Текст книги "Оборотни"

Автор книги: Хью Пентикост

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

ОБОРОТНИ
ХЬЮ ПЕНТЕКОСТ

ЧАСТЬ I

Глава 1

Майкла Дигби Салливана друзья и болельщики звали не иначе как Диггер. Ему было двенадцать, когда его отец, летчик-испытатель тридцатых годов, погиб в бою над джунглями Бирмы. Пять лет спустя его мать, очаровательная Лаура Льюис, игравшая в тридцатых и начале сороковых годов в фильмах со «звездами» Голливуда, летела с группой артистов на концерты в частях действующей армии. Самолет потерпел катастрофу над Тихим океаном. В интервью корреспонденту одной из голливудских газет семнадцатилетний сын Лауры произнес пророческую фразу: «Я собираюсь умереть на суше».

От матери юноше осталось немалое наследство, так что в деньгах он не нуждался. От отца он получил смуглую кожу и греческий профиль. Многие прочили ему карьеру артиста, но эти прогнозы не оправдались. Он никогда не появлялся на киноэкране, кроме как в выпусках хроники, и не выходил на сцену.

Специального образования он не получил, но унаследовал любовь отца к мощным двигателям. Диггер придерживался обета, данного сразу же после трагической смерти матери. Он оставался на земле. Гоночные машины стали его хобби, и к двадцати пяти годам Майкл уже выигрывал многие соревнования во Франции, Италии, Мексике, Америке. Свои автомобили он конструировал и строил сам. Неоднократно попадал в аварии, но отделывался лишь царапинами. В тридцать лет Диггер считался одним из лучших гонщиков наравне со Стирлингом Моссом и другими великими. Его хорошо знали во многих курортных городках других стран, где автомобильные гонки котировались куда выше, чем в Америке. В поле зрения репортеров часто попадали пассии Диггера: известные красавицы, киноактрисы, манекенщицы. Но жениться он, похоже, не собирался.

В 1960 году парижская полиция арестовала Диггера Салливана по обвинению в убийстве полковника Жоржа Вальмона.

Главным свидетелем обвинения была Жульет Вальмон, дочь убитого. Раз десять в парижских газетах появлялись фотографии ее и Салливана, пошли разговоры, что Диггер попался-таки на крючок. И тут она обвинила его в убийстве отца. На предварительном слушании выяснилось: у Салливана железное алиби. Однако Жульет Вальмон настаивала, что перед смертью ее отец назвал Диггера, и она сама видела, как тот убегал с места преступления. Салливана освободили, но пересуды о том, сколько пришлось выложить ему за это алиби, не прекращались.

В 1963 году, когда Салливану было тридцать пять лет, горничная "Бомонта", самого роскошного отеля Нью-Йорка, застала его в чужом номере, куда он проник, по всей видимости, с целью грабежа. Горничная вызвала сотрудника службы безопасности "Бомонта" (термин "местный детектив" в отеле не прижился), и Салливана, мрачного и молчаливого, препроводили в кабинет управляющего отелем на четвертом этаже.

Выше я пересказал вам все, что знал о Диггере Салливане к тому моменту, когда его ввели в кабинет Шамбрэна. Он поселился в "Бомонте" четыре дня назад, а моя работа как пресс-секретаря отеля состояла, помимо прочего, и в том, чтобы уведомлять местных газетчиков о прибытии знаменитостей. Естественно, я не коснулся его прошлых грехов, да и весьма смутно помнил ход судебного процесса, состоявшегося тремя годами раньше. Репортеры также не сочли нужным заглянуть в старые подшивки своих же газет, поэтому в колонках светской хроники проскользнуло лишь упоминание о его прибытии в Нью-Йорк да перечень его достижений как гонщика.

Два человека, смотревшие друг на друга через стол, сработанный флорентийскими мастерами не одно столетие назад, являли собой полную противоположность. Слово "красота" обычно неприменимо к мужчинам, но Диггера Салливана нельзя было охарактеризовать иначе как красавец. Шесть футов три дюйма ростом, широкие плечи, узкие бедра, великолепный профиль. Темные очки скрывали чувства, которые он, должно быть, испытывал, схваченный за руку на месте преступления.

Его молчание, его неподвижность приковывали внимание, и я едва слышал, что говорил Шамбрэн, управляющий отелем и мой босс, – невысокого роста, коренастый, смуглолицый, с черными глазами, которые могли пронзать насквозь и светиться добродушным юмором. По происхождению он француз, что явствует из имени, но еще маленьким мальчиком пересек океан и считает себя американцем. По роду деятельности (организация работы отелей) он часто бывает в Европе, свободно говорит на нескольких языках, так что во многих странах его принимают за своего. А уж в "Бомонте" он – король. Об отеле знает все, вплоть до мельчайших нюансов.

Сотни сотрудников отеля любят и боятся его. Он поощряет инициативу, и все его подчиненные знают, что в конфликтных ситуациях он всегда готов взять на себя ответственность за спорное решение. Его уважают настоящие короли, крупные промышленники, видные политические деятели, кинозвезды и светские львицы, коридорные и уборщицы, проститутки, приходящие по вызову, старшие официанты и даже самые вспыльчивые из людей – шеф-повара. Он умеет отнестись почтительно к важным шишкам, знаменитостям, богачам, не выказывая подобострастия, и поговорить дружелюбно с теми, кто стоит на более низких ступенях социальной лестницы, обходясь без покровительственного тона. Кроме того, его черные, с набрякшими веками глаза намекают на то, что он знает о собеседнике гораздо больше, чем ему следовало бы знать.

Шамбрэн, как обычно, курил египетскую сигарету, сквозь синеватый дым разглядывая Салливана.

– Позвольте поблагодарить вас за то, что вы смогли прийти ко мне, мистер Салливан.

– У меня не было выбора, – хрипло ответил Салливан.

Шамбрэн указал на меня.

– Вы знакомы с мистером Хаскеллом, нашим пресс-секретарем?

– Вы собираетесь подбросить газетам лакомый кусочек?

– Наоборот, мистер Салливан. Едва ли мы упрочим репутацию "Бомонта", если широкой публике станет известно, что один из наших гостей оказался вором.

Щека Салливана дернулась.

А Шамбрэн как ни в чем не бывало продолжал:

– Работа мистера Хаскелла состоит в том, чтобы препятствовать распространению подобной информации. Я попросил его прийти, потому что хочу, чтобы наш разговор проходил при свидетеле.

Салливан не ответил, даже не посмотрел в мою сторону. И мне почему-то стало неловко, словно вором был я, а не он.

Шамбрэн взглянул на лежащую перед ним полоску бумаги.

– "Майкл Дигби Салливан, – прочитал он вслух. – Конструктор спортивных автомобилей, автогонщик. Расчетный счет на сумму с пятизначной цифрой в Уолтэм-Траст.

Неограниченный кредит. Владелец виллы на юге Франции, дома и небольшого автомобильного завода около Грит-Солт-Флэтс в штате Юта. Собственность не заложена, приносит ежегодный доход".

– Ваше гестапо потрудилось на славу, – пробурчал Салливан.

Шамбрэн взял со стола квадратный бланк из плотной бумаги.

– Мы постоянно собираем информацию о наших гостях, мистер Салливан. Вы останавливались у нас дважды. В эти учетные карточки, помимо постоянного адреса, финансового положения, имен ближайших родственников, если они есть, мы вносим и специальные сведения. Отмечаем, не было ли конфликтов с администрацией или служащими отеля, а также личностные особенности каждого гостя. Буква "А" на нашей карточке указывает, что вы – алкоголик. "Ж" на карточке мужчины говорит о том, что он весьма неравнодушен к женщинам, особенно к дорогим проституткам, которые изредка заглядывают в бар "Трапеция". "М" на женской карточке указывает, что дама ищет богатого мужа. "Ч" означает, что данный гость не может позволить себе цены "Бомонта" и надо следить за тем, чтобы его счет не оказался чрезмерно большим. В случае семейных пар "МЛ" мы ставим, когда муж выдает за жену любовницу, а "ЖЛ" – когда жена наставляет мужу рога. Ваша карточка, мистер Салливан, девственно чиста. Вы идеальный гость, от которого администрация не ждет никаких подвохов.

– Шамбрэн затушил окурок и тут же зажег новую сигарету. – Разумеется, медицинские сведения мы не собираем, – добавил он.

– Как хорошо сознавать, что и у нас могут быть секреты, – сухо заметил Салливан.

– Мне приходилось сталкиваться с очень богатыми людьми, страдающими психическими заболеваниями. Кстати, среди женщин, относящихся к этой категории, не так уж редко встречается клептомания.

– И мне вы поставили такой же диагноз? – бесстрастно спросил Салливан.

– Нет. – Шамбрэн откинулся на спинку стула. – Сегодня днем вы попросили у горничной, обслуживающей ваш этаж, ключ-отмычку, обосновав просьбу тем, что забыли свой ключ в номере и, лишь захлопнув дверь, обнаружили это. Пятнадцать минут спустя горничная заметила таблицу "Не беспокоить" на дверях номера, который занимали месье и мадам Жирар. Так уж получилось, но она видела, что Жирары покинули номер полчаса назад. Она решила, что они просто забыли снять табличку, сняла ее сама и открыла дверь, чтобы занести в номер.

Естественно, она не могла не заметить, как вы роетесь в чемоданах Жираров и в бюро.

– Похоже, преступник полностью изобличен, – подытожил Салливан.

– От Жираров я узнал, что из их номера ничего не пропало.

Мистер Салливан, вам не хватило времени найти то, что вы искали?

Салливан словно и не слышал вопроса.

– Вы сказали Жирарам, кто побывал в их номере?

– Нет, – покачал головой Шамбрэн.

Я заметил, как мгновенно спало напряжение, сковывающее Салливана. Он полез в карман ладно скроенного пиджака за сигаретами.

– Что вы искали, мистер Салливан? – Голос Шамбрэна посуровел.

Салливан поднес к сигарете золотую зажигалку.

– Вы, конечно, знаете, что в Египте есть городок под названием Эль-Аламейн? – спросил он, вроде бы меняя тему разговора. – Там Восьмая армия Монтгомери, прорвав фронт Роммеля, переломила ход Североафриканской кампании. Но до начала сражения фронт замер на долгие месяцы. Союзники и немцы установили в пустыне чуть ли не два миллиона мин.

После окончания войны прошло уже восемнадцать лет, но по каким-то причинам карта минных полей не обнародована ни одной из сторон. И восемнадцать лет, с постоянством, свойственным восходу и заходу солнца, местные жители подрываются на этих затаившихся чудовищах. Вы спросите: почему не предпринимается никаких мер? Они предпринимаются.

ООН и различные благотворительные организации поставляют протезы рук и ног тем несчастным, кто остается в живых, но без одной или двух конечностей. А чиновники тем временем обсуждают технические детали, связанные с публикацией карт минных полей. Вот вам веселенькая история, которая пока не стала достоянием общественности.

Салливан замолчал, и в кабинете повисла тяжелая тишина.

– От ваших слов стынет кровь, мистер Салливан, но я не понимаю, какое отношение имеют они к случившемуся в нашем отеле, – заметил наконец Шамбрэн.

– Вы же спросили, что я искал.

– И пока не получил ответа.

Вновь дернулась бледная щека Салливана.

– Я искал полевые мины. Старые полевые мины.

Черные глаза Шамбрэна не отрывались от лица Салливана.

– Как я понимаю, в переносном смысле.

– Разумеется, мина, которую я ищу, не взорвет ваш отель.

Во всяком случае, его стены уцелеют. Теперь, как водится, вы вызовете полицию?

Ответ Шамбрэна меня удивил:

– Я хотел бы подумать над этим. Мадам Жирар, насколько мне известно, в девичестве звали Жульет Вальмон.

Жульет Вальмон, которая три года назад публично обвинила Салливана в убийстве!

Впервые Салливан отвел глаза, повернувшись к окнам, выходящим на Центральный парк.

– Совершенно верно.

Шамбрэн встал, показывая, что разговор подошел к концу.

– Мистер Салливан, вы, безусловно, знаете, что завтра сюда приезжает господин Поль Бернардель, специальный представитель президента Франции в Международной торговой комиссии. Я подозреваю, что именно этим вызвано ваше появление в отеле. Мне известно, что в недалеком прошлом вы встречались и с месье Бернарделем, и с мадам Жирар, тогда Жульет Вальмон. Сейчас не важно, кому я симпатизирую.

Каждый гость в этом отеле вправе рассчитывать на одинаковые услуги и одинаковую безопасность. Номер отеля – неприкосновенная территория для всех посторонних. Попрошу запомнить это, мистер Салливан. Как вы будете решать свои проблемы, меня не касается. Но Жирары, пока они являются гостями "Бомонта", находятся под моей защитой. И если для их защиты мне потребуется вызвать полицию, я ее вызову.

– Премного вам благодарен. – Салливан вышел из кабинета, беззвучно прикрыв за собой дверь.

Шамбрэн вновь сел и начал складывать лежащие перед ним бумаги.

Я стоял и молчал, Шамбрэн словно и не замечал меня.

– Я еще нужен вам, мистер Шамбрэн? – не выдержал я.

Он поднял голову, и глаза его весело блеснули.

– Вы молодец, Марк.

– Простите, сэр? – Я не понял, что он хотел этим сказать.

– Только один человек из тысячи мог устоять перед искушением обрушить на меня лавину вопросов. И только один человек из тысячи способен выполнять работу, на которую вы наняты. Я очень надеюсь на вас, Марк.

– Благодарю вас, сэр.

Он открыто рассмеялся.

– И снова никаких вопросов?

– Вы скажете мне все, что я должен знать. Могу я послать пресс-релиз, подготовленный к завтрашнему прибытию Поля Бернарделя?

– Ну, разумеется, – кивнул Шамбрэн.

Я направился к двери.

– Марк!

– Да, сэр?

– В картотеке под буквой "Ж" вы найдете досье на месье и мадам Жирар. Вырезки из французских и американских газет начиная с весны шестидесятого года. Прочитайте их на досуге. Там вы найдете ответы на некоторые вопросы, которые вы, несомненно, хотите задать. После того как вы ознакомитесь с историей Жульет Вальмон, Поля Бернарделя и Майкла Дигби Салливана, возвращайтесь назад, и мы обсудим наши дальнейшие действия.

– Могу я сразу задать один вопрос, сэр?

Шамбрэн вскинул брови.

– Насколько фигуральным был разговор о полевых минах здесь, в отеле?

– Мне понятна ваша озабоченность, – кивнул Шамбрэн. – Скажем так, одновременное присутствие в отеле месье и мадам Жирар, Салливана и Поля Бернарделя чревато крупными неприятностями. Нам есть что защищать, помимо кирпичных стен, которым, как уверял Салливан, ничего не грозит.

"Бомонт" не просто здание, Марк. Это образ жизни.

Глава 2

Утверждение, что «Бомонт» – образ жизни", вдалбливалось в меня ежедневно, с тех пор как я поступил сюда на работу.

Чаще всего я слышал об этом от Алисон Барнуэлл, очаровательной женщины, тогдашнего пресс-секретаря отеля.

Но месяц назад Алисой вышла замуж и распрощалась с нами. Я полагал, что Шамбрэн возьмет на ее место опытного специалиста, хорошо знакомого с подобного рода деятельностью, но он предложил эту должность мне.

– Возможно, у вас нет опыта, Марк, но за год вы уже многому научились и поняли, что свойственно нашему отелю, а что – нет. Новому человеку потребуется не меньше времени, чтобы освоиться. Если вы не против, я хотел бы работать с вами.

Естественно, я тут же согласился, но день, когда Диггер Салливан отправился на поиски мин в номер Жираров, ясно показал, что я еще не стал "зубром" в своем деле.

"Ж" – Жирары.

Досье я унес в свой кабинет, расположенный на одном этаже с кабинетом Шамбрэна. Шарль Жирар пользовался неограниченным кредитом. Жил он на улице Клебер в Париже.

За прошедшие пять лет останавливался в отеле дважды, каждый раз один. В настоящее время впервые приехал с мадам Жирар.

Никаких особых знаков я не обнаружил, не считая ссылки на прилагаемые вырезки из газет. Вырезки лежали в конверте из плотной бумаги.

Мои знания французского ограничивались школьным курсом, поэтому я смог прочитать только те статьи, что публиковались в лондонских и нью-йоркских газетах. Первые из них относились к маю 1960 года, когда в Париже убили полковника Жоржа Вальмона.

Полковник Вальмон, черноволосый, симпатичный мужчина, если судить по двум имеющимся в досье газетным снимкам, активно поддерживал генерала де Голля. Он являлся советником президента Франции по алжирской проблеме.

Генерал стремился к независимости Алжира, но встретил яростное сопротивление со стороны живших в Алжире французов, и особенно офицеров расквартированных там частей французской армии. Террористическая организация, созданная этими офицерами, в 1960 году подняла в Алжире кровавые мятежи, а затем протянула щупальца и во Францию, поставив целью уничтожение верных сторонников политики де Голля. В повседневную жизнь страны прочно вошли уличные стычки, взрывы бомб, политические убийства.

Судя по всему, полковник Вальмон занимал одну из первых строк в списке на уничтожение. Попытка покушения на его жизнь, предпринятая секретной армейской организацией (ОАС), закончилась неудачно. Вальмон временно ушел в подполье. Но десятью днями позже его изрешетили пулями в дешевенькой квартирке на Левом Берегу. Враги нашли и убили его. Для того времени – обычное дело, но далее оно приняло неожиданный оборот.

Вальмон, вдовец, жил вместе с дочерью, Жульет. Она тоже переехала в квартирку на Левом Берегу. В ходе расследования убийства полковника показания мадемуазель Вальмон произвели эффект взорвавшейся бомбы. В те дни белокурая красавица Жульет (волосы достались ей от матери-американки) часто появлялась на публике с Диггером Салливаном, известным автогонщиком. Правда, лондонские газеты чаще называли его американским авантюристом. Казалось, что Салливан и Жульет вот-вот объявят день помолвки.

Когда Вальмон ушел в подполье после первого покушения, только Салливан, как показала Жульет, знал, где находится полковник (не считая, разумеется, ее самой). Жульет Вальмон настаивала, что никто более не имел ни малейшего понятия о его местонахождении.

Утром того дня, когда убили Вальмона, Жульет пошла в магазин, чтобы купить еду. Менее квартала отделяло ее от обшарпанного дома, в котором они поселились, когда она услышала автоматную очередь. Жульет сразу поняла, что она означает, побросала пакеты с едой и бросилась к дому.

Увидела, как из подъезда выбежал-мужчина, прыгнул в спортивный автомобиль с мощным двигателем и умчался. Она настаивала, что этот мужчина – Салливан, хотя и видела его только сзади. Не так уж много мужчин, даже издалека, можно принять за Салливана. Не запомнила Жульет и номерного знака, но клялась, что у подъезда стоял точно такой же автомобиль, что и у Диггера.

Жульет взбежала по ступенькам и нашла отца, рассеченного автоматной очередью, на полу. Припала к нему, понимая, что надежды на спасение нет. Умирающий смог произнести только одно слово: "Майкл". Ее отец, настаивала Жульет Вальмон, назвал имя убийцы.

Днем позже парижская полиция арестовала Диггера. Его искали уже более двадцати часов, когда он сам пришел в префектуру. С каменным лицом выслушал предъявленное обвинение и отказался сказать что-либо в свое оправдание.

На суде, к всеобщему удивлению, не задал Жульет ни одного вопроса, не попытался поставить под сомнение ее версию.

Казалось, знаменитый американец обречен.

Но потом пришла очередь свидетелей защиты, и адвокат вызвал Поля Бернарделя, известного французского промышленника. На заводах Бернарделя изготовлялись популярные во Франции недорогие малолитражки. Бернардель увлекался автогонками, и его машины участвовали во многих соревнованиях. Там-то и завязалось знакомство Бернарделя и Салливана, со временем переросшее в дружбу. Показания Бернарделя не оставили камня на камне от обвинительного заключения. Бернардель твердо заявил, что в день убийства Салливан находился в его загородном поместье. В тот миг, когда в квартире Вальмона прогремела автоматная очередь, он испытывал новую гоночную машину Бернарделя. Поместье находилось в двухстах километрах от Парижа. Они весь день возились с машиной и не имели возможности послушать выпуски новостей. Об убийстве полковника Вальмона узнали только на следующее утро. Диггер возвратился в Париж, как только услышал, что полиция разыскивает его, и добровольно сдался властям. Никто не позволил себе усомниться в честности Бернарделя. Обвинению пришлось признать, что Салливан не мог убить полковника Вальмона.

Прокурор попытался добраться до него другим путем.

Только Диггер и Жульет знали, где скрывается полковник, и Диггера попытались обвинить в том, что он выдал Вальмона его врагам. Но прокурор не смог сформулировать даже мотив преступления. Салливан не интересовался политическими процессами во Франции, тем паче не принимал в них ни малейшего участия. Он полюбил, по крайней мере, увлекся Жульет, подружился с полковником. Он был богат, так что не мог польститься на деньги.

Несмотря на все, Жульет твердила, что видела, как Салливан выбежал из подъезда и умчался в машине, на которой она сама часто ездила. А его алиби-фальшивка. Последнее утверждение явно противоречило здравому смыслу. Дело в том, что Поль Бернардель был убежденным голлистом, то есть находился по одну сторону баррикады с полковником Вальмоном.

Кроме того, они дружили еще с юности. Так что Бернардель никогда бы не стал прикрывать убийцу Вальмона.

Диггера Салливана полностью оправдали.

И лишь Жульет Вальмон отказалась поверить в его невиновность. Теперь ей совершенно ясно, заявила она репортерам, что Салливан ухаживал за ней с одной целью – втереться в доверие к полковнику, чтобы при удобном случае подставить его под пули террористов. Она назвала показания Бернарделя ложью и поклялась, что не пожалеет жизни ради того, чтобы доказать свою правоту.

Согласно газетным материалам, прокурор положил немало усилий, чтобы поставить под сомнение показания Бернарделя.

После вынесения оправдательного приговора он дал понять, что не откажется от поисков истины и приложит все силы, чтобы Диггер понес заслуженное наказание.

Прокурора звали Шарль Жирар.

Последняя вырезка перенесла меня в настоящее. Шесть месяцев назад Жульет Вальмон вышла замуж за Шарля Жирара.

И вот четыре главных героя этой загадочной истории объявились в тихом, умиротворенном королевстве Пьера Шамбрэна – в отеле "Бомонт".

"Чревато крупными неприятностями" – так охарактеризовал ситуацию Шамбрэн.

Что ж, подумал я, приятно отвлечься от приевшихся показов мод, деловых банкетов, костюмированных балов.

На столе загудел сигнал аппарата внутренней связи. Мой секретарь Шелда Мэйсон, ранее секретарь Алисон Барнуэлл, решила пообщаться со мной. Она все еще не могла определиться в отношении меня, и это несколько нервировало, потому что Шелда была чертовски красива. Я чувствовал, что ее место – на страницах журналов мод, а не в крохотной клетушке на четвертом этаже. Я бы с большим удовольствием приглашал ее в ресторан или на концерт, а не просил принести ту или иную бумагу, но опасался, что где-то затаился поклонник, которому могла не понравиться моя фривольность.

У поклонников таких девушек, как Шелда Мэйсон, чувство собственника обычно гипертрофированно.

Похоже, Шелду умиляло происходящее в отеле "Бомонт".

– Мистер Мюррей Кардью шлет наилучшие пожелания, – сухо сообщила она, – и ожидает увидеть тебя через двадцать минут в баре "Спартанец". Он обещает угостить хересом, если, конечно, ты принесешь все материалы, касающиеся встречи господина Поля Бернарделя в субботу вечером.

– Скажи мистеру Кардью, что я приду.

– Мистер Кардью не ждет ответа, – вразумила меня Шелда.

– Его хватил бы удар, если б ты ответил "нет". Материалы по встрече Бернарделя я приготовила.

Шелда сидела за столом в изящном зеленом костюме, подчеркивающем достоинства ее фигуры.

– Я тебя ненавижу. – Улыбаясь, она протянула мне тонкую папку.

– В чем я провинился?

– Ты прошел мимо меня в кабинет, словно и не заметив, что я здесь. Я не привыкла, чтоб меня не замечали, мистер Хаскелл. Ты же знаешь, что я сгораю от любопытства.

– По какому поводу?

– Идиот! – Ну где еще секретарь награждает босса таким эпитетом? – Что Великий Отец Белых сделал с Майклом Дигби Салливаном? Заточил в Бастилию?

– Он думает над этим.

– Тогда у меня еще есть время.

– Для чего?

– Мой дорогой Марк, ты, конечно, слишком глуп, чтобы понять, что Диггер Салливан – мечта любой девушки. Я надеюсь, что мне удастся убедить тебя познакомить меня с ним. Иначе придется подстеречь его в баре "Трапеция". Как ты думаешь, я красивее, чем она?

– Она?

– Жульет Жирар. – Шелда обворожительно улыбнулась. – Я могла бы рассказать тебе всю историю, Марк, и тебе не пришлось бы рыться в газетных вырезках. Кто-то из нас должен приглядывать за вновь прибывшими.

Кстати сказать, ее обязанности и состояли в том, чтобы ежедневно просматривать регистрационную книгу и сообщать мне, не требует ли кто из новых гостей нашего особого внимания. Она ничего не сказала мне о Жирарах, хотя те жили в отеле уже несколько дней.

– Я не видел мадам Жирар, но поставил бы на тебя.

– Благодарю вас, сэр.

– Что Жирары делают в Нью-Йорке?

– ООН, – ответила Шелда. – Шарль Жирар-специальный прокурор, представляющий интересы французского правительства. США отказываются выдать Франции бежавших оттуда членов ОАС, обвиняемых в подготовке покушения на генерала де Голля. Перед Жираром поставлена задача найти брешь в международном праве, не допускающем выдачи лица, нарушившего закон по политическим мотивам.

– Почему ты работаешь в отеле, а не в государственном департаменте? – полюбопытствовал я.

– Потому что ты симпатичнее госсекретаря, это во-первых, – с улыбкой ответила она, – а во-вторых, я надеюсь, что в следующую выборную кампанию Пьер Шамбрэн будет баллотироваться в президенты нашей страны. Между прочим, Мюррей Кардью обгрыз уже не один ноготь, дожидаясь тебя.

Я неохотно направился вниз, в бар "Спартанец"; где ждал меня Мюррей Кардью. Отделанный дубовыми панелями бар предназначался только для мужчин. Посещали его главным образом пожилые люди. Он напоминал клуб – с сигарным киоском, где продавались также особые сорта трубочного табака, газетной стойкой и угловыми столиками, где седовласые джентльмены часами играли в триктрак.

Мистер Мюррей Кардью ежедневно приходил туда перед ленчем и уходил под вечер, чтобы переодеться к обеду. Когда я поступил на работу в "Бомонт", Шамбрэн побеседовал со мной о Мюррее Кардью.

– Вы думаете, у нас полные досье на наших гостей? – начал он. – На фоне Мюррея Кардью мы просто дилетанты. Он сможет сказать вам, откуда взялись деньги у каждого из них, нарисовать родословное древо любого, он в курсе всех сплетен, не говоря уже о достоверной информации. Кардью стал бы величайшим шантажистом, если б захотел обратить в деньги известные ему сведения. Но он джентльмен старой школы.

– И он слишком богат, чтобы нуждаться в деньгах, – смело добавил я, предположив, что беднякам в "Бомонте" делать нечего.

Шамбрэн улыбнулся и выудил из картотеки досье Мюррея Кардью. Мистер Кардью, занимавший одноместный номер на семнадцатом этаже, не платил по счетам уже семь или восемь лет. Питался он в отеле, иногда приглашал гостей к обеду.

Их имена также имелись в досье.

– Разумеется, ему нужно немного денег на одежду, чаевые, посещения оперы или музеев. Он получает их от меня, как безвозвратную ссуду.

– Почему? Он ваш давний друг?

– Очень давний, – кивнул Шамбрэн. – Но стал бы я убирать скульптуру Эпштейна из колонного зала, если б мне сказали, что освободившееся место можно использовать с большой выгодой для отеля? Мюррей Кардью неотделим от отеля, его традиций. И день, когда он не появится в баре "Спартанец" (а такой день, конечно, придет – ему уже около восьмидесяти), ознаменует конец эры.

Трудно объяснить, какое впечатление производил на меня Мюррей Кардью. Мне только тридцать. Мюррей Кардью на семнадцать лет старше нашего века. Я однажды слышал его рассказ, как маленьким мальчиком он проводил лето в Саратоге. О Ричарде Кэнфильде, знаменитом владельце казино, о Викторе Герберте и его оркестре, выступавшем в роскошных отелях, об Уитни и Вандербильтах, только начавших создавать промышленные империи, о Берри Уолле, светском льве, который как-то выиграл пари, за один день появившись на людях в сорока костюмах… Мюррей Кардью одевался в стиле той эпохи. В "Спартанце" он появлялся неизменно в черном пиджаке, полосатых брюках, галстуке из серого шелка с широкими, как у шарфа, концами, украшенном заколкой с черной жемчужиной. Добавьте к этому перламутрово-серую жилетку с белыми перламутровыми пуговицами и гетры, серые – зимой, белые, из хлопка, – летом. Если он надевал пальто – подозреваю, его единственное – с красивым меховым воротником, то обязательно с котелком и тростью из черного дерева с серебряным набалдашником. Молодежь видела в нем комика, участника костюмированного бала. Мне он казался воплощением достоинства. Стройная фигура, легкая походка, седые, тщательно уложенные волосы, аккуратно подстриженные усы… Всем своим видом Мюррей Кардью показывал, что появление в обществе – дело серьезное, не терпящее пренебрежения даже в мелочах. Картину дополняла белая гвоздика в петлице пиджака, за которой он заходил в цветочный магазин в вестибюле отеля ровно без четверти час, разумеется, каждый день. Никогда не менялось и меню его ленча: сандвич – ветчина на поджаренном ржаном хлебце – и полбутылки шампанского.

По заведенному порядку Мюррей Кардью съедал сандвич, запивая его шампанским, в полном одиночестве. Прием начинался лишь после того, как мистер Новотны, старший официант "Спартанца", заменял пустую тарелку и бокал на маленькую чашечку черного кофе, а Мюррей Кардью вставлял сигарету в серебряный мундштук. Словно по сигналу, завсегдатаи один за другим подтягивались к его столику.

Каждый минут десять болтал с ним, а затем уступал место следующему. Около трех часов дня мистер Новотны приносил коробку гаванских сигар. Оценив их по лишь ему одному ведомым критериям, Мюррей Кардью выбирал сигару, доставал из кармана жилетки золотые ножницы и обрезал кончик. Мистер Новотны чиркал спичкой. Зажигалок Мюррей Кардью не признавал. Запах газа, которым заправлялись зажигалки, уничтожал тонкий аромат занимающегося табачного листа, высушенного на далекой Кубе.

В пять часов мистер Новотны возникал у стола с бокалом и бутылкой импортного хереса. Мюррей Кардью пристально смотрел на этикетку и одобрительно кивал. Уже более пятидесяти лет он пил херес одной и той же марки, но без его кивка бутылка на стол не ставилась.

В начале седьмого Мюррей Кардью покидал "Спартанец" и удалялся в свой номер. Вновь он появлялся через два часа.

Никто не знал, как он их проводит, но предполагалось, что он спит перед обедом. Обедал он обычно в "Гриле", где обслуживал его сам Кардоза. Один или с гостями, Мюррей Кардью всегда надевал к обеду смокинг и белый галстук. Что там говорить, этот странный старик, сохраняющий традиции другой эпохи, являлся неотъемлемой частью "Бомонта"!

***

Мюррей Кардью сидел за своим привычным столиком. Он заметил меня, едва я вошел в «Спартанец», но не подал и виду, дожидаясь, пока я не подойду к столу.