Текст книги "Переводчик"

Автор книги: И. Евстигней

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Я откинулся на спинку стула и глотнул травяной отвар. Закрыл глаза, блаженно ощущая, как по телу разбегается тёплая волна. Итак, что ты теперь собираешься делать? Переправишься вплавь с ближайшего острова в надежде на то, что тебя не подстрелят с патрульного катера? Или попытаешься прикинуться психом? Тебе это будет несложно, усмехнулся я… А если всех новоприбывших пациентов первые несколько месяцев держат в изоляторе? Это вполне вероятно. Да и документов у тебя никаких. И даже если тебе удастся проникнуть на остров, как ты собираешься найти среди почти трех тысяч пациентов человека, которого ты и в глаза никогда не видел?

Впрочем, помимо психов в лечебнице всегда есть санитары… да-да, вот именно, санитары… а что, это мысль!

Я торопливо пролистал на экране записную книжку, нашел номер Кьёнга, потянулся пальцем к кнопке" позвонить" и остановился… Постой, Алекс, притормози… Взгляни на себя – вот ты сидишь сейчас почти в полной заднице, с аннулированной визой, скрываешься от властей. Ладно, ты сам этого хотел. Нарывался, можно сказать. Но какое ты имеешь право втягивать в неприятности другого человека, тем более близкого друга? Конечно, не в первый раз это… В спортинтернате мы с моим соседом по комнате не раз реализовывали лихие авантюры, за которые вместе, а то и вместо зачинщика, получали добрую порцию побоев. Я автоматически потер левое ухо, на котором до сих пор сохранились шрамы от хлесткой учительской палки. Помнится, тогда Кьёнг подбил меня сбежать ночью из интерната, чтобы посмотреть на местную улицу красных фонарей… Но ведь то, во что ты сейчас хочешь втянуть Кьёнга, никак нельзя назвать детскими шалостями!

Несколько минут я неподвижно сидел, глядя на фотографию Кьёнга, потом поморщился от отвращения к себе и нажал кнопку вызова.

На том конце линии раздавались длинные гудки, и я облегченно вздохнул. Не берет трубку – ну и замечательно. Значит, не судьба. Я уже поднес палец к кнопке сброса, как вдруг услышал знакомый сдержанный голос:

– Добрый вечер, May, я внимательно тебя слушаю.

Я улыбнулся. Только Кьёнг по-прежнему называл меня моим детским прозвищем "кот", что на фоне его изысканно-вежливой, пересыпанной старомодными докторскими словечками манеры выражаться звучало довольно смешно.

– Кьёнг, я тоже рад тебя слышать! Извини, что так поздно. Ты спал?

– Не совсем.

А, ну всё ясно. Известный врач-нейрореаниматолог, входящий в десятку ведущих специалистов Поднебесной, страдал тяжелейшим и, как признавал он сам, неисцелимым недугом – страстью к женщинам. Обхаживанию слабого пола он отдавался с тем же рвением, с которым занимался искусством врачевания, и, надо сказать, немало преуспел в этом деле. Его любовные похождения вызывали у меня искреннюю зависть, но… но куда тебе, Алекс, с ним тягаться? Я вздохнул.

– Слушай, Кьёнг, я сейчас в Гонконге… – я помолчал. – И мне очень нужно с тобой встретиться. Прямо сейчас.

– Приезжай.

На том конце линии раздались короткие гудки. Видимо, мой приятель был действительно… мммм… крайне занят, раз позволил себе проявить такую невежливость. Ладно, постараюсь не слишком торопиться. Надеюсь, он успеет закончить то, что начал.

Планшетник на столе пару раз предупреждающе пискнул. Ну что там ещё?

«Хозяин, твое имя появилось в базе данных Канцелярии № 1 по защите государственной тайны Управления государственной безопасности Поднебесной, а также было упомянуто в отчетах № 1-3338887 от 07.07.2689 г., № 1-5678880 от 08.07.2689 г…»

Я ошарашено уставился на монитор. Откуда у него такая информация??!!

Судорожно, едва попадая пальцами по крошечным клавишам, напечатал вопрос.

«Из интранета Управления госбезопасности», – резонно ответил планшет. «А как ты туда проник?!»

Чёрт, чёрт!!! Проникновение в компьютерную сеть Управления госбезопасности Поднебесной! Да это же карается… карается… да лучше вообще не думать о том, чем это может караться. Тем более что доказать, что это сделал сам комп по собственной инициативе, а не ты со своими смехотворными навыками пользователя… Искусственный разум, чёрт его подери! И как мне только пришло в голову переводить на нем те треклятые алгоритмические стихи?! Я обхватил голову руками.

«Это было несложно. У меня хорошие связи с их серверами».

Ну, понятно… Круто ты попал, Алекс. Ох, как круто. Да чего уж теперь… Я засунул планшетник обратно в рюкзак, оставил на столике мелочь и вышел из бара. С наслаждением вдохнул пахнущий ночью воздух и побрел по пустынной набережной.

Постепенно небоскребы Полуострова девяти драконов остались далеко позади, исчезли и каменные постройки, сменившись легкими хижинами из толстого желтоватого бамбука за невысокими изгородями. Из-под одного домика выскочили два дерущихся кота, едва не сбив меня с ног. Я перепрыгнул через спутанный серо-рыжий клубок – пускай развлекаются парни – и пошел дальше.

Разумеется, на свои доходы ведущего врача-нейрореаниматолога Кьёнг мог бы позволить себе куда более роскошное жилище где-нибудь в фешенебельном районе Коулуна. Но он утверждал, что эта бамбуковая хижина на сваях напоминает ему детство. Будто бы до трехлетнего возраста (да что он там может помнить до трехлетнего-то возраста?!) он жил вместе с родителями точно в такой же плетенке и помнит, как по утрам плясали пылинки в солнечных лучах, пробивавшихся в расщелины между рассохшимися стволами. Поэтому в первую же неделю после окончания мединститута он с докторской педантичностью обследовал все прибрежные поселки и через неделю поисков купил у местных властей этот большой и добротный дом, пустовавший последние лет десять. По-хозяйски отремонтировал его, сменил крышу, укрепил сваи, отмыл с присущей врачам любовью к порядку и стерильной чистоте, выскреб полы и стены, застелил циновками, заставил новейшей техникой и зажил себе в удовольствие, едва ли не каждую неделю приводя сюда новых женщин, одна роскошнее другой.

Хижину Кьёнга я узнал сразу, по припаркованной напротив навороченной широченной «Колеснице императора» цвета бархатного бордо, перегородившей собой почти всю улицу. Сибарит хренов. Я протиснулся между машиной и стеной дома, поднялся по хлипким ступенькам и постучал в дверь.

– Открыто, только ручку поверни, – донеслось из дома.

– Да помню я о твоей ручке, помню – пробурчал я. – О ней вся Поднебесная знает.

Действительно, о том, что у Кьёнга нет замков ни на одной двери, знала вся деревня. Он охотно помогал местным жителям, фактически работая негласным деревенским лекарем и наотрез отказываясь брать плату за свои услуги, поэтому ему платили неподдельной любовью и уважением и оберегали его жилище, как зеницу ока.

– Ну, здравствуй, братишка! – Кьёнг подошел ко мне и вдруг прижал к себе с неожиданной для него горячностью. – Ты не представляешь, как я рад, что ты приехал!

И тут же немного отстранился, скользнул по мне цепким взглядом, как рентгеном просветил.

– Я видел мастера Джана. Он сказал мне, что ты прилетел три дня назад.

Я пытался связаться с тобой, но не смог. У тебя всё в порядке?

Я отвёл взгляд.

– В порядке… почти…

Ну что он на меня таксмотрит?!

– May, если с тобой что-то случится… Ты же знаешь, насколько ты мне дорог! Могу я тебе чем-то помочь?

Я с трудом сглотнул, помедлил. Если бы он знал, насколько он дорог мне… или не дорог, раз всё же сумел договориться со своей совестью, пришёл к нему?

– Ты сейчас один?

– Уже один, – Кьёнг улыбнулся. – Отправил её домой на такси.

Я прошёл на кухню, сел-провалился в приземистое ротанговое кресло, выстланное изнутри мягчайшей подушкой, и рассказал ему всё. И про то, как неожиданно посреди душной летней ночи уловил третий слой в переводимой мною работе, и про то, что мне удалось узнать о профессоре Линге, и про повышенное внимание ко мне со стороны китайских спецслужб, и даже про мучившие меня сомнения в нормальности собственной психики. Умолчал лишь об одном: о том, чтоименно я прочитал на третьем слое.

– Насчет своей психической состоятельности можешь не волноваться. По крайней мере, пока. Это я тебе говорю, как врач.

Кьёнг устало потер виски. Да уж, веселая у него выдалась ночка. Сначала полночи бурной любви с пышногрудой девицей – я посмотрел на чёрный кружевной лифчик, второпях забытый на кухонном столе… размер четвёртый, не меньше – а теперь вот я со своими бредовыми идеями.

– А насчет нашего языка… Вот уж не думал, что ты в это влезешь. Думал, далеко ты, до России не дойдет. Ну да ладно. Раз уж всё равно влез… Короче говоря, дела обстоят так. Последние лет пять действительно начали ходить слухи о появлении третьего слоя в ново-китайском. Особенно в наших медицинских кругах. Ты знаком со строением головного мозга?

Я кивнул головой. Ещё бы, когда всю жизнь балансируешь на грани безумия, волей-неволей начинаешь интересоваться, что там скрывается под твоей черепной коробкой.

– Всё элементарно: ствол, подкорка, кора. В свою очередь, кора состоит из древней, межуточной коры и новой коры или неокортекса. Так вот, начали поговаривать, что известны случаи обнаружения некоего нового отклонения в строении головного мозга. Якобы у некоторых пациентов на поверхности неокортекса обнаружена "сверхкора" – тончайший слой, образованный в результате странного разрастания и мутации глиальных клеток. Традиционно считалось, что глиальные клетки выполняют чисто вспомогательные функции и не участвуют в мыслительных процессах. Другими словами, глия формирует своего рода каркас, в ячейках которого находятся тела нейронов, защищает и изолирует их, препятствует утечке биотоков, поддерживает баланс веществ и так далее – то есть обеспечивает нормальное функционирование, так сказать, настоящих "мыслящих" клеток, нейронов. Количество клеток глии в нашей центральной нервной системе в 10–50 раз больше, чем нервных клеток. Теперь же речь шла о том, что обнаружена новая физиологическая структура – сверхкора – которая помимо прочего делала возможным, пусть чисто теоретически, появление третьего слоя в ново-китайском языке. Безусловно, меня это заинтересовало. Я начал исследования. Тысячи томограмм, энцефалограмм… Но ничего я тогда не нашел. Никаких подтверждений. Никаких признаков сверхкоры. Хотя искал я в общем-то недолго. Примерно через полгода меня вызвали в первую канцелярию, сказали, что им известно о моих исследованиях и что они сами интересовались этим вопросом, но все эти слухи о сверхкоре и третьем слое оказались не более чем пустышкой, придуманной жадными до сенсации журналистами, и попросили меня больше не заниматься этой темой. Я и перестал.

– Но почему ты никогда не рассказывал об этом мне?! – я ошарашено посмотрел на Кьёнга.

– О чем, May? Во-первых, как я уже сказал, это были всего лишь слухи, к тому же не нашедшие подтверждения. Да, я обнаружил пару случаев, когда с весьма большой натяжкой можно было бы говорить о "сверхкоре".

Но это был не сплошной слой, а отдельные, разрозненные наросты глиальных клеток поверх коры – словно мелкие лужицы, которые остаются на асфальте после дождя. Во-вторых, никакой особой активности этих зон, которая могла бы свидетельствовать об их участии в мыслительных процессах, я не обнаружил. И, в-третьих, ты же переводчик, поэтому я считал, что, если бы тебя и мог заинтересовать этот вопрос, то только с чисто лингвистической точки зрения. Но взаимосвязь между этими новообразованиями и нашим языком не входила в рамки моего исследования.

– Хорошо, Кьёнг, я понял. А какой могла бы быть эта… взаимосвязь? По-твоему мнению? Ну, если предположить, что сверхкора всё же существует?

– Вопрос, безусловно, интересный. Я думал об этом. Если рассуждать логически, то картина примерно такова. В нашем ново-китайском языке на первом слое мы обычно говорим то, что сознательно хотим сказать, что должны сказать, что требуют правила приличия и так далее. Второй слой обычно выражает наши подспудные или побочные мысли, то, что искренне интересует или волнует нас в данный момент. Он ближе к тому, что мы называем подсознанием. Управлять этим слоем гораздо труднее, и дети не умеют этого делать, но годам к шестнадцати подавляющее большинство людей обучаются полностью его контролировать. Иногда второй слой может выдать самые тайные наши мысли и чувства, но такое происходит, как правило, только с маленькими детьми, людьми в состоянии наркотического или алкогольного опьянения или под влиянием сильных эмоций. Соответственно, третий слой может означать прямой путь к подсознанию или же к сверхсознанию, как его некоторые называют. К истинной сущности человека, не умеющей кривить душой и лгать, к чистой правде – всегда и везде. На третьем слое можно будет говорить… с самим богом.

Я вздрогнул. То же самое странное чувство, как той похмельной воронежской ночью, когда я прочитал третий слой, кольнуло болезненно, врасплох. Это было своего рода… ощущение выхода за рамкичто ли… да-да, пожалуй, именно так, точнее не скажешь – ощущение выхода за рамки дозволенного ( дозволенного кем?),смешанное с острым чувством опасности. По спине пробежал неприятный холодок, от которого я нервно поежился, что, разумеется, не ускользнуло от профессионального взгляда нейрореаниматолога. Да, Алекс, конспиратор из тебя хреновый. Все твои эмоции и мыслишки у него, как на ладони…

– May, ты от меня что-то скрываешь?

– Я? Да нет, ничего… – я покачал головой. – Пожалуйста, продолжай дальше, мне очень интересно.

– Ну, хорошо. А ты представляешь, что это может означать для китайской нации? Помнишь слова, высеченные на камне в Шаолине: «Круглое – не круглое, прямое – не прямое»? Да у нас даже слова «нет» в языке не существует, мы все свои мысли и чувства стараемся выражать окольными путями, чуть ли не намеками! А тут раз, и на тебе – все вдруг начинают правду-матку рубить, причем сами того не желая! А международные отношения? Как можно защищать свои национальные интересы, если любой дипломат на переговорах выдаст все самые страшные государственные тайны? Ладно, первое время иностранцы, может, и не научатся понимать третий слой. Но пройдет двадцать лет, тридцать, и другие страны отыщут у себя очередных мутантов – не обижайся, May, но с медицинской точки зрения вы, переводчики, представляете собой не что иное, как мутантов – которые будут способны овладеть третьим слоем ново-китайского. Вон ты-то уже сумел уловить третий слой, значит, и другие со временем смогут…

Кьёнг взволнованно шагал по комнате. От его всегдашней невозмутимости не осталось и следа. Ничего себе, Алекс, ну и муравейник ты начал ворошить…

– А внутри страны? Постепенно даже журналисты начнут писать чистую правду. Представляешь – открываешь газету, а там все события описаны так, как они есть, в истинном свете? Да ни одно государство такого не выдержит! Десяток лет подобной "откровенности" – и всё, Поднебесную просто съедят, разорвут на клочки, изнутри и снаружи.

Ветер с океана всё настойчивее трепал занавески на распахнутом окне и рьяно позвякивал медными колольцами на алых шёлковых нитях, что гроздью свисали с потолка тут же, напротив окна. Да, Алекс, о таких глобально-пагубных последствиях своей эскапады ты и не подумал, не так ли? Ты ведь никогда ни о чем не думаешь… кроме как о себе…

– Кьёнг, а эта "сверхкора" может быть только у китайцев?

– Откуда же мне знать? – Кьёнг улыбнулся. – Как ты понимаешь, у меня не было доступа к мозгу иностранных граждан.

– И всё же?

– Я считаю, что нет, не только. Возможно, раздвоенность нашего языка и сознания каким-то образом провоцирует образование так называемой "сверхкоры". Но, раз это происходит, значит, с чисто физиологической точки зрения такое возможно в головном мозге любого человека, независимо от его национальности.

– А какие это может иметь последствия?

– Ты имеешь в виду для носителей других языков, где нет подобного расслоения, как в ново-китайском? Ну, я могу только предполагать… Возможно, некое расширение сознания. Более глубокое понимание мира. Телепатия! Восприятие космической энергии! Возможность выхода в другие измерения! Связь с высшими силами, если таковые существуют!

Кьёнг рассмеялся.

– Послушай, May, мы тут с тобой занимаемся полнейшей ерундой! На полном серьезе обсуждаем то, чего нет. Поверь мне, это всего лишь плод воображения. Человеку всегда нравились тайны. Человеку хочется верить в сказки, в то, что он сверхчеловек, что его существование не ограничено рамками обыденной жизни.

– Да, но ваше управление госбезопасности не считает это сказками…

– Вот именно. И им не нужны никакие научные доказательства! Поэтому, May, до этого разговора с тобой я просто за тебя волновался. Теперь я за тебя боюсь. Можешь сказать мне честно, насколько глубоко ты влез в это дерьмо?

– Ну, как тебе сказать… – я пожал плечами. – Что влез, это точно. Но, насколько глубоко, пока сам не знаю.

– Слушай, а хочешь, я за тебя поручусь? Схожу в ту самую первую канцелярию и поговорю с ними? Чтобы тебя, по крайней мере, выпустили из страны? А ещё лучше оставайся здесь! Пообещаешь им, что больше не будешь лезть, куда не следует. Такой переводчик, как ты, в любой стране на вес золота. Найдешь себе хорошую работу, купишь домишко неподалеку от меня. Или, если хочешь, модерновую студию в районе для богачей. Да мы с тобой вместе весь Гонконг на голову поставим! Далась тебе эта Россия?

Похоже, Кьёнг был искренне воодушевлен этой перспективой. Судя по его горящим глазам, а также по тому, что на втором слое он излагал мне сладострастные подробности своих последних любовных похождений, я мог предположить, каким образом он планировал поставить вместе со мной на голову весь Гонконг…

– Нет, Кьёнг, спасибо. Я не смогу здесь остаться, – я покачал головой. – Знаешь, в глубине души я всё-таки больше русский, чем ты думаешь… да и чем думал я сам. Хотя я лишь недавно это понял. Поэтому я постараюсь разобраться со своими проблемами сам и вернуться домой. Только мне нужна твоя помощь…

Кьёнг пристально посмотрел на меня и вдруг расхохотался:

– Ой, May, я не могу! Разберусь сам, но с твоей помощью!.. Да ты совсем не изменился! Помнишь, сколько раз в интернате мне приходилось расплачиваться за твои "гениальные идеи", а? До сих пор следы остались!

Он повернулся ко мне спиной, задрал футболку и продемонстрировал тонкие полоски шрамов, оставшихся от учительских палок. Ха, подумаешь, нашел, чем бахвалиться. Вообще-то я за его авантюры расплачивался ничуть не меньше. В следующий раз непременно ткну его в это носом, а сейчас не время сводить счеты.

Я осознал свои мысли и улыбнулся. Вроде взрослые умные мужики, а детство играет…

– Так чем я могу быть тебе полезен?

Ну что, Алекс, снова была не была?

– Кьёнг, мне нужно встретиться с профессором Лингом и поговорить с ним, – скороговоркой выпалил я.

В один миг расслабленное веселье на его лице сменилось маской настороженности, прямо как у персонажа в средневековой итальянской комедии дель арте…

– Ах вот оно что… И позволь узнать, зачем?

– Просто нужно. Я не могу тебе объяснить. По крайней мере, пока. И мне нужна твоя помощь.

Несколько минут он молчал, уставившись в пол и о чем-то усиленно размышляя.

– Ну, хорошо… – наконец произнес он, словно приняв для себя какое-то решение. – Начнем с того, что попасть в этот психокоррекционный центр очень и очень непросто. Даже мне, как нейрореаниматологу, для этого требуется наличие специального уровня допуска плюс, для каждого посещения, отдельное разрешение. Сама клиника расположена на острове Синь. Пробраться туда тайно, через море, не получится, можешь мне поверить. Охрана там – рыба-игла не проскользнет. Значит, остается один вариант – проникнуть туда более-менее официальным путем. Вариант с родственником отпадает. У них там все родственники на учете, да и разрешение нужно получать за месяц. Но есть ещё одна идея. В общем, так… Не далее как послезавтра, – он посмотрел на часы, – а вернее, уже завтра из нашей клиники туда отправляется группа молодых врачей и интернов. Человек двадцать. На стажировку. Причем эти интерны поступили к нам из разных мединститутов, поэтому знакомы между собой и с врачами довольно плохо. Замечательно, Ляо-Ша, как ты считаешь?

В его голосе зазвенели металлические нотки, заставившие меня невольно поежиться.

– Ну да, замечательно, – кивнул я.

– Но меня беспокоит одна очень странная вещь… Видишь ли, группы стажеров из нашей клиники, да и не только из нашей, но и других материковых клиник, не ездили в этот центр последние года три, не меньше. По каким именно причинам, неизвестно. Ходили слухи, будто на острове тестируются какие-то новые психокоррекционные технологии, поэтому туда допускается только внутренний персонал. И вдруг пару месяцев назад нам в клинику поступает предложение возобновить контакты и прислать первую группу практикантов уже в июле. И как раз накануне отъезда этой группы внезапно появляешься ты и говоришь, что тебе срочно, просто позарез нужно попасть в этот центр. Причем появляешься ты не в день отъезда, а за день – то есть тогда, когда ещё есть время что-то предпринять, договориться, подделать документы, каким-то образом затесаться в эту группу. Слишком уж гладко всё складывается, прямо-таки одно к одному. Очень странно, не так ли?

Он упер в меня колючий подозрительный взгляд.

Нет, Кьёнг, к сожалению, мне это уже не кажется странным. Наоборот, именно такое вот "одно к одному" кажется мне единственно и естественно верным. Потому и вспомнил сразу о тебе, заглушил свою совесть и позвонил тебе среди ночи. Почему? Возможно, я сумею объяснить тебе когда-нибудь, потом… если выберусь из этой истории живым.

– Ляо-Ша, чтоты от меня скрываешь?

Я опустил голову и промолчал. Извини, братишка…

–  Чтоты прочитал на том третьем слое?!!!

Губы у меня пересохли, голова вдруг резко отяжелела после бессонной ночи. Я поднялся и шагнул к двери.

– Ладно, я лучше пойду…

– Да, пойдешь. Спать. И без глупостей, ясно? – Кьёнг решительно перегородил мне путь. – До семи утра ещё пара часов, так что у нас есть возможность хотя бы немного отдохнуть. Нам предстоит тяжёлый день. Во-первых, надо сделать, вернее, подделать тебе документы, а, во-вторых, придумать, как включить тебя в группу стажёров…

Он провёл меня в крошечную комнатушку с единственным окошком, которое выглядывало на пустынное побережье, усыпанное палево-розовой галькой, бросил на кушетку подушку и одеяло, и уже через секунду я провалился в глубокий сон… или в явь?… в мою личную, персональную явь, предназначенную только для меня… для меня одного…

Да, Алекс, для тебя одного… Ты знаешь это… Ты знаешь всё… Что было в прошлом… что будет в будущем…

Чей это шёпот? Откуда?..

Это ты? Ну, здравствуй…

Яркие ещё лучи вечернего солнца пробивались в прореху между тяжёлых парчовых занавесей, которыми были задёрнуты два высоких окна, и растворялись в полумраке комнаты. Я лежал на боку и внимательно изучал нежные изгибы голой спинки Шунрии, беззастенчиво прогуливаясь по ней взглядом туда-обратно… и обратно туда… хотя что тот взгляд?… Взглядом-то сыт не будешь… Я сложил вместе три пальца, указательный, средний, безымянный, прикоснулся к её бархатистой коже и неторопко заскользил по узкой ложбинке, змейкой улегшейся вдоль спины. Прошелся по изящному загривку, проскользнул промеж холмиков лопаток, плавно нырнул в долину талии и, затаив дыхание, принялся медленно-медленно подниматься вверх по умопомрачительному склону туда, где за двумя восхитительными ямочками начинались сладчайшие персиковые половинки… Шунрия дернула попкой и засмеялась. Меня обдало волной возбуждения, и, уже не выдерживая, на грани мыслей, дыхания, слов, я подтянулся к ней, прижался к её спине, нещадно вдавил твёрдое, мужское в нежные половинки, и зарылся лицом в шёлковистые волосы. Её волосы пахли розовым маслом, горьковатой карамелью и ещё чем-то тёплым, женским, пьянящим, от чего я терял всякий рассудок.

– …Коооот… ты гадкий, развратный, уличный ассирийский кот… – прошептала Шунрия. – Ты же знаешь, мой отец убьет тебя, если узнает…

– Мне плевать на твоего отца. Ты моя. Ясно? МОЯ. И будешь моей! И отчего ты называешь меня уличным?! Я богатый.

– А отцу неважно, что ты богатый. У него и без того шекелями и минами подвалы забиты. Ему нужна слава. Власть. А ты уличный, безродный кот, – Шунрия улыбнулась и потерлась об меня спиной. – А ещё ты чужой… чужой здесь… везде… Нездешний какой-то. Разве сам этого не чуешь?

Я не ответил, только продолжал молча вбирать в себя её запах, скользя губами от ушка по тёплой шее к ключице.

– За это и люблю тебя… рыжий… И ещё люблю, когда ты вот так прижимаешься ко мне, сзади… и я чувствую, какой ты там, внизу… как сильно ты меня любишь…

Дыхание Шунрии сбилось, я взял её за плечи, резко перевернул на спину, навалился сверху. Запустил руку в её волосы, чтобы вовсе уж никуда не делась, потому что моя, моя!., и начал целовать губы, глаза, лоб… Она изогнулась, подалась бедрами ко мне, и от жгучего желания я застонал, и, уже на пределе рассудка, шептал, шептал, не в силах остановиться, вдавливая её в это роскошное ложе, покрытое мягчайшими пуховыми перинами и дорогим шитым льном:

– Моя любимая, моя, моя, моя, моя…моя…моя…МОЯ…

Но только откуда, откуда это тянущее чувство тревоги, от которого никуда не спрятаться, не скрыться?! Словно стоишь на краю пропасти, и ледяной ветер бьет тебе в спину…

– Доброе утро! Эй, May, да просыпайся же ты наконец! Пошли купаться! Сегодня нам ещё предстоит масса дел!

Кьёнг стоял надо мной и что есть сил тряс за плечо. Нейрореаниматолог хренов, так же всю душу из человека можно вытрясти! Да вернулся я уже, вернулся, встаю…

Вода у этой части побережья оказалась на редкость прохладной, даже тело начало покалывать словно мелкими иголками. Наверное, какое-то холодное течение подходит к берегу. Я нырнул в прозрачную нефритовую толщу, заложил пару крутых кульбитов – прям-таки фигуры высшего пилотажа, ощущение полета под водой и правда было фантастическим – и вынырнул на поверхность.

– Поплыли вон к тому камню, – Кьёнг махнул рукой в сторону осколка скалы, торчащего из воды метрах в пятистах от берега. – Кто первый!

Ну-ну, усмехнулся я, нашел, с кем соревноваться. Поплавал бы он в нашем воронежском море с его тяжёлой и маслянистой водой. Да у меня после нашей воды здесь будто подводные крылья вырастают!

Я уже пару минут сидел на камне, тщетно пытаясь согреться под нежарким утренним солнцем, когда из воды появилась взъерошенная голова моего приятеля.

– А всё же зря ты не хочешь остаться у нас, – отфыркиваясь, выдал он. – Я тебе скажу одну вещь насчёт русских…

Он проворно вскарабкался на соседний уступок. Купаться этот эротоман предпочитал голым, и я внутренне поежился, представив, каково ему сейчас было сидеть на холодном камне, покрытом изумрудной водорослевой слизью. Но тот, похоже, был к этому привычен.

– В скором времени вас, русских мужчин… – он запнулся, посмотрел на меня и фыркнул от смеха.

– «В душе я больше русский, чем ты думаешь…» – передразнил он меня.

– May, да ты в зеркало себя видел?.. А, ладно… Так вот, в скором времени вас, русских мужчин, перестанут пускать к себе все страны. Визы будут давать только женщинам, а вы станете строго не въездными. Насколько мне известно, некоторые страны уже планируют ввести некоторые ограничения.

– Это ещё почему? – удивился я. – Я ничего подобного не слышал.

– Ты же знаешь, генетиков давно интересует проблема национальных геномов и закономерностей их выражения. Так вот, в ходе недавних исследований было установлено, что вы, русские, являетесь… как бы сказать помягче… препотентными кобелями.

– Что?! Какими ещё кобелями?!

– А чего ты так возмущаешься? Тебя что, никогда так не называли? – довольно захохотал Кьёнг.

Ну-ну, кажется, у моего приятеля сегодня прекрасное настроение… Конечно, называли. Та же Аля, чуть что, так… ненавижу это слово!

– Ладно, не напрягайся. Дело не в кобелиных наклонностях, а в препотентности. Говоря научным языком, препотентность – это способность производителя передавать с повышенной устойчивостью свои индивидуальные качества потомству. Проще говоря, при скрещивании ваши русские гены почти полностью подавляют" иностранные" гены, отвечающие за выражение некоторых ключевых национальных признаков. В частности, они подавляют чужие гены, кодирующие структуру головного мозга и сознания. Например, если мать ребенка – негритянка, а отец – русский, ребенок вполне может родиться чернокожим, но структура сознания у него будет, как у русского. Думать он будет, как русский. Так что, Ляо-Ша, хотя я и смеюсь над тобой, но ты прав. Ты узкоглазый только снаружи. Твой отец влил в тебя русскую кровь… а вместе с ней и русскую душу.

– Значит, они боятся, что русские мужики будут ездить по всему миру и заделывать маленьких шпионов?

– Не то чтобы шпионов, но лет через двадцать пять, когда такой метис вырастет, он будет подсознательно отдавать предпочтение всему русскому – поддерживать политику России, тянуться к её культуре, доброжелательно относиться к русским людям и всё такое прочее. Понимаешь? Своего рода пятая колонна в каждой стране! Этакий мягкий захват мира, без оружия, исключительно силой любви.

У меня перед глазами возникла красочная картина, как тысячи русских мачо активно завоевывают мир своими могучими членами, и от дикого приступа хохота я едва не скатился с неширокого уступа.

– Смеешься? Да тебе плакать нужно. Вот посмотришь, как только результаты этих научных исследований окончательно подтвердятся, вас вообще никуда впускать не будут. Ну или, в лучшем случае, будут заковывать в пояса девственности при пересечении границы. Так что я смогу свободно ездить куда угодно и трахать там кого угодно… женщин, я имею в виду, – уточнил он, поймав мой взгляд. – А ты не сможешь.

– Не смогу, – послушно согласился я. – Потому что я всё равно не смог бы оставить своего ребёнка в чужой стране.

К моему удивлению, Кьёнг промолчал.

Когда у тебя есть деньги и ты знаешь, к кому обратиться, фальшивые документы сделать несложно. Деньги у ведущего нейрореаниматолога Поднебесной имелись в избытке. Как и нужные знакомства. К тому же своенравная мадам по имени Фортуна благоволила ко мне совершенно уж бесстыжим образом. Я этому уже не удивлялся, а Кьёнг предпочитал молчать. Один из интернов внезапно заболел, освободив для меня вакантное место в группе практикантов.

– Итак, кем же ты будешь? – мой приятель окинул меня скептическим взглядом. – На нейрореаниматолога ты вряд потянешь. Да и с человеческой жизнью всё же не шутят. Мало ли что может случиться по пути или уже там, на месте. Невропатолог тоже отпадает. Для этого требуются довольно глубокие специализированные знания. Остается только психиатрия. Ты хоть что-нибудь знаешь в этой области?