355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Хью Тревор-Роупер » Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945 » Текст книги (страница 5)
Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945
  • Текст добавлен: 3 октября 2016, 22:56

Текст книги "Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945"


Автор книги: Хью Тревор-Роупер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Йозеф Геббельс был интеллектуалом нацистской партии – возможно, ее единственным интеллектуалом. В отличие от большинства партийных руководителей, уроженцев Саксонии, Баварии и Австрии, Геббельс был выходцем с запада Германии. Он родился и вырос в латинизированном Рейнланде. Латинская ясность ума и несвойственная немцам гибкость аргументации сделали его куда лучшим проповедником, нежели яростные националисты юга. По сути, правда, Геббельс был практиком, неутомимым радикалом, искавшим и находившим немедленные и действенные результаты. Если он и был способен видеть истину, то в не меньшей степени был способен искренне ее презирать. Следовательно, он мог пользоваться истиной по своему усмотрению, поскольку идеи были для него лишь разменной монетой, а не вечными ценностями, постольку он всегда мог доказать любое свое утверждение. Так, он убеждал немцев в том, что поражения суть победы, что превосходство врага Германии лишь видимое и что новое оружие заставит забыть обо всех трудностях. Так продолжалось до тех пор, когда доказательства перестали убеждать, а конструктивная пропаганда вызывала лишь насмешки и не производила никакого положительного эффекта. «Я часто имел возможность наблюдать, – писал Шпеер, – что стиль Геббельса был «латинским», а не «германским». Его пропагандистские принципы тоже были насквозь латинскими. Например, было бы намного лучше, если бы Геббельс, подобно Черчиллю, увлек народ лозунгом «кровь, пот и слезы». Это был жестокий, но правдивый лозунг, который подошел бы и для немецкого народа. Но Геббельс неизменно внушал людям фальшивые надежды, что всегда вызывало разлад между пропагандой и направленностью общественного мнения». В действительности, однако, положение Геббельса в нацистской иерархии зависело не только от его пропагандистского мастерства. Геббельса уважали за его ум, административные способности и его личностную цельность: он не верил в явный вздор, не высказывал нелепых идей и не выставлял напоказ свое материальное благополучие. Для своего успеха он не пользовался машиной террора или угнетения. Он был радикалом, проповедовавшим не только тотальную войну, но и тотальную мобилизацию, за которую никогда не выступали те, кто (подобно Герингу) превыше всего ценили достигнутое ими материальное благосостояние. Но все же свою славу он заслужил как пропагандист, и именно пропаганда стала его главным достижением. Что бы ни сказала история по поводу доктора Геббельса, надо отдать ему должное за его вклад в политологию – ужасающий, но позитивный вклад, подобный созданию атомной бомбы, которую можно сколько угодно критиковать, но невозможно отменить: Геббельс создал такую систему пропаганды, которую по иронии судьбы можно назвать «народным просвещением», хотя она была способна заставить людей поверить в то, что белое – это черное. Таким достижением не могли похвастать ни Гесс, ни Геринг, ни Борман.

Кроме того, рядом с Гитлером постепенно приобретала все больший вес зловещая фигура Гиммлера. В общественном мнении, в воображении людей, Гиммлер является реальной и жуткой фигурой, хладнокровным бесчеловечным людоедом, истреблявшим миллионы невинных жертв путем усовершенствованных садистских пыток. Его представляли не человеком, но тварью, которой было недоступно чувство жалости и сострадания, каковые он полагал всего лишь слабостью. Его считали безжалостным чудовищем, холодную, злобную жестокость которого невозможно смягчить ни мольбами, ни человеческими жертвоприношениями. Гиммлер действительно был лишен милосердия. Его власть, как и его страсть к разрушению, казалась неограниченной. В спокойной, бесстрастной манере он отдавал приказы об уничтожении целых рас, об истреблении евреев и славян. Он и в самом деле был безжалостен; никакое преступление его не ужасало. Мысль о сотнях тысяч мужчин и женщин, задушенных в «гуманных» газовых камерах, – эта процедура часто сводила с ума видавших виды уголовников, которых заставляли проводить массовые казни, – знание о том, что камеры пыток по всей Европе переполнены его жертвами, и о том, что каждый час, каждую минуту умиравшие люди проклинали его имя – все это (если он вообще об этом думал) не портили ему аппетит, не нарушали распорядок дня и никогда не омрачали выражение его лица, на котором, казалось, застыло непоколебимое самодовольство. Но при всем том Гиммлер не был садистом. В его характере не было ничего жуткого или вулканического. Сама его холодность была элементом негативным, в ней не было ничего ледяного, она была бескровной. Он не получал наслаждения от жестокости, она была ему безразлична; он не презирал в других людях угрызения совести, они были для него просто непостижимы. «Но они же животные или преступники», – говорил он с искренним неодобрением, когда иностранные послы или даже его собственные подчиненные упрекали его за какую-нибудь особо дикую акцию. У этого чудовища были некоторые любопытные качества, сделавшие из него в глазах некоторых людей непостижимую и загадочную фигуру. В действительности он был невежественным и наивным человеком. Человек, сделавший столь чудовищную карь еру, закончившуюся полным крахом, продолжавший искренне считать себя подходящей фигурой для переговоров с командующими союзных армий и полагавший, что сможет с их разрешения сохранить свою руководящую должность, не мог обладать дьявольской проницательностью. Гиммлера любили все его подчиненные – люди, без сомнения, с весьма гибкой совестью, но в остальном страдавшие лишь нормальными человеческими слабостями. Его адъютанты и советники сохранили непоколебимую верность своему патрону даже после его смерти. Никто в СС не замышлял заговоров против него. В конце войны он стал рейхсфюрером СС, и все эсэсовцы любовно называли его «имперским Хайни» (Reichsheini). «Жестокость? – наивно восклицали хором его подчиненные. – Да в его натуре вообще не было ничего жестокого». Самой отчетливой чертой его характера, по их мнению, была нерешительность и склонность к колебаниям. Сам Гиммлер так до конца и не понял, почему заслужил такую зловещую репутацию. В конце войны он изо всех сил старался это понять, но потом решил, что причина в какой-то странной слабости характера иностранцев, и в своем близком окружении даже позволял себе невинные шутки по этому поводу [64]64
  Некоторые из этих шуток приведены в книге графа Бернадота «Падение занавеса» (1945).


[Закрыть]
.

Тем не менее характер Гиммлера не был таким загадочным, как можно было бы предположить, если вспомнить о разнообразии человеческого ума. Это верно, что в цивилизованном мире едва ли стали бы терпеть такого человека, как Гиммлер; но если мы оглянемся на катастрофические периоды истории общества, на периоды революций и насильственных общественных переворотов, то найдем там массу прототипов этого человека. Это великий инквизитор, политический мистик, человек, готовый принести человечество в жертву абстрактной идее. Исторические великие инквизиторы не были ни жестокими, ни потакающими своим слабостям людьми. Часто они отличались болезненной совестливостью и аскетизмом в своей личной жизни. Нередко они были чрезвычайно добры к животным [65]65
  «Мы, немцы, – сказал однажды Гиммлер (в речи, которую на Нюрнбергском процессе назвали одним из самых чудовищных в истории документов), – единственный на Земле народ, прилично относящийся к животным, и поэтому будем прилично относиться к этим животным рода человеческого [он имел в виду чешских и русских женщин], но было бы преступлением против нашей собственной крови переживать за их благополучие или внушать им какие-то идеалы» (документ Нюрнбергского процесса № 1919-PS). Согласно свидетельству Керстена, Гиммлер ненавидел охоту, считая ее «хладнокровным убийством невинных и беззащитных животных», и однажды сказал ему: «Геринг, это ненасытное кровавое животное, убивает всех зверей без разбора. Вообразите себе, господин Керстен, беззащитные олени мирно пасутся на лугу, но тут приходит охотник с ружьем и начинает убивать несчастных животных. Неужели это доставило бы вам удовольствие, господин Керстен?» (показания Керстена в Государственном институте военной документации; Rijksinstituut voor Oorlogsdokumentatie, Амстердам). Геринг попытался опровергнуть обвинение в жестокости: он придерживался ортодоксального мнения, считая, что животные получают удовольствие от охоты на них. В Каринхалле он воздвигнул помпезный монумент самому себе от имени зверей, воздающих благодарность своему защитнику и благодетелю.


[Закрыть]
, как, например, святой Роберто Беллармин, который, говорят, отказывался тревожить живших в его одеянии блох. Так как они не могут надеяться на небесное блаженство, говорил он, было бы немилосердно лишать их телесного отдохновения. Но к людям, которые могут выбрать праведность, но выбирают грех, не может быть никакого снисхождения. На площадях укладывали охапки дров, возводили на них еретиков и сжигали их, а потом сжигали их книги, а после этого кроткие старые епископы возвращались домой, ели на ужин рыбу и недорогие овощи, кормили кошек и канареек, читали покаянные псалмы, а в это время подчиненные им капелланы корпели над сочинением их биографий, в которых описывали для будущих поколений святую жизнь, богобоязненность и воздержанность, милосердие и простоту этих образцовых пастырей, считавших (как говорил кардинал Ньюмен), что пусть лучше в муках погибнет все человечество, чем останется безнаказанным хотя бы один – пусть даже незначительный – грех.

Такое сравнение может показаться несколько фантастическим, но природа проявила фантастическую изобретательность, создавая человеческий разум, и во времена революций и общественных потрясений выбрасывает наверх людей, которые в более спокойные времена влачат жалкое существование в тюрьмах и монастырях. Сам Гиммлер – и это общее мнение – был на редкость незначительным человеком – заурядным, педантичным и недалеким. Он был озабочен деньгами, но был не способен к систематическому мышлению, но, несмотря на это, не смог противостоять соблазну умственных спекуляций и потерялся в «O Altitudo» [66]66
  «О, бездна [O altitudo] богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! (Послание к римлянам, 11: 33). ( Примеч. пер.)


[Закрыть]
, запутавшись в теологических тонкостях чистой нацистской доктрины. Сам Гитлер в каком-то смысле не был правоверным нацистом, для него нацизм, эта громоздкая система тевтонского вздора, был скорее политическим оружием. Он «критиковал и высмеивал идеологию СС» [67]67
  Шпеер.


[Закрыть]
, но для Гиммлера каждая крупица этого учения была исполнена чистейшей арийской истиной, и он искренне считал, что человек, не разделяющий ее во всей ее чистоте, погибает навсегда и безвозвратно. Гиммлер вникал в мельчайшие детали этого учения с таким узколобым педантизмом, с такой дотошностью, что многие ошибочно считали его школьным учителем. Шпеер считал Гиммлера помесью «школьного учителя и эксцентричного чудака». Во время войны, когда Геббельс призывал к тотальной мобилизации, Гиммлер направлял тысячи людей и тратил миллионы марок на маниакальные религиозные проекты. В одном из отделов его внешней разведки сидели ученые, занимавшиеся такими важными вещами, как учения розенкрейцеров и франкмасонов, символика запрета арф в Ольстере и значение ношения цилиндров в Итонском колледже [68]68
  Все это происходило в VII отделе Главного управления имперской безопасности RSHA (Reichssicherheitshauptamt).


[Закрыть]
. Сотрудники научных лабораторий СС корпели над выделением чистой арийской крови. В Тибет были отправлены группы ученых, которым поручили отыскать следы чистой германской расы, которые, по мнению Гиммлера, должны были сохраниться в этих девственных горах. По всей Европе археологи проводили раскопки в поисках остатков аутентичной германской Kultur. Когда германская армия готовилась спешно покинуть Неаполь, Гиммлер просил об одном: не забыть вывезти оттуда могилу Конрадина, последнего короля из династии Гогенштауфенов. Что касается богатых бизнесменов, то они, если хотели вступить в эксквизитный «Круг друзей рейхсфюрера СС» [69]69
  Freundeskreis des RfSS, группа мистически настроенных финансистов, возглавляемая неким Вильгельмом Кепплером. Позже эта группа под тем же названием оформилась в узкий привилегированный клуб.


[Закрыть]
, должны были пожертвовать не меньше миллиона марок на «Аненербе» – «научный» институт, проводивший дорогостоящие исследования о происхождении арийцев [70]70
  Это тот самый институт «Аненербе», чья тщательно собранная коллекция человеческих черепов была представлена на Нюрнбергском процессе. Гиммлер приветствовал войну против России (среди многих других причин), потому что она дала ему возможность обогатить эту коллекцию недоступными до тех пор недочеловеческими черепами «еврейско-большевистских комиссаров»; при этом войскам были даны тщательно разработанные инструкции о том, как убивать комиссаров, не повреждая их черепа (письмо доктора Вильгельма Сиверса, директора «Аненербе», секретарю Гиммлера доктору Брандту, зачитанное на процессе 8 августа 1946 года).


[Закрыть]
. Даже в апреле 1945 года, когда рейх уже трещал по швам, Гиммлер рассуждал о колонизации Украины представителями новой религиозной секты, о чем он говорил своему массажисту [71]71
  Речь идет о секте бибельфоршеров (исследователей Библии), эквиваленте британских и американских «свидетелей Иеговы». Представители этого религиозного течения сидели в нацистских концлагерях, и Керстен, массажист Гиммлера, однажды вступился за них, как и за многих других его жертв. Гиммлер ответил на заступничество этой фантастической идеей (информация почерпнута из показаний Керстена и Шелленберга).


[Закрыть]
, а в разговоре с графом Бернадотом (утверждая, что он единственный разумный человек, оставшийся в Германии) Гиммлер прервал переговоры о перемирии для того, чтобы целый час говорить о рунах, средневековых скандинавских письменах. С точки зрения фанатика Гиммлера, эти письмена имели неоспоримое сходство с японскими идеограммами, что, по мнению Гиммлера, говорило в конечном счете в пользу арийского происхождения японцев [72]72
  Шпеер.


[Закрыть]
.

В этом персонаже мы, таким образом, не находим ни капли аналитических способностей. Гиммлер был элементарно простым верующим. Его фанатизм не был горьким плодом страха и слабости, так же как его колебания не были результатом сомнений. Сомнениям пока не было места в детской безмятежности его космического мировосприятия. Он был не в состоянии следить за интеллектуальной деятельностью или сложными планами своих подчиненных и не участвовал в их работе, уверенный в их непоколебимой верности лично ему, а поэтому не вникал в то, что должно было казаться, а иногда и на самом деле было изменническим легкомыслием. В течение двух лет этот treuer Heinrich, этот «верный Генрих», считавший себя самым преданным сподвижником Гитлера, позволял своему самому надежному помощнику серьезно заниматься абсурдным в такой ситуации миротворчеством. Он знал о планах смещения Гитлера, после которого Гиммлеру предстояло занять место хозяина, но он не пресекал эти слухи и не принимал всерьез их последствия. Сторонники Гиммлера в отчаянии ломали себе руки, видя такую нерешительность шефа. На самом же деле Гиммлера вся эта возня просто не интересовала. Истинно верующие могут позволить думать другим, при условии, что эти другие сохранят преданность вере.

Конечно, если бы Гиммлер был просто эксцентричным чудаком, то едва ли мы знали бы о его существовании. Однако как исполнитель он был очень эффективен, а кроме того, умел подбирать себе способных подчиненных. Конечно, в его личном окружении было множество весьма странных фигур. Он пользовался политическими советами доктора Гебхардта, которого считали злым гением Гиммлера. Он (как Гитлер и Валленштейн) находился под гипнотическим влиянием своего астролога Вульфа. Его массажист Керстен занимал место, которое у ортодоксальных верующих занимает духовник. Его отношения с Гитлером зависели от безграмотного жокея Фегеляйна. Но все эти люди были его личными советниками. На уровне исполнения конкретных заданий Гиммлер умел выбирать нужных людей – насколько возможно выбирать умных людей в мире, которым правят иллюзии. В ответ эти люди платили ему верностью; некоторые даже посетили его жалкую могилу в Люнебурге.

Двойственный характер Гиммлера, его безличная исполнительность и поистине циклопическая доверчивость в делах интеллектуальных стали, как мне кажется, причиной его фантастической карьеры. Воодушевленный безусловной верностью Адольфу Гитлеру, которому, как утверждал сам Гиммлер, он был обязан всем, и – как свойственно таким простым натурам – поощрявший такую же верность к себе со стороны своего окружения, способный исполнитель и заурядная личность, неспособная к самостоятельным интригам, этот человек – до тех пор, пока сохранялось это гармоничное сочетание, – был идеальным шефом полиции революционного вождя. Говорят, что вскоре после своего прихода к власти Гитлер, будучи в Мюнхене, нанес визит престарелому философу Освальду Шпенглеру, чтобы получить благословение от этого опозорившего свое имя мудреца. Ответ оракула был необычайно лаконичным: «Берегитесь своей преторианской гвардии». 30 июня 1934 года Гитлер принял меры предосторожности. После этого преторианская гвардия оказалась в руках туповатого, преданного, беспощадного, расторопного мистика Гиммлера, и Гитлер почувствовал себя в безопасности. Впрочем, эта уверенность сохранялась лишь до тех пор, пока уравновешенность Гиммлера не дала трещину. Неожиданная измена Гиммлера заставила Гитлера положить конец этому затянувшемуся надоедливому спектаклю. Только оценив двойственность характера Гиммлера, можно понять суть драматических событий апреля 1945 года.

После начала Русской кампании власть Гиммлера продолжала расти. Война с Россией привела к дальнейшему охлаждению отношений между Гитлером и армией, по крайней мере с ее Генеральным штабом, что неизбежно привело к возвышению СС. Пока Гитлер и Геринг, опьяненные победами, «резали огромный русский пирог», видя в мечтах Волгу и Крым, Белосток и Баку и бросая малоценные куски балканским сателлитам, Гиммлер своим мистическим оком прозревал куда более широкие горизонты. Он требовал «открытой дороги на Восток, создания великой Германской империи, богатого дома для 30 миллионов людей нашей крови, чтобы уже при нашей жизни мы стали народом численностью в 120 миллионов немецких душ» [73]73
  Это заявление Гиммлера было процитировано на Нюрнбергском процессе (The Times от 15 февраля 1946 года). Сцена, во время которой Гитлер, Геринг, Кейтель и Розенберг «резали на части русский пирог» в ставке фюрера в июле 1941 года, была подробно записана Борманом и воспроизведена в The Times от 18 декабря 1945 года.


[Закрыть]
. Поражение под Сталинградом, отрезвившее реально мыслящих немцев, никоим образом не повлияло на трансцендентные воззрения Гиммлера, ибо факты не заботят фанатиков и эксцентриков, а его практическая деятельность как главного полицейского оказалась еще более востребованной. Будучи уже главой СС, войск СС [74]74
  Ваффен СС.


[Закрыть]
, тайной полиции и криминальной полиции, Гиммлер в 1943 году стал министром внутренних дел, и под его командованием оказалась вся полиция Германии. В 1944 году его ожидал очередной триумф. Немецкая внешняя разведка, абвер ,была до тех пор подразделением Верховного главнокомандования вермахта. Под небрежным руководством адмирала Канариса, довольно загадочной личности, который больше интересовался антинацистскими интригами, нежели своими прямыми обязанностями [75]75
  Представление о Канарисе как о «личности сугубо интеллектуальной», а об абвере как о «духовной организации», каковое полковник Лахоузен (сотрудник абвера) пытался в своих показаниях, данных 30 ноября 1945 года, внушить судьям в Нюрнберге, является недопустимой идеализацией. Абвер мог похвастаться несколькими мучениками, но в нем никогда не было ни святых, ни мыслителей.


[Закрыть]
, так как первые два года войны армейская разведка могла безбедно паразитировать на успехах вермахта, а ее высокооплачиваемые агенты – прохлаждаться в кафе и ресторанах Мадрида и Эшторила или прибыльно спекулировать на черных рынках Белграда и Софии. Но как только военное счастье начало склоняться в пользу союзников, партия начала требовать от разведки чего-то большего. Она должна была, по крайней мере, попытаться восстановить нарушенный баланс сил. Так как ничего подобного не произошло, разведку стали критиковать. Наиболее жестокая критика прозвучала со стороны СС, разведка которых стала вполне конкурентоспособной под руководством Вальтера Шелленберга.

Среди узколобых и ограниченных эсэсовцев Шелленберг, самый молодой генерал этой организации, пользовался незаслуженной репутацией. Его считали знатоком внешней политики и иностранных дел. Надо сказать, что его идеи были не столь экстравагантными, как у большинства его соперников, и сам факт, что он начал прощупывать возможность контактов с союзниками уже в 1942 году, ставит его особняком от прочих умов нацистской партии. Выходец из Северной Германии, он не верил в идеологическую тарабарщину австрийских и баварских нацистов. Шелленберг верил не в силу, не во всякий вздор, а в тонкую проницательность; к тому же он был твердо уверен в том, что и он сам проницателен. Возможно, это была его самая большая ошибка, так как в действительности он был вполне заурядным человеком. Правда, были у него и другие ошибки. Подобно многим другим подчиненным Гиммлера, он верил в него и надеялся, что сможет стать добрым гением хозяина в противовес таким чудовищам, как Кальтенбруннер и Олендорф [76]76
  Эрнст Кальтенбруннер стал преемником Гейдриха на посту шефа Главного управления имперской безопасности (РСХА) и номинально был непосредственным начальником Шелленберга, но прямой доступ к Гиммлеру нивелировал значение этого подчинения. Отто Олендорф был главой третьего отдела РСХА (СД, службы безопасности), а также министериальдиректором имперского министерства экономики.


[Закрыть]
, и таким искусителям, как Гебхардт, которые тоже пользовались доверием Гиммлера и весьма вредно влияли на и без того не слишком здравые суждения рейхсфюрера. Шелленберг верил, что один только Гиммлер был способен очистить правительство от застарелого невежества и коррупции и покончить с катастрофически вызывающей внешней политикой Гитлера и Риббентропа. Если бы только ему удалось направлять действия Гиммлера, если бы хозяин самой мощной и эффективной организации в Германии начал слушаться умного и осведомленного интеллектуала. В таком случае (как наивно полагал Шелленберг) появится сила, способная соперничать с опасным маньяком из Берхтесгадена и, при небольшом везении и тщательной подготовке, спасти Германию заключением компромиссного мира.

Таковы были в их окончательном виде планы гестаповского офицера Шелленберга, который в 1941 году стал руководить внешней разведкой Гиммлера. Для выполнения этих планов были необходимы два условия. Во-первых, надо было создать разведку, превосходившую по эффективности другие соперничавшие с ней разведки рейха. Во-вторых, надо было создать заряд доброй воли в лагере союзников и в нейтральных странах, а также смягчить то отвращение, какое питал весь мир к самому имени Гиммлера. Шелленберг добросовестно занялся достижением двух этих целей. В течение двух лет он вел переговоры со своими друзьями в Швеции и Швейцарии, помогал бежать туда евреям и осужденным военнопленным и старался смягчать жестокость суждений Гиммлера и по возможности обуздывать дикость Кальтенбруннера [77]77
  Мотивы Шелленберга, спасавшего жизни жертвам гитлеровского режима, были абсолютно беспринципными, ибо он был слишком «реалистом» для того, чтобы предаваться гуманистическим иллюзиям. Как он объяснял своему другу, истребление евреев было бы просто замечательной вещью, если бы его удалось полностью завершить, но, так как «две трети евреев находятся вне нашей досягаемости, то такая политика – хуже чем преступление, это – глупость». («Da aber nur ein Drittel in unserer Hand war, die übrigen aber außerhalb unseres Machtbereiches lebten, sei die Art der Behandlung der Juden schlimmer als ein Verbrechen, es sei eine Dummheit gewesen» – из дневника графа Шверина фон Крозига; запись от 15 апреля 1945 года.)


[Закрыть]
. Постепенно планы Шелленберга становились все более амбициозными и фантастическими. Как и Гесс, он верил в то, что публичные английские политики откликнутся на его предложения. Он посылал в нейтральные страны снабженных такими экстравагантными легендами эмиссаров, что над ними смеялись и не желали иметь с ними дела. Мало того, Шелленберг где-то откопал полусумасшедшего психолога, верившего в то, что с помощью подходящей психотерапии ему удастся «возродить христианскую душу немецкого народа». Действительно, можно ли найти лучшего эмиссара для переговоров с набожными англичанами? Шелленберг планировал отправить этого психолога на переговоры с архиепископом Кентерберийским Вильямом Темплом.

Одновременно Шелленберг строил свою службу внешней разведки. Как многие немцы, он был искренним почитателем британской Интеллидженс сервис – организации, о которой он знал очень мало, но о которой много читал в бульварных романах, хранившихся в библиотеке гестапо. Из подобных книг Шелленберг узнал много полезного об этой вездесущей безотказной машине, созданной Эдуардом III и усовершенствованной Оливером Кромвелем. Шелленберг выяснил, что только эта организация обеспечила не объяснимые иначе успехи британской политики и дипломатии. Британская разведка, действуя через молодежную христианскую организацию, движение бойскаутов и другие подобные сообщества, свергала правившие династии, меняла правительства и устраняла неугодных министров и политиков по всему миру. Создание именно такой универсальной, тотальной разведывательной службы стало честолюбивой мечтой Шелленберга. Первым шагом должна была стать ликвидация уже существовавшей разведывательной службы – абвера. За два года упорной борьбы, в ходе которой Шелленберг использовал все ошибки и упущения соперников, он смог решить эту задачу. В абвере знали об уготованной ему судьбе, но ничего не могли с этим поделать. Сгнившая от коррупции, неэффективная и политически подозрительная, эта организация была обречена. Лихорадочные попытки некоторых добросовестных офицеров провести реформу абвера привели лишь к крушению иллюзий и отставкам. Тем временем служба Шелленберга – едва ли более эффективная – воспользовалась преимуществами атакующей стороны. В феврале 1944 года после серии феерических провалов Канарис был смещен со своего поста. В мае верх окончательно взял Гиммлер. Уцелевшие руководители абвера были вызваны на курорт в Зальцбурге, где произошла их встреча с Гиммлером и Шелленбергом. В напыщенной речи Гиммлер озвучил свою программу. Само название «абвер» казалось ему лишенным немецкого духа – оно подразумевало оборону. Он, Гиммлер, собирается создать и создаст новую, наступательную и чисто арийскую разведывательную службу. Затем Гиммлер перешел от скучных организационных деталей к непостижимым обобщениям, в которых его идеалистический дух чувствовал себя как дома. Гиммлер принялся описывать грядущие свершения. Сейчас не может быть места пораженческим настроениям, вещал он. Фюрер воодушевлен, как никогда прежде. Его государственная мудрость, искусство управления и интуиция явят миру непревзойденный шедевр. Фюрер молит Бога о том, чтобы самовлюбленные плутократы Запада совершили глупость и вторглись на континент. Они будут отброшены и «утоплены в море собственной крови». Потом настанет черед Востока. В течение года русские будут оттеснены за Волгу и Урал в Азию, в свой варварский дом, на границе которого славянские рабы возведут новую Китайскую стену, которая не даст им вернуться назад [78]78
  Этот проект Восточного вала всерьез рассматривался Гитлером и не раз им упоминался, как, например, в письме к Муссолини от 25 марта 1943 года. См. также Hassell U. v.Vom andern Deutschland. S. 276.


[Закрыть]
. Через две недели западные союзники высадились в Нормандии, а еще через два месяца произошло самое знаменательное с 1934 года событие – заговор генералов 20 июля 1944 года, показавший, что командование германской армии посчитало войну проигранной и решилось наконец на полный разрыв с нацистской партией.

Многие детали заговора генералов теперь уже хорошо известны. Важность этого события трудно переоценить. После долгих приготовлений ничтожное меньшинство немецкого народа решило взять инициативу в свои руки. Проигнорировав или преодолев нерешительность и колебания наиболее робких заговорщиков, эти люди сделали решительную и едва не увенчавшуюся успехом попытку уничтожения нацистского режима. Эту попытку осуществили восточногерманские аристократы (по иронии судьбы, покушение состоялось в их родовом гнезде – в Восточной Пруссии), некогда безраздельные хозяева армии, оттесненные теперь в ее штаб; коллеги Раушнинга, посчитавшие, что смогут использовать в своих целях агрессивный дух пангерманизма и нацистов в роли младших партнеров. Взрыв в ставке Гитлера был отчаянной попыткой исправить эту чудовищную ошибку. Но было уже поздно; исправить ее было уже невозможно. Класс юнкеров исчез с политической сцены, вымер, как мамонты и мастодонты [79]79
  Следует подчеркнуть, что непосредственные участники заговора 20 июля – Бек, Тресков, Ольбрихт, Штауффенберг и некоторые другие офицеры штаба армии – были радикалами среди прочих противников нацистского режима. Их не поддерживали другие, многочисленные группы пассивной, неэффективной оппозиции. Если бы Штауффенбергу удалось убить Гитлера, то за полковником, несомненно, последовали бы все представители оппозиции, все недовольные. Неудача Штауффенберга напугала их, усилив в их среде взаимную подозрительность и враждебность. Эта разобщенность позволила правительству прийти в себя и нанести ответный удар, уничтожив всю оппозицию разом. Возмездие, настигшее все группы, создало видимость единства их целей и политики, какового никогда не было. Так, гражданские группы Герделера и фон Тротта цу Зольца действовали отдельно от армейской оппозиции, которая и сама была расколота. Например, Роммель, соглашаясь с целями заговора, был тем не менее шокирован методами Штауффенберга.


[Закрыть]
.

Тем не менее надо сказать, что заговор был хорошо спланирован и едва не увенчался успехом. До этого взрывные устройства несколько раз посылали в ставку Гитлера, и каждый раз какие-то технические сбои мешали довести дело до конца. На этот раз Штауффенберг сам принес бомбу в своем портфеле на совещание в ставке фюрера в Растенбурге. Когда Гитлер занял свое место у стола с картами и совещание началось, Штауффенберг поставил портфель у ножки стола и под каким-то предлогом покинул помещение. Выйдя за территорию ставки, Штауффенберг услышал взрыв, сел в самолет и по прилете в Берлин объявил о смерти Гитлера и переходе власти в руки нового германского правительства. Как оказалось, это было преждевременное заявление. В планы заговорщиков (в этом были твердо уверены все добрые нацисты) вмешалось провидение. До сих пор не вполне ясно, как Гитлеру удалось уцелеть. Либо он вовремя отошел от стола, либо массивная ножка стола отвела от него ударную волну. Во всяком случае, когда пыль осела, стало понятно, что заговор провалился. У Гитлера лопнули барабанные перепонки, была ушиблена правая рука и разорвана форма. Он, оглушенный, упал на руки верного Кейтеля. Четыре человека были убиты или смертельно ранены, но сам Гитлер остался жив. Если бы это совещание проводили, как обычно, в подземном бункере, а не в легком деревянном строении, то не уцелел бы ни один участник совещания.

Июльский заговор 1944 года затронул практически все элементы политической ситуации в Германии. С этого момента Гитлер твердо знал, что армия как организация находится в оппозиции; он понял, что если и выиграет войну, то вопреки генералам, а не благодаря им. С июля 1944 года Гитлер начал все больше и больше окружать себя офицерами военно-морского флота и авиации. Конечно, флот не играл заметной роли в военных действиях, но зато не был запятнан изменой. Авиация, правда, тоже не оправдала возложенных на нее надежд, но это была вина не летчиков, а исключительно Геринга. Простые армейские солдаты, несомненно, оставались верны своему фюреру, и он все больше и больше отождествлял себя с ними, а не с офицерами. Из генералов он продолжал доверять лишь таким лизоблюдам и льстецам, как Кейтель и Бургдорф [80]80
  Генерал Вильгельм Бургдорф был начальником кадрового управления сухопутных сил и адъютантом ОКВ в ставке Гитлера. Он полностью разделял мировоззрение Гитлера, Бормана и Геббельса.


[Закрыть]
, всех остальных он считал изменниками. Он был твердо убежден в их поголовном предательстве и часто говорил о нем вслух. Каждый раз, когда армия терпела поражение или сдавала очередной город, Гитлер кричал об измене. Из ставки Гитлера нескончаемым потоком шли телеграммы с обвинениями и лекциями по стратегии; послушный Борман вторил своим дискантом басовитым воплям фюрера. На последнем расширенном совещании в ставке Гитлер кричал в лицо своим генералам, что они его обманывают. В своем последнем письменном документе, обращенном к потомству, в политическом завещании, он тоже не смог обойти этот вопрос и заклеймил как изменников офицеров вермахта и его штаба.

Отстранившись от генералов и уйдя в общество своих почитателей, Гитлер неотвратимо превратил свой штаб из органа военного управления в восточный двор льстецов и лизоблюдов. Насколько далеко зашел этот процесс, можно судить по рассказам очевидцев сцены, произошедшей сразу после взрыва в Растенбурге. В тот день Муссолини, ставший теперь марионеточным правителем Ломбардии, прибыл в Растенбург, чтобы нанести визит своему защитнику и покровителю. Поезд прибыл на вокзал во второй половине дня. Гитлер, бледный как полотно, встречал Муссолини на перроне. По дороге с вокзала Гитлер рассказал гостю о своем чудесном спасении, произошедшем всего несколько часов назад, и показал ему место покушения. Картина была впечатляющая: обгоревшие обломки – после взрыва вспыхнули деревянные стены – и рухнувшая крыша. Осмотрев дымящиеся развалины, Гитлер и Муссолини отправились пить чай. Известно, что самые вопиющие свои выходки Гитлер устраивал именно за чаем.

Чаепитие началось в пять часов. В ставке присутствовало все окружение Гитлера. Разговор, естественно, шел о чудесном спасении фюрера, но очень скоро зазвучали взаимные обвинения. Собеседники стали срываться на крик, обвиняя друг друга в том, что война до сих пор не выиграна. Риббентроп и Дёниц кричали генералам, что они изменили Германии, продавшись Англии, а генералы в ответ не выбирали выражений, отвечая Риббентропу и Дёницу. Все это время Гитлер и Муссолини сидели тихо, не вмешиваясь в ссору. Грациани рассказывал им о своих африканских приключениях. Потом кто-то вдруг упомянул о другом знаменитом «заговоре» в нацистской истории – о заговоре Рёма 30 июня 1934 года – и о кровавой чистке, которая за ним последовала. Гитлер немедленно впал в неистовство и с пеной у рта принялся кричать, что отомстит всем изменникам. Он орал, что провидение только что показало ему, что именно он избран для того, чтобы вершить мировую историю. Гитлер грозил ужасными наказаниями женам и детям – око за око, зуб за зуб, – ибо никому не позволено противиться воле провидения. Все притихли. Гитлер бушевал в течение получаса; итальянцы решили даже, что он, видимо, сошел с ума. «Не понимаю, – вспоминал один из них, – почему я тогда не переметнулся к союзникам». Муссолини был смущен и молчал. Грациани сделал попытку утихомирить Гитлера, начав обсуждать с Кейтелем какие-то технические проблемы. Все это время одетые в белые смокинги официанты разносили чай онемевшим гостям.

Разнос был прерван звонком из Берлина, где до сих пор не был восстановлен порядок. Гитлер схватил трубку и принялся выкрикивать приказы расстреливать всех и каждого. Почему до сих пор не прибыл Гиммлер? Затем Гитлер дал волю своей мании величия: «Я начинаю сомневаться в том, что немецкий народ достоин моих высоких идеалов!»

Эти слова положили конец всеобщему молчанию. Все присутствовавшие принялись наперебой уверять Гитлера в своей преданности. В самых раболепных выражениях Дёниц пел хвалу немецкому военному флоту. Геринг затеял свару с Риббентропом и даже замахнулся на него своим маршальским жезлом. На фоне общего шума послышался голос Риббентропа: «Я пока еще министр иностранных дел, и мое имя фонРиббентроп». Теперь молчал Гитлер. Исполнители комической оперы поменялись ролями. Примадонна умолкла, вступил нестройный хор. Гитлер неподвижно сидел за столом и сосал таблетки [81]81
  Читатель, у которого хватит терпения дочитать книгу до страницы 127, узнает нечто интересное и об этих таблетках.


[Закрыть]
, время от времени отпуская злобные реплики о крови, провидении и концлагерях, но это был лишь слабый отзвук отгремевшего взрыва эмоций.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю