Текст книги "Донские казаки в борьбе с большевиками"

Автор книги: И. Поляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Беспощадными расправами с непокорными и жестоким террором Советская власть достигла того, что окончательно поработила волю населения, заставив его рабски выполнять каждое свое распоряжение. Трудно сказать, как бы долго продлилось такое состояние, если бы не стал ощущаться недостаток съестных припасов. Именно ежедневное недоедание начало постепенно пробуждать у обывателя чувства негодования и рассеивать панический страх перед красными владыками. А ведь еще недавно, т. е. в начале воцарения большевиков на Дону, мне приходилось слышать такие рассуждения: – "Ну уж, ежели большевики не пощадили Атамана и Председателя Круга, то с другими, тем более, они не станут церемониться. Они не то, что наше старое Правительство, которое только просило, да уговаривало. Эта власть действует жестоко и решительно и свои угрозы тотчас же приводит в исполнение", со вздохом поведал мне один уважаемый старожил Новочер-касска, видимо готовясь беспрекословно исполнить всякий приказ новых самодержцев. Не менее характерно и то, что если раньше обыватель безучастно и более чем халатно относился к призывам и распоряжениям Донского Правительства, то теперь наоборот, боясь и трепеща перед красными, каждый стремился заранее осведомиться о советских декретах. Уже рано утром, большинство спешило запастись большевистскими "Известиями", дабы прочитать все новости и главное не оставить случайно без исполнения какого-либо распоряжения. Так жестокостью и массовыми расстрелами большевики молниеносно изменили психологию населения. Но к чести Новочеркасских обывателей, следует отметить, что процент открыто ставших на сторону большевиков и делавших красную карьеру, был крайне невелик. Не много оказалось и тех, которые в свое время тайно оказывали услуги большевикам, скрывали их у себя и тем самым страховали себя на всякий случай. Отрадным явлением было и то, что всякая поддержка большевиков или тесный с ними контакт, не оправдывавшийся обстоятельствами, обычно вызывали глухое порицание. На этой почве нередко между близкими происходили разногласия, рушились идеалы, мечтания, разбивалось иногда семейное счастье. В конечном результате, надо сказать, что произвол и безобразия, чинимые Советской властью, постепенно накопляли у граждан чувства негодования и глухого протеста. Правда, эти чувства, ввиду страха, перед властью, редко когда шли дальше излияния своих переживаний по секрету, в кругу родных и близких друзей. В массе же Новочеркассцы оставались безучастными зрителями происходящих событий. Совсем иначе держали себя красные казаки Голубова, особенно 10 полк и 6 казачий батальон. И странно было то, что при Каледине эти же казаки, под влиянием революционного угара и большевистской пропаганды, оружием отстаивали права трудового казачества, попираемые будто бы "буржуазным" Донским Правительством. На фоне общей растерянности и бесправия запутанных горожан, поведение их составляло отрадное явление. Видно было, что они по-своему понимали служение интересам казачества. Вступив в город, они не уподобились красной солдатне и не прельстились возможностью безнаказанного грабежа несчастных обывателей. Наоборот, глумления солдатских банд, массовое избиение и расстрелы невинных людей, чинимые пришлым элементом, к тому же, державшим себя независимо и даже вызывающе в столице Дона, возмутило казачью душу. Уже с первых дней вступления в Новочеркасск, голубовцы начали активно выступать, не допускать и прекращать безобразия и жестокости солдат и матросов, грозя, в случае повторения, разделаться с пришельцами оружием. Быть может, только теперь они увидели какую подлую роль они невольно сыграли, когда ворвавшись в город, открыли путь для разного красного сброда, фактически завладевшего городом. Чувствовалось, что они, как будто теперь гордятся, что своим вмешательством и заступничеством могут хоть немного искупить свою вину. Я замечал, что большевистский произвол и вводимые ими порядки на Дону не только не притягивали красных казаков, но отталкивали их от советской власти и в то же время способствовали этим пробуждению у них любви к родному краю и желания порядка. Можно с уверенностью утверждать, что не будь тогда в Новочеркасске красных казачьих частей Голубова, город безусловно пострадал бы несравненно больше и жертвы были бы многочисленнее. ) То обстоятельство, что в городе стояло несколько казачьих полков, не только не принимавших участия в жестоких расправах но и косо смотревших на убийства граждан почти исключительно казачьего сословия, значительно обуздывало аппетиты красногвардейцев. У них невольно зарождалось опасение, как бы хозяева, пригласившие их, не ударили бы им в спину. Казаки Голубова квартировали постоем в городе. Часть их располагалась и на Комитетской улице. Там мне вскоре удалось установить с ними общение. Тяготясь бездействием, я решил использовать время, вступить в контакт с красными казаками и узнать их настроение. Особого труда эта моя задача не представляла, так как во дворе дома, где я в последнее время скрывался, квартировало пять казаков. Опасно было лишь попасться на глаза жившему в том же дворе сапожнику-большевику, игравшему видную роль в "Совете Пяти". Встреча с ним наверное стоила бы мне жизни, почему и приходилось быть весьма осторожным. Целыми часами, сидя у окна, я наблюдал за казаками. Я видел, как они убирали лошадей, как изредка куда-то уходили, вероятно для несения караульной службы, а остальное время проводили за картами или в разговоре и, видимо, скучали Однажды, я выбрал удобный момент, вышел во двор и заговорил с ними. То же проделал еще несколько раз и вскоре мы уже стали друзьями. Они очень охотно болтали со мной. Сообщали мне все городские новости, показывали мне приказы по полку и постановления их комитета. Но чаще всего, они жаловались, что им служба опротивела, ругали большевиков, ругали Голубова, говоря, что он их обманул и завел и страстно желали только одного: бросить все и разъехаться по домам. На мой вопрос почему они это не делают, – станичники с горечью высказывали свое опасение, что дома им никогда не простят предательства, когда они, поверив, красной сволочи, привели ее с собой на Дон. С особым чувством зависти они передавали мне, что каждое утро в сотнях не досчитываются по несколько казаков, рискнувших ехать домой с повинной.

С своей стороны, я объяснял им создавшееся положение, стремясь внедрить им в сознание главную мысль, что и в Новочеркасске и в целой области казаки должны взять власть в свои руки и не допускать пришлому элементу хозяйничать у нас на Дону. Я видел, что этот вопрос был тогда для них самый больной и острый. Они вполне соглашались со мной и нередко говорили: "Мы еще маленько потерпим, а затем выгоним с Дона красную сволочь; разве это большевики, – это просто – грабители". Иногда к ним во двор приходили и другие казаки этого полка. Они очень внимательно слушали наши разговоры, одобрительно поддакивали и уходя обещали все слышанное передать другим станичникам. Развить пропаганду в больших размерах мне не удалось. Большевистское око бдительно наблюдало за всяким проявлением контрреволюции. Мне стало известным, что большевики установили густую сеть своих тайных шпионов и широко применяют предательство и провокацию. С целью обеспечить себя от возможных "контрреволюционных" выступлений, они вкрапили по всей области красногвардейские гарнизоны, изолировали округа и затруднили сношение между ними. Одновременно большевистские комиссары весьма зорко следили за настроением в станицах, используя для этого иногородний элемент, добровольно выполнявший роль соглядатаев и шпионов. Усердие иногороднего населения порой было столь велико, что временами они предлагали большевикам, при поддержке красных отрядов, расправиться с казаками и в зародыше подавить всякое казачье выступление против Рабоче-крестьянской власти. Такую ретивость иногородних, местное советское начальство весьма поощряло. Оно благоволило к ним, наделяло их землей, уравнивало в правах с казаками и, вооружало оружием, отбираемым у казаков. Казаки видели, что все симпатии новой власти на стороне иногородних. Эта несправедливость колола их самолюбие, вызывала чувство обиды и одновременно побуждала искать выход из создавшегося положения. Уже местами, казалось, казаки осознали, что они по собственной вине загнаны в тупик и что, быть может, недалеко дни, когда за содеянные ошибки им придется платить кровью. Для казаков положение было особенно безотрадным, так как оружия не было и борьбу пришлось бы начинать голыми руками, надеясь только на свои собственные силы. На помощь извне рассчитывать не приходилось, ибо сведения о Походном Атамане были скудны, противоречивы и мало утешительны. Несколько раз, я сам упорно пытался подучить какие-либо вести о Походном Атамане или Ген. Корнилове, но все мои настояния никаких результатов не дали. Только однажды мне передали, будто бы в Новочеркасск прибыл гонец Ген. Корнилова и ищет "верных людей", желая с ними вести какие-то переговоры. Но я от этого свидания отказался. Откровенно скажу, что мне не внушала доверия ни личность гонца, мне неизвестного, ни сама довольно странная постановка вопроса. Я считал более полезным работать среди рядовых казаков, нежели вступать в конспиративные организации, возглавляемые неизвестными мне лицами и могущими в результате оказаться провокационными. В скором времени, при помощи своего дальнего родственника, мне удалось установить связь с главным гаражом красных. Волею судьбы, у них на службе очутился неподкупный, честный и убежденный "контрреволюционер" шофер-урядник У 50). Познакомившись с ним, я сразу же был уверен, что он меня не только не выдаст, но главное, в нужный момент, принесет огромную пользу делу. По моему совету он в короткое время подобрал себе надежных единомышленников и, по первому требованию, был готов привести все машины в негодность, тем самым лишив большевистских главарей быстрого средства передвижения. И действительно, мои на него расчеты вполне оправдались: в день захвата города восставшими казаками, все автомобили достались нам и красные комиссары вынуждены были удирать в Ростов пешком верхом или на подводах. Во время восстания в низовьях Дона, урядник У. неотлучно находился при мне, нередко выполняя сложные и опасные поручения. Будучи большого роста и обладая колоссальной физической силой, он сильно импонировал казакам и зачастую был крайне полезен своим на них влиянием. В средних числах марта симпатии Новочеркассцев к казачьим частям Голубова значительно возросли, что следует объяснить, как человеколюбием этих частей, так и неучастием их в грабежах и насилиях. Но чем больше росли симпатии горожан к Голубоацам, тем больше участились ненависть и недоверие к ним красного сброда, осевшего в городе. Те из горожан, кто раньше проклинал Голубова, теперь забывал все недавние его преступления и в его лице видел будущего освободителя города от красного засилья. Но сам Голубов, мне думается, едва ли испытывал какое-либо раскаяние или серьезно помышлял о такой миссии. Вероятнее предполагать, что больше всего он был поглощен мыслью скорее исправить пошатнувшееся положение, восстановить свое былое влияние на казаков-фронтовиков, приобрести вновь популярность и вновь играть видную роль. С целью поднять свои акции и привлечь к себе внимание казачества, Голубов начинает брать "направо" и затем, как увидит читатель ниже, проделывает историю с М. Богаевским, стремясь этим лишь снискать к себе симпатии интеллигенции и особенно офицерства. Помню, как многие мне тогда говорили: "Голубова теперь нельзя узнать, так он поправел, открыто ругает Подтелкова и весь "Совдеп", не признает Ростовской власти, освобождает офицеров из-под ареста и зовет их в свои части, недвусмысленно намекая на близкую расправу с "красногвардейскими бандами". Перемену в Голубове, я объяснил тем, что привыкнув играть первую скрипку, он, будучи оттерт на задний план, видимо готовился к реваншу. Обстановка этому весьма благоприятствовала. В большевистских верхах не все было благополучно. Начавшаяся между главарями грызня, принимала все более и более острую форму и вскоре перекинулась даже на печать. 27 февраля в "Известиях" появилось следующее стихотворение за подписью сестры Голубова:

ВЕЛИКОМУ НАРОДУ

Подымайся великий народ Остальные пойдут за тобою Дружной ратью пойдем мы вперед Только трусы не явятся к бою. Если ярким наш будет удел Лихо станем над черною бездной Кто может, беспощаден и смел Она взовьется к высотам надзвездным В грозном рокоте слышен удар По позорным столбам капитала, От мерцанья зажегся пожар Долгожданная радость настала. Люди братья. В великие дни Есть надежда на гибель Ваала Цепи пали... Зажглися огни...

Ольга Голубова.

Отвечая своим содержанием революционному настроению того времени, это стихотворение, однако, бросало открытый вызов всесильному президенту Донской советской республики, ибо из первоначальных его букв составляется: "Подтелков подлец". Такое остроумное, да еще публичное оскорбление ставило Подтелкова в чрезвычайно неприятное положение. Газета была буквально расхватана. В городе только и шли разговоры на эту тему. Все горожане были на стороне Голубова, дерзнувшего публично восстать против Подтелкова, продавшегося красным и будто бы изменившего идеологии фронтового казачества. В связи с этим, положение в Новочеркасске стало крайне тревожить красный Ростов. Чувствовалось, что назревает близкая развязка событий. Жизнь в Донской столице напоминала тогда таковую в осажденной крепости. Сведений извне почти не было. О том, что происходит на белом свете, мы могли знать только из тенденциозных информации "Известий" Новочеркасского совета рабочих и казачьих депутатов, обычно пестревших призывами к священной войне с буржуазией. Другого печатного слова Новочеркассцы не видели. При таких условиях, жители с жадностью ловили всякую весть о событиях вне Новочеркасска. Такое состояние неизвестности значительно способствовало распространению фантастических и совершенно ни на чем не основанных слухов. Часто по секрету, передавали, будто бы отряд ген. Корнилова атакует Ростов, а Походный Атаман двигается к Новочеркасску и что большевики готовятся к бегству. Иногда таинственно шептали, будто бы в Москве власть Совнаркома уже свергнута и немецкие полки наступают на восток, занимая Украину, или, наконец, – в портах Черного моря союзники высадили огромный дессант с целью начать освобождение России от большевистской власти. Так, терзаясь сомнениями и обольщая себя надеждами, коротали дни Новочеркасские горожане. Но проходил день-два и эти приятные слухи сменялись печальными вестями. Говорили будто бы и Походный Атаман и Добровольческие отряды уже погибли, что Советская власть очень прочна и что союзники уже признали ее законной Всероссийской властью. Что касается большевистской печати, то она ежедневно пела хвалебные гимны Советской власти, громила "контрреволюцию" и лишь изредка упоминала об антибольшевистских отрядах. "Белый генерал" – сообщали как-то "Известия" – "которого знает вся Россия с августовской авантюры, в данный момент с кучкой бессознательных проходимцев, находится где-то за Кубанью, в глухой деревушке, куда его загнали после Екатеринодара Советские войска ... Отступая последний раз из Екатеринодара, Корниловский отряд, насчитывающий в своих рядах совершенно ничтожное число бойцов, по пути бросал обозы с продовольствием, фуражем, снарядами и патронами ... Такое обстоятельство и еще то, что некем пополнить поредевшие ряды контрреволюционных отрядов, невидимому и приблизили конец Корниловской авантюры и если еще не приблизили настолько, чтобы можно было эту авантюру считать ликвидированной, то во всяком случае конец ее близок. И в этом не может быть никакого сомнения"51). От таких официальных сообщений делалось совсем жутко, ибо в сознании обывателя рушилась и последняя надежда на какую-то помощь извне. Большой сенсацией в городе было появление в советской печати обращения к партизанам М. П. Богаевского 52). Его все знали, как убежденного противника большевизма. Поэтому, никак не укладывалось в сознание, чтобы М. Богаевский, как говорилось в обращении, открыто признал советскую власть за подлинно народную, считал бы борьбу с ней бесполезной и призывал партизан покориться этой власти и сложить оружие. Скорее можно было предполагать, что это ничто иное, как очередная проделка большевиков, выпустивших от его имени воззвание, с целью смутить казачьи души и у партизан поколебать веру. Мне было известно, что после смерти Ген. Каледина, М. Богаевский покинул Новочеркасск и со своей супругой, скрываясь от большевиков, скитался по разным станицам. Его судьба, как-то фатально была связана с Голубовым, который сыграл гнусную роль и в истории Дона и в жизни М. Богаевского. Еще в конце 1917 года Голубов за свои большевистские деяния сидел в Новочеркасской тюрьме и был оттуда выпущен только благодаря заступничеству М. Богаевского, причем Атаман Каледин согласился на это освобождение скрепя сердцем. И вот, как бы в благодарность за это, Голубов в марте месяце 1918 года арестовывает своего спасителя и предает его большевикам. Необходимо иметь в виду, что предательство Голубова имело большее значение в судьбе Донского казачества. Только благодаря этому обстоятельству, события на Дону пошли ускоренным темпом в пользу советской власти. Но использовав Голубова полностью, большевики резко изменили к нему свое отношение, быть может, опасаясь его казачьей ориентации. Действительно, уже вскоре Голубова отодвинули на задний план, перестали ему верить, устранили от участия в местных делах и на его глазах на главные посты начали выдвигать новых лиц (Подтелков, Смирнов, Медведев) с меньшими, по его мнению, "революционными" заслугами. Мятежная душа Голубова не могла мириться с таким положением. Обида, ревность, зависть, жажда славы, вновь стали толкать его на авантюры. Дабы подняться в глазах "власть имущих" и восстановить былое доверие к себе, Голубов предложил большевикам свои услуги – поймать и доставить в Новочеркасск опасного контрреволюционера, скрывающегося в Задонье и угрожающего спокойствию Донской советской республики. Мне думается, что вызвавшись на эту роль, Голубов руководился еще тайным желанием побывать в сердце области, выяснить настроение казачества и, в соответствии с этим, взять ту или иную линию поведения. Возможно, что имел также намерение, если обстановка позволит, увеличить свои красные части новыми единомышленниками. Советская власть приняла предложение Голубова и он с ватагой красных казаков отправился в Задонье, где скоро и напал на след М. Богаевского. Голубов поимку Богаевского приписал себе в заслугу, но фактически это не отвечало действительности, ибо Богаевский, будучи измучен физически и нравственно, терпя голод и холод, не в силах был дальше выносить скитание и сам добровольно сдался Голубову. Вначале Голубов своего пленника держал в тюрьме в станице Великокняжеской, а затем доставил его в Новочеркасск. В городе, тотчас же стало известно, что Голубов привез Богаевского и что даст ему возможность выступить на "покаянном" митинге в здании Донского кадетского корпуса. Вскоре этот слух подтвердился и большевики уже открыто говорили, что на днях, известный контрреволюционер М. Богаевский, правая рука Каледина, даст народу отчет в своих преступлениях. Внимание целого города привлекал к себе тогда этот митинг. И я сам испытывал непреодолимое желание послушать М. Богаевского, но боязнь быть узнанным, удержала меня от этого рискованного шага. Мои друзья, присутствовавшие на этом митинге, рисовали мне странную и необычайную картину этого собрания. Аудитория была крайне буйно настроена и резко делилась на два враждебных лагеря: первый составлял пришлый элемент, главным образом, матросы, красногвардейцы, латыши и иногородние – они требовали немедленной расправы с "контрреволюционером" и второй – были казаки – они сначала заняли выжидательную позицию, но после речи Богаевского, их симпатии склонились на сторону последнего. Богаевский говорил три часа: три часа без перерыва звучало слово Донского баяна – его лебединая песня. В глубокой по содержанию и внешне красивой речи, Богаевский дал яркую характеристику донских событий от начала революции до последних дней Он красочно излил все, что было у него на душе, смутив одних, расстроив других и взволновав остальных слушателей. Часть казаков плакала и обещала сохранить ему жизнь. М. Богаевский так обрисовал свои переживания: "Ушел из города. Скрывался в станицах. Пришлось мне самому прикоснуться, стать близко, близко, увидеть все ужасы гражданской войны. В это время, как раз, разыгрались события в Платовской станице, где вырезывались от мала до велика целые семьи. Пришли одни – вырезывали калмыков. Другие пришли, кровь за кровь, стали резать крестьян. Не мог вынести этого, не имел больше сил скрываться и решил написать письмо партизанам, а самому пойти открыться Голубову, который обещал и доставил меня в Новочеркасск". Едва ли надо доказывать, что это признание Богаевского дает основание полагать, что обращение к партизанам он написал, будучи уже сильно удручен и психологически подавлен ужасом сложившейся обстановки. Не исключается и то, что на него влиял и Голубов. Быть может, последний обещал сохранить ему жизнь лишь в том случае, если Богаевский повлияет на партизан и убедит их в бесполезности дальнейшей борьбы с Советской властью. Что душевное состояние М. Богаевского было тогда сильно потрясено и что он уже сошел с прежних позиций, можно судить также и по следующим его словам: "Я еще молод – говорил он, – на том же митинге. – Мне всего 36 лет. У меня семья. Мне хочется жить. Я хочу и могу работать. Если я нужен вам, если могу быть полезным вашей работе для Дона, я готов работать с вами. Готов помочь вам опытом и знаниями, которые есть у меня" 53). Но большевики отвергли просьбу М. Богаевского и сотрудничать с ним не пожелали. Возможно, они сильно боялись его влияния на казачье население. С целью застраховать себя от неожиданных сюрпризов, Ростовский "совдеп" приказал немедленно доставить Богаевского в Ростов, как более надежное место. Этот факт наглядно показывает, что большевистские верхи Новочеркасску уже не верили. Это недоверие усилилось, когда Ростовский совдеп, сомневаясь в революционной твердости Голубова и Смирнова, потребовал от них прибыть в Ростов и перед лицом Областного съезда советов, собравшегося там, дать отчет о положении дел. Но ни Голубов, ни Смирнов в Ростов не поехали. Большевики видели, что хотя часть казаков по виду и сделалась красными, но тем не менее, она продолжает оставаться казаками. Последнее обстоятельство сильно тревожило местную советскую власть, побуждая ее все время быть настороже и особенно не доверять красным казакам. В "Донской летописи" 54) напечатан "Ответ перед историей" М. Богаевского, написанный им в тюрьме станицы Великокняжеской в первой половине марта 1918 года, т. е. в тот же период, как и его пресловутое обращение к партизанам. "Ответ перед историей" большевики не опубликовали. В антисоветской печати этот документ впервые увидел свет только в 1919 году в журнале "Донская Волна", почти, значит, через год после смерти автора. Между тем, на страницах "Донской Летописи" в статье "Историческая справка" 54) К. Каклюгин говорит следующее: "Эта литературная работа ("Ответ перед историей") сопровождалась быстро распространившимися слухами о том, что М. П. Богаевский, будучи арестован, под угрозой смерти, сдал все свои позиции, которые защищал во время своей последней деятельности на Дону, покаялся в своих прегрешениях перед советской властью и признал советскую власть законной и подлинной народной властью, изъявив полную готовность подчиниться ей. Такой слух нужен был для успеха большевистского дела в среде казачества. Это было средством сломить дух сопротивления в самом его основании, опорочить всю антибольшевистскую работу М. П. Богаевского и А. М. Каледина, поколебать веру в казачью идеологию, поднимавшую казачество на борьбу с советской властью. И это действовало. Вождь казачества изверился в своих идеалах, отрекается от пройденных путей, считает свои корабли и покорно преклоняет голову перед кумиром, которого осудил, против которого боролся сам и вел в кровавый бой других. Все эти слухи волновали, смущали... колебалась не только вера в человека, пользовавшегося безграничным доверием казачества, не допускавшего и мысли об измене, предательстве, но и вера в необходимость и целесообразность дальнейшей борьбы. Это была тонко расчитаная провокация. Конечно, слухи оказались неосновательными". Читая это я недоумевал, ибо трудно было допустить, чтобы автор, – один из главных сотрудников "Донской Исторической Комиссии" мог так невольно заблуждаться и искажать исторический факт. В этом скорее надо усмотреть умышленное желание исказить историческую истину, обойти молчанием или затушевать и самый факт проявления М. Богевским, быть может, минутной слабости, вызванной у него рядом тяжелых испытаний и мучительных переживаний. В характеристику М. Богаевского это внесет, лишь один отрицательный штрих, но для истории важно знать только истину. В общем, статья "Историческая Справка" требует фактической поправки. Не "Ответ перед историей" вызвал на Дону толки, пересуды, сомнения, огорчение и негодование – нет, о нем тогда еще не знали и его большевики не опубликовывали. Сенсацию и шум произвело обращение к партизанам М. Богаевского, помещенное в советской печати. Скажу больше, читая его в "Известиях", я сам и не верил, и сомневался, и не допускал мысли, что М. Богаевский мог так резко изменить свои взгляды. Я негодовал, но негодовал на большевиков, будучи глубоко уверен, что это их очередная провокация. Однако, вскоре мои сомнения рассеялись. В мае месяце 1918 г. в мой штаб был доставлен подлинник письма М. Богаевского партизанам, найденный среди документов, после убийства Голубова 55). Я сравнил его с текстом большевистских "Известий" и убедился, что оно слово в слово с ним совпадает. Что побудило М. Богаевского написать такое обращение к партизанам, – судить трудно. Эту тайну он унес с собой в могилу. Изменил ли он взгляд на сущность большевизма и сдал позиции, или же письмо было проявлением минутной слабости и страхом перед ожидавшей его смертью, мне неизвестно. Неоспоримо только то, что такое письмо существовало и для беспристрастной характеристики одного из главных деятелей Калединского периода, его нельзя замалчивать перед историей. Хорошо помню, что отдав распоряжение снять копию с письма, я приказал моему адъютанту есаулу П. Грекову позвонить супруге М. Богаевского и предложить ей, если она желает, получить это письмо. Супруга М. Богаевского, по словам адъютанта, поблагодарила его за любезность, но принять письмо отказалась Таким образом, в донских архивах, если они уцелели, должны быть, как подлинник, так и копия этого письма. Я остановился на этом несколько подробнее, дабы показать читателю, как иногда, в исторических трудах, по особым мотивам, умышленно искажаются исторические факты. После митинга М. Богаевского, положение в Новочеркасске стало особенно неустойчивым. Все сколько нибудь видные большевики, не чувствуя себя здесь в безопасности, поспешили перекочевать в Ростов, а Новочеркассцы, изо дня в день, ждали прибытия из Ростова карательной экспедиции красных, как для расправы с Голубовым и Смирновым, так и для внедрения революционного порядка в городе. Но наряду с этим, в последних числах марта, стали долетать до нас и радостные вести, рождавшие надежду на скорый конец большевизма на Дону. Действительно, не долго пришлось красным хозяйничать здесь. Порядки, устанавливаемые ими воочию убедили казака-хлебороба, что идеи большевизма не совместимы с его укладом жизни и идут в разрез с традициями домовитого казачества. Казаки с каждым днем убеждались, что их права беззастенчиво попираются непрошенными насильниками и что всякая попытка казачества устроить свою жизнь на исконных казачьих началах, встречается вооруженной силой, разного пришлого сброда. Они видели, как советская власть постепенно их обезличивает, насилует казачьи обычаи и глумится над его традициями, освещенными веками. Казаки чувствовали, как их во всем урезывают; их оружием вооружают иногородних, наделяют последних одинаковыми правами с казаками и, мало того, делают иногородних равноправными даже в станичном достоянии. Не могло скрыться от казаков и то, что с первых дней господства красных на Дону, во все стороны тянулись длинные обозы и поезда с увозимым казачьим добром. Не могли спокойно выносить казаки я надругательства над верой православной, излома вековых казачьих обычаев, кровавой расправы солдатских банд. Мрачные ходили они по станицам, особенно там, где правили наглые комиссары и советы из чужих, пришлых людей. Казака стали чаще собираться у офицеров, скрывавшихся по станицам, внимательно слушали их трезвые, разумные речи о создавшемся на Дону положении. Искусственная пропасть, созданная большевистской пропагандой между стариками и фронтовиками, а также между офицерами и казачьей массой, стала постепенно уменьшаться. Офицеры в станицах делались предметом особого уважения и казаки начинали с надеждой смотреть на них, сознавая, что в назревавшей борьбе с большевиками они сыграют первенствующую роль. Видно было, что революционный угар рассеивается. В казачестве росло единение, а вместе с ним недовольство новой властью. Рабоче-крестьянская власть уже ясно сознавала шаткость своего положения в Донской области. Ненависть к большевикам особенно возросла, когда "Областной съезд советов" г. Ростова вынес среди прочих постановлений и решение о "национализации" всей области. Казаков на этом съезде почти не было. Когда решение "Съезда" стало известным на местах, оно всюду вызвало бурю протеста. Если в городах и на железных дорогах большевики еще крепко держались, то иное положение было в центре области. – Насильственно ворвавшись в Донскую землю, через трупы народных избранников атаманов Каледина, Назарова и Председателя Войскового Круга Волошинова, большевики, однако, не сумели укрепить свое положение на местах, в станицах. В отношении казачьей массы красные действовали, я бы сказал, не всегда решительно. Возможно, что их пугало предстоящее весеннее разлитие Дона, могущее разобщить и даже изолировать красногвардейские солдатские гарнизоны, почему большевики не рисковали удалять их особенно далеко от главных центров. В станицах, по существу, происходило лишь внешнее подлаживание под большевиков, а внутренне усиливался процесс пассивного им сопротивления. Хотя в большинстве станиц станичные и хуторские правления были заменены "советами", а вместо окружных управлений созданы "окружные советы", но председателями "советов" оказались или старые станичные атаманы, или бывшие члены станичных правлений, т. е. казали крепкие, твердо стоявшие за казачьи привилегий и за сохранение казачьей обособленности. Будирующим элементом на местах временами являлась станичная интеллигенция. Даже в тяжелые моменты, она стремилась не терять связи с казачьей массой, сумела сохранить на нее свое влияние и явиться побудительным началом в антисоветском движении. Но, конечно, особую стойкость в отстаивании казачьих прав проявляли старики-казаки, ярые противники большевистских нововведений. Никакие большевистские жестокости не могли их устрашить и заставить отказаться от служения интересам казачества. Своей непоколебимой решительностью защищать все казачье родное от посягательств красных, они всегда являли собой пример геройства, часто увлекая за собой колеблющихся и малодушных. Как я упоминал, большевистские декреты сочувствия в станицах не встречали. Не выполнили станицы и советского приказа о выдаче скрывающихся офицеров и оружия. Когда получился этот приказ, казаки его прочитали, погуторили немного и затем спрятали под сукно. Как бы в ответ на это, в некоторых станицах возникли советы обороны – ячейки будущих очагов восстания. Внешне рядовое казачество оставалось, как будто бы спокойным, но фактически положение было таково, что достаточно было малой искры, чтобы вспыхнул пожар. Длилось это до тех пор, пока красная власть, не применяла к казачьей массе суровых мер и репрессий, а всю свою злобную энергию изливала на городскую интеллигенцию и "буржуев". Но достаточно было появиться в станицах карательным отрядам против непокорных – с издевательствами, грабежами и насилиями, экспедициями за хлебом и другим казачьим добром, разного рода "контрибуциями", чтобы возмутить душу честного казака. И с первыми весенними днями зашумел и заволновался Дон. 18 марта 1918 года в северо-западном углу Дона, в станице Суворовской, зажглась искра восстания. В ночь на 19 марта все казаки, способные носить оружие, даже глубокие старцы, под начальством полковника В. Растягаева, вооруженные вилами и топорами, двинулись освобождать окружную станицу Нижне-Чирскую. Они овладели станцией Чир на линии железной дороги Лихая-Царицын, захватили "совдеп" разогнали "военно-революционный комитет" 56) и разоружили красногвардейский гарнизон. Как бы неожиданно по всем станицам 2-го Донского округа вспыхнули восстания. Казаки избрали окружным атаманом полк. Мамонтова, впоследствии известного генерала, отделившегося с небольшими силами от отряда Походного Атамана, и под его руководством приступили к очистке от большевиков своего округа 57). Успех восстания казаков 2-го Донского округа воодушевил соседей 1-го Донского округа. Стали подниматься станицы правого берега Дона. Не отстал от них и всегда крепкий Юг области. Там также восстали казаки Егорлыцкой, Кагальницкой и Хомутовской станиц. Они не пустили к себе карательных большевистских отрядов и с помощью казаков Манычской и Богаевской станиц стойко выдержали наиболее сильный большевистский натиск на свои станицы. Не лишено интереса то, что с целью обеспечить себя от большевиков, действовавших по железной дороге от Ростова, казаки этих станиц, разобрали полотно железной дороги на протяжении нескольких верст, рельсы и шпалы развезли на быках, насыпь сравняли, а затем ее вспахали. Не менее тревожно было для большевиков на западной границе Области и на севере. Казачье население этих районов, местами уже давно выказывало свое неудовольствие новыми порядками, и открыто, с оружием в руках, выступало против Советской власти, 8-го марта Луганцы отбили поезд с арестованными офицерами, которых большевики отправили из станицы Каменской в Луганск в распоряжение "че-ка" для расстрела. На севере, в Хоперском округе, как метеор среди ночи, вспыхнул и погас подвиг есаула Сонина. Он с горстью учащейся молодежи, дерзко захватил окружную станицу Урюпинскую, разогнал местный совдеп и красные пришлые банды. Но партизан не поддержали и движения не получилось. Так начались восстания на Дону против Советской власти. Это были взрывы негодования. Вспыхнув в станице Суворовской, народный гнев разлился по всему лицу Донской земли и там, где углубители революции успели основательно похозяйничать, там восстание было особенно бурным и разросталось в народное движение. Первое время в Новочеркасске почти ничего не было известно о том, что творится в Области, особенно в ее уголках, отстоящих далеко от окружных центров и железных дорог. Красная цензура весьма ревниво охраняла Советскую власть. В большевистских "Известиях" говорилось лишь о мире и спокойствии на Дону, о благодеяниях, оказываемых народной властью трудовому казачеству и о непоколебимом его решении до последней капли крови защищать рабоче-крестьянскую власть. Но как ни сильна была большевистская цензура, стоустная народная молва оказалась сильнее и делал свое дело. Минуя красные рогатки и запреты, она несла слухи о том, что местами казаки уже поднялись, что "фронтовики" прозревают, примиряются со стариками, составляя значительный процент среди восставших и стремятся кровью искупить свои недавние грехи. Что на берегах Тихого Дона и в донских привольных и широких степях, оживают тени славных казаков и старых атаманов, зовущих казачество дружно отстоять свою честь и казачью свободу.