Текст книги "Черный паук"

Автор книги: Иеремия Готтхельф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

В щели все кипело и бурлило, подобно тому как вихри спорят с морской стихией, дом шатался и скрипел, но затычка сидела крепко, и паук остался запертым. Верная мать еще успела порадоваться спасению своего ребенка, поблагодарила Бога за Его милость и умерла. Но материнская верность заглушила ее страдания, а ангелы проводили ее душу к престолу Господню, где она встретилась с душами тех героев, которые отдали свои жизни за других.

Так было покончено с черной смертью. Жизнь и спокойствие вернулись в долину. Черного паука никто больше не видел, потому что он остался сидеть запертым в той щели, в которой он сидит еще и сейчас.

* * *

Когда дедушка замолчал, у всех слушателей стало неспокойно на сердце. Воцарилось молчание. Никому не хотелось ни шутить, ни соглашаться с рассказанным; каждому хотелось сначала выслушать другого, чтобы потом подладиться под него. Тут пришла повитуха, которая уже много раз приглашала всех за стол; лицо ее было огненно-красным, словно по нему тоже прополз паук.

На очередное ее приглашение все встали и пошли, хотя и очень медленно, в дом: никому не хотелось оказаться у двери первым – это было правом дедушки.

На сей раз это было не просто данью обычаю, согласно которому неприлично быть заподозренным в нетерпении; это была нерешительность, охватывающая людей, когда они стоя у входа в какое-нибудь страшное место. На этот раз ничего ужасного в доме не было. На столе искрились светом свеженаполненные красивые бутылки с винами, здесь же красовались два лоснящихся куска ветчины, от громадных блюд телячьим и бараньим жарким валил пар. Между ними стоял большие тарелки со свежими халами и «татерами»,[8]8
  Татер – разновидность торта.


[Закрыть] окруженные тарелочками с тремя видами пирожков. Чайничкам вкусным сладким чаем тоже нашлось место. Это было прекрасное зрелище, однако мало кто обращал на все это внимание люди лишь испуганно смотрели по сторонам: не сверкнут ли где-нибудь в углу глаза паука, не уставятся ли они мертвенно-ядовитым взглядом из благоухающей ветчины. И хотя паук нигде не было, никто не отпускал обычных комплиментов вроде «не стоило беспокоиться и готовить столько всего» или «так много никто не съест»; никто не решался подняться столу, все столпились внизу.

Напрасно призывали гостей наверх и указывали им на свободные места: они продолжали стоять как вкопанные Напрасно разливал по бокалам вино новоявленный отец и зазывал всех выпить на здоровье. Тогда он ухватил под рук крестную и сказал:

– Будь самой умной и подай всем пример!

Изо всех сил – а их у нее было немало – она отбивалась и кричала:

– Ни за какие деньги я не сяду наверху! Мне жжет век спину снизу доверху, вроде по ней хлестали крапивой. А если я сяду там, возле этой балки, то сразу почувствую паука; себя на затылке.

– Ты виноват в этом, дедушка, – сказала старая мать семейства. – К чему ты только завел разговор обо всем этом! От таких вещей сегодня никакого проку, только убытки для всего дома. И если когда-нибудь дети придут из школы в слеза; и начнут жаловаться, что остальные школьники их дразнят за то, что их бабушка ведьма, то ты окажешься во всем виноват.

– Не беспокойся, – отвечал дед, – сейчас все так ж «быстро забывают плохое и не удерживают его в памяти надолго, как и прежде. Меня попросили рассказать все, как было, и я рассказал, потому что лучше людям сказать правду самому, чем ждать, пока они насочиняют небылиц. Правда никогда не принесет бесчестья нашему дому. Однако пойдемте, сядем! Смотрите, я сам сяду рядом с затычкой. Я сидел здесь уже не один день безо всякого страха, и поэтому мне ничего не угрожало. Как только возникали у меня злые мысли, за которые мог бы ухватиться черт, мне казалось, будто что-то урчало у меня за спиной так, как кошка урчит от удовольствия, когда с ней играешь или гладишь ей спину, а по спине моей пробегало странное и непонятное ощущение. А так он сидит внутри тихо, как мышь, и пока здесь помнят Бога, он не выйдет оттуда никогда.

Гости набрались смелости и стали рассаживаться, однако рядом с дедушкой никто не сел. Теперь наконец молодой отец начал угощать гостей по-настоящему и положил громадную порцию жаркого на тарелку соседке. Та отрезала себе небольшой кусочек, а остальное стала перекладывать вилкой на тарелку своего соседа, помогая себе пальцами. Так жаркое обходило круг, пока кто-то не решил весь остаток оставить себе, тем более что жаркого оставалось еще предостаточно, и новая порция пошла по кругу. В то время как муж роженицы наливал, нарезал и подавал угощение, все гости ему говорили, что у него выдался тяжелый день. Повитуха обносила всех сладким чаем, сильно приправленным шафраном и корицей, и, предлагая его, спрашивала:

– Кому нравится чай? Не стесняйтесь, его хватит на всех.

Большим любителям чая она доливала его и в вино, объясняя, что тоже любит такой напиток, к тому же вино таким образом лучше переносится и голова потом не болит. Однако едва улегся шум, всегда возникающий при появлении новых блюд, как снова стало тихо, и лица гостей стали серьезными. Заметно было, что присутствующие не могут забыть историю о пауке. Гости украдкой бросали боязливые взгляды на затычку за спиной дедушки, однако никто не решался снова начать разговор на эту тему.

Вдруг крестная мать громко вскрикнула и чуть было не свалилась со стула. Над затычкой пролетела муха, а та подумала, что это черные лапы паука высунулись из щели, и теперь дрожала от ужаса. Но смеялись над ней недолго: ее испуг был удобным поводом снова вернуться к рассказу о пауке, потому что если что-либо серьезно затронет душу человека, то это уже надолго.

– Но послушай, кузен, – сказал старший кум, – неужели паук с тех пор ни разу не выбирался из щели и вот уже несколько веков сидит там?

– Эх, – сказала бабушка, – лучше было бы не говорить о нем вообще, и без того все послеобеденное время ушло на разговоры об этом.

– Эй, мать, – сказал кузен, – пусть старик твой говорит. Он так помог нам скоротать время, а вас никто не станет ни в чем упрекать – ведь вы не из рода Кристины. Ты же не заставишь нас не думать об этой истории, а если не дашь нам поговорить об этом, мы вообще замолчим, и всем станет скучно. Ну, дедушка, рассказывай, твоя старуха разрешает!

И дедушка начал рассказывать. Все с напряженным вниманием прислушивались к его словам.

* * *

– Я знаю немного, но то, что знаю, я скажу. Может быть, это станет в наше время уроком для кого-то, и, в любом случае, никому не повредит.

Зная, что паук заперт, люди снова обрели уверенность в будущем. Им казалось, что они живут в раю и что их окружает высшее блаженство. Так продолжалось довольно долго. Люди душой стремились к Богу и избегали дьявола, да и новоприбывшие в замок рыцари, боясь кары Божией, хорошо обращались с подданными и даже помогали им.

Но на дом с пауком все смотрели с каким-то трепетным страхом, почти как на церковь. Правда, сначала людям становилось не по себе, когда они глядели на темницу ужасного паука и думали о том, как легко ему оттуда освободиться, и тогда снова с сатанинской силой разразится несчастье. Но уже довольно скоро все убедились в том, что Божья власть сильнее власти сатаны. В знак признательности матери, которая приняла за них смерть, односельчане помогли ее детям и бесплатно построили им хутор, чтобы они могли сами на нем работать, когда вырастут. Рыцари хотели дать им средства на постройку нового дома, чтобы они не боялись, что паук в любую минуту может освободиться из своего плена. Многие соседи, которым чудовище продолжало внушать ужас, также вызвались им помочь. Только старая бабушка не соглашалась. Она говорила внукам: „Паук заточен здесь именем Бога Отца, Сына и Святого Духа, и пока с этими тремя святыми именами за этим столом будут есть и пить, вам нечего бояться паука, и никакой случай этого не изменит. Здесь, за этим столом, позади которого заперт паук, вы никогда не забудете, как нуждаетесь в Боге и как могуществен Он; пусть паук напоминает вам о Боге и пусть станет, назло дьяволу, вашим спасением. Оставите вы Бога – не пройдет и ста часов, как вас найдет паук или сам дьявол“. Услышав это, дети остались в доме и выросли здесь в страхе перед Богом, и была над домом Божья благодать.

Мальчик, который был так же предан своей матери, как и она ему, вырос и стал статным мужчиной, угодным Богу и снискавшим милость у рыцарей. Поэтому он был щедро одарен земными благами, но не забывал о Боге и никогда не скряжничал: помогал ближним в их нуждах так, как желал бы, чтобы ему помогали в крайней нужде, а где его помощи было недостаточно, там он с еще большим рвением выступал как защитник перед Господом и людьми. Бог послал ему в жены умную женщину, и они жили в счастье, поэтому и дети их росли богопослушными. Дожили они оба до глубокой старости и умерли спокойной смертью. А их семья процветала в любви к Господу и в добродетелях.

Да, над всей долиной простерлась благодать Божья, и удача была и в поле, и в стойле, и был мир между людьми. Ужасный урок остался в памяти людей, и они жили в Боге; что бы они ни делали, делали они во имя Его, и там, где можно было помочь ближнему, никто не медлил и помогал. От людей, живших в замке, сельчанам не было никакого зла, а, напротив, много было хорошего. Все меньше там оставалось рыцарей, поскольку жестокие войны в стране язычников требовали каждой руки, способной держать оружие. Тем же, кто остался в замке, напоминанием служил зал мертвых, в котором паук испробовал свою силу на рыцарях. Зал мертвых напоминал живущим о том, что Бог одинаково грозен для тех, кто отошел от Него, будь он крестьянин или воин.

Так, в счастье и благодати прошло много лет, и об этой счастливой долине все вокруг заговорили. Прочны были их дома, полны запасов амбары, в сундуках хранилось немало денег, лучшего скота, чем у них, не было нигде, а дочерей их знали по всей стране и их сыновей охотно принимали повсюду. И эта слава не увяла за одну ночь, как куст Ионы, но умножалась из поколения в поколение, потому что сыновья, как и их отцы, из поколения в поколение жили в богобоязненности и порядочности. Но подобно тому, как в грушевом дереве, которое больше всех удобряют и которое щедрее всех плодоносит, заводится червь и пожирает его, так что оно сохнет и погибает, так и в людях, на которых щедрее всех сыплется благодать Божья, бывает, заводится червь, грызет их и ослепляет, так что они забывают за благодатью и самого Бога, за богатством – Того, Кто им его послал, и становятся они как те израильтяне, которые забыли о Боге в погоне за золотым тельцом.

Так, по прошествии многих поколений, гордыня и чванство поселились в долине, а женщины-чужачки приносили их с собой и умножали. Одежды становились кричащими, их украшали драгоценными камнями. Даже над святынями в церкви осмелилась занести руку гордыня, и вместо того, чтобы за молитвой всем сердцем возноситься к Богу, их глаза чванливо пялились на золотые косточки четок. Так, на их богослужениях царили роскошь и гордыня, а их сердца стали глухи к Богу и к людям. Божьи заповеди никто не чтил, а над Его слугами и самой службой насмехались, так как там, где гордыня и богатство, там ищи и ослепленных, которые выдают свои прихоти за мудрость и эту „мудрость“ ставят выше мудрости Божией. И так же, как раньше над ними издевались рыцари, они теперь сами издевались над прислугой и батраками, и чем меньше работали сами, тем больше взваливали работы на их плечи. А чем больше требовали они от работников своих и служанок, тем чаще обращались с ними, как с неразумными тварями, забывая о том, что и у тех тоже есть души, которые надлежит беречь. Где много денег и гордыни, там всегда начинают строить дома, один другого красивее. Все эти изменения затронули и этот дом, в то время как богатство его осталось прежним.

Почти двести лет прошло с тех пор, как был заперт паук; всю власть в этом доме взяла в свои руки одна сильная и хитрая женщина. Она была не из Линдау, но сильно напоминала так памятную всем Кристину. Приехала она из чужих краев, где царили чванство и высокомерие, и был у нее единственный сын – Кристен. Муж, не выдержав ее характера, умер. Сын был красивым юношей, имел хороший нрав и умел обращаться как с людьми, так и с животными. Мать очень его любила, но чувства свои скрывала, тиранила сына на каждом шагу и запрещала дружить с теми, кто ей не нравился. А он, хотя уже и стал к тому времени взрослым, все еще не смел пойти ни к товарищам, ни на ярмарку без матери. Когда она сама сочла его достаточно взрослым, то выбрала ему в жены женщину из своей родни, во всем похожую на себя. Теперь вместо одного тирана в доме их стало сразу двое, и оба были в равной степени чванливы и надменны, и это не могло не повлиять на Кристена. Но поскольку он был дружелюбным и смиренным, что было для него естественно, то уже скоро он понял, кто задает тон в доме.

Давно уже старый дом казался им бельмом на глазу, и они стыдились его, так как даже у соседей, не таких богатых, как они, дома были новые. Рассказы бабушек о пауке еще не стерлись из их памяти, иначе дом был бы уже давно разрушен, но пока даже соседи не позволили бы им сделать это. Однако все чаще обе хозяйки говорили о том, что запрет связан с обыкновенной человеческой завистью. К тому же в старом доме им становилось все неуютнее. Когда они сидели за столом, им мерещилось, что за их спинами будто бы довольно урчит кошка, или что щель тихо открывается и паук метит им в затылок. Их помыслы были недостаточно чисты, поэтому их страх перед пауком становился все сильнее. И в конце концов они нашли удобный повод для постройки нового дома, в котором, как им казалось, можно будет не бояться паука вовсе. А старый дом решили оставить прислуге.

Кристен неохотно согласился на это строительство: он помнил слова бабушки и верил в то, что счастье в семье неотделимо от дома, в котором она живет. Он не боялся паука, и ему казалось, что нигде его молитвы не были такими искренними, как здесь, наверху, за столом. Он сказал обеим хозяйкам все, что думал по этому поводу, но женщины вынудили его замолчать. А поскольку он уже попал к ним в рабство, то замолчал, но украдкой частенько лил горькие слезы. Там, выше того дерева, под которым мы сидели, и должен был встать дом, равных которому не было бы во всей округе.

В чванливом предвкушении того, как они утрут всем соседям нос новым домом, не понимая ничего в строительстве и не желая ждать ни дня, обе женщины мучили и подгоняли прислугу и животных, не давая им передыху ни в святые праздники, ни даже ночью. Не было такого соседа, помощью которого они бы были довольны, когда он, поработав на постройке их нового дома, как это было в те времена принято, возвращался домой, чтобы хоть немного заняться и своими делами.

Когда строительство уже подходило к концу и уже забивали первый шип в порог, из паза стали вырываться клубы пыли, подобные дыму от соломы, когда ее поджигают. Рабочие с сомнением качали головами, и кто про себя, а кто и вслух, стали говорить о том, что новый дом долго не простоит. Но женщины только посмеялись над этим и не придали никакого значения примете.

Когда же, наконец, дом был готов, семейство переселилось туда, обустроившись с невиданной роскошью, и закатило в честь новоселья пирушку, которая длилась три дня и о которой долго еще вспоминали во всем Эмментале.

Однако на протяжении этих трех дней в доме слышались странные звуки, похожие на довольное урчание кошки, когда ее поглаживают по спинке. Но все поиски этой кошки оказались тщетными. Многим становилось не по себе, и, несмотря на разгар веселья, люди потихоньку стали уходить домой. Только обе хозяйки нового дома остались глухи и слепы ко всему: им казалось, что этим новым домом они всем пустили пыль в глаза.

Поистине, что человеку до солнца, если он ослеп, и что ему до грома, если он глух. Так и женщины в этом семействе не могли нарадоваться новому дому, они становились с каждым днем все заносчивее, о пауке и не вспоминали, а вели в новом доме праздную, роскошную жизнь, с вином и угощением принимали гостей, бесконечно меняя наряды. Что им было до Бога: прежде всего они хотели утереть нос соседям.

Старый дом был полностью отдан прислуге, и она жила там, как хотела. Иногда Кристен ходил проверить, как там дела в старом доме, но и его мать, и его жена выходили из себя от этого и с руганью обрушивались на него. Так постепенно из старого дома ушел порядок, а за ним – и страх перед Богом. Так бывает везде, где нет хозяина! Когда нет хозяина за столом, когда не держит все под контролем хозяйский глаз, то скоро начинает всем заправлять какой-нибудь наглец, умеющий только произносить самые бесстыдные речи.

Так шли дела в старом доме, и вся прислуга вскоре стала напоминать свору дерущихся между собой кошек. Молиться они разучились, никто не чтил ни Божью волю, ни милость Его. Подобно тому как не знало границ высокомерие женщин-хозяек, не останавливалась ни перед чем и скотская дерзость слуг. Не стыдились осквернять они хлеб, овсяную кашу размазывали друг у друга на головах и даже по-скотски гадили в пищу, чтобы отбить у других охоту к еде. Они дразнили соседей, мучили скот, насмехались над богослужением, не верили в силы небесные и издевались над проповедями пастора, который пытался их усмирить. Одним словом, они не боялись ни Бога, ни людей и с каждым днем вели себя все более и более разнузданно..

Как-то раз одному из слуг пришло в голову испугать или усмирить служанок пауком в щели. Он швырнул полную ложку овсяной каши в затычку и крикнул, что тварь там, внутри, верно, проголодалась – недаром же паук ничего не ел несколько сотен лет. Тут служанки дико завизжали и пообещали ему всего, что только будет угодно. Некоторым слугам даже стало не по себе.

Так как игру эту безнаказанно повторял то один, то другой, это уже ни на кого не действовало. Люди перестали бояться таких шуток. Тогда тот самый слуга, который первым пригрозил другим пауком, приставил к щели нож и, отвратительно ругаясь, дерзко заявил, что вынет затычку и посмотрит, что там внутри, если всем так хочется увидеть что-нибудь новенькое. Снова все пришли в ужас, а этот малый почувствовал себя хозяином и стал вытворять все, что в голову взбредало, особенно со служанками. Рассказывают, он был очень странным человеком; никто даже толком не знал, откуда он родом. Он мог быть кротким, как овечка, и свирепым, как волк; наедине с женщиной он был кротким агнцем, а в обществе других людей вел себя как разбойник и делал вид, будто всех ненавидит и на любого готов наброситься с кулаками или грязной бранью, но именно такие и нравятся больше всего женщинам. Поэтому служанки на людях изображали страх перед ним, однако наедине, говорят, выделяли его среди многих. К тому же у него были разные глаза, но никто не знал, какого они цвета. Словно ненавидя друг дружку, глаза эти всегда смотрели в разные стороны, однако, смиренно потупясь и опустив вниз свои длинные ресницы, он умело скрывал этот недостаток. Волосы этого парня прекрасно вились, но никто не мог сказать, рыжие они или белокурые: в тени они были белее льна, но под прямыми лучами солнца они казались рыжее любой беличьей шкурки. Как никто другой, мучил он животных, и те ненавидели его. Любой из слуг считал его своим другом, но каждого из них он умел настроить против остальных. Он один ублажал тиранок из верхнего дома, где бывал чаще других; в его отсутствие служанки распоясывались, и как только он замечал это, то втыкал свой нож в затычку и угрожал вытащить ее до тех пор, пока те не начинали молить о прощении.

Однако и к этой игре все вскоре привыкли и наконец стали говорить в ответ на его угрозы: „Сделай это, если можешь, но ведь ты не посмеешь!“

И вот однажды, когда приближалась святая рождественская ночь, все они решили в эту ночь хорошенько повеселиться.

Вечер святого дня они начали с ругательств, плясок и беспутных поступков; потом все уселись за стол, на котором стояло вареное мясо, пшеничная каша и прочая еда, которую удалось наворовать служанкам. Их разнузданность становилась все откровеннее: они оскверняли пищу и поносили все святыни. Пресловутый слуга поделил хлеб и выпил свое вино, изображая причастие, окрестил пса под печью и стал его дразнить, пока собравшиеся не перепугались, несмотря на всю свою дерзость. Затем он вонзил нож в щель с затычкой и, ругаясь, пообещал им показать кое-что другое. Когда ему не удалось запугать их, так как все это проделывалось уже не раз, да и вытащить ножом затычку было не так-то просто, он в дикой ярости схватил сверло и решился на самое страшное. Повторяя, что теперь все узнают, на что он способен, и так будут наказаны за свои насмешки, что волосы встанут дыбом, свирепыми рывками он вогнал сверло в затычку. Громко вскрикнув, все бросились к нему, но прежде чем кто-нибудь успел ему помешать, он засмеялся сатанинским смехом и сильно рванул сверло на себя.

Тут от чудовищного раската грома задрожал весь дом, грешник упал ниц, а из щели вырвалась огненная струя. Вслед за ней показался громадный, черный, сочащийся многовековым ядом паук и в ядовитой похоти уставился на богохульников, застывших в оцепенении, не в силах убежать от ужасного чудовища. Оно же, упиваясь злобой, медленно переползало по их лицам с одного на другое, впрыскивая в каждое жгучую смерть.

Весь дом вдруг задрожал от таких жутких воплей, какие не смогла бы издать даже сотня голодных волков. А вскоре похожие крики донеслись и из нового дома, и Кристен, возвращавшийся в то время через горы с праздничной службы, решил, что на дом напали грабители, и заспешил на помощь своим близким. Но встретил он не грабителей, а смерть жены и матери, на которую ясно указывали их распухшие и почерневшие лица. Тихо спали его дети, и их лица оставались румяными и здоровыми.

Страшное подозрение закралось в душу Кристена; он бросился в нижний дом и там увидал всю прислугу мертвой. Комната превратилась в покойницкую, жуткая щель была открыта, а в зверски обезображенной руке слуги он увидел сверло, и на его острие – злосчастную затычку. Кристен в отчаянии схватился за голову, повторяя: „Лучше бы меня на месте поглотила земля, чем увидеть такое!“

Теперь он знал все. Тут из-за печи что-то выползло и прижалось к нему; он в ужасе вздрогнул, но это был не паук, а маленький мальчик, которого он ради Христа приютил в доме и оставил на попечении бесстыдной прислуги, как это часто случается, когда детей берут Христа ради и отдают в лапы черту. Мальчик не участвовал во всех мерзостях, творимых прислугой, а испуганно сидел за печью, только его и пощадил паук. Теперь мальчик рассказал Кристену обо всем случившемся.

В то время как дитя рассказывало, отовсюду из других домов доносились крики ужаса. Разбухший, словно от многовекового предвкушения наслаждения, паук стремительно кружил по долине, выбирая в первую очередь самые роскошные дома, в которых перестали вспоминать о Боге.

Еще не рассвело, а весть о том, что старый паук вырвался на свободу и снова сеет смерть среди жителей, обошла все дома окрест. Говорили о том, что многие уже скончались, а с окраины долины уже доносятся вопли отмеченных печатью смерти. Можно было себе представить, какое горе постигло край, какой страх поселился во всех сердцах, какое Рождество встретили в Сумисвальде! О радости, которую обычно этот праздник несет с собой, никто и не вспомнил, и во всем виноваты были сами люди. Паук стал еще проворнее и ядовитее. Он появлялся то в самых оживленных, то в самых отдаленных местах поселка; его одновременно видели и в горах, и в долине.

Казалось, он знал, что час его недолог, или хотел сэкономить силы, но на этот раз он разделывался со многими зараз. Поэтому чаще всего подстерегал паук траурные процессии, сопровождающие покойников к церкви. То в одном, то в другом месте, а чаще всего в конце крутой дороги возле часовни появлялся он в толпе или вдруг прямо с гроба пучил застывшие свои глаза на провожающих. Люди кричали, пытаясь спастись, но один за другим падали на землю до тех пор, пока все участники процессии, застигнутые пауком, не начинали корчиться на дороге в предсмертных судорогах, так что вокруг гроба образовывалась гора трупов. Тогда люди перестали носить покойников в церковь; никто не хотел ни нести гроб, ни сопровождать его, и усопшие оставались лежать там, где их настигла смерть.

Отчаяние охватило всю долину. Ярость клокотала в сердцах оставшихся в живых, люди изливали ее в ужасных проклятьях в адрес Кристена, будто он один был во всем виноват. Все считали, что Кристен не должен был покидать старый дом и предоставлять прислугу самой себе. Теперь все поняли, что хозяин как-то обязан отвечать за своих слуг, наблюдать за их едой и молитвой, запрещать богопротивное поведение, безбожные речи и глумление над дарами Божьими. Тут уж все сразу излечились от чванства и высокомерия, все сразу стали благочестивыми, начали носить самые скромные одежды. Были извлечены на свет старые четки, и люди убеждали себя в том, что они всегда были такими и не совершили ничего плохого, в чем должны теперь убедить и Бога. Один только Кристен якобы был среди них безбожником, и поэтому все проклятия, как камни, сыпались на него со всех сторон. И хоть он был лучше всех их, но воля его зависела от воли женщин, подчинивших его себе. А подобная зависимость – большой грех для каждого мужчины, поэтому ему не уйти от суровой ответственности перед Богом за то, что он был не таким, каким его хотел видеть Господь. Кристен сам понимал это, поэтому не упорствовал в гордыне и раскаивался даже больше, чем был виноват. Но и это не примирило его с людьми, и они еще больше распалялись, доказывая, как велика должна быть его вина, если он так много на себя берет, так унижается и даже сам признается в собственном ничтожестве.

Тем временем Кристен дни и ночи молился, чтобы Бог отвратил зло, но с каждым днем оно становилось все страшнее. Бедняга чувствовал, что теперь его обязанность – исправить ошибку и принести в жертву самого себя, повторив тем самым поступок, совершенный его прародительницей.

Кристен переселился со своими детьми в старый дом, вырезал новую затычку для щели, окропил ее святой водой и произнес над ней молитвы. Потом положил рядом с затычкой молоток, сел подле детских кроваток и стал поджидать паука.

Долго он молился и бодрствовал, преодолевая тяжелый сон, но не падал духом и не колебался в своей решимости. Однако паук не появлялся. Его можно было встретить где угодно; поскольку же чума эта не отступала, все безумнее становилось отчаяние выживших.

В самый разгар этого кошмара одна из женщин-поселка родила ребенка. Снова вернулся к людям старый страх, что паук отнимет у них некрещеное дитя в счет старой сделки. Женщина вела себя как безумная, и сердце ее было полно не надеждой на Бога, а ненавистью и местью.

Все жители долины помнили, как их предки убереглись от происков Зеленого Человека в день, когда должен был родиться ребенок, и как тогдашний пастор щитом встал между ними и их извечным врагом. Предлагали послать за пастором, но никто не захотел стать гонцом. Непогребенные мертвецы преграждали дорогу, и никто не верил в то, что посланный за пастором гонец уйдет даже самыми непроходимыми горными тропами от паука, который, казалось, был всевидящим. Никто не решался. Тогда муж женщины, ожидающей ребенка, решил наконец, что если паук выбрал себе жертву, то он ее настигнет как дома, так и в пути, так что если ждет его скорая смерть, то от нее никуда не уйти.

Мужчина этот отправился в путь, но час проходил за часом, а гонец так и не возвращался. Гнев и горестные стенания его жены становились все более невыносимыми: приближались роды. В безнадежном отчаянии сорвалась она с постели и, осыпая проклятиями Кристена, помчалась к его дому, где тот в это время молился рядом со своими детьми и ожидал. схватки с пауком. Уже издали были слышны ее крики. Когда же она с ужасно искаженным лицом влетела в комнату, Кристен вскочил, не узнавая, кто перед ним: роженица или проклятая всеми Кристина в ее облике. Но тут женщину остановили начавшиеся схватки, и прямо на пороге дома Кристена она родила сына. Люди, бежавшие за ней, бросились врассыпную, предчувствуя самое ужасное. Кристен, почувствовав прилив сверхчеловеческой воли, взял на руки невинное дитя, бросил нежный взгляд на своих детей, после чего завернул новорожденного в теплую одежду, переступил через лежащую на пороге бесчувственную женщину и пошел по направлению к Сумисвальду. Он сам хотел отнести дитя в церковь и тем самым искупить вину, лежавшую на нем как на главе семьи, а в остальном решил положиться на волю Господа. Шагал он осторожно, потому что дорогу ему преграждали бесчисленные трупы. Почти сразу он услышал позади себя чьи-то легкие торопливые шаги – то был бедный мальчик, который, боясь оставаться один на один с безумной женщиной, побежал за приютившим его хозяином. Как иглой кольнуло в сердце Кристена, лишь только он вспомнил, что его собственные дети остались наедине с этой обезумевшей матерью ребенка, которого он нес в церковь. Но ноги сами несли его вперед, к святой цели.

Уже был почти преодолен крутой спуск и впереди замаячила часовня, когда внезапно его обдало жаром, что-то зашевелилось в зарослях – и перед ним возник паук. В кустах мелькнуло огненно-красное перо на чьей-то шляпе, и паук высоко вздыбился, словно готовясь к прыжку. Кристен громко произнес имена святой Троицы, и из зарослей отозвался на его слова дикий крик, снова замелькало красное перо. Передав младенца на руки мальчику и вверив свою душу Господу, Кристен сильной рукой схватил паука, который сидел, словно пригвожденный к земле священными словами. По телу крестьянина разлился жар, но паука он не выпускал. Дорога была свободна, и все понявший мальчик поспешил с ребенком к пастору. Тем временем Кристен, изнемогая от огня, охватившего тело, как на крыльях несся домой. Боль в руке была чудовищной, паучий яд разливался по всему телу. Кровь будто превращалась в жидкое пламя. Силы покидали Кристена, дыхание прерывалось, но он не переставал молиться, стараясь удержать перед мысленным взором образ Божий и терпя адские муки. Уже виден был его дом, на пороге которого все так же лежала бедная мать, и вместе с болью росла в душе его надежда. Увидев Кристена без ребенка и подозревая предательство, пришедшая в сознание женщина бросилась навстречу ему, подобно тигрице, у которой отняли детеныша. Не обращая внимания на его знаки, мать кинулась к его протянутым вперед рукам. В приливе смертельного страха пришлось втащить полоумную мать в дом и там высвободить руки. Теряя последние силы, удалось Кристену затолкать паука в старую щель и холодеющими руками вбить затычку. Бог помог ему в этом. Взгляд умирающего остановился на детях: они улыбались во сне. Ему вдруг стало легко, будто чья-то невидимая рука погасила огонь в его теле, и в тихой молитве он смежил глаза. Люди, боязливо вошедшие, чтобы посмотреть на происходящее, увидели на его лице мир и покой. Не веря своим глазам, увидели они щель забитой, а женщину – обезображенной жуткой смертью. Селяне все еще стояли, не понимая, что произошло, когда вернулся мальчик с младенцем на руках в сопровождении пастора, который быстро окрестил дитя и собирался с распятием в руках и святыми дарами мужественно вступить в такой же бой, в каком пал его предшественник, победив врага. Но Господь не принял этой жертвы от пастора: бой с честью выдержал другой человек.