Текст книги "Скелеты в шкафу. Драматичная эволюция человека"

Автор книги: Иэн Таттерсаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Древние люди

Все это время среди собирателей древностей кипела работа. Землепашцы по всей Европе то и дело натыкались в полях на кремниевые орудия, несомненно имевшие огромный возраст. Уже в 1800 году английский антиквар Джон Фрир отмечал, что куски кремния со сколами, находимые в глубоких каменоломнях, принадлежали «весьма далекой эпохе, существовавшей до образования современного мира». Иными словами, это были инструменты, созданные разумными существами еще до Всемирного потопа. Еще через 30 лет по ту сторону Ла-Манша, в Северной Франции, офицер таможни Жак Буше де Перт также пришел к выводу, что каменные орудия, в обилии встречающиеся в долине Соммы, являются артефактами древних времен. В течение многих лет его идеи пропускали мимо ушей, пока в 1859 году (в год выхода «Происхождения видов») их не подтвердила делегация именитых британских геологов. Визит специалистов к месту находок организовал Хью Фальконер – тот самый, который позже покажет Дарвину гибралтарский череп.

Начиная с середины XIX века, европейские ученые прилагали множество усилий, чтобы определить, насколько долго человек разумный проживает в их части света. Уже в 1852 году во время раскопок скального грота в Ориньяке у подножия французских Пиренеев были обнаружены скелеты Homo sapiens, рядом с которыми были найдены кости древних и, очевидно, вымерших животных, а также каменные орудия. К началу 1870-х годов, вооружившись своими находками, археологи сумели разработать приблизительную хронологию различных культур, существовавших в Европе в конце последнего ледникового периода. Эта хронология практически полностью строилась на археологических находках из гротов и пещер, в которых когда-то проживали древние люди. Кроме того, она была относительной, так как до разработки методов точной датировки оставалось еще целое столетие и археологи могли лишь сравнивать возраст различных находок между собой.

Как и горные породы, археологические отложения накапливаются в местах проживания людей слоями, при этом самые старые из них оказываются внизу. Если какое-то время пещера была необитаема, то в ней формировался пустой слой из пыли и обломков скал. Такие слои чередовались с отложениями, содержащими артефакты и обломки костей животных, оставленных здесь древними жильцами. Исследование таких «жилых» слоев показывало, что характер каменных орудий и виды животных со временем менялись. Именно на основании этих изменений и составлялась культурная хронология каждой местности или региона.

К 1872 году французский археолог Габриэль де Мортилье выделил несколько культур, отнесенных им к эпохе палеолита, или «древнего каменного века». Каждая из культур была названа по месту ее обнаружения и характеризовалась определенным типом каменных орудий. По мере того как де Мортилье получал все больше и больше информации, структура культур становилась все сложнее и в ней выделялись новые периоды.

Старейшей в предложенной им последовательности была ашельская культура, названная по имени местечка Сент-Ашель, где когда-то работал де Перт. Типичными произведениями ашельской культуры были крупные каменные орудия в форме слезы, так называемые ручные топоры, создававшиеся путем откалывания мелких отщепов от каменного основания. Выше находился слой мустьерской культуры, для которой были характерны небольшие треугольные ручные топоры, скребки и каменные стрелы, обычно делавшиеся из отщепов. Следующей шла ориньякская культура, существенно отличавшаяся от культуры мустье. Помимо камня, мастера времен Ориньяка активно использовали для создания орудий рог и кость. Типичным орудием ориньякской культуры является узкий костяной наконечник с раздвоенным основанием. Каменные орудия этой эпохи представляют собой удлиненные кремниевые лезвия, которые высекались из цилиндрической заготовки. После Ориньяка располагалась культура гравет, известная своими прямосторонними резцами с узкими треугольными остриями, а за ней – солютрейская культура, узнаваемая благодаря своим тонко выделанным длинным кремниевыми лезвиями в форме лавровых листьев. Почти на самой вершине иерархии находилась малленская культура с ее великолепным разнообразием артефактов, включая крошечные микролиты, которые вставлялись в рукояти других орудий. Мадленская культура исчезла с приходом в Европу последнего ледника, ее сменили культуры эпипалеолита и мезолита, через какое-то время уступившие место неолитическим культурам первых европейских земледельцев.

В большинстве мест обитания древних людей, исследованных первыми археологами, были обнаружены свидетельства пребывания более чем одной палеолитической культуры. При этом слои всегда располагались в одном и том же порядке, что и дало возможность для создания хронологии, дошедшей в более или менее исходном варианте до наших дней. Единственным отличием является то, что сегодня мы можем более точно указывать временные рамки. Ашель – самая ранняя культура, закончившая свое существование около 250 тысяч лет назад. Примерно к тому времени относятся первые следы культуры мустье, доминировавшей в среднем палеолите. В Западной Европе мустьерская культура просуществовала почти 220 тысяч лет, а 40 тысяч лет назад к ней присоединилась первая культура верхнего палеолита – ориньякская. Культура гравет появилась примерно 28 тысяч лет назад, а 22 тысячи лет назад уступила место солютрейской, которая еще через 4 тысячи лет была замещена мадленской. Последний ледниковый период начался 12 тысяч лет назад, а значит, вскоре после этого на место мадленской культуры пришли культуры мезолита.

Для каждой из этих культур характерен собственный способ обработки камня. Разумеется, археологи видят в этих тонких различиях признаки куда более разнообразных видов деятельности, включавших все элементы, которые мы используем для описания культур в самом широком смысле. Сегодня мы знаем достаточно, чтобы утверждать, что смена культур происходила путем замещения, а не постепенной трансформации, но в XIX веке Мортилье как сторонник политического прогресса не разделял подобного взгляда. Он не только верил в эволюцию культур, но вполне в духе дарвиновского учения заявлял, что ожидает найти промежуточное звено между нашими обезьяноподобными предками и современными людьми. Однако, как и в случае с Дарвином, это промежуточное звено было для него лишь гипотезой. Следуя примеру Гексли и Баска, Мортилье полагал человека из Неандерталя примитивным Homo sapiens, а не представителем отдельного вида. Пусть он и не находился на самой вершине человеческой иерархии, как европейцы, но был к ней достаточно близок. Иными словами, в нем можно было наблюдать трансформацию, но не трансмутацию.

Итак, в 1860-1870-х годах вид Homo neanderthalensis влачил призрачное существование в пустынной и заброшенной стране под названием «палеоантропология», даже несмотря на то, что фрагменты костей, которые в будущем будут отнесены учеными к этому виду, продолжали находить в различных уголках Европы. Ни одна из этих находок не привлекала большого внимания, и так продолжалось до 1866 года, когда в нетронутых археологических слоях у входа в пещеру Спи в Бельгии были обнаружены два великолепно сохранившихся скелета. Оба были почти полными, явно старинными и определенно связанными с мустьерскими артефактами. Кроме того, по своим анатомическим признакам они полностью совпадали с гоминидами из грота Фельдхофер и Гибралтара. Наука наконец-то получила доказательства уникальной самобытности неандертальцев, достаточные для того, чтобы привлечь к себе внимание. Впервые в истории ученые располагали окаменелыми останками, которые четко показывали любому внимательному наблюдателю, как выглядели неандертальцы – вооруженные мустьерскими топорами люди среднего телосложения, с тяжелым скелетом и крупным мозгом, большим, выступающим вперед лицом, низким сводом черепа и тяжелыми надбровными дугами.

Окаменелые останки гоминидов. Слева сверху, череп неандертальца из Спи, Бельгия. Слева снизу, черепная коробка, найденная в Триниле на Яве, образец кости Homo erectus. Справа: реконструкция части поддельного скелета из Пилтдауна, Англия. В масштабе. Рисунок Дона Макгрэнэгана

Ява

Через год после бельгийской находки молодой анатом из Голландии Эжен Дюбуа отправился на Малайский архипелаг, где когда-то работал Уоллес, на поиски окаменелых останков ранних людей. Дюбуа получил стандартное медицинское образование, поэтому не совсем понятно, что именно толкнуло его на это приключение. Известно лишь, что он был ярым дарвинистом и мечтал найти материальное подтверждение существования тех гипотетических предков человечества, о которых так много писали Дарвин и его последователи. Дюбуа был убежден, что неандертальцы являлись всего лишь патологией, а современное человечество развилось за пределами Европы. По этой причине он начал исследовать места проживания наших ближайших родственников – высших приматов. Дарвин придерживался идеи о том, что человечество вышло из Африки, но небогатому Дюбуа было гораздо проще добраться до тропиков Голландской Ост-Индии. Для этого он записался в национальную армию и стал военным врачом.

Этот регион казался ему привлекательным и еще по некоторым причинам. На Малайских островах водились орангутанги, пожалуй, самые известные высшие приматы. Там уже были обнаружены окаменелости, схожие с останками древних приматов, которые Фальконер нашел в предгорьях Гималаев. Кроме того, военные власти были готовы оказать Дюбуа любую помощь в его необычных поисках. Он начал с исследования известняковых пещер на Суматре, но в 1890 году переключил внимание на Яву и почти сразу же обнаружил первые останки древнего человека в месте под названием Кедунг Брубус. Это был загадочный кусок челюсти с одним зубом. В следующем году Дюбуа напал на настоящую золотую жилу в месте под названием Триниль, расположенном неподалеку от Кедунг Брубус на берегу реки Соло. В Триниль согнали большую группу заключенных, которые под надзором военных перелопатили множество земли и наконец нашли черепную коробку, явно принадлежавшую гоминиду. От этого черепа сохранились примерно те же элементы, что и от черепа, найденного в Неандертале, только его объем оказался куда меньше – около 940 миллилитров, в то время как объем мозга неандертальца составлял 1525, современного человека – 1350, а шимпанзе – 400 миллилитров. Передней частью черепа тринильский человек напоминал неандертальцев – у него также имелись выдающиеся вперед надбровные дуги. Однако форма их была другой, а свод черепа оказался еще более низким. Определить возраст находки было сложно, но она, очевидно, была старше черепа из Неандерталя и, вероятно, моложе гималайских приматов.

Как же Дюбуа истолковал эту уникальную находку? Сначала он решил, что череп принадлежит шимпанзе. Однако в 1892 году, после того как его работники обнаружили в Триниле несколько бедренных костей, очень похожих на человеческие, Дюбуа изменил свое мнение. В 1894 году он опубликовал (почему-то на Яве) монографию, в которой доказывал, что найденная новая форма человека с небольшим мозгом, названная им Pithecanthropus erectus («обезьяночеловек прямоходящий»), передвигалась на двух ногах. Однако ученый не мог отнести ее ни к людям, ни к обезьянам. Pithecanthropus erectus находился где-то посередине, на пути от нашего гиббоноподобного предка и гималайских обезьян к современному человеку (в это понятие Дюбуа включал и неандертальцев). Придерживаясь гекслианской точки зрения на скачки эволюции, Дюбуа не видел проблемы в пробелах между описанными им стадиями развития человека. Ему также не казался странным вывод о том, что такие характерные черты современного человека, как крупный мозг или ловкие пальцы, развились позже способности к прямохождению.

Примерно так рассуждал Дюбуа, возвращаясь в Европу со своими трофеями в 1895 году. Несмотря на то что принадлежность черепа и бедренных костей к одному виду неизбежно была оспорена (на самом деле некоторая неопределенность в этом вопросе существует до сих пор, хотя нам доподлинно известно, что яванские люди ходили на двух ногах), многие коллеги Дюбуа после осмотра образцов согласились с его доводами. Среди ученых, поддержавших Дюбуа, был и немецкий анатом Густав Швальбе, в очень короткий срок написавший две важные монографии о питекантропах и неандертальцах. Дюбуа был уязвлен – и теми, кто отказывался признавать связь между черепом и бедренными костями, и действиями Швальбе, присвоившего результаты его труда, – и решил не выпускать собственный труд, посвященного найденным окаменелостям. Он удалился от дел, забрав с собой окаменелости и, таким образом, заложив традицию для палеоантропологов будущего. И сегодня многие ученые, работающие в этой области, используют свои находки как источник власти и влияния или способ выразить свое неодобрение, а не как кладезь бесценной информации, необходимой научному сообществу, чтобы расширить свои знания об эволюции человека.

После ухода Дюбуа внимание научного сообщества ожидаемо переключилось на Швальбе и его толкование яванских находок. Швальбе не замедлил поделиться с коллегами своими идеями. Он считал людей из Триниля более близкими к неандертальцам, чем к современным людям, но при этом полагал и тех и других элементами единой эволюционной линии Pithecanthropus erectus через Homo neanderthalensis (которого сам Швальбе называл Homo primigenius) развился в Homo sapiens. Подобную точку зрения можно понять, учитывая, как мала была в то время палеонтологическая летопись и как страстно первые палеоантропологи стремились свести свои разрозненные знания в единую логическую картину. Но не стоит забывать и о том достижении, которое принесла науке эта упрощенная картина: питекантроп, кучка старых костей, найденная в богом забытом уголке Южной Азии, был признан прямым предком человека.

Теоретические успехи и практические провалы

Среди слабых мест «Происхождения видов» и теории Дарвина в целом часто называют отсутствие объяснения того, как работает биологический механизм наследования. В некоторой степени критики действительно правы. Вся суть естественного отбора как трансформирующей силы основывается на способности передавать полезные характеристики от поколения к поколению. В то же время для того, чтобы сформулировать свой знаменитый принцип «наследование с изменениями», Дарвину не требовалось понимать сам процесс. Такое понимание пришло к нам после смерти Дарвина и зарождения генетики. Несмотря на то что ключевые принципы наследования были сформулированы еще в 1866 году чешским монахом Грегором Менделем, его достижения оставались неизвестными науке до тех пор, пока выявленные им принципы не были повторно открыты несколькими учеными на рубеже XX века.

Явление, которое изучал Мендель, называется дискретной наследственностью. Во времена, когда он проводил свои знаменитые опыты, выращивая горох разных цветов в монастырском саду, большинство представлений о наследовании сводились к различным сочетаниям родительских характеристик. В конце концов, любой ребенок так или иначе похож на отца и мать. Однако Мендель понял, что базовые единицы наследования, которые мы сегодня называем генами, не смешиваются. Они могут проявиться или не проявиться во внешнем облике потомка (к примеру, доминантный ген, полученный от одного из родителей, может оказаться сильнее рецессивного гена от другого родителя), но при этом все равно передаются в яйцеклетках и сперматозоидах без всяких изменений.

Что ж, уже неплохо. Однако данная концепция не объясняет, каким образом возникают изменения, движущие вперед эволюцию. Ответ на этот вопрос был получен только в 1900 году, когда голландский ботаник Хуго де Фриз не только повторно открыл дискретную наследственность, но и выявил феномен мутации. Как мы знаем сегодня, мутация – это ошибка в копировании генетического материала при образовании гамет. Мутации возникают спонтанно и большей частью ведут к появлению дефектов или абсолютно нейтральному результату. Однако в ряде случаев мутация может оказать на потомство благоприятный эффект, который тут же будет замечен дарвиновским механизмом естественного отбора. В первые годы существования генетики никто не представлял себе, чем могут быть вызваны мутации и какие масштабы могут иметь их последствия. Сам де Фриз, поддерживая точку зрения Гексли, полагал, что мутации могут приводить к возникновению новых видов всего за один «скачок». Но эксперименты на плодовых мушках, проведенные в лаборатории американского биолога Томаса Ханта Моргана, доказали его неправоту. Мутации влияли на отдельные характеристики мушек, но при этом носители мутаций принадлежали к тому же виду, что и их родители. Неважно, кто победил в этом споре, – главное, что именно в нем родилась генетика, оказавшая огромное влияние на традиционные эволюционистские взгляды.

Палеоантропологи же продолжали двигаться по собственному пути, не обращая внимания на изменения в теории эволюции. Почти каждую новую находку окаменелых человеческих останков совершали практикующие археологи, которые затем передавали кости для изучения анатомам или другим медикам. Последние зачастую были тонкими наблюдателями, но совсем не эволюционистами. Они не были готовы сделать изучение родословной человека частью более масштабной работы по изучению биологического разнообразия природы в целом. По иронии судьбы новые ископаемые останки человека лишь один раз попали в руки настоящего палеоантрополога – и это стало самым постыдным, но, к сожалению, самым известным событием за всю историю нашей науки.

В 1908 году рабочие, рывшие яму в Пилтдауне на юге Англии, наткнулись на несколько толстых осколков человеческого черепа и передали их местному юристу и собирателю древностей Чарльзу Доусону. Позже на том же месте был найден еще ряд фрагментов. В 1912 году Доусон отправил находку знаменитому палеонтологу Артуру Смиту Вудворду, который специализировался на ископаемых рыбах и занимал в то время пост куратора геологического отдела Британского музея естественной истории. Вудворд на месте обнаружения окаменелостей начал официальные раскопки и очень скоро обнаружил множество других находок, включая каменные орудия и окаменелые кости вымерших животных. Часть из них казалась старше тех животных останков, которые обычно находили вместе с неандертальцами. Собрав все человеческие фрагменты воедино, Вудворд получил реконструкцию черепа. К сожалению, только мысленную, так как у оригинала не хватало лба, большей части правой стороны и, что самое важное, мест соединения с челюстью. Ископаемый гоминид имел небольшой, но, несомненно, человеческий мозг и обезьянью челюсть. По сути, так выглядели бы питекантропы, если бы они действительно находились в родстве с человеком. Несмотря на то что нейроанатом Графтон Эллиот Смит заявил об «обезьяноподобности» мозга, отпечатавшегося внутри черепных костей, большая часть английской публики вслед за Вудвордом поверила в то, что перед ними древний предок человека, превышающий по возрасту яванские находки. В прессе поднялась шумиха – «недостающее звено эволюции» могло жить на английской земле!

Вторую реконструкцию пилтдаунского черепа провел анатом Артур Кит. Он предположил, что объем мозга древнего человека был несколько больше, а также добавил к совершенно обезьяноподобной челюсти вполне человеческий подбородок. Самому Киту казалось, что обладатель подобного странного сочетания признаков должен был представлять тупиковую ветвь эволюции, а не прямого предка человека. При этом он заявил, что если удастся обнаружить клык эоантропа (так Вудворд назвал свою находку) и тот окажется небольшим, как у людей, а не длинным и острым, как у обезьян, то пилтдаунскую находку придется признать человеком. И вуаля – зуб был вскоре найден! Пускай он и обладал некоторыми не вполне человеческими признаками, его коронка была гораздо ниже, чем у обезьян. Клык завершал портрет древнего человека с крупной черепной коробкой и короткими зубами. Правда, челюсть, из которой росли эти зубы, все еще слишком напоминала обезьянью. Кит предположил, что пилтдаунский человек стоял немного ближе к Homo sapiens по эволюционной лестнице, чем неандертальцы. В итоге к 1915 году сформировался образ первого англичанина – человека с крупным мозгом и грубой челюстью. Что ж, должен же античный предок человечества иметь хоть какие-то примитивные черты!

Проблема состояла лишь в том, что химический анализ, проведенный 40 лет спустя, показал, что обнаруженные в Пилтдауне кости не были останками одного человека. Более того, некоторые из них и вовсе не были человеческими. Черепная коробка с разбитым сводом принадлежала современному человеку, а старательно раздробленная челюсть – орангутангу. Клык тоже оказался обезьяньим, но кто-то специально подпилил его, чтобы изменить типичный для зуба животного профиль. Пилтдаунский человек оказался розыгрышем, причем довольно умным, ведь его создателю пришлось разбросать фрагменты костей и артефакты по всей территории раскопок. Кости «эоантропа» были специально разбиты, чтобы исследователям сложнее было заметить их несовместимость. Устроитель розыгрыша сыграл на распространенном мнении о том, что раз отличительной чертой современного человека является большой мозг, то и все представители человеческого рода должны были обладать это характеристикой. Кем бы он ни был, он хорошо знал своих жертв.

Личность пилтдаунского шутника до сих пор неизвестна, но под подозрением оказалось множество людей – от иезуитского мистика и палеонтолога Пьера Тейяра де Шардена (который вел раскопки рядом с Вудвордом и обнаружил зуб) до писателя Артура Конан Дойла, игравшего поблизости в гольф. Единственный человек, в причастности которого не возникает сомнений, – это Доусон. Мотивы такого сложного научного мошенничества также неясны. Очевидно лишь, что устроитель розыгрыша должен быть глубоко ненавидеть английское палеоантропологическое сообщество своего времени. Кроме того, когда пилтдаунская сенсация начала набирать обороты, у шутника, видимо, появились сомнения. Под конец раскопок в Пилтдауне был обнаружен артефакт, напоминающий крикетную биту – символ всего английского! Теория о большом мозге «первого англичанина» выдерживала хоть какую-то критику, но сообщение о том, что он играл в крикет, должно было посеять в людях сомнение, что, видимо, и было задумано. К сожалению, даже после этого лишь немногие в Англии начали догадываться, что дело нечисто.

Европейские ученые расходились во мнении относительно пилтдаунского человека. Знаменитый французский анатом Марселин Буль сначала приветствовал новую находку, но постепенно восторженный настрой французов уступил место подозрениям, вызванным несоответствием между черепом и челюстью. Американец Джеррит С. Миллер уже в 1915 году заключил, что пилтдаунский череп был собран из человеческой черепной коробки и челюсти шимпанзе и не стеснялся высказываться на этот счет.

Учитывая такое расхождение во взглядах, существовавшее с самого начала пилтдаунской авантюры, становится понятно, что концепция о происхождении от «эоантропа» современного человека или неандертальцев была заранее обречена на провал. С течением времени все новые и новые находки опровергали теорию о большом мозге как первом и главном признаке человека, и вскоре уже даже британские археологи начали игнорировать кости из Пилтдауна. Тем не менее формальное развенчание легенды произошло лишь в 1953 году, когда химический анализ показал полное несоответствие фрагментов черепа и челюсти друг другу, а под микроскопом были обнаружены следы спиливания на зубной коронке.

Из этого случая можно извлечь много полезных уроков. Самый очевидный состоит в том, что в огромной и неизбежно существующей переходной зоне науки, к которой по большей части относится антропология и в которой предположения невозможно подтвердить путем наблюдений или экспериментов, исследователи часто идут на поводу у своих предрассудков. Это случается даже с самыми педантичными учеными. Что уж говорить о палеоантропологии, которая в первые годы своего существования не отличалась точностью – да и не могла, учитывая скудность доступного материала. Кроме того, в те годы в палеоантропологии господствовало авторитетное (если не авторитарное) мнение. Позиция ученого в академической иерархии значила гораздо больше, чем обоснованность его взглядов. Как говорил мой великий коллега Стивен Джей Гулд, мы все несознательно становимся жертвами своих предубеждений, и «единственное лекарство от них – это бдительность и критический взгляд на вещи». Разве с этим можно поспорить? Тем не менее последние исследования показывают, что даже внимательный к себе Гулд не избежал влияния предрассудков, критикуя работу краниолога XIX века Сэмюэля Мортона из Филадельфии. Гулд разнес его труд в пух и прах, но впоследствии оказалось, что основания для этого были весьма сомнительными. Таким образом, бессознательно стремясь подтвердить свою точку зрения, Гулд принизил важность работы другого ученого. Наука – это самокорректирующаяся система знаний, но порой коррекции приходится долго ждать.

Пилтдаунский инцидент ярко демонстрирует нам, что при рассмотрении любого научного (в том числе и антропологического) вопроса мы должны отказаться от своих предубеждений и пристрастных мнений. Но, что еще важнее, нам нужно разобраться, откуда они берутся. Если подобные убеждения сформировались в нашей жизни достаточно рано, мы можем даже не понимать, насколько они предвзяты, и считать их истиной по умолчанию. Мы уже увидели, что на заре палеоантропологии существовали разные взгляды на то, как работает эволюционный процесс и какие виды возникают под его влиянием. Первые знания, полученные нами в этой области, имеют огромное значение для толкования новых фактов. К сожалению, в палеоантропологии до сих пор существует тенденция игнорировать мудрый совет Гулда и многие практикующие ученые пытаются втиснуть новую информацию в уже существующие системы, в частности новые ископаемые останки в уже существующие виды.

Пилтдаунский человек преподает нам и еще один, практический, урок. Прочесав выбранный участок в поисках окаменелостей, команда палеоантропологов должна первым делом распределить свои находки по видам. Это не всегда так легко, как кажется на первый взгляд, а фрагментарные обломки костей (которых обычно большинство) лишь усложняют задачу. Останки мертвых животных редко остаются на одном месте достаточно долго, чтобы ветер или вода могли нанести на них толстый слой осадочный пород, который превратит кости в окаменелости на речном берегу или на дне озера. Даже если это происходит, обычно кости сохраняются в виде мелких осколков и кусочков, разломанных хищниками и падальщиками. Более того, если кость выходит наружу из горной породы из-за эрозии, на нее обрушивается сила стихий. Шансы на то, что удачливый антрополог заметит ее до того, как она полностью разрушится, довольно невелики.

Из-за влияния этих сложных процессов полные окаменелые скелеты находят крайне редко. Только в том случае, если кости одной особи обнаруживаются вместе (желательно в том положении, в котором они располагались при жизни), можно с уверенностью утверждать, что все они принадлежали этой особи, а представители ее вида имели такое же костное строение. Однако обычно останки одной особи находят в разных местах, часто на большом расстоянии друг от друга. В таком случае, а также если какие-то из костей сломаны или отсутствуют, их очень сложно соединить друг с другом. Две кости, обнаруженные рядом друг с другом, с гораздо большей вероятностью будут принадлежать разным видам, чем одной особи.

Суть в том, что, относя несколько костей, найденных в одном месте, к одному и тому же виду (не говоря уже об одной и той же особи), палеоантрополог действует наудачу. Именно так и произошло в Пилтдауне. Но, судя по всему, как ученые прошлого, так и современные палеоантропологи не стремятся усвоить этот урок. Унаследовав от Дарвина представление об эволюции как о постепенном процессе и принимая во внимание, что сегодня в мире существует лишь один вид гоминидов, они одержимы желанием воссоздать историю человечества, отследив развитие лишь данного вида. Это, в свою очередь, ограничивает их восприятие, и они спешат отнести все останки гоминидов, найденные в одном месте – или в одном часовом поясе, вне зависимости от географии, – к одному виду. От подобного подхода остается всего один шаг до вывода, что все останки гоминидов, обнаруженные в определенном регионе, должны считаться конспецифичными, если не будет доказано иное, ведь плотность их популяций была достаточно низкой и их кости редко встречаются среди других окаменелостей. В результате ни у кого не возникает сомнений в том, что окаменелые останки гоминидов, найденные в нескольких километрах друг от друга или различающиеся по возрасту на сотни тысяч лет, могут принадлежать одному и тому же виду – даже если под останками мы подразумеваем всего лишь кость пальца ноги и фрагмент челюсти.

Любой палеоантрополог вздрагивает, услышав слово «Пилтдаун». Им бы хотелось поскорее забыть об этом постыдном эпизоде из своей истории, но этого делать не следует. Пилтдаунский инцидент остается пускай и непризнанным, но очень важным моментом в истории палеоантропологии. Даже сейчас, 100 лет спустя, мы игнорируем его уроки на свой страх и риск.