Текст книги "Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945"

Автор книги: Хью Тревор-Роупер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Описанная в назидание потомкам сцена [82]82
  Описание это оставил нам Ойген Дольман, итальянский наместник Гиммлера, руководивший эсэсовскими и полицейскими подразделениями в Италии. Дольман сопровождал Муссолини в его поездке в Германию.


[Закрыть], вероятно, утрирована, но весьма правдоподобна. Абсолютная власть развращает абсолютно, и мы располагаем сведениями о жизни этого экзотического двора, которые позволяют не сомневаться в правдивости даже этого рассказа. Когда один солидный генерал сравнил Геринга с Гелиогабалом, в этом сравнении не было ни малейшего преувеличения. Вероятно, в абсолютизме, роскошестве и вырождении Римской империи мы можем найти самую близкую параллель тому, что творилось в период расцвета нацистского рейха. На ужасающих страницах Гиббона мы читаем о персонажах, завладевших абсолютной властью, персонажах, которые при ближайшем рассмотрении оказываются послушными креатурами любовниц и катамитов, евнухов и вольноотпущенников. Здесь мы тоже видим элитуТретьего рейха – шайку напыщенных клоунов, поддающихся самым случайным влияниям. Даже Муссолини испытал неловкость, став свидетелем этой сцены, но у Муссолини, как и у Геббельса, был латинский ум, и он не мог уютно чувствовать себя среди резвящихся нибелунгов. Кстати, самого Геббельса не было в Растенбурге – он находился в Берлине и отдавал приказы, занимаясь подавлением мятежа.

Заговор генералов оказал решающее влияние и на карь еру Гиммлера – как на личную, так и на политическую. В личностном плане заговор произвел на Гиммлера прямо-таки чудодейственный эффект: рейхсфюрер обратился к Богу. В апреле 1945 года он говорил одному своему другу о своем знаковом обращении: «Я знаю, что меня считают закоренелым язычником, но в глубине души я верующий; я верую в Бога и провидение. За последний год я снова научился верить в чудеса. Спасение фюрера 20 июля 1944 года было чудом; свидетелем второго чуда я стал этой весной…» Этим вторым чудом стало таяние льда на Одере, где Гиммлер командовал группой армий, когда русские были уже готовы форсировать реку по льду, и от разгрома Гиммлера спас ледоход [83]83
  Шверин фон Крозиг. См. также с. 167.


[Закрыть].

В политическом плане заговор генералов означал начало падения Гиммлера. Стороннему наблюдателю могло показаться, что никогда Гиммлер не был таким могущественным, как в первые месяцы после покушения, когда многим казалось, что на этот раз он действительно овладел всей полнотой государственной власти. Поначалу никто не мог понять, убит Гитлер или схвачен заговорщиками. Определенно после покушения авторитет Гиммлера возрос, ибо полиция никогда не бывает так необходима, как после раскрытия разветвленного заговора. Одной из первейших задач стало завершение разгрома старой армейской разведки, руководители которой почти все участвовали в заговоре. Именно абвер снабжал заговорщиков взрывчаткой. Свою неэффективность абвер демонстрировал и до этого. На этот раз он был уличен Гиммлером в измене. Улик против адмирала Канариса было недостаточно, но тем не менее его упрятали в тюрьму, а через девять месяцев казнили со средневековой варварской жестокостью [84]84
  Он был задушен в концентрационном лагере Флоссенбург 9 апреля 1945 года.


[Закрыть]. Был казнен его преемник полковник Хансен. Генерал Фрейтаг фон Лорингхофен, который, как руководитель диверсионного отдела, снабжал заговорщиков взрывчаткой, покончил с собой, чтобы избежать позора и пыток. Его предшественник, полковник Лахоузен, и другие офицеры чудом уцелели и выступили с разоблачениями на Нюрнбергском процессе, чем подписали смертный приговор Герингу. Но абвер был лишь одним из структурных подразделений старого Генерального штаба; следовательно, надо было подозревать, что к заговору имеет отношение весь Генеральный штаб, все командование сухопутными силами. В последовавшей кровавой чистке – более жестокой, чем даже чистка 1934 года, – погибли 50 генералов и офицеров. Сотни были тихо отправлены в отставку. Бывший начальник штаба ОКХ генерал Гальдер был арестован и в течение четырех месяцев не видел дневного света. Предшественник Гальдера, генерал Бек, участвовавший в заговоре и бывший одним из его руководителей, был принужден к самоубийству. Штюльпнагель, командующий оккупационными войсками во Франции, быстро выполнивший приказ заговорщиков и арестовавший в Париже весь личный состав гестапо, выстрелил себе в голову в лесу под Верденом. Попытка самоубийства оказалась неудачной. Штюльпнагель был арестован и казнен. Командующий группой армий Клюге покончил с собой. Были казнены Вицлебен и Фельгибель. Последний явил образец философской стойкости и мужества, обсуждая перед казнью со своим адъютантом вопрос о бессмертии души. К Роммелю, своему бывшему любимцу, престиж которого был намеренно и чрезмерно раздут пропагандой, Гитлер послал своего сикофанта Бургдорфа с пистолетом и ядом. Роммелю было сказано, что если он покончит с собой, то его похоронят с воинскими почестями и не последует никаких репрессий в отношении его семьи [85]85
  Так описали смерть Роммеля Йодль и Кейтель. Этот рассказ подтверждается и другими источниками. См., например, «Вторжение 1944 года» Ганса Шпейделя (Тюбинген, 1949).


[Закрыть]. Роммель последовал этому совету. Одного генерала, погибшего на фронте вскоре после покушения, посмертно уличили в соучастии в заговоре. Воинские почести были отменены. Тело генерала бросили в общую могилу. Нет ничего удивительного, что Гитлер после покушения стал предпочитать уединение. Нет также ничего удивительного в том, что он исключил из своего окружения компетентных военных советников, оставив лишь напыщенных любителей из СС, к мнению которых стал теперь прислушиваться. Отныне Гитлер не мог быть уверенным в лояльности ни одного армейского офицера. Нет ничего удивительного и в том, что в эти месяцы Гиммлер получил в свои руки беспрецедентную власть. После мятежа он заменил Фромма на посту командующего резервной армией. Вскоре после этого в подчинение Гиммлеру перешли все конвойные войска, отвечавшие за охрану концентрационных лагерей. Прошло еще несколько месяцев, и этот человек, дослужившийся в армии лишь до сержантских званий, стал командовать группой армий, тщетно пытавшейся остановить русское наступление на фронте Вислы.

Но тем не менее, несмотря на эти внешние успехи, Гиммлер был, как никогда, близок к падению. Несмотря на то что покушение на Гитлера сделало Гиммлера необходимым и востребованным, само это покушение не удалось только чудом, а это была неудача и недоработка Гиммлера. Жизнь Гитлера была спасена (и это признавал и сам Гиммлер) не вмешательством полиции, а вмешательством провидения. Правда, многие утверждали, что Гиммлер не мог ничего не знать о столь разветвленном заговоре и о его подготовке, которая продолжалась не один год. Такая слепота Гиммлера была противоестественной; подобной беззаботности он никогда прежде не выказывал [86]86
  В действительности весьма маловероятно, что Гиммлер был в деталях осведомлен о готовящемся покушении и о заговоре. Не вызывает никакого сомнения, однако, что некоторые люди в окружении Гиммлера, включая Шелленберга, в общих чертах знали о заговоре, и, несмотря на то что Шелленберг рискнул не докладывать об этом Гиммлеру, тот имел все возможности знать, что кое-кто из его подчиненных кокетничал с оппозицией. Одним из тех, кто утверждал, что заранее знал о заговоре, был Олендорф.


[Закрыть].

Сомнения в отношении Гиммлера были, естественно, использованы терпеливым, упорным Борманом. Этот «злой гений фюрера», этот «коричневый кардинал, притаившийся в тени», как характеризовал его один из «придворных» [87]87
  Шверин фон Крозиг.


[Закрыть], «Мефистофель Гитлера», как называли его другие, добился наконец такого превосходства над всеми своими соперниками, какого не добивались другие лица из ближайшего окружения. До тех пор никогда не случалось (или казалось, что не случалось) так, чтобы один министр или генерал становился бы единоличным советником фюрера. Гитлер всегда стравливал своих министров и таким образом сохранял в правительстве необходимый баланс сил. Но теперь бесконечное терпение Мартина Бормана, который (как Гольштейн в кабинете кайзера) с самого начала «понял важность и выигрышность скромности», было наконец вознаграждено. Никогда не отлучавшийся от хозяина, перенявший даже его ненормальный распорядок дня – Гитлер просыпался в полдень и ложился спать в половине пятого, а то и в пять утра, подчинивший своему контролю всю гигантскую бюрократическую партийную машину, незаменимый, неутомимый и вездесущий, он стал теперь единственным хранителем гитлеровских секретов, единственным каналом передачи приказов фюрера, единственным, кто мог разрешить аудиенцию у Гитлера. Все гаулейтеры подчинялись одному Борману. Он усилил это их подчиненное положение и изменил характер их службы. Первые гаулейтеры были, как правило, ветеранами нацистского движения – буйными барабанщиками и трубачами, вознагражденными за это буйство прибыльной и не слишком обременительной должностью гаулейтера. Борман покончил с такой практикой. Один за другим старые гаулейтеры сходили со сцены. Их сменили новые люди – более молодые, более энергичные фанатики, обязанные всем не просто абстрактной партии, но лично Мартину Борману. За время войны партийная машина сильно разрослась, как и СС. Подобно СС, партия стала вторгаться в функции вооруженных сил, особенно в том, что касалось управления и снабжения, фортификации и эвакуации. Подобно СС, с каждым следующим поражением германского оружия партия становилась все более значимой и незаменимой. Наблюдатели, следившие за параллельным развитием этих моторов власти, гадали, что произойдет, когда они вступят в конфликт друг с другом, когда Гиммлер и Борман, поглотив все оставшиеся свободными органы управления, столкнутся наконец лицом к лицу. Этот интригующий момент настал, когда Гиммлер в 1943 году стал министром внутренних дел. До этого времени отношения между Гиммлером и Борманом были превосходными, но теперь между ними разразился острый конфликт. Малейшие попытки Гиммлера распространить свою власть за пределы СС немедленно пресекались Борманом. На периферии, в землях, некоторые высшие руководители СС и полиции [88]88
  Höherer SS und Polizei Führer – так назывались региональные заместители Гиммлера в Германии и в оккупированных странах.


[Закрыть], полагаясь на новые полномочия Гиммлера, посягнули на прерогативы гаулейтеров, однако эсэсовцев быстро привели в чувство. «Борман немедленно доложил о каждом случае превышения полномочий Гитлеру, использовав каждый из этих случаев для укрепления собственных позиций. К нашему удивлению [цитата из Шпеера], ему не потребовалось много времени, чтобы поставить на место зарвавшегося министра внутренних дел» [89]89
  О том же говорил и Геринг. Следует подчеркнуть, что конфликт между Гиммлером и Борманом не был только конфликтом личных честолюбий и полномочий, это был конфликт между нацистской партией и СС. Эсэсовцы, будучи более фанатичными и, следовательно, менее меркантильными, питали ожесточенную ненависть к коррумпированным партийным бонзам. Именно поэтому многие высокопоставленные чины СС носились с планами замены Гитлера на Гиммлера. Этот факт признавала даже оппозиция гитлеровскому режиму. См., например, книгу Хасселя «О другой Германии».


[Закрыть]. Таковы были преимущества положения Бормана.

Точно так же, после неудачного заговора 20 июля, Борман живо воспользовался ошибками и упущениями своего соперника. Пока Гиммлер наивно верил (так как Геринг просто впал в немилость), что именно он, и никто другой является наследником нацистского трона, и воспринимал каждое продвижение вверх по служебной лестнице как подтверждение своей уверенности, Борман делал все возможное для того, чтобы, напротив, удалить Гиммлера как можно дальше от власти. В пасмурные дни последней военной зимы Борман добился своего очередного триумфа: он одобрил назначение Гиммлера командующим группой армий «Висла», которой было поручено остановить русское наступление восточнее Берлина. Таким образом, Гиммлер был удален из столицы, где он мог снова втереться в доверие к Гитлеру и оттеснить Бормана. Мало того, Борман, оставшись при Гитлере один, при каждом удобном случае нашептывал ему на ухо, что безостановочное наступление Красной армии является следствием некомпетентности или измены его, Бормана, соперника.

Тем не менее Борман, несмотря на все его влияние, был не один и не был всемогущим великим визирем в ставке фюрера. Во-первых, у Гитлера оставался Геббельс. Пожалуй, из всех соратников Гитлера Геббельс был единственным по-настоящему способным человеком. Даже Борман сознавал, что ссора с Геббельсом может стать смертельно опасной. Геббельс, со своей стороны, признавал, что Борман добился исключительного положения своей постоянной близостью к Гитлеру. По этой причине между этими людьми, несмотря на разное понимание политики, установилось рабочее согласие. Будучи близким личным другом Гитлера, Геббельс мог прийти к нему в любое время дня и ночи. Тем не менее сам министр пропаганды считал разумным делать это при посредничестве Бормана, если дело касалось каких-то рутинных вещей, и только в особых случаях пользовался своим правом непосредственного доступа к фюреру. Борман, со своей стороны, ценил эту уступку и никогда не мстил Геббельсу за эпизодические проявления независимости. В дни агонии рейха этот компромисс между двумя уцелевшими высшими жрецами нацизма стал просто символическим. Они давали Гитлеру разные советы, у них были разные намерения, но в том, что касалось решений фюрера и мрачного паноптикума в его окружении, они были единодушны. Они оба участвовали в бракосочетании Гитлера и в его языческом погребении, и только после этого разными путями пошли навстречу судьбе.

Вторым человеком, характер которого ограничивал влияние Мартина Бормана, был сам Гитлер. Либеральные эмигранты, ортодоксальные марксисты и отчаявшиеся реакционеры были уверены или пытались заставить себя поверить в то, что Гитлер был лишь пешкой в чужой политической игре или слепым орудием в руках неких космических сил. Это фундаментальное заблуждение. Какими бы независимыми силами он ни пользовался, какую бы чужую помощь он ни принимал, Гитлер до конца оставался единственным хозяином движения, которое он вдохновил и создал и которое он своим решением в конце концов и уничтожил. Ни Рём, ни Гиммлер, ни армия, ни юнкеры, ни финансисты и крупные промышленники – никто и никогда не контролировал этого демонического гения, невзирая на то что время от времени они оказывали ему услуги и делали одолжения. Они лишь питали надежды и упования, стараясь утешить себя за неудачи и частые разочарования. И наконец, как бы высоко ни вознесся Борман, на сколько бы он ни превзошел Геринга, Гесса и Гиммлера, он так и не смог управлять волей самого Гитлера, одной лишь милостью которого он получил свою власть. Последний политический совет Бормана – бежать в апреле из Берлина в Оберзальцберг – был Гитлером отвергнут; самое горячее желание Бормана – стать преемником – было проигнорировано. В 1939 году, когда сэр Невил Гендерсон предложил Герингу использовать свое влияние, чтобы заставить Гитлера изменить политику, Геринг ответил, что после того, как фюрер принимает решение, «все остальные становятся не более чем пылью под его ногами». И это была правда – она оставалась правдой в отношении Бормана и Геринга, оставалась правдой как в 1939-м, так и в 1945 году. Вероятно, утверждает Шпеер, Борман до самого конца сохранял полный контроль над всеми внутренними делами, но если бы Гитлер пожелал, то он в любой момент взял бы этот контроль на себя. «Он исповедовал и применял на практике древний принцип: Divide et impera [90]90
  Разделяй и властвуй ( лат.).


[Закрыть]. Всегда найдутся политические группы, готовые устранить другие политические группы. Одно слово Гитлера – и все враги Бормана тотчас бы вцепились ему в горло». Если Борман действительно пользовался всей полнотой власти, то делал он это не по собственному почину, но с молчаливого согласия всемогущего диктатора, невероятная сила воли и магнетическое влияние которого заставляло даже противников беспрекословно повиноваться ему. «Был ли Гитлер, как исторический феномен, следствием событий, происходивших после Первой мировой войны? Был ли он порождение Версальского договора, революции и других потрясений? Был ли он одной из тех фигур, которые неизбежно появляются на фоне таких событий?» – так философствовал Альберт Шпеер за крепкими каменными стенами своей тюрьмы. Однако в поисках ответа на эти вопросы он был вынужден переосмыслить характер человека, ответственного, по мнению Шпеера, за поражение Германии. И он переосмыслил свое отношение, решив, что за Гитлером стояло нечто большее: «Конечно, верно, что без этих событий Гитлер никогда не нашел бы почву, на которой его деятельность принесла бы такие обильные плоды; но вся демоническая личность этого человека не может быть понята лишь как результат всех упомянутых событий. Они могли бы найти политическое выражение и в лице вполне заурядного национального лидера. Гитлер же был одним из тех необъяснимых исторических феноменов, которые в истории человечества появляются крайне редко. Его личность определила судьбу народа. Он один указал нации путь и повел ее по дороге, приведшей к ужасающему концу. Он околдовал нацию, околдовал так, как не удавалось никому за всю историю человечества».

Эта концепция о Гитлере как о фениксе, один раз в тысячу лет возрождающемся из пепла, как о космическом феномене, неподвластном обычным законам бытия, принималась в Германии далеко не всеми. С ней были не согласны генералы – трезвые, не склонные к мистике военные теоретики и практики. Для них он был всего лишь выскочка, дорвавшийся до огромной власти, но ни в коем случае не бывший – по их меркам – гением. «Работая с ним, – вспоминает Гальдер, один из лучших представителей своей касты, – я всегда старался найти в нем отблеск гениальности. Я старался изо всех сил быть честным и не поддаваться антипатии, которую всегда к нему испытывал. Но я так и не смог обнаружить в нем гениальности, хотя в нем и в самом деле было что-то дьявольское». Нашелся, однако, человек, который обнаружил эту гениальность, и признание ее стало основой ее успеха. «В течение долгих периодов человеческой истории случается иногда так, что политический лидер и политический философ объединяются в лице одного человека. Чем теснее это слияние, тем труднее задача, стоящая перед таким человеком. Он трудится не ради удовлетворения требований, понятных любому филистеру; он стремится к целям, понятным лишь немногим избранным. Таким образом, жизнь его разрывается между любовью и ненавистью. Протест современных поколений, которые его не понимают, побеждается лишь признанием потомков, ради которых этот человек трудится».

Автор этого описания – сам Гитлер; это его автопортрет [91]91
  Mein Kampf. S. 231.


[Закрыть]. Он написал его в тюрьме, задолго до того, как достиг власти, о которой мечтал и примеривал на себя. Его собственная твердая вера в свое мессианство стала, возможно, самым важным элементом невероятной мощи его личности, обаяние которой продолжалось даже после того, как исчезли все внешние его причины. Лучшим доказательством силы этого обаяния служит вера в его миф даже такого интеллектуала, как Шпеер.

Глава 2
Гитлер терпит поражение

Таковы были реквизиты театральных подмостков и актерский состав, когда в августе 1944 года союзникам удалось взять Авранш и начать последний акт германской трагедии. Заключительное действие – приближение катастрофы, взаимосвязь и последовательность событий – определялось внешними, не поддающимися контролю силами: наступлением союзных армий. С каждым новым кризисом, с падением каждой следующей крепости и форсированием каждой следующей реки в Растенбурге, Берлине или Бад-Наухайме вспыхивал новый приступ лихорадки. Но это были всего лишь этапы развития драмы, а не изменения или факторы, влиявшие на ее ход. Несмотря на то что политически безграмотное окружение фюрера продолжало предаваться заблуждениям, несмотря на то что Гиммлер по-прежнему видел себя новым великим диктатором, а Риббентроп до конца надеялся на неизбежный раскол между союзниками, фактически перед руководством стояли всего лишь два вопроса, ответов на которые пока не было: когда именно наступит конец и как нацистская партия вообще и Гитлер в частности должны будут его встретить? Было ясно, что после провала генеральского заговора ответы на эти вопросы целиком и полностью зависели от Гитлера. Результатом этой его последней победы стала не возможность спасения или хотя бы помилования Германии, а возможность ее окончательного уничтожения по сценарию фюрера.

Никто в Германии не мог дать внятного и однозначного ответа на первый вопрос, ибо этот ответ зависел не только от Германии. У нацистской партии, конечно, был ответ: конец не наступит никогда – по крайней мере, в виде поражения Германии. Никогда еще клич «Мы никогда не капитулируем!», характерный уже для речей Гитлера 1933 года [92]92
  Раушнинг Г.Указ. соч. С. 15, 125.


[Закрыть], не звучал так часто, визгливо и неубедительно, но тем не менее послушно, как в последнюю зиму войны. Если мы примем такой ответ, то второй вопрос потеряет смысл; но в действительности никто, включая и руководство нацистской партии, не воспринимал этот ответ всерьез. Многие нацистские руководители уже строили планы бегства и спасения. Тем не менее это был официальный ответ. Другие просто не допускались, из чего получилось любопытное, но неизбежное следствие. С лозунгами победы на устах все готовились к поражению; но поскольку официальной подготовки к нему не было, постольку повсюду царил упадок дисциплины и дезорганизация. Планы коллективного сопротивления или даже выживания рассматривались как невозможные, потому что все или почти все вынашивали планы сепаратного мира или просто дезертирства. Громкая похвальба доносилась лишь с южных бастионов, с Альпийского редута в священных горах нацистской мифологии, замешанных на легендах о Барбароссе и освященных резиденцией фюрера; но в условиях, когда никто, за исключением Гитлера и немногих романтиков-мальчишек, не верил ни в какое сопротивление и готовился к индивидуальной капитуляции или бегству, разговоры о нем относились к и без того перегруженной области немецкой метафизики. Этот порок с самого начала поразил саму идею о движении немецкого Сопротивления, которое в условиях войны определяют как движение непокоренных людей в покоренной стране. Однако официальная доктрина нацистского руководства гласила, что Германия не только не будет, но и не может быть покорена. При такой предпосылке любое упоминание о движении Сопротивления автоматически попадало под запрет. Шелленберг в своих мемуарах пишет, как в те мрачные дни некий генерал-майор Гелен, долго изучавший опыт польского движения Сопротивления, выдвинул подобный план германского подполья. Однако, когда Шелленберг попытался осторожно познакомить с ним Гиммлера, тот отреагировал так, что Шелленберг понял, что его жизнь повисла на волоске. «Это полнейшее безумие! – ответил Гиммлер. – Если бы я попробовал обсуждать этот план с Венком [93]93
  Генерал Венк командовал 12-й армией, сражавшейся на Эльбе. Об этой армии будет упомянуто в нашей истории немного позже.


[Закрыть], то меня объявили бы главным пораженцем Третьего рейха. Узнав о таких планах, фюрер пришел бы в ярость!» И Гиммлер принялся ругать высокопоставленных штабистов, которые отсиживаются в безопасности и вынашивают послевоенные планы, вместо того чтобы сражаться. Даже в феврале 1945 года, когда надписи на стенах были уже настолько недвусмысленными, что не требовали особого перевода, офицеры штаба Верховного командования вермахта получили циркуляр, напоминавший о жестоких карах за пораженчество и о трех штабистах, расстрелянных за это преступление. Подобно римским авгурам, которые обменивались многозначительными улыбками при торжественном отправлении бессмысленных ритуалов, многие офицеры германского Верховного командования, секретные планы которых были уже давно готовы, про себя улыбаясь, ставили подписи под бессмысленными документами.

«Но как же тогда быть с вервольфами?» – спросит недоуменный читатель. Ответ прост. Вервольфы не опровергают, а иллюстрируют приведенные мною факты. Долгое время эти факты было трудно интерпретировать, потому что они казались противоречивыми. Было известно, что организация для ведения партизанской войны была создана под руководством вездесущего Гиммлера, а затем по немецкому радио было объявлено о несравненном мужестве, решимости и будущих результатах этого грозного движения. Предполагалось, что это будет движение Сопротивления, сравнимое с такими партизанскими армиями, которые сражались против оккупационных немецких войск в Польше, Франции, Италии, Дании и на Балканах. В то же время вызывал удивление тот факт, что руководитель вервольфов, обергруппенфюрер СС Ганс Прюцман, вместе с гаулейтером Гамбурга и другими высокопоставленными нацистами участвовал в переговорах или в попытках переговоров с британцами через представителей датского подполья, добиваясь мирной капитуляции. Когда же такая капитуляция состоялась и вервольфы должны были приступить к действиям, случилось нечто совершенно противоположное. В своей речи по радио адмирал Дёниц, новый фюрер, приказал всем вервольфам на Западе прекратить сопротивление. Этот приказ был выполнен. Из всех оккупированных стран Европы только в Германии не было никакого движения Сопротивления.

Объяснение этому, казалось бы, непонятному факту существует, и оно достаточно прозрачно. В мае 1945 года руководитель вервольфов Прюцман сдался в плен во Фленсбурге. К сожалению, ему удалось застрелиться до начала полноценного расследования его деятельности, но история, которую он мог бы рассказать, стала известна из других источников. Никто не предполагал, что вервольфы будут действовать в Германии после поражения, так как само упоминание о поражении было строжайше запрещено. Вервольфы должны были стать полувоенными формированиями, действующими в тылах союзных войск в качестве диверсионных и террористических групп, помогающих действиям регулярной германской армии. Таким образом, вервольфы должны были воевать вместе с регулярной армией, а не вместо нее после ее разгрома и поражения. Никто и никогда не говорил о том, что вервольфы будут действовать независимо от Верховного командования. На самом деле сами вервольфы никогда не рассчитывали воевать в гражданской одежде. Они должны были сражаться в форме, чтобы в случае захвата считаться военнопленными, а не разбойниками. Поняв, что на действия в форме рассчитывать не приходится, вервольфы начали массово дезертировать.

Но почему тогда вервольфы считались грозной силой? Здесь мы снова должны обратиться к свежей информации, чтобы разгадать старую загадку. 1 апреля 1945 года произошло событие, затемнившее вопрос и одновременно ярко проиллюстрировавшее условия постоянной подковерной войны, похоронившей множество нацистских планов и организаций. Ведомство Прюцмана, согласно мнению всех, кто о нем знал, было совершенно неэффективным и бесполезным. Сам Прюцман был тщеславным и пустоголовым хвастуном. Организация его штаба, утверждал Шелленберг, вполне соответствовала ментальному уровню его работников – она была откровенно слабой. Шелленберг говорил, что, рассказывая Гиммлеру о штабе Прюцмана, называл всю эту затею «глупой и преступной». Однако 1 апреля появился новый инструмент централизации – радио «Вервольф», впервые разрекламировавшее секретную до тех пор организацию и превратившее название «Вервольф» из таинственного символа в пропагандистский лозунг. Правда, радио «Вервольф» было независимо от ведомства Прюцмана, ибо пропаганду движения взял в свои руки Геббельс, который даже теперь, когда стрелки часов уже приблизились к одиннадцати, продолжал цепляться за остатки власти, надеясь захватить руководство новой организацией целиком в свои руки. Геббельс не поддерживал личных отношений с Прюцманом, считая его, по-видимому, недостаточно радикальным; но радио «Вервольф» не смогло вылечить пороки движения, оно лишь внесло в него еще больше хаоса. Так как Геббельс использовал радиостанцию для проповеди идеологического нигилизма, не имевшего никакого отношения к реальным и весьма ограниченным целям организации «Вервольф», радиостанция дезориентировала и дискредитировала многих участников движения. Узурпация радио «Вервольф» Геббельсом послужила причиной появления множества нелепых мнений о вервольфах и гротескного несоответствия между провозглашенными целями и реальными достижениями. Эта радиостанция не принесла делу нацистов никакой пользы; она лишь еще больше его дискредитировала и ускорила его конец [94]94
  Факты, изложенные в этом абзаце, были представлены независимо Олендорфом и Шелленбергом. В Нюрнберге Шпеер и Фриче говорили, будто они были убеждены, что вервольфы подчиняются Мартину Борману, то есть берлинской группировке, которая присвоила себе это название и пыталась контролировать организацию, хотя Фриче и добавил, что в подчинении у Бормана был какой-то обергруппенфюрер, фамилию которого Фриче не помнил, – вероятно, он имел в виду Прюцмана. На самом деле Прюцман всегда подчинялся Гиммлеру и до конца оставался членом его штаба.


[Закрыть].

Тем не менее радио «Вервольф» сыграло важную роль, ибо в его передачах можно найти ответ на наш второй вопрос: как нацистская партия встретит поражение, которое она открыто вообще отказывалась даже обсуждать? Из-за этого отказа прямой официальный ответ на второй вопрос так никогда и не был дан, но, несмотря на это, всегда было ясно, что Гитлер останется верен своей исходной программе, Weltmacht oder Niedergang – мировое господство или гибель. Если мировое господство оказалось недостижимым (и это понимали все, кто хорошо знал Гитлера), то фюрер устроит грандиозные разрушения и сам, как Самсон в Газе, погибнет под развалинами уничтоженного им здания. Дело в том, что Гитлер не был деятелем западноевропейского толка, хотя и позиционировал себя как европейца, борющегося с азиатским большевизмом. Его мелодраматический характер не соответствовал и конфуцианскому идеалу опрятной и скромной смерти. Когда Гитлер искал во тьме веков свой исторический прототип, когда воспламенялось его воображение, когда его опьяняло тщеславие, подогретое лестью и успехом, он забывал о вегетарианской фасоли и дистиллированной воде, воспарял над столом и отождествлял себя с великими завоевателями прошлого. Но в эти моменты он видел себя не Александром, не Цезарем и не Наполеоном, а таким разрушителем, как Аларих – покоритель Рима, Аттила – «бич божий» или Чингисхан – вождь Золотой Орды. «Я пришел в этот мир, – объявил он однажды, находясь в мессианском расположении духа, – не для того, чтобы сделать людей лучше, а для того, чтобы воспользоваться их слабостями» [95]95
  Раушнинг Г.Указ. соч. С. 274.


[Закрыть], и в полном согласии с этим нигилистическим идеалом, с этой абсолютной страстью к разрушению он сокрушит если не своих врагов, то Германию, самого себя и все остальное, что окажется на пути такого разрушения. «Даже если мы не сможем завоевать весь мир, – сказал он в 1934 году [96]96
  Там же. С. 125.


[Закрыть], – то мы утащим за собой полмира, но не дадим врагам торжествовать над Германией. Мы не допустим нового 1918 года. Мы не сдадимся»; и еще раз: «Мы никогда, никогда не капитулируем. Возможно, нас сокрушат, но, если это случится, мы утащим за собой весь мир, объятый пламенем» [97]97
  Там же. С. 15.


[Закрыть]. Теперь же, проникнувшись ненавистью к немецкому народу, который не помог ему в его маниакальных планах, Гитлер снова вернулся к этой теме. Немецкий народ оказался недостойным его великих идей; следовательно, пусть этот народ погибнет. «Если немецкий народ будет побежден в этой борьбе, – говорил Гитлер на встрече с гаулейтерами в августе 1944 года, – то это будет означать, что он слишком слаб для того, чтобы выдержать испытание истории, и должен погибнуть» [98]98
  Шпеер.


[Закрыть].

Таким был уже тогда ответ Гитлера на вызов поражения. Отчасти это был его личный ответ, мстительный жест уязвленной гордости; но, с другой стороны, этот ответ коренился и более глубоко, в истоках страшной гитлеровской философии. Дело в том, что Гитлер верил в миф, следуя заветам философов-иррационалистов Сореля и Парето и красноречиво их одобряя [99]99
  Несмотря на то что сам Гитлер едва ли читал сочинения этих философов, мы видим множество совпадений между их и его принципами и взглядами. Утверждение Парето о том, что искусство правления заключается в том, чтобы «извлекать преимущества из настроений толпы, а не попусту тратить время на их искоренение» («Курс общей социологии»), точно соответствует сути и духу процитированного выше высказывания Гитлера. Теория же Гитлера (Mein Kampf. S. 759) о том, что если народ или класс уступит один раз, то он будет отныне уступать всегда и во всем, была предвосхищена Сорелем. Нацистская переработка теории Сореля о мифе была оценена Геббельсом, и он утверждал, что она является его личным вкладом в развитие движения (см.: Землер.Геббельс).


[Закрыть]. Больше того, Гитлер глубоко презирал кайзера и его министров, «этих глупцов 1914 – 1918 годов», которые постоянно служили объектами его ограниченного словаря ругательств и оскорблений. Гитлер презирал их по многим причинам: презирал за многие ошибки, которые совершал и сам, например за недооценку врагов и за войну на двух фронтах [100]100
  В Mein Kampf Гитлер обрушивается на кайзеровских пропагандистов за то, что они представляют противников презренными ничтожествами. Гарантии же Гитлера о том, что он никогда не допустит войны на два фронта, в комментариях не нуждаются.


[Закрыть], и за ошибки, им самим не совершенные, например за излишнюю мягкотелость в политике и излишнюю совестливость в ведении войны. Кроме того, он презирал кайзеровских политиков и генералов за то, что они так и не смогли понять важность мифа и условий использования его роста и пользы. В 1918 году кайзер капитулировал; в отчаянии он опустил руки (такова была официальная нацистская версия), не дожидаясь поражения. Из слабости и отчаяния не мог вырасти мощный миф, к какой бы полезной лжи ни прибегали пропагандисты. Миф требует драматического, героического конца. Несмотря на то что его поборники погибают, идея остается жить, и, когда минует зима поражения и снова подуют благодатные ветры, цветы идеи снова взойдут на прежней почве. Таким образом, специалисты давно согласились в том (пусть даже эти спекуляции представлялись нелепыми и отстраненными), как именно Гитлер и его апостолы встретят катастрофу. Зимой 1944/45 года время воплощения теории в практику неумолимо приблизилось, и, как всегда, в тяжелые моменты на помощь был призван пророк Геббельс.