Текст книги "Волшебная шапка"

Автор книги: Худайберды Тухтабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

ГДЕ ТЫ, РОДНОЙ МОЙ ДОМ?

Вот так бесславно и позорно пришлось бежать из театра. Пусть бы Мирагзамов назначил меня контролёром, рабочим сцены – я бы и не пикнул. Но он, видите ли, придумал: «Пошлём вас учиться!» Чего придумал! Почему это я должен учиться, если твой театр не имеет пьесы с обыкновенной собачьей ролью? И вообще, если ты директор, люби своих подчинённых, сам воспитывай их, закажи для них пьесу с необходимой ролью, а не гони людей учиться. Господи, есть ли на свете человек, который бы любил меня и жалел?!

Правда, мама меня любила. И сестрёнки тоже. Я это знаю. Наверное, именно потому очень скучаю по ним. Да и с рыжим Артыком, и с соней Шакиром, и с Головастиком Арифом повидался бы с удовольствием. Я ушёл от них, чтобы стать знаменитым человеком. Бился и боролся, всячески страдал желая доказать своё. И у меня ничего не вышло. Хоть ты скажи, моя дорогая шапочка, почему мне ни разу не повезло за всё время моих скитаний?

– Знаний тебе не хватает, Хашимджан, во всём, за что бы ты ни брался…

– Что ты сказала, дорогая?

– Да, да, Хашимджан, лучше бы тебе послушаться мудрых наставлений Кабулова и уважаемого директора Атаджана Азизовича.

– И ты это всегда знала, шапочка-волшебница? Выходит, дорогая, ты, попросту говоря, водила меня за нос?

– Нет, Хашимджан, я не водила тебя за нос. Я верой и правдой служила тебе. Скажи, разве я не помогала тебе в трудные минуты? Разве не спасала от опасностей? А что я ещё могла сделать? Волшебства моего хватало только на это. Я и сама, наивная душа, верила, что ты кое-чего добьёшься с моей помощью. Во времена, когда я помогла бедному пастуху, у которого падишах отобрал невесту, это было ещё возможно. А нынче, оказывается, не обойтись одним волшебством, нельзя и шагу сделать без знаний, Хашимджан. Это я теперь очень хорошо поняла. Думаю, и тебе пора усвоить эту истину, дорогой мой мальчик.

Ошибся, значит, ошибся. Понять это можно. Но с каким лицом пойдёшь к Кабулову или Атаджану Азизовичу и признаешься в своей ошибке? Легче в трескучие морозы в прорубь нырять, в июльский зной целую неделю жить без воды или пешком до самой Москвы дойти. Но этого никто не требует. И признания своих ошибок никто не требует. Живи как хочешь, броди по белому свету, но тогда и не жалуйся, что нет тебе удачи, что на твою бедную голову сыплются одни несчастья.

Я решительно поднялся, тщательно вымыл уши и шею, надел чёрный костюм, подаренный дядей Саидом, и поехал в Центральный универмаг. Голова моя работала, как хорошо смазанная машина.

Домой с пустыми руками не приедешь. А денежки у меня есть, поднакопил за время работы в детском театре.

Первым долгом купил подарок маме: шёлковый платок. Потолкался в очереди и достал папе неплохую вещицу – мотоциклетные рукавицы на меху. Кудрявой Донохон раздобыл белую капроновую ленту, а Айшахон – синтетическую папку для тетрадок.

Не забыл я и уважаемых учителей. Атаджану Азизовичу купил на память шариковую ручку, а Кабулову, как математику, – счётные палочки.

Потом я вспомнил, что скоро сентябрь и нужны учебники за седьмой класс. Кроме книг, я купил штук тридцать общих тетрадей. Пригодятся. Может, когда-нибудь напишу книгу о своих странствиях. А пока прощай, родной город. И вы прощайте, поэты в фетровых шляпах, и вы, остроумные, беззаботные артисты, прощайте! Счастливо оставаться, дорогой Саид-ака! Я перед вами виноват. Очень виноват. Но когда-нибудь оправдаю ваше доверие, Саид-ака. Вот увидите…

Поезд будто чувствует, как я спешу домой, летит вперёд, словно птица. Мимо проносятся хлопковые поля, яблоневые сады, селения… Телеграфные столбы не отстают от поезда, бегут рядом, словно решили провести меня до самого дома.

«Я бегу-у! – кричит радостно тепловоз. – До-мо-ой!» Вот и станция. Отсюда до нашего кишлака рукой подать. Но я не бегу домой, потому что надо решить, как быть с волшебной шапочкой. Если я возьму её с собой, могу не удержаться и опять натворю что-нибудь. А выбросить – жалко. Лучше всего, конечно, отнести туда, где я её нашёл.

– А как ты сама думаешь, дорогая?

– Правильно, Хашимджан. Выбрасывать меня не надо. Кто знает, может, я ещё и пригожусь тебе. Или кому-нибудь другому…

С чемоданом в руке я подошёл к заброшенной лачуге на окраине нашего кишлака.

– Прощай, моя дорогая шапочка! – Я прижал её к груди и поцеловал.

Она тоже чмокнула меня в щёку:

– Прощай, мой весёлый друг Хашимджан! Уже темнело, когда я добрался до дома. Открыв калитку, увидел сестрёнку Донохон. Она шла из сарая, несла охапку дров. Я ласково окликнул её. Вместо того чтобы кинуться мне на шею, она с грохотом бросила поленья и испуганно завопила:

– Ой, мамочка! Привидение явилось, привидение! С половником в руке выскочила из кухни Айшахон.

– Где, где? – крикнула она, а потом тоже завопила: – Привидение, привидение!

– Чего вы разорались? – удивился я. – Какое я вам привидение? Я ваш родной брат Хашимджан!

– Не может быть! Откуда ты явился?

– С того света! – крикнул я, совсем выходя из себя.

– С того света! Он явился с того света! – запищали сестры и сломя голову бросились на улицу.

Под навесом стоял запылённый мотоцикл. Значит, папа дома. Во дворе ничего не изменилось. Только цыплята, которых я морил голодом, стали большими курами. Они высовывали головы из загородки птичника и тихо кудахтали. Опять, мол, явился, вражина…

– Покажите мне его! – раздался вдруг родной голос мамы. – Обниму хоть привидение моего ненаглядного мальчика! Где ты, Хашимджан мой?

– Мама!

– Хашимджан! Ты ли это, сынок, не во сне ли я тебя вижу?

– Мама, вы тоже думаете, что я – привидение? Я это! Я, ваш сын Хашимджан Кузыев!

– Как же мне не узнать тебя, свет очей моих! Радость моя!

Вскоре прибежал папа, собрались соседи. Все обнимали меня, целовали, а папа зарезав барана в честь моего возвращения. Я с удовольствием ел шашлык из свежей баранины и рассказывал о своих похождениях. Я чувствовал, что всё это в прошлом, что теперь начинается новая жизнь, но какая она будет, я ещё не знал. О ней – другой рассказ.

Часть вторая. ВЕРХОМ НА ЖЁЛТОМ ДИВЕ.

РАСПЛАТА, ИЛИ АМЕРИКАНСКИЙ ФОКУС

До чего же я рассеянный: столько порассказал о себе, а описать свой родной кишлак не догадался. А вдруг вы захотите приехать ко мне или решите письмецо отправить, тогда что? Ни адреса, ни даже названия нашего кишлака не знаете.

А называется он Ходжакишлаком. Говорят, ходжей здесь раньше очень много было. Со всех концов долины сюда стекались. Провинятся у себя на работе в мечети – и бегут к нам. Дела плохо пошли – опять к нам. Вот и прозвали наше селение Ходжакишлаком. Ходжа – это паломник. Так раньше называли людей, совершивших паломничество в Мекку на поклонение праху пророка Мухаммеда. Считалось, что поклонишься один разочек этому праху и сам станешь вроде святого.

Наш кишлак не Мекка, но к нам тоже приходили. Сказать правду, у нас есть место, которому можно поклоняться. Это могила Узункулака. Дед в ней один похоронен, верующие святым его считают. Находится она в двух-трёх километрах от Ходжакишлака. Недалеко от гор, там и базар районный близко.

Узункулак – это значит «длинные уши»; но почему святого так прозвали, я не знаю, а спросил у бабушки, так она вместо того, чтобы объяснить про уши святого, вцепилась в мои уши.

– Не твоё это дело, безбожник! Лучше бы стал со мной рядом и помолился святому из святых.

– А зачем? – спросил я. – Зачем мне молиться?

– Кто от души поклоняется святому Узункулаку, тот достигает исполнения всех своих желаний.

– И отличником станет?

– Конечно, станет. И давай не болтай много! Мешаешь мне…

Она добрая, моя бабушка, но очень строгая. Специально переехала к нам, чтобы, как она сказала, собственноручно заняться моим воспитанием. К тому же маму на всё лето послали в Ташкент, на какие-то курсы повышения квалификации. Она и Айшахон забрала с собой.

Папа, как вы сами знаете, работает в Мирзачуле, дома бывает от случая к случаю. И ещё, оказывается, нрав у меня бедовый, боятся, что, не ровён час, опять убегу из дома. «За мальчиком нужен глаз да глаз!» – твердит бабушка всему кишлаку. Но зря она боится. Убегать я пока больше не собираюсь, хотя живётся мне нынче не сладко. Посудите сами: на улицу нельзя, громко засмеяться нельзя, поспать подольше нельзя… Даже телевизор включить нельзя! Бабушка говорит, что телевизор от нечистого и что нам худо будет на том свете перед судом аллаха. Я понимаю: дело тут не столько в аллахе, сколько во мне. И потому спрашиваю с наивным видом:

– Бабушка, а за что аллах будет нас судить? Ты-то ведь не смотришь телевизор?..

– Помолчи, пустоголовый! Иди лучше уроки учи, второгодник.

«Уроки учи»! Легко сказать! На дворе лето, каникулы, все отдыхают, гуляют, купаются, рыбачат, а ты сиди зубри уроки. Да ещё за шестой класс. В седьмой-то меня не перевели. Сказали, полгода гулял, касот… катост-рофически отстал. Так и не пригодились учебники, которые привёз из своих странствий по белому свету.

Я, конечно, особо не убиваюсь, по сидеть понемногу за книжками приходится. Для виду. А то какое же это будет «перевоспитание»?! Человек специально ради тебя приехал, распорядок составил, а ты его не уважишь… Всё бы это не так страшно, если…

Я вам ещё не говорил, что у меня этим летом появилась одна странная и совсем мне ненужная «обязанность»? Вот слушайте, что это такое.

Не успею я покричать (для бабушки) всякие там «а-прим, б-прим» и захлопнуть книгу, она тут как тут:

– Садись, теперь будешь учить «Кулху обллоху ахад». От шайтановых наваждений очистишься.

«Кулху обллоху ахад» – это такое стихотворение. Из Корана. Бабушка говорит, что его сочинил тот самый Мухаммед, который будто бы жил некогда в городе Мекке и к которому потом, после его смерти, люди стали ездить на поклонение. Правда это или нет, что он был ещё и поэтом, – я не знаю, но слова его стихотворения не легче запомнить, чем алгебраические формулы. Сколько ни зубри – тут же вылетают из головы.

– Бабушка, а может быть, Мухаммед не сам написал эти стихи? Списал у кого-нибудь, а?

Этого достаточно, чтобы бабушка кинулась драть мне уши. А я только того и жду: тотчас вылетаю в сад, крича на ходу:

 
Абдурайи-и-и-им,
Мадрайи-и-и-и-им,
Хвост телячи-и-и-ий,
Нос бычачи-и-и-и-ий!
 

Абдурайим и Мадрайим – мои одноклассники. Вернее, бывшие одноклассники. А когда их имена громко тянешь, получается точь-в-точь стихи Мухаммеда. Вы б видели, как при этом бабушка выходит из себя!

– Подожди ты у меня, пустоголовый! Вот приедет папа, всё ему выложу – он тебя за ноги повесит!..

– Пусть вешает. Мне всё равно. Даже лучше будет Не буду тут мучиться и с Мухаммедом поговорю лучше о том, что такое верлибр. – Это я ещё от встречи с поэтами помню о верлибре.

Я перелезаю через забор, а бабушка кричит вдогонку:

– Ну погоди, я выбью из тебя всю дурь, станешь ты у меня человеком!

Хорошо, что бабушка любит ходить по соседям. Тогда я вволю отвожу душу. Прыгаю, кричу, пою, танцую. А иногда, как вот сейчас, хожу на руках. Сестрёнке Донохон это очень нравится, и мне тоже развлечение и разминка.

И сегодня этим занимался. Только дошёл до калитки, вижу: Закир идёт по улице. Вернее, плетётся. Плетётся и спит. Он вообще такой, Закир, вечно спит. Сам. мой ровесник, а с виду – будто в десятом классе учится. Здоровенный малый, но храбрости – ни капельки. Он даже девчонок боится. Они знают это и нарочно задирают его. Закиру бы только поспать. Вы даже не поверите, если я расскажу, как однажды он уснул на бревне, по которому мы ходили на уроке физкультуры. Шёл, шёл, остановился вдруг и уснул. А когда учитель растормошил его, похлопал глазами и говорит:

– Я не спал… просто отдохнул немного.

Увидев меня, Закир несказанно обрадовался.

– Дружище, а я-то тебя и не заметил! – воскликнул он. Подумал немного, потом спросил: – А почему ты так… вверх ногами стоишь?

Не дожидаясь моего ответа, Закир вытащил из кармана большой зелёный огурец и протянул Донохон.

– А ты не хочешь? – вытащил он ещё один.

– Давай! – Я сделал сальто и встал на ноги. – Куда ты идёшь, Закирджан?

– Уроки готовить, – кивнул он на книжки, которые держал под мышкой.

– Какие уроки? – удивился я. – Сейчас же каникулы…

– А ты разве не слыхал, дружище?..

– Про что?

– Переэкзаменовка у меня на осень, – вздохнул Закир. – Буду пересдавать родной язык, алгебру… и ещё русский язык. Завуч сказала, что мальчик я не бестолковый, но будто бы надо немного позаниматься летом, и тогда стану успевающим.

– Да ты знаешь, сколько ещё до осени?! – воскликнул я. – Целых три месяца! Сейчас всё выучишь, а к осени позабудешь.

– Я тоже так думал, Хашимджан. Но мама сказала, что не даст мне спать, если я уже теперь не начну готовиться к экзаменам. Холодной водой пригрозила обливать. Но ты же знаешь, дружище Хашимджан, не могу я не спать! Хочешь ещё огурец? Бери, у меня много. Полные карманы набил. Ну я пошёл, Ариф меня ждёт. Я ведь его буксир…

– Буксир? Какой ещё буксир?

– Ну, Ариф должен меня вперёд тащить. К экзаменам готовить.

Опять разговорились. Закир забыл, что ему надо идти. Мы сели на деревянную скамеечку возле калитки, и он, позёвывая, долго рассказывал о своём житье-бытье. Потом опять вспомнили об осенних экзаменах. Обсудив этот вопрос, мы решили, что это гиблое дело – осенние экзамены. Если человек получил плохие отметки по трём предметам, значит, фундамент его знаний непрочный, и не учти ты этого сейчас, в седьмом классе опять провалишься. В восьмом будет и того хуже, а к десятому совсем профаном станешь. Лучше лишний годик посидеть в шестом, укрепить фундамент. Тогда всё пойдёт как по маслу: с лёгкостью отличником станешь, может, и старостой изберут, все уважать будут…

Закир глубоко задумался. Так глубоко, что я заглянул ему в лицо: не спит ли мой дружочек.

– Путешествуя по родной стране, – сказал я, – встретил я парня. Он был таким умным, таким умным, что я не могу даже описать, каким он был умным. Почему, спрашиваешь? Да потому, что он, оказывается, в каждом классе сидел по два года. А в шестом классе – целых три года.

– Правда? – удивился Закир.

– Ей-богу! – поклялся я. – Если хочешь, мы тоже ещё по годику поучимся в шестом. Вместе. Займём парту на «камчатке», уроки на пару будем делать. Спать захочешь в классе, положи голову мне на колени и храпи на здоровье…

– Дай руку, дружище! – вскричал Закир, вскакивая с места. – Железное слово?

– Железное.

Мы крепко обнялись и поклялись в вечной дружбе.

– Теперь мы с тобой как родные братья! – воскликнул я радостно и вдруг вспомнил, что бабушка велела нам с Донохон нарвать в саду персиков, вынуть из них косточки и выставить на крышу сушиться. – Пойдём, Закирджан, докажем всем, что мы не лодыри и не лентяи.

И Закир доказал, что он не лодырь и не лентяй – работал за троих. За какой-то час мы оборвали все персики и подняли на крышу.

– А теперь будем разламывать их и вынимать косточки? – спросил Закирджан.

Солнце висело над самой головой, я весь взмок. Поэтому предложил:

– Если хочешь, можем отдохнуть, Закирджан?

– Я не устал, дружище. Воды, правда, выпил бы с удовольствием…

– О-о, это я мигом устрою. Айран тебе сделаю… Айран приготовить проще простого: взял кислого молока или простокваши, взболтал хорошенько и разбавил холодной водой. Напиток получается – куда до него всяким лимонадам!

Сделать-то айран просто, да не удалось мне угостить своего друга. Меня самого угостили. И не айраном. Вот послушайте, что вдруг приключилось.

Только было я спустился с крыши, слышу, на улице голосочек звенит. Знакомый голосочек моего уважаемого соседа Арифа. Я его уже сто лет не видел. Почти со дня возвращения из странствий.

Ариф шёл, заложив за спину руки, с гордым и умным видом. «Смотри, как нос задрал, – подумалось мне, – будто только он один-единственный на всём свете будет учиться в седьмом классе!» Но я всё же окликнул его:

– Здорово, Головастик!

Ариф кинул на меня невидящий взгляд, словно никого рядом и не было, но остановился.

– Куда топаешь, Головастик?

– Не твоё дело! – ответил он, подбоченившись. – Сам знаю, куда иду.

– Пожалуйста, иди куда хочешь, мне-то какое дело! Я спросил просто так.

– Знаешь, а я в лагерь ездил! – вдруг оживился Ариф и шагнул ко мне. – Ты не представляешь, как там было здорово. Купались, загорали, в горы ходили, в волейбол играли…

– Подумаешь, важность какая!..

– Скажи лучше, что тебе завидно! В лагерь ведь посылают только успевающих, а таких, как ты, и к воротам не подпустят.

Эх, любит же хвастаться этот Ариф! О чём бы ни говорил – «я» да «я»! Даже если кто отлупит его, гордо бьёт себя в грудь и хвалится, что это он поколотил.

– Видно, Головастик, видно, что не многому тебя научили в твоём хвалёном лагере! – сказал я спокойно, хотя руки у меня здорово чесались. – Всё такой же хвастун!

– Кое-чему научили! – гордо вскинулся Ариф. – Я теперь запросто американский фокус показать могу!

– Американский фокус? Может, мне покажешь? Ариф покачал головой:

– Нет, тебе не покажу. Нельзя.

– Почему нельзя?

– Плакать будешь.

– Это я-то плакать?!

– Да, ты.

Я смеялся минут пять, пока не заболело в животе. Ариф терпеливо ждал, когда я успокоюсь.

– Хорошо, – сказал он потом, – если дашь слово, что не заплачешь, так и быть, покажу тебе американский фокус. Принеси-ка из дома платок и верёвку. Да смотри, чтобы крепкая была верёвка!

Я мигом слетал за платком и верёвкой.

– Теперь повяжи себе платком глаза, – приказал Ариф. – Чтобы ничего не было видно.

Я повязал. После чего Ариф стянул мне руки назад и тоже крепко связал их.

– А это зачем? – поинтересовался я.

– Не торопись, увидишь. Становись на колени.

Я стал на колени.

– Ты меня бил в прошлом году? – спросил Ариф ни с того ни с сего.

– Я же потом просил прощения…

– Нет, ты скажи, бил или нет?

– Бил. Чего сейчас об этом говорить! Ты давай показывай свой фокус, Головастик!

– Вот тебе «фокус»! Вот тебе «Головастик»!

От первого же удара я упал на землю и беспомощно барахтался, пока Ариф не спеша колотил меня. Я даже кричать не мог, потому что в рот набилась целая пригоршня песка. Всё бы это ничего, но вот меня вдруг шибануло что-то большое, твёрдое. Раздался испуганный вскрик:

– Ах ты, хулиган!..

Кто-то развязал мне сначала руки, потом глаза. Надо мной стоял Адылов, учитель из нашей школы. Его велосипед, с вздыбленными спицами и согнутым ободом, валялся рядом.

Адылов молча смотрел на меня.

Я сплюнул песок, попытался встать. Болели те самые рёбра, которые мне поломали футболисты, на них, видно, и наехал Адылов на своём велосипеде.

Вокруг нас собрались люди. И все начали говорить, что я, мол, расту хулиганом, что мама и папа очень избаловали меня, что если и дальше так пойдёт, то страшно даже представить, кем я стану. Я попытался объяснить, что не виноват, что ничего плохого не делал, что это Ариф показывал фокус. Но только масла в огонь подлил. Даже бабушка, которая прибежала от соседок, накинулась на меня. А Ариф стоял в сторонке и исподтишка показывал язык.

– Это твой платок? Это твоя верёвка? – спросил кто-то. – Почему ты сваливаешь свою вину на других?

– Это у него американским фокусом называется, – вставил невинным голосом Ариф.

– Вы, товарищ Адылов, поднимите о нём вопрос, – предложил кто-то. – Стоит ли этого Хашима держать в школе?..

Я еле сдерживал слёзы. Меня обманули, меня избили, наехали велосипедом на мои больные рёбра – и я же во всём виноват. И надо ведь, чтобы наехал на меня именно Адылов, учитель из нашей школы! Опять всё станет известно Атаджану Азизовичу. «Как?! Снова Кузыев! – с горечью скажет он. – Горбатого, видно, могила исправит, гнать придётся его из школы, гнать!» Бабушка до вечера ни словом не обмолвилась. А вечером, как нарочно, папа приехал.

– Ты или приструни своего Хашима, или я обольюсь керосином и подожгу себя!

– вдруг заявила бабушка.

Папа ответил не сразу. Отхлебнул из пиалы глоток чаю, потом ещё глоток. А я весь съёжился, лежу, смотрю на мерцающие на небе звёзды, потираю ушибленные бока и мысленно заклинаю папу: «Неужели ты тоже против меня, папочка? Неужели ты тоже захочешь, чтобы меня выгнали? Защити же меня, защити, папочка!» Ведь я так хотел доказать, что тоже могу учиться хорошо, что и я способен на хорошие дела…

– Если хочешь поджечь себя, лучше облиться бензином, а не керосином, – сказал наконец папа.

Вот так. Он не испугался, не стал отговаривать бабушку, а взял да ещё и посоветовал, как лучше исполнить свою угрозу. Потому что бабушка уже больше ста раз обещала поджечь себя. Услышав папины слова, она так и взорвалась:

– Что за шуточки?! Я тебе дело говорю, а ты смеёшься…

– Какой тут смех? – удивился папа. – Судьба ребёнка – не шуточки! Чего вы все пристали к мальчику? «Это хорошо, это плохо»! Да вы с ума его сведёте! Нельзя всё время крутить баранку машины в одну сторону – авария будет. А Хашим парень вполне нормальный. Вот, например, помогает вам даже по хозяйству. Персики сегодня собрал. Правда, немного озорной, но ведь на то он и мальчишка!

– «Помогает по хозяйству»! Лучше бы уж вовсе не помогал! Ты поднимись на крышу, посмотри: все до одного персики пообрывал. И спелые, и зелёные. Помогает он!

– Ничего. Человек не сразу учёным рождается. Придёт время – узнает, как надо работать. Ты вспомни, мать, разве я был пай-мальчиком? А теперь? Правда, я не профессор и не академик какой-нибудь. Простой тракторист, но меня все уважают. И я имею всё, что нужно человеку: семью, дом и Друзей хватает… Да, чуть не забыл, у меня сегодня радость!..

– Что за радость? – взволнованно перебила его бабушка.

– За хорошую работу на целине решили премировать. Меня и Касымова. Машинами «Москвич».

– Машиной? – недоверчиво развела руками бабушка. Я готов был закричать «ура», расцеловать папу, а заодно и бабушку, но в этот момент раздался голос:

– Извините, пожалуйста, наш Закир не заходил к вам? Я крепко закрыл глаза: это был голос матери моего друга, Закирджана. Занятый своими бедами я совсем забыл о нём. Опять мне влетит, если он уснул на нашей крыше…

– Я здесь, мамочка, здесь… – раздался вдруг сонный голос Закира. – Я не спал, просто полежал в саду. Учил, учил уроки, голова разболелась, вот и полежал немного…

– Пойдём, пойдём, дома расскажешь, как ты учил уроки. Я внимательно выслушаю тебя! – пообещала мама Закира.

– Видишь, у каждого – своё! – сказал папа, обращаясь к бабушке, и засмеялся.