Текст книги "Запятнанный ангел"

Автор книги: Хью Пентикост

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Но возможно, Трэш и прав: О'Фаррелл мог использовать меня, чтобы свести счеты с Фэннингом, и он в этом преуспел!

И все равно – Марч кого-то прикрывал, все говорило за это. Во всяком случае, он не стремился узнать правду. Возможно, причина этому – его зять. Потом еще эта история об избиении, после которого О'Фаррелл попал в больницу. Потом избиение Эда. Интересно, думал я. Это девчачье хихиканье могло быть просто дурацкой привычкой; а могло – и признаком неуравновешенной натуры. Сегодня кто-то, у кого с головой не в порядке, разгулялся вовсю: сначала пластинка, игравшая для меня в театре, потом моя растерзанная машина и, наконец, пожар. А ночь еще не подошла к концу.

Перед нами засветились огни дома, и Келли остановился.

– Вы сейчас встретитесь с очень необычным человеком, Геррик, – проговорил он. – Именно так к нему и следует относиться.

– «Именно так» к нему и относились слишком долго, разве нет? Если он покрывал убийцу все эти годы, значит, он во многом ответствен за трагедию Броков.

– Мы не знаем, покрывал ли он кого-то, – сказал Келли. – Он хотел, чтобы все улеглось. Ему через пару месяцев исполнится семьдесят девять. Вы видели его сегодня вечером: годы почти ничего с ним не сделали, по крайней мере, ничего, что может заметить сторонний наблюдатель. Он все еще может взять автомобиль за бампер и вытащить его из лужи. Дух его так же молод, как пятьдесят лет назад. Он одинокий человек. Большинство творческих людей одиноки, как мне кажется. Живопись – его жизнь. Он будет яростно отбиваться от всего, что может помешать его работе. Я думаю, он понимает, что его время на исходе. Он даже не взглянул ни на одну женщину после смерти жены, а она умерла задолго до того, как он сюда приехал. Он не осуждает нравы нью-маверикской колонии, но сам никогда так не поступал.

– Он не осуждает и поведение Лоры, – сказал я.

– Понаблюдайте, как он смотрит на нее, – ответил Келли, – или когда о ней говорят. Посмотрите ему в глаза, когда произносят имя Лора. Они превращаются в глубокие, черные озера печали.

– Но он никогда не вмешивался в ее жизнь?

– Если и пытался, – ответил Келли, – его постигла неудача. – Он повернулся к дому. – Если мы хотим добиться от него поддержки, нам придется принять ее в том виде, в каком нам ее предложат.

– Я не в настроении играть в поддавки, даже с Господом Богом! – злобно огрызнулся я.

Мне внезапно привиделись Эд Брок, бессмысленно тянущийся к солнцу в своем инвалидном кресле в саду; раскаленный добела крематорий, в который превратился его дом; оцепеневшая от ужаса Гарриет, тупо глядящая на меня, как на чужого. Теперь мне стало наплевать, что кому-то будет больно. Мне стало наплевать, какие секреты унес с собой в могилу Джон Уиллард. Лично я снял перчатки и надел кастет.

Гостиная в доме Роджера Марча была не меньше тридцати квадратных футов, с камином, отделанным булыжником и полностью занимающим одну стену. Северная стена служила окном студии, а две боковые – плотно увешаны картинами, словно в художественной галерее. Но книг не было – кроме нескольких валявшихся на большом круглом столе в центре.

В ответ на наш стук последовало приглашение, произнесенное гудящим басом, и мы с Келли вошли. Роджер Марч был один. Он возился с обугленной трубкой и голубой жестянкой трубочного табака. В первый момент при виде этого белобородого великана вся моя воинственность слетела с меня. Потом я чуть не рассмеялся, осознав, что я словно вернулся в свои пять лет, к детской картинке великого Господа Иеговы, беседующего с Моисеем на горе. Таково было обаяние его личности.

– Новости есть? – спросил он Келли.

– Пока еще нельзя обследовать останки дома, сэр, – ответил Келли. Это «сэр» выскочило у него легко и автоматически. Мы были похожи на двух детей, которых вызвали к директору школы. Я понял, что, если дальше так пойдет, хозяином ситуации окажется Марч.

– Никаких сомнений в том, что это был поджог?

– Никаких, сэр, – откликнулся Келли.

– Черт! – прогудел его голос. Он чиркнул старомодной каминной спичкой о ноготь, потом поднес огонек к трубке. – Как вы предполагаете действовать дальше, Келли?

– Завтра у меня заберут это дело, сэр, – сказал Келли ровным голосом. – Мне не удалось поймать убийцу, остававшегося на свободе очень, очень долгое время. Мои непосредственные начальники сядут мне на загривок, и этим займутся все, кому не лень, в окружной полиции.

– И начнут ползать вокруг, словно мухи, черт их побери! – бросил Марч.

У меня лопнуло терпение.

– А вы бы предпочли, чтобы все оставалось шито-крыто, и не важно, кто при этом может пострадать, не так ли, мистер Марч? – спросил я.

Он посмотрел на меня так, словно никогда раньше не видел. Я почти чувствовал, как он пытается найти способ убрать меня с дороги, как досадную помеху.

– Настало время ответить на некоторые вопросы, Марч, – и вам, и вашему зятю, и дочке. Где они?

Глубоко посаженные глаза гневно блеснули.

– У вас ведь нет никаких законных полномочий, не так ли, Геррик? Вы служите в аппарате окружного прокурора другого штата.

– Давайте внесем ясность, – сказал я. – Я не представляю город Нью-Йорк. Я в отпуске и выступаю как адвокат миссис Брок. А она может предъявить колонии несколько исков, после которых та прекратит свое существование. Если нам не удастся выяснить правду, и при этом достаточно быстро, мы их предъявим. Такова моя юридически законная позиция.

Марч попытался испепелить меня взглядом, но не смог.

– Вы считаете, что я все эти годы укрывал убийцу и собираюсь делать это и впредь? – спросил он угрожающе тихо.

– Мне известно, что вы долгое время отказывались предпринимать хоть что-нибудь, чтобы найти убийцу Джона Уилларда, и по сей день ничего не было бы сделано, если б не Пенни.

– Вам нравится то, чего она добилась? – осведомился Марч.

– Нет, но ее нельзя в этом обвинить. А вот тот, кто пытался скрывать правду все эти годы, – даже если это вы, – сегодня может лечь спать с приятным чувством, что он оказался соучастником убийства Эда Брока.

– Даже если это я, – повторил он. – Вижу, что вы умеете, как дошлый юрист, избегать прямого обвинения, Геррик. – Он положил трубку на стол и на мгновение отвернулся, стараясь собраться с мыслями. – Единственное, что необходимо для существования подобного сообщества, мистер Геррик, – это покой, – начал он. – Покой, чтобы можно было работать, не отвлекаясь. Уже почти три месяца мы не знаем покоя – с тех пор, как Пенни привезла сюда Эда Брока разрывать старые могилы. Нас сводит с ума не имеющее значения, но тем не менее загадочное прошлое. Будь оно проклято, говорю я. Будь оно проклято за то, что не хочет остаться в могиле. Джона убили двадцать один год назад. Это было зло. Но оно свершилось втайне. Кому теперь поможет, если тайна раскроется? Колония процветает, как мечтал Джон. Многие знаменитые люди начинали здесь, как он надеялся. Вы думаете, если бы у него был выбор, он сказал бы: «Повесьте моего убийцу, и пропади пропадом моя мечта»? Он не сказал бы так! Мы прожили в мире и покое двадцать лет, и мечта Джона сбылась. А теперь все оказывается под угрозой, потому что глупая девчонка хочет удовлетворить свое любопытство.

– Пожалуй, мне никогда еще не доводилось слышать настолько хладнокровных и бесчеловечных рассуждений, – сказал я. – И это уводит нас от конкретного вопроса.

Он сделал нетерпеливый жест своей огромной рукой:

– Ни один настоящий художник не бывает человечным в полном смысле, Геррик, потому что, если он хоть немного талантлив, ему глубоко наплевать на все, кроме того, что он делает. Ему плевать, богат он или беден, жарко ему или холодно, счастлив он или несчастлив в обыденной жизни. Все, что его волнует, – это его работа, время, чтобы ею заниматься, и место, где он может ее делать. Он ненавидит бытовые мелочи с такой яростью, какую вы вряд ли когда-либо испытывали. Он ненавидит женщину, которая считает, что ей уделяют недостаточно внимания. Он ненавидит ее за то, что она пытается украсть у него драгоценное время. Он ненавидит засорившуюся водопроводную трубу, потому что надо потратить время, чтобы починить ее. Он ненавидит правительство не потому, что его заставляют платить налоги, но потому, что они вынуждают его заполнять до нелепости сложную налоговую декларацию. Он ненавидит ночь, потому что она отнимает у него дневной свет, при котором можно писать. И мы здесь ненавидим дело Уилларда. Мы любили Джона и скорбели о нем. Мы помогали искать его убийцу. Но время прошло, Геррик, и, когда стало ясно, что убийцу не поймают, мы решили положить этому конец. Мы снова хотели покоя. Времени для работы, места для работы. И вот теперь, после стольких лет забвения, все началось сначала. Мы не в силах разобраться с этим, как можем заполнить декларацию, прочистить засорившуюся водопроводную трубу или прогнать надоевшую женщину. У нас воруют наше время. Уже три месяца я не могу спокойно работать. Вопросы полиции; сомнения и подозрения, которые не дают сосредоточиться. Мне почти семьдесят девять лет, Геррик, и я не могу себе позволить тратить время зря, черт возьми.

– Тогда покончите с этим! – предложил я. – Покончите, рассказав всю правду!

– Я не знаю всей правды! – выкрикнул он почти с яростью. – Если б я знал, кто убил Джона в ту ночь, я бы собственными руками переломил его пополам и оттащил его к капитану Ларигану. Если б я знал, кто напал на вашего друга Брока три месяца назад, а сегодня ночью сжег его дом, я не колеблясь сдал бы его правосудию. Но я не стану – послушайте меня, Геррик, – я не стану сплетничать, попусту рассуждать и строить догадки. Это болезнь нашего времени – беспочвенные построения. Люди зарабатывают на жизнь, сочиняя колонки, наполненные слухами и намеками. Политики обретают власть, выдвигая ложные обвинения, поддержанные сомнительными доказательствами. Я не стану причинять людям боль, потроша их жизнь, как брюхо рыбы, чтобы все, разинув рот, смотрели на их внутренности, покуда не уверюсь, что они это заслужили. Помочь? Я помогу, но я не стану помогать вам ничем, кроме фактов! – Он ткнул в меня длинным пальцем. – Вы провели здесь меньше двадцати четырех часов, Геррик, и я вижу по вашему лицу, что вы уже кого-то подозреваете. Я прожил с этим двадцать один год. Вы думаете, у меня не возникало подозрений? Думаете, я не пытался разгадать загадку? Разница между мной и вами, Геррик, – или между вашим другом Броком и мной – заключается в том, что я забочусь о покое, единстве и выживании Нью-Маверика, которому я отдал четверть века. Я не стану проводить время забрасывая грязью людей, которые, возможно, просто потому, что они здесь живут, оказались замешаны в трагедии. Покажите мне убийцу, и я помогу вам уничтожить его. Дайте мне самому увидеть его, и я сдам его вам так быстро, что он и глазом моргнуть не успеет. Вы напрасно считаете, что я скрываю от вас всю правду. Я не знаю ее. А частичная правда, всевозможные «может быть» и «если» – с этим я дела не имею.

Он остановился, и было такое впечатление, что по комнате пронесся ураган. Я ощущал его величие и его непоколебимую убежденность в собственной правоте. Больше того, я верил ему. Он не стал бы скрывать факты, но и только. А в моей работе приходится иметь дело с версиями и догадками и проверять каждую из них, иначе ты просто не сдвинешься с места.

– Я уважаю вашу точку зрения, – сказал я, – даже если при этом вы лишаете нас той поддержки, которую могли бы нам оказать. Никто не знает это место лучше вас. Ваши суждения были бы для нас бесценны. И имейте в виду, сэр, вы можете быть предвзяты и слепы там, где человек посторонний нашел бы разгадку, знай он то, что знаете вы. Не лучше ли покопаться немного в грязи, чем ждать, пока случится третье, а может быть, и четвертое убийство?

– Я был исповедником для сотен людей в Нью-Маверике за все эти годы, – сказал Марч. – Но вы услышите от меня об их проблемах, их ненависти, ревности, страхах не больше, чем услышали бы от священника.

– Кто-нибудь признавался вам в убийстве? – спросил я.

– Чушь!

– Если мне следует опираться на факты, я должен собирать их без всякого предубеждения, – заметил я. – Где вы были сегодня вечером, когда начался пожар?

– Я спал, – отозвался он. Черные глаза настороженно следили за мной. – Как и положено в моем возрасте, когда темнеет, я ем, немного слушаю музыку, а потом сплю, сколько удастся. Моя задача – сохранить каждую толику сил, чтобы писать, едва станет достаточно светло.

– Вы слышали, как ваш зять вызвал пожарную команду?

– Я так не скажу. Я проснулся оттого, что он что-то кричал в трубку, но не пробудился настолько, чтобы понять, что он говорит. Но потом я увидел зарево.

– Пол не разбудил вас?

– Нет. Он побежал к дому миссис Брок сразу же, как позвонил.

– Вам не нравится ваш зять, так ведь, мистер Марч? Я слышал, как вы назвали его скулящей мразью и попросили держаться подальше от вас.

– А что он перед этим сказал!

– Понятно. Кстати, раз уж мы об этом заговорили, где была ваша дочь?

И тогда я увидел то, о чем предупреждал меня Келли, – мучительную боль в глубоко посаженных глазах.

– Я не знаю, – ответил Марч. – Она не обязана отчитываться ни передо мной, ни перед кем бы то ни было. Сейчас она наверху, смазывает Полу ожоги.

– Вернемся к моему вопросу, мистер Марч. Вам не нравится Пол, да?

– Он мне не нравится, – мрачно проговорил художник. – Он не нравится мне, потому что ему уже сорок пять, а он так и не вырос. Он не нравится мне, потому что у него чувство юмора как у ребенка, порочность и злость как у ребенка, но в нем нет детской невинности.

– Уверены ли вы, что не он совершил эти преступления?

Черные глаза сверкнули.

– Нет, не уверен. Это факт. Но я не уверен, что он их совершил. Это тоже факт.

– Вы упомянули о детской порочности. Что вы имеете в виду – склонность к злым проказам?

– Я имею в виду жестокость. Вы слышали вопрос, который он задал сегодня. Он спросил, где спит Лора. Он задал этот вопрос не для того, чтобы задеть Лору. Он это сделал, чтобы задеть меня – при всех. Дети могут быть жестокими, потому что, будучи детьми, они чувствуют себя обделенными: им кажется, что их обделили любовью, что кого-то любят больше, что им нарочно не купили мороженое, когда они этого просили. Ребенок жестоко мучает какого-нибудь зверька, потому что он недостаточно большой, чтобы мучить взрослых, которых он на самом деле ненавидит. В сорок пять лет с этим уже поздно бороться даже психиатрам.

– Почему вы его терпите?

– Он муж Лоры.

– Она его тоже ненавидит, – заметил я. – Почему вы и она его терпите?

– Вам не кажется, что ваши вопросы становятся чересчур личными, Геррик?

– У него есть что-то против вас?

Я ожидал, что Марч или рассмеется, или швырнет мне в лицо табак. Он не сделал ни того ни другого. Он просто уставился на меня.

– Он вас шантажирует?

Черные глаза превратились в узенькие щелки.

– Все мы в некотором роде шантажисты, Геррик. Любезность за любезность: я куплю вам выпить, вы мне купите выпить. Все люди, которые долго живут вместе, понемножку шантажируют друг друга.

– Вы уходите от ответа, – сказал я. – Он вас шантажирует?

– Нет, черт вас побери! – От его зычного голоса, казалось, содрогнулись стены.

– Полегче, Геррик, – вмешался Келли.

Я пропустил его предупреждение мимо ушей:

– Семь или восемь лет назад, Марч, ваш зять устроил человеку по имени Шон О'Фаррелл такую основательную трепку, что тот оказался в больнице. Причина, как мне сказали, заключалась в том, что О'Фаррелл, которому было под шестьдесят, стал заигрывать с вашей приемной внучкой Пенни, которой едва исполнилось четырнадцать. Это так?

– Да. – Вся ярость Марча улеглась.

– Почему после этого вы разрешили О'Фарреллу остаться в колонии?

Художник долго колебался, и, когда он наконец заговорил, его ответ изумил и удивил меня.

– Потому что я не был уверен, что это правда, – объяснил он.

– Но вы только что сказали…

– Пол приводил именно ту причину, которую вы назвали, – продолжал Марч. – Пенни это отрицала, а Пенни мне ни разу не соврала за всю свою жизнь. Шон отрицал это – и не отрицал. Он признался, что испытывал некое противоестественное влечение к ребенку, но старался не проявлять этого. Он еще сказал, – старческий голос дрогнул, – что просто заявил Пенни, что больше не сможет с ней видеться, и Пенни говорила то же, хотя она ничего не поняла. Шон говорил, что, прогнав Пенни, он начал кататься по траве возле дома, плача и повторяя ее имя. Пенни, уходя, поцеловала его на прощанье – в щеку. Это было больше, чем он мог вынести.

Внезапно из леса выскочил Пол, обвинил его в совращении ребенка, а потом избил его до полусмерти. Пол не сомневался в своей правоте. Я не был уверен до конца, и Шон остался здесь.

У этого человека есть врожденное чувство справедливости, подумал я. Я мог понять, почему его любили и почитали молодые художники, приезжавшие в Нью-Маверик. Он не осуждал заранее: косвенных доказательств для него было недостаточно. Мне очень не хотелось продолжать, но пришлось.

– В ту ночь, когда был убит Джон Уиллард, мистер Марч, ваша дочь провела вечер в обществе мужчины в костюме Черного Монаха. Об этом мне рассказал капитан Келли. Вы знаете, что был такой человек?

Марч остановился у стола и положил руки на столешницу ладонями вниз. Для этого ему пришлось наклониться, и он опустил голову так, что лица нельзя было разглядеть.

– Да. – Рана до сих пор не зажила.

– Вы знаете, кто это был?

– Нет.

– Ваша дочь знает, кто это был?

– Спросите у нее.

– Если вы не знаете, значит, он вам не сказала. Как вы думаете, кто это мог быть? Вероятно, все эти годы вы пытались разгадать это.

– Что бы я ни думал, у меня нет фактов, – сказал он.

– Но предположения у вас есть?

– У меня нет фактов! – В нем вновь стала закипать ярость. – Какое это имеет отношение ко всем нашим бедам?

– Может быть, никакого. Но тот человек мог бы подтвердить алиби вашей дочери в ночь убийства Уилларда. Из нее вытрясут его имя, Марч. Я или начальство Келли. Все это перетряхнет заново целая армия чужаков. Вы сколько угодно можете воздерживаться и не мазать никого грязью, мистер Марч, но больше никто не последует вашему примеру.

Марч медленно поднял голову. Он смотрел мимо меня в завтрашний день и видел новых полицейских, окружного прокурора, следователей по особо важным делам из конторы генерального прокурора штата, газетчиков со всей страны. Его бородатое лицо исказилось от нахлынувшего ужаса.

– О господи, – проговорил он. – Боже мой.

– Есть ли какие-то факты, касающиеся той ночи, о которых вы никому не рассказывали, мистер Марч? – тихо спросил я.

Громадное тело содрогнулось, словно от резкой боли.

– Есть один факт, – сказал он. – Факт, о котором я не упоминал ни единой душе, потому что мне казалось, что это не имеет никакого отношения к убийству. Я знал, у кого был такой костюм; кто собирался одеться в него в ту ночь. Но позже.

Я вдруг понял, что он собирается мне сказать. Позже! Позже, после концерта.

– Джон Уиллард?

Марч вздрогнул:

– Человек, которого я любил, как брата! И последнее, что он сделал в жизни, – он предал меня.

Глава 2

В комнате было тихо, слышалось только тяжелое дыхание Роджера Марча. Он носил это в себе двадцать один год. Все это время он прожил в уверенности, что любовником Лоры в ту кровавую ночь был его друг и напарник, и воспринимал это как измену, как предательство со стороны человека, которого он любил и уважал. Марч ничего не мог поделать с дочерью, но он не ожидал, что его друг, на тридцать лет старше Лоры, воспользуется ее слабостью. Рана эта не заживала. Убежденный в предательстве Уилларда, художник все это время хранил молчание: раскрыть тайну – означало дать новый повод для сплетен, превратить себя и Лору в посмешище.

Но здесь концы не сходились с концами. Мысль об Уилларде приходила мне в голову и раньше, но Келли несколько раз заверял меня, что Черный Монах не мог быть Уиллардом. Более щуплый мужчина, говорил он, грациозный, как балетный танцор. Я посмотрел на Келли. Его лицо побледнело от волнения и усталости. Он медленно кивнул.

– Могу поклясться, что вы ошибались, сэр, – сказал он Марчу. – Той ночью я видел Черного Монаха, сэр: его и Лору, миссис Фэннинг. Это не мог быть Уиллард. Тот человек гораздо ниже ростом, другого телосложения – совершенно другого.

Марч уставился на него, потом медленно покачал головой.

– Это был Джон, – проговорил он.

– Вы основываетесь только на том, что у него был костюм монаха и он намеревался надеть его потом, после концерта.

– Он показывал его мне, – сказал Марч. – Он собирался присоединиться к нам – ко мне и своей жене, принимавшим губернатора, после концерта. Он знал, какой костюм у меня, и сказал мне, как будет одет, чтобы мы могли легко найти друг друга.

– Капитан Келли совершенно уверен, что это был не Уиллард, – настаивал я.

– В темноте, в свете костров, в круговороте людей трудно что-либо рассмотреть.

– Я наблюдал за ним некоторое время, – ответил Келли. – Не просто взглянул на него мельком. Я знаю, что это был не Уиллард, сэр.

– Вы не ответили на мой вопрос, мистер Марч, – продолжал я. – Костюм – единственное, на чем вы основывались все эти годы?

Художнику потребовалось долгое время, чтобы сказать одно слово:

– Да.

В тот момент я понял, что он лжет. У опытного следователя развивается чутье на такие вещи. Первый раз за весь вечер он солгал, и тут меня осенило: я понял вдруг совершенно ясно, почему он это сделал.

– Ваша дочь сказала вам, что это был Уиллард.

– Нет! – Он поднял свои огромные руки, как боксер, пытающийся парировать удар.

Я повернулся к Келли.

– Приведите сюда мистера и миссис Фэннинг, – сказал я.

– Бога ради, оставьте их в покое! – выкрикнул Марч. – Какое это имеет значение? Я слышал версию, что Джона, возможно, убил Черный Монах. Я знал, что это не так, потому что Джон и был Черным Монахом. Наверное, из-за меня кто-то потратил время зря – Лариган или Келли, – потому что я не опроверг это предположение сразу. Но это я защищал свою дочь и – в какой-то мере – Джона и его светлую память, в которой колония нуждалась, чтобы выжить.

– Так не пойдет, – возразил я. – Благодарите судьбу, что у вас на тот вечер железное алиби, мистер Марч. А как насчет вашего зятя? Он тоже думал, что Черным Монахом был Уиллард? Его жена рассказала ему это? Он наткнулся на Лору, когда спустился с холма в поисках Уилларда, и она ему это сказала? Если так, то у него был реальный мотив – и возможность. Приведите их, Келли.

Келли медленно, с неохотой вышел из комнаты. Марч, этот крепкий старый великан, казалось, весь съежился под одеждой. Он подошел к камину и схватился за него, как человек, цепляющийся за край скалы.

– Это был Уиллард, – пробормотал он. – Говорю вам, это был Джон. – Он пытался убедить себя, не меня. Он вдруг резко повернулся, прислонившись к камину спиной, раскинув руки в сторону, как на распятии. – Умоляю вас, – сказал он, – умоляю вас проявить милосердие, Геррик. То, что Джон развлекался с Лорой в ту ночь, не имеет теперь значения ни для кого, кроме нас. Неужели обязательно объявлять об этом во всеуслышание и выставлять нас на городской площади на потеху всем? Если я вам все расскажу, вы обещаете избавить нас от этого?

– Я ничего не могу обещать вам, сэр, – ответил я. – Это достаточно весомая деталь в коллекции улик, указывающих на вашего зятя. Пора перестать что-либо скрывать, если мы хотим положить конец этому сейчас, раз и навсегда.

Марч сделал нетерпеливый жест, словно отмахнулся от мухи.

– Пол для меня ничего не значит, – произнес он. – Но посмотрите на него. Посмотрите на него поближе. У него не хватит духу убить кого-то. Он может делать людям злобные гадости, но на большее он просто не способен. Я открыл вам то, что мне известно, потому что решил, что пора прекратить бессмысленную охоту на Черного Монаха, как вы его называете. Вы охотитесь за мертвецом – за Джоном Уиллардом.

– Нет, – отрезал я. – Келли совершенно уверен.

– Послушайте меня! – Марч шагнул ко мне, покачиваясь, словно огромное дерево на ветру. – Та ночь! Не спрашивайте меня, почему Лора такая, какая она есть. Во мне ничего подобного нет. И не было в ее матери. А для нее это как наркотик. Она жаждет возбуждения, рвется к нему. В ту ночь она отдалась Джону. Он, видимо, совсем потерял голову, он обошелся с ней грубо, жестоко. Пол нашел ее избитую, всю в синяках и ссадинах, полуживую в студии Джона. Джона не было. Он пошел на концерт и оставил ее там, рыдающую, в полной истерике. Пол отвел ее домой. Он пытался выяснить у нее, что же произошло. Она была не в состоянии говорить, но он догадался. Надо признать, дальше Пол поступил как и любой бы на его месте: помчался обратно в театр, чтобы разобраться с Джоном, но Джон был уже мертв, когда он туда прибежал. Собственно говоря, его убили раньше, чем Пол ушел из его дома. Вы теперь понимаете, почему я этого не рассказывал? Я не убивал Джона. Пол не мог убить его. Так что выстрел не имел никакого отношения к этому происшествию, сколь бы трагическим оно ни казалось мне или Лоре. Кто-то другой спланировал это убийство и ждал Джона в театре. Я был с губернатором. Пол и Лора были здесь. Нет никакой связи между тем, что произошло между Лорой и Джоном, и тем, что случилось с Джоном потом. Если бы Джон остался жив, кто знает? Возможно, его убил бы я. Или даже Пол. Но у убийцы был свой мотив, не имеющий к нам никакого отношения. Понимаете? Вы понимаете, почему я умоляю вас не вытаскивать на свет эту историю через столько лет?

– А если ваша дочь солгала вам?

– А в чем я, по-вашему, могла ему солгать?

Это была Лора. Она стояла в дверях в дальнем конце комнаты. Фэннинг и Келли застыли позади нее. Одна рука у Фэннинга была забинтована. Он ухмыльнулся мне, и от его смешка меня передернуло.

– Ложь – это особая привилегия женщин, Геррик. Вы наверняка знаете, – сказал он. – Они всегда лгут в незначительных мелочах, наподобие: «Кто был тот джентльмен, с которым я видел тебя вчера вечером?» – «Это был не джентльмен, это был мой муж!» – Он захихикал еще громче.

Я слушал его, но наблюдал не за ним. Вчера вечером в баре «Вилки и Ножа» в Лоре чувствовалось что-то жесткое, изголодавшееся. Сейчас это ощущение исчезло. Не так сильно накрашена, подумал я. Она была в бледно-голубом хлопчатобумажном домашнем халате, не таком вызывающем, как прежнее платье, и именно поэтому более привлекательном. Зачесанные назад темно-рыжие волосы рассыпались по плечам, придавая ей более мягкий, слегка небрежный вид. Теперь я увидел в ней девушку, которой двадцать один год назад ничего не стоило вскружить голову и покрепче, чем у Келли. Пожилой мужчина, такой, как Джон Уиллард, мог увидеть в ней свою утраченную юность.

Спросила она легко, почти со смехом, но тонкая морщинка прорезала ее лоб, когда она взглянула на Марча.

– Папа! – воскликнула она. – Что они с тобой сделали? – Она быстро подошла к нему и взяла под руку. Как на картинке из сказки: старый Король и прекрасная Принцесса.

Прикосновение ее руки, близость ее тела, казалось, восстановили силы старика. Видя ее здесь, рядом с собой, Марч, похоже, снова укрепился в своем доверии к ней.

– Мне пришлось кое-что сказать, Лора, то, о чем я не собирался говорить никогда, – объяснил он. Его низкий голос ласкал ее. – Сегодня ночью произошло убийство, милая. Мистер Брок погиб. Завтра возобновится расследование старой истории, и она попадет во все газеты. Мистер Геррик пошел по неверному следу. Он считает, что личность мужчины – мужчины, с которым ты была тогда ночью, – важна для расследования, поскольку он мог бы снять с тебя подозрение. Они гонялись за призраком, дорогая. Я решил, что настало время открыть им правду, в надежде, что у них достанет порядочности оставить в покое эту часть истории. Так что я им все рассказал.

– Что именно, папа? Что я вела себя в тот день как полная идиотка?

– Что тем человеком был Джон, – сказал он.

– Ох!

Я почему-то ожидал, что ей станет стыдно. Этого не случилось. Она все так же гордо держала голову, а на губах играла легкая улыбка, словно бы говорившая: «Спорим, это удивило тебя, приятель!» В этой ситуации для нее имелась лишь одна неприятная сторона. Едва ли хоть в какой-то момент жизни я был менее восприимчив к женским чарам.

– То был Джон Уиллард, миссис Фэннинг? – спросил я.

– Если отец решил сказать, что это был он, мне не очень удобно отрицать это, так ведь? – отозвалась она.

– Вполне удобно, если это неправда.

– Ох, но это правда, – бросил Пол Фэннинг от двери. – В тот вечер я пошел искать Джона. Он опаздывал на концерт. Его я не нашел, но нашел в его студии свою жену. – Он хихикнул. Ощущение было такое, словно ножом провели по тарелке. – Она плакала и смеялась, лицо в кровоподтеках, одежда порвана. Выглядела она жутко. Наконец-то получила по заслугам за то, что вечно шлялась как бродячая кошка. Я спросил ее, кто это сделал. Она не захотела или не смогла сказать. Сказала, что пришла в студию к старине Джону за помощью. Но я-то лучше знал. Старик глаз с нее не сводил. Вот воспользовался случаем, чтобы изнасиловать ее. Мол, фестиваль – это фестиваль, он все спишет. Ангел Нью-Маверика! Тоже мне ангел! Я отвел Лору домой, а потом пошел искать Джона. Он был уже мертв.

– Миссис Фэннинг призналась вам, перед тем как вы отправились на поиски, что это был Джон Уиллард? – спросил я.

– Ни в чем она не призналась. Смеялась и плакала: натуральнейший истерический припадок.

– Значит, она так ничего и не сказала?

– Сказала, конечно. На следующий день. Не могла скрыть от папочки, что с ней случилось. – Он глянул на Марча, который поморщился, услышав это слово. – Ей потребовался доктор. Папочка напустил на себя свой самый торжественный вид, словно он вещал с горы, и потребовал рассказать, кто это с ней сделал. Думаю, вы бы убили того, кто это сделал, кто бы он ни был, да, папочка? Ну, Лора нам тогда и рассказала то, что я и без нее знал. Ангел Нью-Маверика, великий и славный Джо Уиллард, оказался нашим героем. Но у мужчин нашей семьи уже не было возможности поступить, как следует поступать мужчинам. Кто-то потрудился за нас.

Пол был обманутым мужем, и в его дешевом, безжалостном пересказе истории заключалась месть рогоносца, как я подозревал. Лицо Лоры стало цвета слоновой кости, но на губах все еще играла улыбка, которая становилась презрительной, когда ее взгляд падал на Пола. Но я все равно не верил ее истории, и не только потому, что Келли настаивал на другом. Эта женщина жила во лжи: она лгала в любви, чтобы заполучить то, что ей нужно. Я не сомневался, что двадцать один год назад она солгала. Я нутром это чувствовал.