Текст книги "Тарнхельм"

Автор книги: Хью Уолпол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Тем не менее вечером, придя в спальню, Боб Армстронг обнаружил меня у себя в постели. Я шепнул ему, что мне очень страшно, обхватил его руками за шею и умолял не отсылать меня прочь. Он согласился, и я проспал всю ночь под его надежной защитой.

Как могу я дать вам истинное представление о том страхе, что неотступно преследовал меня? Ибо отныне я знал: и Армстронг, и дядя Констанс считают, что опасность и в самом деле существует, что все это не плод моего истерического воображения и не ночной кошмар. А что делало ситуацию лишь тяжелее, так это то, что дяди Роберта было больше не видно, не слышно. Он заболел, он не выходил из своей башни, и за ним ухаживал лишь старый высохший лакей. И таким образом, будучи нигде, он был всюду. Я старался, когда мог, держаться с Армстронгом, но какая-то гордость мешала мне, точно пугливой девчонке, неотрывно цепляться за его куртку.

На дом, казалось, легла мертвая тишина. Никто не смеялся, не пел, не слышалось ни собачьего лая, ни птичьего щебета. За два дня до Рождества землю сковал жестокий мороз. Поля застыли, само серое небо казалось каким-то замерзшим, и под темными тучами чернели Скафелл и Гейбл.

И вот настал рождественский вечер.

Помню, тем утром я пытался рисовать детская картинка одной из сцен романа миссис Радклифф когда двойные двери вдруг отворились и на пороге показался дядя Роберт. Он стоял там, согнутый, дрожащий, седые волосы беспорядочными жалкими прядями спадали на воротник, густые брови топорщились во все стороны. Одет он был в старый зеленый костюм, а на пальце горело тяжелое красное кольцо. Я, конечно, испугался, но в то же время мне стало и жалко его. Он казался таким старым, хрупким и маленьким в этом огромном пустом доме...

– Дядя Роберт, робко спросил я, вспрыгивая на ноги, вам уже лучше?

Он нагнулся еще ниже, так что едва не встал на четвереньки, и вдруг поглядел на меня, по-звериному оскалив желтые зубы. А потом двери снова закрылись.

Наконец медленно подкрался серый унылый вечер. Я отправился вместе с Армстронгом в деревушку Госфорт по какому-то делу. Мы болтали о том, о сем, только не о Файллик-холле. Я сказал, что ужасно полюбил его и хочу остаться с ним всю жизнь, а он ответил кто знает, очень может быть, так оно все и выйдет, сам не подозревая, что его пророчество окажется верным. Как и все дети, я обладал удивительной способностью забывать атмосферу, которая в тот миг меня не окружала, и вот беззаботно вышагивал бок о бок с Бобом по тропинке средь замерзших полей и страхи мои почти рассеялись.

Но не надолго. Когда я снова вошел в длинную гостиную, было уже темно и, проходя мимо прихожей, я слышал, как заунывно звонят колокола госфортской церкви.

А секунду спустя из дома раздался пронзительный крик ужаса:

– Что это? Кто здесь?

Это кричал дядя Констанс, стоя перед желтыми занавесками на окнах и вглядываясь в сумерки. Я подбежал к нему, и он привлек меня к себе.

– Слушай! прошептал он. Что ты слышишь?

Двойные двери, через которые я вошел, остались наполовину открыты.

Сперва я не мог различить ничего, кроме тиканья часов и отдаленного громыхания телеги на промерзшей дороге. Ветра не было.

Дядя сильнее стиснул мне плечо.

– Слушай! повторил он. И тут я услышал. В каменном переходе позади гостиной раздавался топоток лап какого-то животного. Мы с дядей Констансом переглянулись. И этими взглядами признались друг другу, что у нас одна и та же тайна. Мы знали, что сейчас увидим.

Да, секунду спустя она уже стояла на пороге, в двойной двери, чуть скособочившись и глядя на нас с какой-то болезненной и бешеной ненавистью ненавистью больного животного, несчастного и безумного, но ненавидящего нас больше, чем свои несчастья.

Она медленно направилась к нам, и моему разыгравшемуся воображению почудилось, будто вся комната наполнилась вонью тминного семени.

– Прочь! Уходи! завопил дядя.

Как ни странно, но настал мой черед выступать в роли защитника.

– Она не тронет вас! Она не тронет вас, дядя! вскрикнул я.

Но собака приближалась.

Несколько мгновений она простояла рядом с маленьким круглым столиком, на котором под стеклянным колпаком красовалась композиция из восковых фруктов. Собака помедлила там, опустив нос и принюхиваясь, а потом поглядела на нас и снова двинулась вперед.

О Боже, даже теперь, много лет спустя, когда я пишу все это, она словно бы тут, со мной этот плоский череп, уродливое тощее тело отвратительного цвета, и этот гнусный запах. Подойдя ближе, она опустила морду и оскалила желтые клыки.

Я завизжал, зарываясь лицом в грудь дяде, и увидел, что он тряущейся рукой сжимает здоровенный старинный револьвер.

– Убирайся, Роберт... Уходи! закричал он.

Собака все приближалась. Воздух сотрясся от выстрела. Собака повернулась и поползла к двери. Из горла ее хлестала кровь.

У двери она остановилась и обернулась на нас, а потом скрылась соседней комнате.

Дядя Констанс отшвырнул револьвер. Он рыдал и задыхался, и, точно безумный, все гладил меня по голове, бормоча какие-то ласковые ободрения.

Наконец, цепляясь друг за друга, мы пошли куда вели нас эти пятна крови на полу по ковру, за дверь, дальше, в соседнюю комнату...

Там, привалившись к креслу, неловко подвернув под себя ногу, лежал дядя Роберт с дырой от пули в горле. На полу рядом с ним валялась серая ермолка.