Текст книги "Корпус А"

Автор книги: И. Резник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Памяти Ким Исабель Фредерики Валль.

Стоит ему увидеть ее, как он тут же обнажается и обрушивается на нее, как ненастье с неба, прежде чем она успевает укрыться в безопасном месте.

Эльфрида Елинек, «Похоть».

I

Говорят, мы вступаем в «Корпус А» из-за денег и всех этих привилегий. Наверное, так оно и есть, с этим сложно спорить. Да и зачем. Никто не обязан ничего объяснять. Но я по-настоящему понимаю необходимость моей работы. Мне нравится знать, что она приносит обществу пользу. Большинство из нас любит свое дело, честное слово. Здесь по-другому просто не получается. Кто не верит, как говорится, пусть проверит.

Мама улыбается мне каждый раз, когда я собираюсь на задание или домой с фотографии на двери шкафчика. Лежа на родильном столе, она держит меня на груди, прижимая обеими руками, счастливая, уставшая, с синяками вокруг глаз, спутанными волосами и пятнами на рубашке: крови и чего-то еще. Рвоты? Если мне не изменяет память, ее, в самом деле, вырвало пару раз в середине схваток. Иногда мне кажется, что я помню этот день даже лучше, чем она. По крайней мере, ничуть не хуже: сотни маминых рассказов не прошли даром. Особенно про первый душ после родов. «Когда все уже кончилось лежишь на родильном столе часа два, пьешь воду, ждешь, когда организм отдохнет и уменьшится кровотечение. Потом лежишь в палате. Еще часов через шесть находишь в себе силы сходить в душ. Вода здорово помогает прийти в себя, особенно если не смотреть вниз. Внизу столько крови, словно моешься красной краской, стоишь и ждешь, ждешь, когда же она смоется с ягодиц и нижней части спины, а она все никак не кончается, пока наконец не поймешь, что она все еще идет изнутри.»

Мама говорит, что до катастрофы никто не ценил этот не простой труд – вынашивать, рожать и воспитывать детей. Женщины и дети часто жили настолько плохо, что даже в самых продвинутых странах существовали кабинеты, комитеты и целые министерства по правам женщин и детей. Наоборот, почетным и значимым считалось детей убивать. Чужих, чтобы своим достался лучший мир, как будто мир, построенный на костях, в самом деле, мог быть лучшим. Своих, чтобы жвала патриотизма никогда не оставались без работы, как будто где-то на земле и действительно существовала какая-то правда, которая стоила дороже, чем человеческая жизнь. Ценность жизни сходила на нет, как только детям исполнялось восемнадцать; а двуличие было основой противоречивой «логики» мира прошлого.

В своем шкафчике кроме формы, аптечек и рюкзака я храню книги: я из тех людей, кто все еще предпочитает бумажные книги экранной версии. По правде сказать, настоящей бумаги мне пока не доводилось держать в руках, говорят она совсем другая на ощупь и пахнет как-то особенно. Не думаю, что это так уж важно, книга в виде прямоугольника с большим количеством тонких синтетических страниц в любом случае мне милей, чем мерцающий текст на экране. Рано или поздно я куплю себе хотя бы одну ретро-книгу, несмотря на дороговизну. Мама говорит, что старые бумажные книги – это рассадник инфекций и идеальный пылесборник, который нельзя сдать в чистку, но я знаю, что ей тоже было бы интересно подержать такую в руках.

Я улыбаюсь маме в ответ и достаю вешалку с одеждой. Мне нравится моя форма, нравится, как пахнут кожей тяжелые коричневые ботинки и ремень на штанах, нравится почти невесомый сверхпрочный бронежилет. Я нажимаю кнопку браслета, и жилет аккуратно стягивает тело жестким коконом. Теперь рубашка, брюки, ботинки и рюкзак.

Когда-то давно мы ходили всем классом в Музей Истории Цивилизаций Земли. Раньше броня вместе с оружием могла весить больше 20 килограмм! Даже думать страшно, как это было обременительно, неудобно и тяжело. Неэффективно. Хотя броня, это еще не самый странный экспонат. Прошлое человечества полным-полно дичайшей жестокости, слабонервным людям лучше вообще не знать истории, и уж тем более не ходить по таким музеям. Нам в «Корпусе А» известно чуть больше, чем простым смертным, и это знание обходится очень дорого. Каждый месяц мы посещаем очередную лекцию «мотивации к работе», и после каждой такой лекции мы еще больше любим свой каждодневный труд. Или покидаем государственную службу навсегда. Тут, как повезет и какие у кого нервы. Современные люди живут в мире свободном от насилия, жестокости, тюрем и войн. Если не считать нашу работу, конечно.

Я пристегиваю на пояс наручники, нейробой, баллон храпача, дубинку и нож. На всякий случай я надеваю на указательный палец парализатор. Так далеко заходит редко. Не помню ни одного случая, когда он мне пригодился, но мы должны его носить по уставу, а я не из тех, кто нарушает устав. Я проверяю рюкзак: латексные перчатки, стерильная аптечка №2, вода, ультразвуковые очки, сигнальная ракета, микрорадар и тестер. Тестер нужно надеть на левую руку. Последним я беру из шкафчика зажим для плавания.

Сегодня спокойная ночь – только не отозванные повторные заявки, никакого жесткача и сделок с совестью. По крайней мере среди моих вызовов. Оба на северной окраине, почти по соседству друг с другом. Окраины! Понятное дело, почти вся наша работа концентрируется именно там. Я спускаюсь на нулевой этаж и иду в транспортный отсек. Сегодня сухо и довольно тепло, можно взять монолёт. Снимаю с вешалки свой шлем, мою гордость, темно-вишневый интеграл «энко» из последней коллекции. Надеваю его и кладу зажим для носа в нагрудный карман, главное не забыть о нем на вылете из города. Не выношу, как они пахнут, особенно если мне не удается вырубить их раньше, чем они поймут, что происходит: страх делает вонь не выносимой.

***

Три дня назад мне удалось получить десятый разряд. Десятый! Мне никогда не приходило в голову, что я могу подняться на государственной службе так высоко.

Мне всегда хотелось водить большие грузовые корабли. Лучше старого типа, но можно и скорые. Героини и герои моих любимых книжек рано или поздно отправлялись на кораблях куда-то вдаль, на закат или навстречу солнцу, и мне хотелось также. И даже больше – судьба праздного пассажира нисколько меня не трогала, мне нужно было ни много ни мало стоять в рубке и держать штурвал.

Когда мне стукнуло 17 лет Найджела Коул получила в лаборатории стабильный 10-ти валентный криптон, с помощью которого проблема телепортации не органических физических тел весом больше 1000 кг была решена раз и навсегда. Я прекрасно помню этот день. Мы завтракали вместе с мамой, вполглаза глядя галовизор, и когда в новостях показали Найджелу и приблизительные последствия ее открытия, мама швырнула чашку с кофе прямо в стену над раковиной. К счастью для нас морская школа вернула маме всю сумму за курс, который мне не довелось прослушать. Раньше, если верить учебникам истории, от открытия до воплощения в виде полезного прибора идея могла несколько лет или даже несколько десятков лет лежать без дела или путешествовать в виде «предложений к разработке» из стола в стол, если только дело не касалось технологий, пригодных для войны. Теперь все стало быстрей, особенно в области медицины, и эта скорость иногда выбивает на обочину огромное количество вчерашних профессионалов в скоропостижно устаревшем сегодня мастерстве.

Будущее пассажирских лайнеров, по крайней мере, не столь отдаленное, казалось более стабильным: огромные морские корабли все еще в чести у многих туристов по всему миру, особенно у тех, кто боится путешествовать на пневмопоездах и пневмолетах. Выбор был сделан, нужно было только сдать экзамены. Правда, мне не очень нравилось, что эти махины, по статистике, больше времени проводят пришвартованными в портах. Наверное, эта моя неуверенность и сыграла ключевую роль. Неуверенность и мамина подруга, которая давно работала в ГУРП: там совершенно случайно освободилось место кадета – будущего офицера первой категории в спецподразделении «Корпус А». Так что можно сказать, на службу государству меня привел случай и мамино желание хоть немного сэкономить на образовании. Ну и рост. В «КА» берут людей не ниже 175 и весом не меньше 70 кг. Понятно, почему. Так или иначе, случайный выбор оказался не так плох, раз мне удалось получить десятый разряд к тридцати годам, верно?

Разряд присваивают за выдающиеся заслуги на службе или сборах, но на работе получить разряд просто не реально – все работает как часы, у всех одинаковая нагрузка и одинаковые в пределах разряда условия, шаг вправо, шаг влево – это скорее выговор, чем награждение. Можно, конечно, брать подработку, сидеть в дежурке и ждать случайные вызовы, но мне это не по душе, случай – это всегда ошибка, а ошибок в нашем деле должно быть минимум. По крайней мере, в моей работе.

Другое дело сборы! Каждый год мы выезжаем на две недели на небольшой остров, далеко от цивилизации, где не берет никакая связь и все по-настоящему – житье в палатках, похлебка в котелках, и прочая солдатская «романтика». Каждое подразделение живет в своем секторе, но тренируется каждый солдат со своим разрядом, по принципу «равный среди равных». Есть также общие зоны, где мы встречаемся по вечерам – делимся опытом, успехами и неудачами, вместе трапезничаем и играем в настольные игры, если остаются силы.

Первые три дня сборов – сплошные гонки на выживание. По пятьдесят километров в день, с препятствиями, которые усложняются каждые сутки, начиная с легких невысоких заборов и заканчивая горящими туннелями и подъемом на осыпающиеся земляные или каменистые холмы, или почти отвесные скалы. Водоемов и жидкой грязи на маршрутах тоже полно, так что приключений, как говорится, с лихвой на любой вкус. Потом два дня занимаемся стрельбой и рукопашным. И наконец, последние 48 часов тренируемся на животных. Чаще всего на кабанах, изредка на гориллах. Мне повезло тренироваться на гориллах всего четыре раза за восемь лет службы. С гориллами интересней и наглядней: если загнать самца в угол он встает на задние лапы, совсем как человек. С другой стороны, секач как правило агрессивней, его сложней переворачивать, а значит польза от такой тренировки больше.

В самом начале, почти семь лет назад мне встретился такой забавный и дружелюбный самец гориллы, что пришлось прекратить преследование и отпустить его восвояси. Зверь просто сел на землю и наблюдал, как я подхожу, ухмыляясь во весь рот. Нападать на него, такого любознательного и дружелюбного, было выше моих сил. Думаю, если бы все это представление попало на камеру дрона, пришлось бы в тот же день сдать парализатор и служебную карточку. Особенно если учесть, что мы тренируемся на теплокровных синтетических имитациях, не способных испытывать боль. Мне повезло – мой дрон по непонятным причинам вышел из строя за полчаса до встречи с общительной гориллой, а мне за эти сборы присвоили сразу 2 разряда, видимо, чтобы мне не пришло в голову обжаловать решение судей из-за отсутствия видеохроники по вине ITслужбы.

Теперь уже нет, дело прошлое, но раньше мне часто вспоминался и этот случай, и мои переживания. Я никому не рассказываю об этом, это странно и смешно – пожалеть робота, созданного для тренировки. Хотя в этом и нет ничего страшного: любой, кто не смог выполнить задание из-за положительно окрашенных эмоций просто переводится на другую службу – например, контролировать роботов-полицейских или заниматься просветительской работой в школах. Никаких штрафов или даже выговора не предусмотрено, потому что жалость – это положительная эмоция, а добро не наказуемо, оно не может быть наказуемо, это противоречит конституции и элементарной человеческой логике. И наоборот, солдат, который счел одного хряка чрезмерно агрессивным, и вместо дозы храпача распорол животному живот, был уволен в тот же день, прямо со сборов. Не удивлюсь, если помимо увольнения он получил направление на принудительное лечение и коррекцию эндокринной системы.

«Современный про-активный наемник должен уметь блокировать негативные эмоции, потому что любая агрессия – это отрицательные эмоции, вышедшие из-под контроля. Не контролируемые эмоции приводят к таким последствиям, как умышленное нанесение тяжкого вреда, почти всегда не оправданного ситуацией. Это совершенно неприемлемо.» Примерно так начинается первая вводная лекция в «Корпусе А», если мне не изменяет память. Столетний препод, читавший нам эти лекции, не мог произносить шипящие, так что «вышедшие» у него получалось как «виседсее», а «умышленное» как «умисленное», и весь первый курс передразнивал его между собой на разные лады. Старикан был начитан и мудр, мог многому научить, но молодежь была безжалостна уже потому, что звали его Кшиштоф Шируски, и бедолага не умел произнести даже свое имя так, как оно должно было звучать. Праматерь его явно откуда-то с территории древней Польши. Теперь ведь все перемешались с этой стороны земли, словно Канонский Вавилон это история о настоящем и будущем, а не о прошлом.

Основная же мысль, которую в молодые горячие головы должен был вложить мудрый шепелявый поляк, была очень даже хорошей: «солдат не имеет права испытывать ненависть». Это стандартная утренняя речевка всех государственных наемников, так или иначе работающих с людьми. «Солдат имеет право испытывать брезгливую жалость» – это наша шутка-междусобойчик. Невозможно ненавидеть того, к кому испытываешь отвращение и жалость одновременно. Это здорово помогает держать себя в руках, а заодно спасает от милосердия в том извращенном виде, в каком его знали наши предки.

***

Я очень хорошо помню того парня. Кажется, он был с Английского полуострова, откуда-то с северного побережья. Высокий, светлоглазый, с правильными чертами лица, очень привлекательный и остроумный. Вечером перед началом третьего этапа мы сидели рядом в столовой и мило болтали – о службе, о жизни, о новом альбоме воссозданной в цифмире ретро-группы RHCP11
  RHCP – Red Hot Chili Peppers – популярная американская рок-группа.


[Закрыть], о маршруте № 14 – непроходимом кошмаре из метрового слоя грязи, непролазных кустов и почти отвесной горы в самом конце в качестве вишенки на торте… Мы легко могли стать друзьями после вручения разрядных дипломов. Все к тому шло. А на следующий день он распорол робота кабана от глотки до самых яиц. Так, что все его синтетические потроха, мало отличающиеся от настоящих, кроме, конечно, сине-голубого цвета, вывалились наружу из огромной зияющей дыры. Самое поразительное, этот парень даже не усыпил робота храпачом или нейробоем или, на худой конец, парализатором. Просто распорол живьем, если конечно так можно сказать о роботе, который продолжал визжать и шевелиться еще несколько минут, словно он действительно живой.

После ужина нас собрали в общей столовой, полковник Эйлин выступила с короткой лекцией на тему «Допустимые нормы поведения солдата А» и сообщила нам что нарушитель спокойствия уже далеко. Мы просмотрели замедленную запись с дрона несколько раз, под монотонный голос мисс Эйлин: ненависть не имеет оправдания; эмоции, вышедшие из-под контроля, чаще всего приводят к агрессии; солдат должен быть беспристрастен; агрессия приводит к разрушению личности…

До этого случая мне всегда казалось немного странным, что нас пичкают ужасающими историями о том, как было раньше, чтобы мы ни на секунду не сомневались в том, что делаем. После случая с этим парнем мне больше так не кажется. Каждый раз, когда я вспоминаю распоротое брюха кабана, меня прошибает холодный пот. Можно общаться с мужчиной, считать его веселым, милым, почти другом, даже не подозревая, что он в одно мгновение может слететь с катушек ни с того ни с сего. В глубине души я считаю, что на государственную службу можно брать только физически усовершенствованных людей, особенно когда речь идет о людях с мужской биологией. Химия частенько дает сбой, и мы, солдаты «Корпуса А» – прямое тому доказательство. Хотя, часто дело не в химии, а в том, что кто-то сознательно отказывается контролировать ее в собственном теле. В любом случае, солдатки надежней, хотя мало кто произносит это вслух, чтобы не обижать мужчин лишний раз. Мама говорит, за последнюю тысячу лет мир здорово изменился и продолжает меняться, но толерантность все также в моде и все также декоративна. Мы давно уже не произносим вслух «черножопый», но мысленно всегда добавляем «мудак».

Я верю, что зло внутри нас должно быть наказано во имя будущего и во имя добра. Я верю, что с ним можно и нужно бороться. Но мне грустно от мысли, что все это длится несколько тысячелетий и лишь сравнительно недавно мы едва-едва приблизились к подобию справедливого регулирования. Мне грустно признавать, что несмотря на смысловой парадокс словосочетания «насилие во имя добра», это все еще самый действенный метод. Особенно, когда речь идет о тех, кто носит в своем генотипе бомбу замедленного действия.

***

С первым вызовом мне удалась справиться за 19 минут. Это не рекорд, конечно же. А вот второй заставил повозиться. Он был просто огромный – килограмм 110 весом. Волосатый, и, скорее всего, вонючий, – зажим для носа позволил мне остаться в счастливом неведении. Определенные привычки и образ жизни всегда сопровождаются набором «спутников», образуя устойчивые связки – большинство эрпэшников окраин неопрятные, не бритые, с отвратительной сальной кожей, грязью под ногтями на огрубевших пальцах и устойчивым запахом изо рта. Может быть, если их отмыть, побрить и переодеть они станут похожими на обычных людей из города, но в естественном своем состоянии они вселяют в меня настоящее отвращение, хоть я стараюсь относиться к ним нейтрально, согласно уставу. Без неоправданной жестокости и вежливо, если приходится вступать в вербальный или зрительный контакт.

Сегодняшний боров не успел меня заметить: мне удалось пальнуть в него нейробоем со стороны спины. Если сделать это с более близкого расстояния, можно успеть подскочить и уложить падающее тело на спину, но в этот раз огромный кусок пахучей плоти неуклюже рухнул вперед и немного набок. Вблизи оказалось, что у него открыты глаза. Такое иногда случается.

Мой самый первый «пациент» вырубился вот так, с широко открытыми глазами. Дождь лил как из ведра, мне нужно было сначала затащить его под навес, и пока мы это делали вдвоем с Хоффом, меня не оставляла надежда что глаза все-таки закроются через какое-то время. В конце концов, пришлось работать так, под пристальным взглядом этого молодого паренька, лет, наверное, двадцати с небольшим, почти такого же, как я в то время. Капрал Хофф, мой наставник и напарник в течение стажировки, все время шутил, мол, некоторые любят наблюдать за нами, что с них взять, извращенцев, такая у них природа, отца их так и растак.

От его шуток становилось немного легче: руки меньше тряслись и было почти не слышно, как ухает сердце где-то внутри. В любом случае, времени было в обрез, и во чтобы то ни стало, нужно было довести начатое до конца, пока действует инъекция нейробоя. Стандартная доза работает как минимум 25 минут, и все эти 25 минут во мне зрела уверенность, что утром следующего дня я сдам жетон. Когда мы закончили и уселись обратно в аэрокар, Хофф молча включил автопилот и протянул мне небольшую флягу и две таблетки. «Ты всегда можешь выйти из игры. Каждый божий день. Безо всяких сделок с совестью: никакого «кто же кроме нас». Потому что на твое место конкурс из 10 человек, сечешь? – он взял у меня флягу и хлебнул еще – Но самое главное, что тебе нужно знать, единственное, что на самом деле тебе нужно знать, это то, что ты на светлой стороне. Что все эти говнюки, которых мы должны ворочать и волочить по грязи на дожде, будь они не ладны, – не люди. Они отбросы, генетический мусор, мрази, животные на двух ногах, кто угодно, они не заслуживают и капли твоего гребаного сострадания, сечешь? У них был выбор, они его сделали, прекрасно зная, что за этим последует. Мы с тобой просто исправляем ошибку». На самом деле Хофф тоже часто ошибался, как и все люди, просто солдатам А это всегда сходит с рук.

Кажется, с тех пор прошло лет 20, а на самом деле всего семь. Или восемь? В корпусе быстро взрослеешь и теряешь чувство времени, а вместе с ним и веру в светлое будущее человечества. По крайней мере веру в будущее, одинаково светлое для всех его особей. Хотя, наверное, так было и будет всегда. С другой стороны, если вспомнить, например, начало прошлого тысячелетия – очевидно, что прекрасная жизнь для многих из нас уже наступила. Смотря с чем сравнивать.

Закрыть глаза человеку в отключке довольно просто, и, несмотря на шутки Хоффа я всегда это делаю, не задумываясь почему. Теперь я задумываюсь, почему он так не делал. Никто не любит эрпэшников, любой нормальный член общества имеет полное моральное право относиться к ним свысока. Но снисходительная жалость – это то, что, испытываю к ним я. Я думаю, может ли существовать какой-то альтернативный способ жить в мире с теми, кто не умеет себя контролировать? Кроме того, которым занимается «Корпус А» и я в том числе?

Теперь нужно достать аптечку, надеть перчатки и заняться делом, но сначала я вытаскиваю из кармана пару капсул «Тишины», чтобы снова быть на высоте. Легкий доступ к медиаторам и алкоголю – еще один плюс «Корпуса А». Не знаю ни одного коллеги с ограниченным алкогольным доступом. Мы не должны чувствовать себя плохо и испытывать муки совести. Мы должны любить свою работу и делать ее хорошо, йу-ху!

Операция наказания занимает в среднем 15 минут. От ввода в состояние наркоза до нанесения штамп-татуировки на правую кисть, или, в самом крайнем случае, на правую скулу. У меня еще не было таких вызовов, но вообще их полно, если верить статистике. И это, пожалуй, самое печальное. Еще не так давно корректируемым наносили тепловое тавро, но примерно семьдесят лет назад правительство все-таки согласилось, что нанесение клейма – более болезненная процедура, чем химическая татуировка, не говоря уже о том, что тепловым способом до сих пор кое-где в колониях помечают крупный рогатый скот на молочных фермах. Впрочем, суть, от этого нововведения поменялась мало. «Скот» – это самое подходящее слово для всех, кому мы наносим татуировки.

Когда все закончено нужно поднять руку вверх, чтобы дрон спустился за результатами тестов. Невидимый маленький шпик, постоянное присутствие которого – досадная необходимость любого из нас. Отпускать дрона небезопасно, но мне дороги эти недолгие прогулки на окраинах в полном одиночестве. За все эти годы мне так и не удалось привыкнуть к тому, что кто-то все время следит за мной, пусть для моей же безопасности. Это раздражает. К тому же, о том, что дрон отправился на базу, знаю только я – нынешние роботы-самописцы меньше ладони и абсолютно бесшумны, можно только догадываться, завис ли он надо мной именно сейчас или давным-давно сидит на нашем шкафчике в раздевалке.

Иногда, закончив работу я люблю немного пройтись, подышать воздухом и дождаться внутренней тишины. Никто из городских жителей не приезжает сюда специально, здесь нечего делать людям приличных районов. Но мне нравится здесь бывать. У самой воды мне как-то встретился бар «У Хельги». По меркам города бар был явно так себе – ограниченное количество закусок, дешевый алкоголь и грязные туалеты, но там никто на меня не глазел. Мало кто любит солдат «Корпуса А», точней – мало кто их не боится, но у некоторых получается держаться вежливо и нейтрально. В этом баре все выглядело так, словно всем было, в самом деле, наплевать кто ты и откуда. К тому же, там была парковка с навесом для монолетов – большая редкость в этих трущобах.

***

«У Хельги» – огромный деревянный сруб на самом берегу Меларена22
  Меларен – озеро в современной Швеции, но восточных берегах которого располагается Стокгольм.


[Закрыть], где деревья склонили ветви прямо в прозрачную гладь, где летом можно сесть прямо на траве у воды, а в непогоду, если повезет, занять столик на застекленной веранде. Наверное, он был построен в стиле «классического скандинавского деревянного зодчества», но я не слишком разбираюсь в древней архитектуре, по крайней мере, куда хуже, чем в истории. Впервые он мне встретился случайно – в двух кварталах отсюда был вызов. Довольно сложный «пациент», быстрый и юркий, уж не знаю, как он меня заметил, мне пришлось догонять его на монолете почти десять минут, пока здесь, на самом берегу, он, наконец, не свалился, поймав дротик нейробоя прямо в шею. Наверное, из бара нас могли увидеть, и скорей всего именно так и было. Заходить туда сразу после операции было не самой хорошей идеей, но мне очень хотелось просто посидеть в тепле и выпить горячего чаю. Те, кто нас боится или ненавидит, и те, кто ненавидит и боится одновременно, и те, кому нет никакого дела, забывают, что мы такие же люди из плоти и крови, со своими радостями и печалями, и что нам иногда тоже хочется просто посидеть за чашкой чего-нибудь горячего после долгого дня. Никто из посетителей на меня не реагировал, ни словом, ни жестом, ни фырканьем вслед, как будто меня там и не было, и это было именно то, что нужно.

Внутри было шумно и темно. Темнота – в ней было дело, скорей всего. В темноте мало кто может сходу разглядеть форму солдата «КА» – просто человек, одетый в темную одежду, ничего из ряда вон выходящего. Значит, когда ты заходишь, никто на тебя не пялится, и не прекращает беседу и не начинает шептаться вслед. С одной стороны, если хочешь провести вечер в баре, разумно прийти в гражданском. С другой – если хочешь безопасно посидеть в баре на окраине – лучшего костюма, чем форма наемника «Корпуса А», не найти. Впрочем, самое разумное, конечно, держаться подальше от всего, что находится за пределами Большого Городского Периметра. Другое дело, что мы очень быстро перестаем бояться окраин. Глаза много увидели, а руки много сделали, часто не глядя, страх стал цепным полудиким зверем, постоянно шагающим где-то рядом, иногда напоминающим о себе еле слышным шуршанием дрона.

Алко-тестеры в баре не работают, но все вокруг делают вид, что все в порядке. Многие посетители напиваются, а многие из напившихся совершают потом преступления и попадают в жернова Государственной Судебной Машины. В городе нельзя заказать выпивку, не пройдя тест, и это одна из причин безопасности, если не основная. Мама говорит, что раньше в городе было также, как на окраинах, и что человеческая глупость и алчность никогда не перестанут существовать, как и мужская похоть. Но я верю в селективную генетику и торжество разума и думаю, что рано или поздно человечество станет иным.

Большая часть посетителей бара, конечно же, мужчины. Выглядят многие прилично, но глаза у большинства уже стеклянные от алкоголя, а вся умственная деятельность, скорей всего, давно сосредоточилась вокруг мыслей о спаривании. Мама называет мужчин «промежуточным звеном между обезьяной и женщиной», и глядя на этих жителей окраин я не могу с ней не согласиться хотя бы отчасти.

Я заказываю ром, сажусь за высокий столик у окна, закрываю глаза, и включаю помощника: – Добрый вечер, Ким! Как вы себя чувствуете? Чего вам хочется сейчас? Я скачал для вас старинный англоязычный рок с женским вокалом, «The Cranberries». Хотите послушать?

Ровно через пять минут мне приносят ром, и не кто-нибудь, а сама Хельга, хозяйка бара. Я дружелюбно протягиваю ладонь для теста, она подмигивает, улыбаясь, и ставит ром на стол. Я вновь включаю ассистента и ловлю себя на мысли, что Хельга мне нравится. Мне хотелось бы встретиться с ней при других обстоятельствах, поболтать о чем-нибудь не важном и легком прихлебывая какао и болтая ногами под столом, где-то в другой части города, в другое время дня, в другой какой-то жизни…

***

На часах 5-45 утра. Черт знает, что такое. Мне не удалось и трех часов поспать, когда вдруг из рабочего смартфона загорланил тревожный сигнал. Мы все подключены к одной виртуальной сети, и возможность отключения звукового сигнала тревоги недоступна даже тем из нас, кто немного рубит в программировании – ее просто нет по умолчанию. Даже звук обычных сообщений отключить нельзя, приходится день ото дня слушать, как приходят «важные новости» о том, кого куда перевели, кто назначен временным руководителем отдела по работе с подростками и сколько лет уже прошло со дня основания «Корпуса А». Можно, конечно, выключить телефон совсем, но руководство обязательно получит уведомление об этом – а значит, придется писать объяснительную. Выключить дурацкий передатчик можно только в самых крайних случаях, например, когда вы в отпуске или только что отдежурили целые сутки, или на задании вам случайно вышибли мозги и вы временно не можете даже шевелиться, не то чтобы адекватно реагировать на сигнал тревоги.

Юля, коллега, чей шкафчик для одежды и личных вещей находится справа от моего, как-то сказала, что для того чтобы по-настоящему выспаться нужно убирать рабочий смартфон в морозилку – так его будет почти не слышно, но при этом он останется включенным, как того требует начальство. Улыбаясь, я думаю – проснулась ли Юля и увижу ли я ее на собрании?

Кое-как я сползаю с кровати и бреду в ванную. В конце концов, тревога ночью – это что-то серьезное. На моей памяти такое в третий раз, если, конечно, она не окажется учебной.

В зеркале морщится от света не выспавшийся зомби, которого хорошо бы умыть, причесать и одеть за пять минут, чтобы успеть на общий сбор через полчаса. Я в последний раз смотрю в зеркало, завязываю шнурки, надеваю шапку и спускаюсь вниз, где уже ждет такси – вести какой угодно транспорт после рома и трех часов сна запрещено даже наемникам «КА», и, хотя не все из нас такие законопослушные, закон одинаково суров для всех.

Залезаю на заднее сиденье и пытаюсь дремать, почему-то вспоминая очередную мамину историю. Мама рассказывала, что раньше в такси обязательно был руль и человек-таксист. Ну и работенка была – целыми днями сидеть в жестяной банке и развозить разный люд туда-сюда. Теперь можно вызвать автопилотируемый транспорт, или автопилотируемый транспорт с возможностью ручного управления. Аренда последнего обойдется в два раза дороже, естественно.

Если бы за рулем электрокара сидел таксист, как в былые времена, о которых мне известно так мало, возможно он сказал бы что-то вроде: «Куда же вы в такую рань? Ох-уж эта служба!». Впрочем, не обязательно все таксисты были болтунами. Тем более, в шесть утра. Тем более, подвозя человека в форме. Я ловлю себя на мысли, что все время стараюсь не думать о маме, и так или иначе постоянно вспоминаю о ней. Нужно обязательно заехать сегодня в больницу, поболтать, поспрашивать. Сразу после собрания, если будет еще не очень рано, в крайнем случае, подожду немного в кафе.

ГУРП принадлежит самое большое здание на главной площади. Гигантский небоскреб из тонированного, почти черного стекла. На главном стенде центра городского туризма о нем написано коротко и ясно «жемчужина Нордроса – здание «Государственного Управления Репродуктивным Поведением» – двухсот пятидесяти этажный небоскрёб построенный в стиле классического хайтека конца второго тысячелетия.» Если я правильно помню из курса школьной истории, его проектировали с оглядкой на какой-то известный небоскреб из России, правда последний был меньше, ниже и давно уже не существует. Как и многие другие знаменитые здания, города и страны.