мы попали опять в проход. Только теперь уже его стены были лёгкими перегородками, которые не доходили ни до пола, ни до потолка. Справа, со стороны наружной стены дома, в этих панелях-перегородках было две двери в небольшие, примерно по 15 квадратных метров, комнатки, слева была только одна дверь, она была открыта, и я увидел полки с книгами во всю высоту стен, блеснули золотом старинные переплёты энциклопедий.

– Наша библиотека, – с гордостью сказал Арт В самом конце коридора по обе стороны было ещё по одной двери-гармошке, и обе были открыты. В одну из них мы вошли. Во вращающемся и откидывающемся назад кресле, положив ноги на стол, сидел, скорее полулежал кто-то и перебирал струны гитары. А вокруг был уже знакомый беспорядок из сохнувших ботинок, носков и заношенных курток. По-видимому, хозяин только что вернулся со льда.

– Джордж, я привёл тебе соседа, – сказал Арт Дифриз. – Познакомьтесь: Джордж Самеро – морской биолог, Игор Зотиков – советский обменный учёный.

Человек с гитарой снял ноги со стола, повернулся на стуле и встал, переступая, босыми ногами на холодном линолеуме. Изжёванные, белые от стирки джинсы, толстая шерстяная рубашка нараспашку. Лицо большое, круглое, заросшее мягкой и светлой бородкой. Умные, улыбающиеся, но оценивающие глаза смотрят прямо, без утайки.

– Джордж Самеро, биолог, – повторил он и поклонился.

– Игорь Зотиков, – тоже кивнул я. Так я узнал второго из тех членов научной группы, с которыми придётся зимовать.

– Ваша комната напротив моей, – сказал Джордж, – я её для вас уже освободил, подмёл. Осталось только несколько вещей, которые я сушу. Сейчас я их уберу.

Он вытащил кучу какого-то тряпичного хлама и ввёл меня в большую, светлую комнату с двумя окнами. Вдоль одной стены стояли лабораторные столы, у другой – огромный двухтумбовый письменный стол.

– Ну а теперь, если хотите, поедем дальше, я покажу, где что, – предложил Дифриз.

И я начал знакомство со вторым, совершенно не зависимым от первого большим кругом людей Американской антарктической экспедиции.

Дорога, по которой мы поехали, шла вдоль берега, так что пролив Мак-Мердо был у нас по левую сторону, а справа, в некотором отдалении, начинались припорошенные снегом «терриконы» из кусков лавы разных размеров.

Первым мы оставили справа одинокий, довольно красивый дом с множеством антенн на плоской крыше. Обращённая к нам и проливу стена его, так же как и в шале, представляла собой огромное зеркальное стекло. Над этой стеной-окном был прибит большой щит с двумя жёлтыми пятиконечными звёздами.

– Дом адмирала, – сказал Арт. – Ведь большая часть работающих здесь военные.

Арт рассказал мне, что в этом доме летом живёт командир военных моряков, обслуживающих антарктические исследования. Традиционно это контр-адмирал. У него на погонах и на головном уборе по две золотистых звезды. Поэтому и две звезды на голубом щите над домиком.

За «домом адмирала» – опять странное здание: длинный полукруглый барак, к одному торцу которого приделано крылечко, а над ним невысокая остроконечная башенка с крестом на вершине. Над стеклянным витражом двери крупная надпись: «Чапел оф сноус» – «Церковь снегов».

Сразу за церковью накатанная дорога превратилась в улицу. Справа и слева стояли ряды зелёных полукруглых домов-бараков. По какой-то военной, казарменной одинаковости я понял, что здесь жили матросы и офицеры. Я с интересом смотрел на новый для меня мир.

Над многими домиками висели яркие, полушуточные, но не понятные ещё мне надписи, названия. По дороге нам попадались небрежно одетые парни в зелёных, странных одеждах. На спинах у многих цветными фломастерами тоже было нарисовано и написано что-то шуточное.

«Куда садиться, Игор?»

В полярных экспедициях всегда наступает день, когда по радио, прерывая музыку, вдруг врывается привыкший к командам голос, объявляя: «Сегодня во столько-то часов от станции на Большую землю уходит последнее судно. Последние вертолёты к судну улетают тогда-то. Повторяю. Внимание всех, кто не остаётся на зимовку: последние вертолёты к судну, отправляющемуся на Большую землю…»

И хотя объявление только для отъезжающих, оно заставляет биться сердце у всех. Какая суматоха во всех помещениях, кают-компаниях! Как оказалось, много ещё не сказано слов теми, кто остаётся, и теми, кто уезжает. И как много ещё не дописано писем. И все люди на станции разделились в этот момент на две части. Одни торопливо стаскивают в кучу свои вещи, торопятся, чтобы вовремя оказаться на вертолётной площадке. Вторые, бросив все дела, примостившись у края столов, уставленных приборами, лихорадочно пишут последние письма, спрашивают друг у друга конверты, марки. А потом бегут на ту же вертолётную площадку проводить товарища или отдать последнее письмо.

И вот будто ураган налетел. Вздымая тучи снега, обдав ледяным ветром из-под вращающихся огромных лопастей, одна за другой садятся большие толстобрюхие «птицы». Открылись двери. Какие-то люди с большими, похожими на шары головами-шлемами на тоненьких шейках стали торопить, махать руками, и вот уже все отъезжающие со своими мешками и ящиками оказались в животах этих птиц. Снова быстро, с нарастающим до надсадности визгом завертелись лопасти, «птицы» затряслись, и опять вдруг поднялся ураганный ветер, заставив отвернуться, спрятать лицо. А когда звук удалился и ветер стих, все те немногие, кто остался на площадке, вдруг поняли: вот и началась зимовка. Это значит, что каждый, кого отныне ты где-нибудь встретишь, весь год будет с тобой. Никто не добавится, не убавится. И все вдруг с новым интересом посмотрели друг на друга и вокруг.

А вокруг было на что посмотреть. Один из краёв вертолётной площадки, засыпанной темно-красными и чёрными кусками вулканических бомб и туфа, круто обрывался к берегу пролива Мак-Мердо, по которому ходила крупная зыбь. Противоположный берег представлял собой цепи возвышающихся друг над другом тёмных, покрытых на вершинах снегом и ледниками гор, чётко выделявшихся на фоне светлой, лимонно-зеленоватой зари закатного неба. Это горы Виктории – часть Западной Антарктиды. Ну а расположенный рядом огромный конус вулкана Эребус – это было уже частью острова Росса, на котором и находилась американская антарктическая станция Мак-Мердо.

Вот так я начал свою вторую зимовку в Антарктиде, теперь в составе Американской антарктической экспедиции.

Как необычно пусто и тихо стало на улицах Мак-Мердо! И не удивительно. Ведь в летний сезон, пока сюда летали самолёты и ходили суда, здесь жило и работало до пяти тысяч человек: моряки, лётчики, строители, водители тягачей и тракторов, учёные. Сейчас все они вдруг исчезли: уплыли, улетели домой. На зимовку нас осталось двести шестьдесят человек: около двухсот сорока матросов американского военно-морского флота, десять офицеров и одиннадцать научных сотрудников, из них десять американцев и один русский.

Как и полагается в начале зимовки, на другой день был большой праздничный вечер, банкет, на котором уже как-то по-другому, чем в предыдущие дни, все знакомились, приглядывались друг к другу, а ещё через день началась работа, ради которой каждый остался здесь.

Моя работа в те первые дни зимовки заключалась в полётах на вертолёте в различные интересные для меня места, для того чтобы выбрать наиболее важные точки наблюдений и измерений.

Ах как трудно было в эти первые дни! Мой английский был ещё так плох, а говорить и понимать надо было так быстро и чётко! Вот в вертолёте раздалось характерное, равномерное «чавканье», хлюпанье лопастей, говорящее о том, что машина уже почти не летит вперёд, а как бы зависла в воздухе.

– Игор, куда садиться? – радостно кричит пилот вертолёта.

Куда садиться? Я и сам уже думал об этом. На карте все было так понятно, а здесь, «в поле», вдруг вылезло столько деталей рельефа. Куда же садиться? Куда? Наконец я выбрал место, но машина, хотя и зависла, все же летит вперёд, делая круг над точкой на карте. Пока я, окая, акая, мыча и помогая себе одной рукой, кричу, объясняю лётчикам, где «моё» место, оно уже уходит из поля обзора, и надо идти на второй круг.

– Скорее, Игор, скорее, думай быстро, этот проклятый сын греха (так они звали свой вертолёт) выжжет весь свой газ (так в своей любви к сокращениям они называли бензин).

Ведь по-английски бензин – «газолин», а сокращённо конечно же просто «газ». Как все понятно, когда уже знаешь это. А машина все хлюпает лопастями в режиме зависа, выжигает ненавистный мне «газ».

Но в таком «учебном классе» английский учится быстро, и вот мы уже на земле, правда, не совсем там, где я хотел.

И снова гонка. Выгружаю необходимое мне оборудование, измеряю температуру или рою «шурф», чтобы взять образцы снега, или просто смотрю во все глаза на удивительные картины. Пытаюсь как бы раствориться, стать как бы частью ледника, чтобы представить, что бы я сделал на его месте в том или другом случае, как поступил бы. Тут помогает все: и руки, растопырив которые ты помогаешь себе представить своё сцепление с другими кусками льда, и голос, которым ты воспроизводишь звуки, какие бы издавал ледник, потрескивая на этом перегибе подлёдного ложа.

Со стороны это, наверное, выглядит смешно. Но я не боялся лётчиков. Они тоже приверженцы языка жестов. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть, как один лётчик объясняет другому какой-нибудь сложный манёвр. Здесь у любого лётчика вне зависимости от национальности идут в ход не только слова, но и руки, само туловище, даже выражение глаз. Лётчики понимают, что за странный танец я иногда танцую, поэтому, когда остыв от экстаза, я возвращаюсь к машине, никто из них не смеётся. Они относятся ко всему как к чему-то совершенно обычному.

Иногда кто-нибудь из членов экипажа бросал свою машину и уходил со мной, помогал мне, но это было редко. Иногда начальство выделяло в помощь мне какого-нибудь свободного от вахт и дел матроса-добровольца, но каждый раз это были уроженцы различных штатов – то из Оклахомы, то из Техаса или Мазори – по-нашему Миссури, да часто из самой их глухомани, и весь день уходил лишь на то, чтобы я научился понимать их странный местный диалект, а они – мой «английский русский». И я понял, что надо просить себе постоянного помощника. Такой помощник назывался здесь «полевой ассистент».

Я обратился с этой просьбой к руководителю научной группы станции Мак-Мердо Арту Дифризу.

В научных кругах с помощниками всегда сложно, но, к моему удивлению, Арт согласился сразу.