Текст книги " Иллюзия"

Автор книги: Хью Хауи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

17

В генераторной было необычно многолюдно и зловеще тихо. Механики в поношенных комбинезонах стояли в три ряда за ограждением и наблюдали за работой первой смены. Джульетта едва замечала их присутствие – гораздо острее она осознавала тишину.

Она склонилась над самодельным устройством – высокой платформой, приваренной к металлическому полу и оснащенной зеркалами и тонкими прорезями, лучи из которых пронизывали все помещение. Эти лучи падали на зеркала, прикрепленные к генератору и его динамо, помогая ей идеально их выравнивать. Ее больше всего волновал соединяющий их вал, длинный стальной стержень толщиной с мужское запястье, с помощью которого энергия сгорающего топлива преобразовывалась в электричество. Она надеялась выровнять машины на концах этого вала с точностью до тысячной дюйма. Но все, что они сейчас делали, не имело прецедента. Все действия были торопливо спланированы во время длившегося всю ночь совещания, пока запускался резервный генератор. Теперь ей оставалось лишь сосредоточиться и надеяться, что восемнадцатичасовые смены дали какой-то результат. И верить в планы, составленные, когда она более-менее отдохнула и смогла размышлять здраво.

Пока Джульетта руководила окончательной регулировкой, вокруг царила мертвая тишина. Она подала знак. Марк и его команда затянули несколько массивных болтов на новых резиновых опорах. Шел четвертый день энергетических каникул. Генератор требовалось смонтировать и запустить к утру, а вывести на полную мощность – к вечеру. Над ним так изрядно поработали – установили новые прокладки и уплотнения, отполировали цилиндрические валы, для чего молодым «теням» пришлось заползать в самое сердце машины, – что Джульетту начало тревожить, запустится ли генератор вообще. За всю ее жизнь генератор еще ни разу не останавливали совсем. Старый Нокс сумел вспомнить, как генератор отключился сам во время аварийной ситуации, когда Нокс был еще юной «тенью», но для всех остальных «на глубине» рокот стал таким же непрерывным и привычным, как собственное сердцебиение. На Джульетту давило бремя ответственности за то, чтобы все заработало. Ведь именно она предложила идею переоборудования генератора. Она успокаивала себя, мысленно повторяя, что поступила правильно, и худшее, что может случиться теперь, – это что каникулы продлят, пока механики не разберутся со всеми неполадками. Вариант намного лучший, чем катастрофическая поломка через несколько лет.

Марк подал сигнал, что болты надежно закреплены, а стопорные гайки затянуты. Джульетта спрыгнула с платформы и подошла к нему. Трудно было идти небрежной походкой под взглядами стольких людей. Она не могла поверить, что эта буйная толпа, эта ее большая и своенравная семья, может соблюдать такое идеальное молчание. Создавалось впечатление, что все они затаили дыхание, гадая, не обернулся ли пшиком напряженнейший график последних нескольких дней.

– Готов? – спросила она Марка.

Тот кивнул, вытирая руки грязной тряпкой, вечно переброшенной через его плечо. Джульетта взглянула на свои часы. Вид секундной стрелки, неутомимо бегущей по неизменному пути, успокоил ее. Всякий раз, когда у нее возникали сомнения, будет ли что-то работать, она смотрела на запястье. Но не для того, чтобы узнать время, а чтобы посмотреть на механизм, который она починила. Ремонт оказался настолько сложным, почти невозможным, – у нее ушло несколько лет на очистку и сборку почти невидимых деталек, – что по сравнению с ним ее нынешняя задача казалась пустяком.

– Мы укладываемся в график? – спросил Марк ухмыляясь.

– Все идет отлично.

Она кивнула в сторону диспетчерской. По толпе пробежал шепот: люди смекнули, что сейчас произойдет запуск. Очень многие сняли с шеи защитные наушники и прикрыли уши. Джульетта и Марк присоединились к Ширли в диспетчерской.

– Как у вас дела? – спросила Джульетта у мастера второй смены.

– Почти готово, – ответила Ширли, продолжая регулировки: сбрасывая все коррекции, накопившиеся за несколько лет. Они запускали генератор с нуля, избавившись от всех старых заплаток и отремонтированных фрагментов, которые могли помешать найти новые симптомы неисправностей. Техники называют такое «свежим стартом». – Можно запускать, – сказала она.

Ширли отошла от пульта и встала рядом с мужем. Ее намерение было очевидно: это был проект Джульетты и, вероятно, последнее устройство, которое она пыталась починить в недрах механического отдела. Вся честь и вся ответственность при запуске генератора будут принадлежать ей.

Джульетта подошла к панели управления, глядя на рукоятки и шкалы, которые она смогла бы отыскать и в полной темноте. Ей с трудом верилось, что этот этап ее жизни остался позади, а новый вот-вот начнется. Мысль о путешествии наверх пугала ее больше, чем нынешний проект. Идея оставить друзей и семью и заняться политикой казалась ей не столь приятной на вкус, как пот и смазка на губах. Но наверху у нее хотя бы были союзники. И если такие люди, как Джанс и Марнс, смогли там устроиться и выжить, то, наверное, и у нее все сложится хорошо.

Рукой, дрожащей скорее от усталости, чем от волнения, Джульетта включила мотор стартера. Громко взвыв, он попытался запустить вращение массивного дизель-генератора. Казалось, это длится вечно, но Джульетта понятия не имела, каков должен быть нормальный звук при запуске. Марк стоял у двери, приоткрыв ее, чтобы лучше слышать крики, если понадобится остановить запуск. Он смотрел на Джульетту, а та все давила на кнопку зажигания и хмурилась, пока в соседнем помещении выл и стонал стартер.

Джульетта отпустила кнопку зажигания и потянулась к выключателю, но замерла, не нажав его. Снаружи доносился шум. Мощный приглушенный гул. Ей показалось, что она ощущает его через пол, но не как вибрацию генератора до ремонта.

– Он уже работает! – крикнул кто-то.

– Он работает, – повторил Марк, смеясь.

Механики снаружи радостно вопили. Кто-то сорвал наушники и подбросил их. Джульетта поняла, что мотор стартера шумел сильнее отремонтированного генератора, что она давила кнопку зажигания, даже когда генератор уже запустился и продолжал работать.

Ширли и Марк обнялись. Джульетта проверила температуру и давление на всех выведенных в ноль шкалах и увидела, что регулировать практически нечего, но она не могла наверняка сказать, что все в порядке, пока генератор не прогреется. У нее перехватило дыхание – она разом избавилась от такого большого напряжения. Механики уже перепрыгивали через ограждение, толпясь возле отремонтированного зверя. Некоторые – те, кто редко бывал в генераторной, – прикасались к нему почти с благоговением.

Джульетта вышла из диспетчерской – посмотреть на них, прислушаться к звуку идеально работающей машины и выровненной трансмиссии. Она встала за ограждением, положив руки на стальной прут, который прежде вибрировал и трясся при работающем генераторе, и стала смотреть на удивительное празднование, начавшееся в этом обычно пустом зале. Шум голосов стоял впечатляющий. Люди получили энергию и избавились от страха. То была кульминация огромного непрерывного труда и четкого планирования.

Успех помог ей почувствовать себя увереннее относительно того, что ждало ее впереди, ждало наверху. Она была в таком прекрасном настроении, любуясь мощными и обновленными машинами, что не заметила, как в зал вбежал молодой носильщик. Его лицо казалось пепельно-бледным, он глотал воздух, задыхаясь после долгого и отчаянного бега. Она даже не заметила, что какая-то новость начала передаваться из уст в уста через весь зал, распространяясь среди механиков, в глазах которых появлялись страх и печаль. И лишь когда шум празднования смолк окончательно, а в зале наступила тишина совсем иного рода, перемежаемая всхлипываниями, возгласами изумления и причитаниями взрослых мужчин, Джульетта поняла: случилось что-то плохое.

Что-то произошло. Разбалансировалось нечто большое и мощное.

И это не имеет никакого отношения к ее генератору.

Часть третья
Изгнание

18

На всех карманах стояли цифры. Взглянув на грудь, Джульетта поняла, что они нанесены в перевернутом виде. Это было сделано для того, чтобы ей было удобнее их разбирать. Она тупо смотрела на цифры сквозь щиток шлема, пока у нее за спиной герметично закрывалась дверь. Имелась и другая дверь, запретная, прямо впереди. Джульетта молча ждала, пока ее откроют.

Она ощущала себя затерявшейся в бездне между двумя дверями, запертой в капкане шлюза с множеством ярко окрашенных труб на стенах и потолке, где за окружающими ее пластиковыми занавесями все мерцало.

Шипение накачиваемого в помещение аргона сквозь шлем казалось далеким. Оно подсказывало ей, что конец уже близок. Нарастающее давление раздвинуло листы тонкого пластика, прижимая их к скамье и стенам, заставляя плотно облеплять трубы. Ощущалось и давление на комбинезон: как будто его мягко стискивала невидимая рука.

Джульетта знала, что произойдет дальше, и подсознательно изумлялась, как она оказалась здесь – девушка из механического отдела, которой никогда не было дела до мира снаружи. Она нарушала только мелкие законы и с удовольствием прожила бы всю жизнь, перепачканная машинным маслом, на самом дне бункера, где чинила бы всякие сломанные механизмы, почти не думая об окружающем ее сейчас большом мертвом мире…

19

За несколько дней до этого

Джульетта сидела на полу камеры, прислонившись спиной к стальным прутьям решетки. Перед ней на экране было изображение внешнего мира. Последние три дня, пытаясь освоить работу шерифа, она изучала этот вид и гадала, что в нем такого особенного.

Она видела лишь унылые склоны, серые холмы, поднимающиеся к еще более серым облакам. Их безуспешно пытались осветить тусклые солнечные лучи. Над всем этим носился ветер, вздымая резкими порывами облачка пыли, закручивая их небольшими вихрями и заставляя гоняться друг за другом.

Для Джульетты в этом зрелище не было ничего вдохновляющего, ничего такого, что возбудило бы любопытство. Безжизненная пустыня, лишенная чего-либо полезного. Там не имелось иных ресурсов, кроме ржавой стали в крошащихся башнях за холмами – и эту сталь наверняка будет дороже вырезать, привезти, переплавить и очистить, чем просто вырубить новую руду в шахтах под бункером.

Как теперь понимала Джульетта, запретные мечты о мире снаружи были печальными и пустыми. Мертвыми. Люди с верхних этажей, поклоняющиеся этому зрелищу, жили прошлым – а будущее находилось внизу. Там, где добывалась нефть, снабжающая их энергией, минералы, превращающиеся в нечто полезное, азот, обогащающий почву на фермах. Это знал любой ученик на этажах химиков и металлургов. А те, кто читал детские книги, кто пытался разгадать тайну забытого и непознаваемого прошлого, находились в заблуждении.

Единственное, что могло оправдать их наваждение, – само открытое пространство, но эта особенность ландшафта ее откровенно пугала. Возможно, что-то было не в порядке с ней, раз она настолько любила стены бункера и темные помещения нижних этажей. Ведь не сошли же с ума все остальные, раз они мечтают вырваться отсюда?

Джульетта перевела взгляд с сухих холмов и пыльной дымки на разбросанные вокруг нее папки. Это были дела, не законченные ее предшественником. На ее колене покачивалась блестящая звезда шерифа, которую она еще не надевала. На одной из папок лежала фляга, надежно упакованная в пластиковый пакет для вещественных доказательств. В пакете она смотрелась вполне безобидно, уже сыграв свою смертоносную роль. Несколько номеров, написанных на пакете черным маркером, были зачеркнуты – они относились к делам, уже закрытым или заброшенным. Теперь на нем значился новый номер, совпадающий с номером на папке, которой здесь не было. На папке, распухшей от записей свидетельских показаний и заметок по делу о смерти мэра, которую все любили – и которую кто-то убил.

Джульетта видела некоторые из этих заметок, но лишь издали. Они были написаны рукой помощника шерифа Марнса – рукой, которая вцепилась в это дело мертвой хваткой. Джульетта могла лишь заглянуть в папку, сидя за столом напротив Марнса, и видела на страницах пятна от слез, от которых размазались кое-какие слова и покоробилась бумага. Почерк на страницах с засохшими слезами был корявым и торопливым, а не аккуратным, как в заметках Марнса из других папок. Строки, которые Джульетта смогла увидеть, как будто разгневанно ползли по странице, некоторые слова были резко вычеркнуты и заменены. В них угадывалась та же ярость, какую Марнс сейчас постоянно демонстрировал, тот кипящий гнев, что заставил Джульетту уйти подальше от его стола и работать в камере. Она обнаружила, что не в состоянии думать, сидя напротив человека с такой израненной душой. И простирающийся перед ней вид на внешний мир, несмотря на его унылость, все равно был не столь гнетущим.

В этой камере Джульетта и убивала время между полными статического шума вызовами по рации и спусками на нижние этажи для разбора какого-нибудь происшествия. Нередко она просто сидела и в очередной раз сортировала папки, раскладывая их в стопки по степени тяжести совершенных правонарушений. Она теперь была шерифом всего бункера – этой работе она не училась, но уже начала ее понимать. Одна из последних мыслей, которой поделилась с нею мэр Джанс, оказалась на удивление верной: люди похожи на машины. Они ломаются. Они дребезжат. Они могут обжечь или покалечить, если не проявишь должной осторожности. Задачей Джульетты было не только выяснять, почему такое происходит и кто виноват, но и прислушиваться к признакам грядущей поломки. Работа шерифа очень напоминала работу механика, в ней было и тонкое искусство планового техобслуживания, и необходимость уборки после поломки или аварии.

Разбросанные вокруг папки были грустными примерами последнего: здесь имелись взаимные жалобы не сумевших поладить соседей, заявления о кражах, дело об отравлениях самогоном. Каждое из этих дел предполагало поиски улик, новые хождения вверх и вниз по извилистым лестницам, разговоры, отделение правды от лжи.

Готовясь к этой работе, Джульетта дважды прочитала юридический раздел Пакта. Лежа в постели в глубине механического отдела, вымотавшись после работы по налаживанию главного генератора, она читала о том, как правильно документировать дела, как правильно обращаться с вещественными доказательствами. Все это было логично и в какой-то степени напоминало ее прежнюю работу механика. Появление на месте преступления или активного спора не отличалось от посещения насосной, где что-то сломалось. Виновным всегда оказывался кто-то или что-то. Джульетта умела слушать, наблюдать и задавать вопросы любому, кто мог иметь отношение к сломавшемуся оборудованию или инструментам, отслеживая цепочку событий до первопричины. Всегда имелись и мешающие расследованию обстоятельства – нельзя отрегулировать одну шкалу, не сбив настройку чего-то другого, – но у Джульетты имелся навык, даже талант, определять, что важно, а что можно проигнорировать.

Она предположила, что именно этот талант Марнс первоначально в ней и разглядел – терпение и скептицизм, с какими она задавала очередной глупый вопрос и через какое-то время натыкалась на правильный ответ. Ее уверенность в себе заметно повышал тот факт, что она уже помогла раскрыть одно преступление. Тогда она этого не знала, ее больше волновали простая справедливость и личное горе, но тот случай стал для нее одновременно и собеседованием, и обучением работе.

Она взяла папку того самого дела, на обложке которой виднелся бледно-красный штамп со словом «ЗАКРЫТО» жирными заглавными буквами. Джульетта оторвала липкую ленту, скрепляющую края, и пролистала страницы. Многие оказались заполнены аккуратным почерком Холстона – эти наклоненные вправо буквы были ей хорошо знакомы почти по всем бумагам на ее столе и внутри него. На столе, за которым когда-то сидел Холстон. Джульетта прочитала его записи о себе самой, заново вникая в подробности дела, которое выглядело очевидным убийством, но в реальности оказалось цепочкой маловероятных событий. Перечитывание этого дела – чего она до сих пор избегала – разбередило в ней старую боль. И все же… в памяти вдруг всплыло, каким утешением для нее тогда стала возможность отвлечься на поиски ответа. Она вспомнила прилив энергии, который ощутила, когда проблема оказалась решена, и как удовлетворение от полученных ответов заполнило пустоту, оставшуюся после смерти ее возлюбленного. Этот процесс был очень похож на ремонт машины во время дополнительной смены: боль от усилий и переутомления, которые отчасти компенсировались сознанием того, что неисправность устранена.

Джульетта отложила папку, чувствуя, что не готова прочесть бумаги до конца. Взяла другую, опустила ладонь на звезду, лежащую на колене.

Вдоль экрана заплясала тень, отвлекая ее. Джульетта посмотрела и увидела, как вниз по склону сползает низкая волна пыли. Она словно подрагивала на ветру, приближаясь к камерам, которые Джульетту приучили считать важными. К камерам, обеспечивающим ей возможность смотреть на внешний мир – который, как ее заставили поверить еще в детстве, был достоин того, чтобы его увидеть.

Но сейчас она не чувствовала уверенности в этом, став достаточно взрослой, чтобы мыслить самостоятельно, и находясь достаточно близко, чтобы видеть все самой. Характерная для верхних этажей одержимость очисткой практически испарялась, доходя до «глубины», где настоящая очистка поддерживала жизнь и бункера, и всех его обитателей. Но даже там, внизу, ее друзьям из механического отдела едва ли не с младенчества велели не говорить о внешнем мире. Достаточно простая задача, если ни разу этот мир не видел. Но сейчас, проходя мимо него на работу, сидя перед этим окном в бесконечный простор, который разум не в состоянии постичь, Джульетта поняла, как именно возникают неизбежные вопросы. Увидела, почему может оказаться важным давить в зародыше определенные идеи, пока не выстроилась очередь желающих выйти, пока вопросы не вспенились на губах обезумевших людей и не принесли им смерть.

Она открыла папку с делом Холстона. За его биографией шла толстая стопка листов с записями о его последних днях в должности шерифа. Часть, относящаяся к его конкретному преступлению, занимала лишь половину страницы, вторая половина осталась чистой. Единственный абзац просто объяснял, что Холстон пришел в камеру на первом этаже и заявил о желании выйти наружу. И все. Несколько строк решили судьбу человека. Джульетта перечитала их, прежде чем перевернуть страницу.

Далее шла заметка от мэра Джанс с просьбой, чтобы Холстона помнили за его заслуги перед бункером, а не только как очередного чистильщика. Джульетта прочитала и это письмо, написанное рукой человека, также недавно ушедшего из жизни. Странно было думать, что кого-то из знакомых людей она никогда больше не увидит. Она и отца все эти годы избегала отчасти потому, что он, проще говоря, все еще есть. И ничто ей не мешает когда-нибудь передумать и встретиться с ним. Но с Холстоном и Джанс все было иначе: они ушли навсегда. А Джульетта настолько привыкла чинить то, что считалось уже не подлежащим ремонту, что ей казалось, будто если она достаточно сосредоточится или выполнит правильные действия в правильном порядке, то сможет вернуть ушедших, починить их отказавшие тела. Но все же она знала, что такое невозможно.

Джульетта листала дело Холстона и задавала себе запрещенные вопросы, некоторые – впервые. То, что казалось тривиальным, пока она жила «на глубине», где выхлопные газы могли задушить, а сломавшиеся насосы – утопить всех, кого она знала, теперь зависло перед ней огромным вопросительным знаком. Ради чего они ютятся в этой подземной тесноте? Что там, за холмами? Почему люди оказались здесь? Ее ли соплеменники построили те высокие башни, чьи изломанные силуэты высятся на горизонте? Для чего? И самый острый вопрос: какое знание побудило Холстона, здравомыслящего человека, – или его жену, если на то пошло, – высказать желание уйти?

Две папки рядом, на обеих штампы «ЗАКРЫТО». Обе – из офиса мэра, где им полагалось лежать запечатанными в архиве. Но Джульетта поймала себя на том, что вновь и вновь возвращается к ним, а не к более срочным делам, ожидающим своей очереди. В одной из этих папок была жизнь человека, которого она любила и чью гибель помогла раскрыть. В другой – история жизни человека, которого она уважала и чью работу сейчас делала. Она не могла понять, почему ей не дают покоя эти папки, особенно с тех пор, как ей стало невыносимо больно видеть Марнса, одиноко скорбящего над своей утратой, изучающего подробности смерти мэра Джанс, корпящего над свидетельскими показаниями и убежденного, что он знает убийцу, но у него нет улик, чтобы его арестовать.

Кто-то постучал по прутьям над головой Джульетты. Она посмотрела вверх, ожидая увидеть Марнса, который скажет ей, что рабочий день закончился, но вместо него увидела странного мужчину, смотрящего на нее сверху вниз.

– Шериф? – спросил он.

Джульетта отложила папки и взяла звезду с колена. Потом встала и повернулась, разглядывая этого человечка с выступающим животиком и очками на кончике носа. Его серебристый комбинезон, какие носили в АйТи, был скроен по фигуре и недавно выглажен.

– Чем могу помочь? – спросила она.

Мужчина просунул ладонь между прутьями. Джульетта переложила звезду в другую руку и протянула ему освободившуюся для рукопожатия.

– Извините, что так долго к вам не приходил, – сказал он. – Было столько всяких дел: и похороны, и эта чепуха с генератором, и все юридические споры. Я Бернард. Бернард Холланд.

Джульетта похолодела. Рука у Бернарда оказалась такая маленькая, что возникало впечатление, будто на ней не хватает пальца. Тем не менее руку Джульетты он пожал крепко. Она попыталась высвободить ладонь, но Бернард ее не выпускал.

– Вы шериф и наверняка уже выучили Пакт наизусть, поэтому должны знать, что я буду исполнять обязанности мэра. По меньшей мере, до тех пор, пока мы не организуем голосование.

– Да, я слышала, – холодно подтвердила Джульетта.

Поразительно, как этот человек прошел мимо стола Марнса, не нарвавшись как минимум на грубость. Перед ней стоял главный подозреваемый в смерти Джанс – только он находился не с той стороны решетки.

– Как вижу, вы тут разбираете бумаги?

Он разжал пальцы, и Джульетта выдернула руку. Бернард посмотрел на разбросанные по полу папки, и его взгляд, казалось, задержался на фляге в пластиковом пакете, но Джульетта не была в этом уверена.

– Просто знакомлюсь с текущими делами. Здесь немного просторнее для… размышлений.

– О, не сомневаюсь, что в этом помещении много и глубоко размышляли разные люди.

Бернард улыбнулся, и Джульетта заметила, что передние зубы у него кривые, а один наползает на другой. Это делало его похожим на мышей, которых она ловила мышеловками в насосных.

– Пожалуй, да. Я нашла место, где хорошо приводить мысли в порядок. Так что, возможно, в этом что-то есть. И кстати, – она посмотрела ему в глаза, – полагаю, оно не будет пустовать долго. А как только оно окажется занято, я смогу отдохнуть денек-другой от всех этих глубоких мыслей, пока кое-кто будет готовиться к очистке…

– Я не стал бы на это слишком рассчитывать, – возразил Бернард и улыбнулся, снова блеснув кривыми зубами. – Внизу поговаривают, что наша бедная мэр, да упокоится ее душа, перенапряглась и насмерть себя замучила во время того безумного восхождения. Кажется, она отправилась вниз, чтобы встретиться с вами, верно?

Джульетта ощутила резкий укол. Она ослабила руку, сжимавшую бронзовую звезду. Костяшки на стиснутых кулаках побелели.

Бернард поправил очки:

– Однако я слышал, что сейчас вы разрабатываете версию убийства?

Джульетта продолжала смотреть ему в глаза, стараясь не отвлекаться на отражение унылых холмов в линзах его очков.

– Полагаю, вам, как исполняющему обязанности мэра, следует знать, что мы рассматриваем это происшествие как преднамеренное убийство, – сказала она.

– Подумать только! – Он криво улыбнулся и удивленно вытаращил глаза. – Значит, слухи оказались верны. И кто бы мог такое совершить? – Улыбка стала шире, и Джульетта поняла, что имеет дело с человеком, считающим себя неуязвимым. Она не впервые сталкивалась с таким темным раздутым эго, как у Бернарда. Во времена ее ученичества на глубине подобные личности попадались нередко.

– Полагаю, мы обнаружим, что это совершил тот, кто получил максимальную выгоду, – сухо ответила она. И добавила после паузы: – Мэр.

Кривая улыбка поблекла. Бернард выпустил прутья решетки и шагнул назад, сунув руки в карманы комбинезона.

– Что ж, приятно было наконец-то познакомиться с вами. Насколько мне известно, вы лишь недавно появились на верхних этажах – и, если честно, я и сам слишком много времени проводил в своем офисе, – но ситуация наверху меняется. Теперь я мэр, а вы шериф, и мы будем много работать вместе. – Он взглянул на папки возле ее ног. – Поэтому я ожидаю, что вы станете держать меня в курсе. Всего.

Бернард повернулся и вышел, а Джульетте понадобилось сознательное усилие, чтобы разжать кулаки. Когда ей в конце концов удалось оторвать пальцы от звезды, она обнаружила, что ее острые края врезались в ладонь, до крови порезав кожу. Несколько красных разводов на кромке металла походили на ржавчину. Джульетта вытерла звезду о новый комбинезон – привычка, выработавшаяся за годы жизни среди грязи и смазки. Джульетта выругалась, увидев темное пятно крови на новой одежде. Перевернув звезду, она посмотрела на эмблему, вытисненную на лицевой стороне: три части бункера и слово «Шериф» сверху. Джульетта покрутила звезду, потрогала зажим, удерживающий булавку, наконец, высвободила острие. За многие годы игла в нескольких местах погнулась, и ее неоднократно выпрямляли, из-за чего создавалось впечатление, что булавку изготовили вручную. Она болталась на креплении – это напомнило Джульетте ее собственные колебания, когда она до последнего не решалась надеть звезду.

Однако, услышав удаляющиеся шаги Бернарда и как тот сказал Марнсу что-то неразборчивое, она ощутила вновь обретенную решимость. Подобные чувства возникали у нее в схватке с каким-нибудь проржавевшим болтом, не желающим откручиваться. В таком недопустимом упрямстве, в нежелании уступить имелось нечто, что заставляло Джульетту стискивать зубы. Со временем она поверила, что нет таких креплений, которые она не смогла бы открыть, научилась атаковать их смазкой и огнем, маслом и грубой силой. При правильном подходе и упорстве они всегда уступали. Рано или поздно.

Она проткнула ткань на груди комбинезона булавкой и закрепила ее кончик в зажиме. Смотреть вниз на звезду было немного непривычно. Дюжина папок на полу требовала ее внимания, и Джульетта впервые с того дня, как поднялась наверх, ощутила, что это ее работа. Механический теперь был в прошлом. Она оставила его в гораздо лучшем состоянии, чем он был много лет назад. Она провела там достаточно времени и даже услышала беззвучное гудение отремонтированного генератора, увидела, как его идеально отрегулированный вал вращается настолько ровно, что невозможно было даже разглядеть, вращается ли он вообще. А теперь она перебралась наверх и обнаружила здесь скрежет других шестеренок – этот дисбаланс разрушал истинный двигатель бункера, как и предупреждала ее Джанс.

Оставив прочие папки на полу, Джульетта взяла дело Холстона. Папку, на которую ей не следовало даже смотреть, но расстаться с которой она не могла. Открыв дверь камеры, она направилась не в свой офис, а подошла к желтой стальной двери в шлюз. Заглянув в окошко с тройным стеклом уже в десятый раз за несколько дней, она представила стоящего внутри человека, чью должность она теперь занимала, одетого в нелепый мешковатый комбинезон и ждущего, когда откроется наружная дверь. О чем думает человек, в одиночестве дожидающийся изгнания? Вряд ли его терзает лишь страх, потому что вкус страха был Джульетте хорошо знаком. Наверняка он испытывает и другие чувства, совершенно уникальные: спокойствие, которое сильнее боли, или оцепенение, которое сильнее ужаса. Наверное, одного воображения недостаточно, чтобы понять чужие ощущения. Воображение может лишь смягчить или усилить то, что тебе уже знакомо. Это все равно что описывать кому-то, что испытываешь во время оргазма. Невозможно. Но как только почувствуешь такое сам, то сможешь представить и разные степени нового ощущения.

Это как цвет. Человек способен описать новый цвет только через оттенки уже виденных им цветов. Можно смешивать известное, но нельзя создать новое из ничего. Так что, наверное, только чистильщики способны понять, что испытываешь, сидя здесь и со страхом ожидая смерти – или, может быть, совсем ее не боясь.

В перешептываниях по всему бункеру навязчиво звучал вопрос «Почему?». Люди хотели понять, почему чистильщики так поступали, почему оставляли сияющий и отполированный подарок тем, кто их изгнал, – но это Джульетту совершенно не интересовало. Она предполагала, что они видели новые цвета, ощущали нечто неописуемое, возможно, переживали некое духовное просветление, возникающее только перед лицом смерти. Такое происходило всегда. Это можно было принять за аксиому. Далее следовало перейти к реальным вопросам, например: «Что испытываешь, став одним из тех, кому это предстоит?» Вот в чем заключался реальный гнет табу: не в том, что людям запрещалось тосковать по внешнему миру, а в том, что им даже не позволено сочувствовать чистильщикам или с благодарностью и сожалением думать о том, какие страдания они перенесли.

Джульетта постучала по желтой двери уголком папки Холстона, вспоминая шерифа в его лучшие времена – тогда он был влюблен, выиграл в лотерею и рассказывал о своей жене. Она кивнула его призраку и отошла от внушительной металлической двери с окошечком из толстого стекла. Поработав в его должности, надев его звезду и даже посидев в его камере, Джульетта стала чувствовать родство с ним. Она тоже когда-то любила и хорошо понимала чувства Холстона. Ее любовь осталась тайной, они не объявили о своих отношениях, проигнорировав предписания Пакта. Так что она тоже знала, как это – потерять нечто настолько ценное. И смогла представить: если бы ее возлюбленный лежал на том холме, распадаясь в прах на ее глазах, вместо того чтобы питать корни растений, – это и ее могло бы подтолкнуть к очистке, вызвать желание самой увидеть те новые цвета.

Она снова открыла папку Холстона, направляясь к своему столу. Ее столу. Только Холстон знал о ее тайных чувствах. Когда дело закрыли, она рассказала ему, что человек, причину смерти которого она помогла установить, был ее возлюбленным. Почему? Может, потому, что все предшествующие дни Холстон беспрестанно рассказывал о своей жене. Может, из-за его вызывающей доверие улыбки, которая делала его таким хорошим шерифом и побуждала делиться секретами. Какой бы ни была причина, Джульетта призналась представителю закона в том, что могло навлечь на нее неприятности. Призналась в преступлении, в небрежении к Пакту. А человек, которому общество доверило охранять законы, сказал лишь: «Мне очень жаль».