Текст книги "Остров"

Автор книги: Хуан Гойтисоло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– А в Мадриде вы смотрите корриды?

– Если я не на службе, обязательно. Среди полицейских много любителей. Я каждый год беру абонемент в Сан-Исидоро, а вы?

– Когда я бываю в городе, тоже. – Голос Энрике звучал глухо.

– Разве вы не в Мадриде живете?

– Нет.

– Я оставлю вам свой адрес, и, если приедете, мы сходим на корриду вместе с женами…

– У меня плохая жена, – сказал Энрике.

Полицейский огляделся, чтобы удостовериться в том, что жены Энрике среди нас нет.

– Так ее, сеньор. Вот это, я считаю, прямой разговор, а не разные там экивоки! А чтоб вы меня поняли и доверяли мне, я вам тоже честно скажу: и моя не сахар. Чуть я попозже задержусь, она мне такой разгон устраивает… Злющая тварь.

– Супружество вообще одно недоразумение, – заметила Лаура.

– Совершенно верно. Хорошо бы его запретить, – поддержал полицейский.

Я чувствовала, что уже изрядно хватила. В дымном чаду все посетители бара казались мне похожими друг на друга. По знаку Энрике официант наполнил наши стаканы.

– Мне бы хотелось, чтобы вы приехали в Мадрид, – сказал регулировщик. – Сейчас я без формы, и я никто… А там, не-е-ет. Там власть, там к тебе уважение. Мы могли бы вместе пообедать в воскресенье…

– Когда угодно.

– А если с вами что стрясется, немедленно дайте мне знать, и я все улажу, слышите?

– Да.

– Даже если наедете на кого. Только спросите Хосе Лопеса Лагуну, и я буду в полном вашем распоряжении…

– Мне бы оч-чень хотелось… чтоб ты кого-нибудь задавил, – запинаясь, промямлил полицейский.

Энрике сказал, что приедет в Мадрид и обязательно кого-нибудь задавит. Потом полицейский предложил нам пойти в другое место. По его словам, превосходный бар находился напротив церкви Спасителя. Мы с трудом пробирались по людным улицам. Когда мы вошли в бар, Долорес сказала, что хочет уехать. Энрике о чем-то поговорил с Магдой и заказал всем по стакану. Наш гид настаивал на том, чтобы осмотреть и остальные бары города. Долорес уставилась на него злыми глазами, и Мигель убедил Энрике ехать. Мы наконец вышли, а полицейский, не отставая от нас, все говорил о какой-то таверне, где можно поужинать.

– У нас занят вечер, – сказал Энрике.

Когда мы дошли до стоянки, Долорес заявила, что поедет одна следом за нами.

– Какой дорогой ехать? – спросила Магда.

– Какой хотите.

Полицейский обнимал Энрике и строил планы на будущее.

– Теперь ты знаешь мой адрес?

– Да.

– Завтра жду всех к обеду. Мы сварим паэлью. [24]24
  Блюдо, напоминающее острый плов с курицей.


[Закрыть]

– Да, да.

Энрике с трудом высвободился из его объятий и, захлопнув дверцу, сказал:

– К чертям.

– Экий трепач, – фыркнула Лаура.

– Куда едем?

– В Малагу, Езжай на Алору. Так будет лучше.

– А Долорес?

– Поедет следом.

Энрике включил зажигание. Полицейский все еще неподвижно стоял на тротуаре.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Да.

– А то смотри, Магда тоже водит машину.

– Ты с ума сошла.

Прогулка освежила и меня. Мы тронулись.

– До завтра, сеньор!

– Пошел ты… – пробормотал Энрике.

Мы снова поднялись на Кастелар и свернули на дорогу в Эспинель. Быстро темнело, но домишки, казалось, еще удерживали дневной свет и включать фары не было необходимости. Когда мы выехали из Ронды, я оглянулась и в отдалении увидела машину Долорес.

Энрике уверенно крутил баранку. Когда я открывала ветровое стекло, он погладил мою руку, и я вспыхнула от этого прикосновения. Дорога змеей сбегала вниз. Сумеречный свет озарял отроги сьерры, и пейзаж казался пустынным. Магда с детским любопытством рассматривала окрестности, а потом заговорила о нищете крестьян. Энрике сказал, что, путешествуя по стране, он каждый раз вспоминает Атагуальпу.

– Если бы он побывал в Испании, то мог бы вдоволь посмеяться над нами. Это месть инков.

Через четверть часа совсем стемнело. Фары машины Долорес пронизывали тьму двумя конусами. Мы проехали несколько городков, и я положила голову на плечо Энрике.

– Что за городишко?

– Пепьярубия.

Мы свернули на извилистую дорогу и вновь увидели фары «мерседеса». Энрике все время держал стрелку спидометра на шестидесяти. Ночь была безлунной, и казалось, что на многие километры вокруг в тумане, окутавшем нас, мы единственные живые существа.

Миновали еще одно селение, и тут я заметила, что мы потеряли из виду Долорес. Энрике сбавил скорость, и через минуту машина остановилась. В оливковой роще звенели цикады. Я включила радио, диктор читал сообщение о награжденных Гражданским Орденом за заслуги в сельском хозяйстве. На другой волне звучала какая-то песня. Фары освещали пыльное шоссе. Окрестности терялись во мраке.

– Что же могло случиться? – сказала я.

– Перед тем как въехать в селение, я ее видел. Она была в трехстах метрах от нас.

– Наверное, она остановилась заправить машину, – предположила Магда.

– У нее достаточно горючего, – сказала я. – Кроме того, в этих местах нет бензоколонок.

– Я ни одной не видел, – поддержал Мигель. – Может быть, она остановилась выпить?

– А мы что будем делать?

Энрике закурил сигарету.

– Если хотите, вернемся и поищем ее.

Никто не ответил, и Энрике развернулся под аккорды Курта Вейля. Мы ехали на большой скорости.

– Так мы можем с ней разминуться, – подала голос Лаура.

– Не думаю, – возразила я. – Я узнаю ее фары.

Мы въехали в селение и скоро наткнулись на «мерседес». Долорес остановилась у бара. Мы увидели ее с улицы, она стояла у стойки с каким-то мужчиной.

– Привет, – сказала она. На ее лице не было и тени удивления.

– Господи, ты могла бы предупредить нас! – воскликнула Магда.

Собеседник Долорес был пьян и смотрел на нас удрученно. На нем была поношенная, вся в заплатах рубаха и грязные брюки с обтрепанными манжетами.

– Так вы говорите, она ушла?

– Да.

– И что же вы думаете делать?

Она не сводила с него пристального взгляда, и тон ее был довольно суров. Мужчина пригубил. Рука у него дрожала.

– Пить, как видите.

– Вы дурак, – сказала Долорес. – Вашей жене просто надоело голодать с вами, и теперь она, наверное, гуляет с каким-нибудь богачом в Барселоне.

Хозяин бара посматривал на нас неприязненно. Кроме нас, в помещении никого не было.

– Неправда… – пролепетал мужчина. – Моя жена любила меня.

– А я вам говорю, что вы ей надоели, и она уехала устраивать свою судьбу в Барселону… Пить! Неужели вам ничего другого не пришло в голову?

– Это неправда… – Он неуверенными движениями вытирал глаза.

– В письме, которое она вам написала, все сказано ясно. Если бы вы ее любили, то не стали бы хныкать. Еще совсем недавно мужчины по более незначительному поводу выходили на улицу с ружьем в руках.

– Моя жена не какая-нибудь проститутка…

– Мы, женщины, все проститутки, слышите? – Глаза Долорес блестели так же, как в тот вечер, когда она танцевала с мисс Бентлей. – Дело лишь в том, что нам нет необходимости брать за это деньги. Богатые женщины делают это для собственного удовольствия.

– Прошу тебя, – вмешалась Магда. – Успокойся.

– А ты помолчи, – оборвала Долорес. – Кажется, тебя не спрашивали.

Мужчина смотрел на них, ничего не понимая. Он был еще молод и статен, но усталость и недельная щетина старили его.

– Я не могу допустить, чтобы ты говорила подобные вещи, – не сдавалась Магда. – Оставь его в покое.

– Сам напросился, – сказала Долорес. – Ходит и всем показывает письмо жены, чтобы его пожалели. А я не хочу никого жалеть. Мне противны несчастные.

– Моя жена порядочная… – сквозь слезы сказал мужчина.

– Ваша жена смеется над вами, и я вместе с ней. Когда мужчина не может прокормить семью, он ворует или убивает, а не бродит, как нищий.

– Перестань, – сказала Магда. – Он не виноват. Виноват здесь кто-то другой…

– Только он и виноват. Тот, кто мирится с подобной жизнью, – заслуживает ее.

– Ради бога, замолчи.

– Нет, таких надо дразнить, – почти кричала Долорес. – Слезы и сострадание бесполезны. Таким, как он, мало доставалось, уверяю тебя… Хорошо бы лишить их солнца, женщин, развлечений – всего, в чем они находят утешение. То, что они терпели до сих пор, им недостаточно, – ясно тебе? Надо еще добавить.

– Ты сошла с ума!

– Наоборот, я стараюсь сохранить рассудок. Это вы сумасшедшие. Я говорю то, что думаю. И никогда еще не была так разумна.

Нам удалось вывести ее на улицу, и здесь Магда вдруг зарыдала в нервном припадке. Энрике усадил ее вместе с остальными в свою машину, а я осталась в «мерседесе».

– Я жду тебя в «Центральном», – крикнул Энрике.

Долорес достала из сумки сигарету, и я дала ей прикурить. Вспышка гнева успокоила ее, и она смотрела на меня влажными, блестящими глазами.

– Я ничего не имела против него, понимаешь? – Я кивнула. – Богачи с их моральными проблемами раздражают меня больше, чем эти. Уж если ты нечист, ты должен оставаться таким до конца…

Улица была пустынной. Долорес опустила верх, нам в лицо дул тугой, горячий ветер.

– Я не хотела его оскорбить. Я только хотела быть откровенной.

Та маленькая пружинка внутри нас, что сжимается и разжимается под влиянием мировой скорби, сломалась во мне в первые годы после войны, только не помню, когда именно, но я чувствовала, что Долорес права, и почти завидовала ей. Пока виток за витком раскручивалась дорога, я рассказывала Долорес о своей деятельности в общественной кухне.

– Раны не излечиваются сочувствием, – сказала она. – Милосердие помогает лишь тем, кто его оказывает…

Небо вновь прояснилось. Когда мы проехали Алору, лунный свет уже залил долину Гуадалорсе. Я составляла про себя список тех моих сверстников и сверстниц, у которых тоже лопнула пружина: Рафаэль, Энрике и многие-многие другие. Абсурдность нашего существования ужаснула меня. Нечто подобное я испытывала в Париже, когда принимала гостя, которого когда-то уважала. Это было какое-то постепенное внутреннее разложение, делавшее меня нетерпимой к другим. До замужества мне ничего не стоило полететь на край света, чтобы помочь другу, попавшему в беду. Теперь же само присутствие друзей было для меня невыносимо. Эрозия разрушила все мои привязанности, и я жила лишь по инерции. Если исчезнет и эта инерция, для меня настанет конец.

Полчаса спустя мы были в Малаге, и Долорес от вокзала свернула на дорогу в Кадис. Когда приехали в Торремолинос, она остановилась на площади, и мы поцеловались. Энрике ждал меня в «Центральном».

– Что будем делать? – спросила я.

С удрученным видом он пил херес.

– Магда действует мне на нервы, – сказал он. – Я совсем разбит.

– Люди несносны. Мне никого не хочется видеть.

– Мне тоже.

– Я чувствую себя постаревшей и усталой…

– Давай поедем в Малагу.

Он потянул меня за руку, но я не двинулась с места. Мне становилось не по себе при мысли, что предстоит еще одна бессонная ночь.

* * *

В четверг, в день Сантьяго, Энрике на рассвете привез меня домой, а в час дня заехал за мной, и мы поехали обедать в Малагу. Рафаэль не ночевал дома, и я поймала себя на том, что говорю с детьми тем холодным, бесстрастным тоном, каким в детстве обращались ко мне приятельницы матери, справлявшиеся, сколько мне лет или как мое здоровье; их тон вызывал у меня горечь и обиду на взрослых, говоривших, как фонографы. Мне стало смешно и стыдно от этого открытия, и, чтобы как-то утешиться, я сказала себе, что жизнь с тех пор здорово изменилась. В мое время дети входили в дом на цыпочках, чтобы не разбудить родителей, теперь Рафаэль и я делали то же самое, чтобы скрыть от племянников истинное положение вещей. Будь мои родители живы, они бы умерли от смеха.

После завтрака я позвонила родителям Рафаэля и извинилась, что не звонила раньше. Я объяснила, что из Парижа приехали наши друзья, и нам с Рафаэлем пришлось повсюду сопровождать их. Трина, как обычно, жаловалась на свою мигрень: «Второй день глаз не смыкаю. В висках будто буровые машины стучат… Аспирин не помогает нисколько…» Я спросила о Лауреано, и она сказала, что он чувствует себя хорошо: «У него железное здоровье. Он всю свою жизнь только и делал, что следил за ним. В отличие от меня несчастья его совсем не трогают. Он всегда спит спокойно… Знает, что всех нас переживет». Только через полчаса мне удалось повесить трубку, однако не раньше, чем я пообещала приехать к ним завтра с детьми.

Машина Энрике ждала за углом, и я села рядом.

– Куда бы нам поехать?

– Куда хочешь.

– В любое прохладное место, – сказал Энрике. – Этот проклятый ветер…

Мы остановились у павильона в парке, и Энрике попросил «Куба-Либре» [25]25
  Коктейль.


[Закрыть]и можжевеловую водку.

– А сеньоре?

– То же самое. И побольше льда.

До ярмарки оставалось всего две недели, и на площади уже устанавливали карусели, тиры и аттракционы. Вокруг нас сидели спешившие на корриду люди, хотя до начала оставалось еще больше часа.

– Кто сегодня объявлен в афише? – поинтересовалась я.

– Маноло Сегура, Диего Пуэрта и Грегорио Санчес.

– Диего Пуэрта великолепен.

– В Севилье я видел Монденьо, и он мне очень понравился.

– Я бы отдала все на свете, лишь бы посмотреть праздничную корриду. Будет «Ловкач» Луис Мигель Ордоньес.

– А ты разве уже уедешь?

– Не знаю. Я же говорю тебе, что все зависит от назначения Рафаэля.

– Я думал, что за последнее время у него возникли некоторые осложнения.

– Ему хотели дать подножку, но он вроде сумел их обойти.

– В министерстве мне сказали, что это Лукас постарался.

– Вероятно, Хавиер просил Рафаэля приехать в Мадрид реабилитироваться. У него ведь еще сохранились кое-какие связи.

Мы говорили, словно чужие, и, когда официант принес коктейль, я выпила и предложила возвращаться домой. Энрике осушил свой бокал и подозвал официанта.

– Сколько?

– Двадцать две песеты, сеньор.

Энрике сунул ему бумажку в пять дуро, и мы сели в машину. Регулировщик заставил нас свернуть на улицу Гильена Сотело, и на окраине города мы остановились у дежурной аптеки, где Энрике купил «алка-соду».

– Давно голова так не болела.

– Притормози, если увидишь бар.

– Э, можно потерпеть.

– Нет, – сказала я. – Тебе сразу станет легче.

В Перчеле мы, словно больные, остановились попить минеральной воды. Энрике растворил в стакане несколько таблеток.

– А ты?

– Дай одну.

– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо.

– Я совершенно одурел.

– Вернешься в Чурриану, сразу ложись в постель. Тебе надо немного отдохнуть.

Я машинально взяла его за руку, и он поцеловал мои пальцы, рассеянно глядя на улицу.

– Давай я поведу машину.

– Не надо. Сколько я вам должен?

– Шесть песет, – ответила хозяйка.

– Ты не хочешь выпить кофе?

– Я хочу остаться один.

Когда я вернулась домой, пробило половину шестого. Калитка была приотворена, и я вошла в сад без звонка. Я думала, что Рафаэль еще не вернулся, но нашла его в зале, он слушал пластинку Лионеля Гэмптона.

– Привет, – сказала я, едва не умирая от усталости. Мне хотелось как можно скорее пойти спать. – Где ты оставил машину?

Рафаэль поднял мембрану. Он был бледен, глаза ввалились, и взгляд, который он бросил на меня из-под очков, был какой-то отсутствующий.

– В ремонтной мастерской.

– Что с ней?

– Ничего особенного. Стукнулся слегка, и крыло смялось к чертям.

– Когда же это?

– Вчера ночью.

– О господи. Ты был пьян?

– Совсем нет. Дерево виновато.

– Ты ведь обещал мне, что когда выпьешь…

– Ничего я тебе не обещал… – Рафаэль закурил сигарету и выпустил кольцо дыма. – И потом тебе-то какое дело?

Я сказала, что мне это небезразлично, но он сделал вид, что не слышит.

– Если тебе так жаль машины, я возьму напрокат другую.

– Дело не в этом. Я знаю, что жизнь, которую мы ведем, не из приятных, и все же не совсем понимаю, почему ты так опускаешься. С каждым днем становишься все разболтаннее и плывешь по течению…

– Великолепно. Значит, и ты это заметила?

– Это и слепому видно, Рафаэль… Неужели ты не можешь сделать над собой усилие?

– Усилие? Какое еще усилие? Который год я только этим и занимаюсь…

– Как хочешь. Но нелепо же так распускаться.

– На днях я предлагал тебе начать все сначала.

– Я не о том, Рафаэль. Вполне достаточно сохранить то, что осталось…

– То, что осталось? – Рафаэль скривился и, оглядевшись вокруг, вдруг понизил голос: – А если ничего не осталось…

Наступило долгое молчание, во время которого мы слушали крики детей в саду. По-прежнему не двигаясь, он почти шепотом добавил:

– Я гибну, Клаудия, и мне некому рассказать об этом. Гибну окончательно. Я говорю это серьезно, Клаудия.

* * *

Оставив Рафаэля в зале – я уже давно отказалась помогать ему, – я скрылась в своей спальне. Страшнее всего было поддаться рефлексам прошлого и еще раз запутаться в лабиринте слез и сострадания.

Раздевшись, я приняла двойную дозу снотворного и легла, не закрывая окна. Казалось, я никогда еще так не уставала. Сон кружил вокруг меня все настойчивее, и я отдалась ласке этого кружения.

Когда я проснулась, было совсем темно. Кто-то уже давно стучал в дверь, в висках кололо от непрошедшей усталости. Я спросила, кто там, и, просунув голову в дверь, Эрминия сообщила, что в зале ждет Долорес.

– Пусть поднимется, – сказала я.

Накинув бурнус, я пошла к умывальнику смочить голову. Сон не принес мне облегчения, а лишь усталость и апатию. В горле пересохло, и я выпила стакан воды. Но моя жажда была чисто нервная, желудок принял жидкость с отвращением.

– Привет, – сказала Долорес – Ты спала?

Она присела на край кровати, и я легла рядом с ней.

– Спала, – ответила я. – Сколько сейчас времени?

– Двадцать минут одиннадцатого. Ты не ужинала?

– Не хочется.

– Я ходила в «Жемчужинку» с Эллен и Джеральдом. На обратном пути мы встретили Рафаэля.

– Где?

– На площади. Рассказал нам об аварии… Он был пьян.

– Сейчас?

– Да. Вы поцапались?

– Как обычно… Ничего особенного.

– Кажется, его машина перевернулась… Счастье, что он не искалечился.

– Где вы его оставили?

– Он в Кариуэле с остальными.

– Подожди-ка меня, – сказала я. – Я поеду с тобой.

Долорес курила, облокотившись на подоконник, а я, как могла, быстро помылась и привела себя в порядок. Потом спустилась в вестибюль и сказала Эрминии, что она может ложиться спать.

– Дети хорошо ели?

– Очень хорошо, сеньора.

– Завтра я буду спать до часу дня. И никого не хочу видеть.

Кто-то поставил на стол клетку с канарейкой. Уже закрывая калитку, я вспомнила о кошке и хотела было вернуться, чтобы переставить клетку, но Долорес ждала меня за рулем «мерседеса».

– Не знаешь, он один был?

– Кто?

– Рафаэль.

– Когда?

– Во время аварии.

– Не знаю.

– Вчера вечером Роман видел его в Малаге с Николь…

– Может быть.

В Конце улицы мы повернули налево, и фары осветили домики рыбаков.

– Постарайся его успокоить.

– Хорошо.

– Иди одна. Лучше, чтобы он меня с тобой не видел.

Ночь выдалась звездная, и я ощупью направилась к закусочной. Здесь поглощали свою ежедневную дозу спиртного все те же декадентского вида туристы, а дальше, под тростниковым навесом, пил простой люд. Я сразу же увидела Рафаэля, сидевшего между Джеральдом и Эллен. С ними была незнакомая рыжая женщина.

– Привет, – сказала я.

– Привет, – Эллен подняла глаза, и лицо ее посветлело. – Мы только что говорили о тебе.

– Вот как?

– Мы говорили, какая ты прекрасная жена, – сказал Рафаэль.

– Очень рада, – сказала я.

– Стойкая, самоотверженная, мужественная, словом настоящая испанка… – Он держал в руке стакан с водкой и теперь одним махом осушил его.

– Что будешь пить? – спросила Эллен.

– Не знаю.

– Водка очень хорошая.

– Тогда налей немного.

– Если пить понемногу, она восхитительна. Хочешь ломтик?

– Да.

Эллен отрезала ломтик лимона и бросила в свой стакан.

– Кажется, я вас не представила? – сказала она. – Клаудия Эстрада. Агата Пите, моя английская подруга.

– Очень приятно, – сказала я.

– Мы с Агатой вместе жили в Мексике, – пояснила Эллен. – Отправились туда продолжать учебу и действительно получили много знаний и опыта. Однажды мы из-за чего-то поссорились и с тех пор ненавидели друг друга… – Она повернулась к рыжей: – Из-за чего мы сцепились, Агата?

– Не помню, – ответила та. – Это пройденный этап. С того момента, как я оставила добропорядочный родительский дом, и до спасительного замужества я ничего не помню.

– Просто Агата прислала моему мужу письмецо. Насчет моих шатких моральных устоев pi моего поведения.

– Может быть, – согласилась Агата. – Я ничего не помню.

– Когда я уезжала на Кубу, она жила с одним испанским аристократом, и целых двенадцать лет я не имела никаких сведений о ней… А вчера увидела ее в «Эльдорадо», она танцевала с негром.

– Джон милейший парень, – сказала Агата.

Хозяин принес нам два лимона и спросил, понравилась ли водка.

– Very good, [26]26
  Очень хорошая (англ.).


[Закрыть]– ответил очнувшийся от спячки Джеральд.

– Нам нужен еще один стакан, – сказала Эллен.

– Сию минуту принесу.

– Не беспокойтесь, – остановила я его. – Я возьму сама.

Я подошла к стойке, какой-то мужчина в рубашке и синем берете осмотрел меня. Я несколько раз встречала его на пляже с мальчиком на руках. Малыш играл с ним, целовал и дергал за волосы на груди.

– Дайте, пожалуйста, стакан.

Жена хозяина не слышала меня, и мужчина, подняв откидную часть стойки, достал стакан и молча протянул мне.

– Спасибо, – сказала я.

Вернувшись к столу, я села рядом с Рафаэлем. Взгляд его был пуст и бессмыслен, лицо мертвое и безвольное. Это состояние было мне знакомо, и мне стало стыдно за него.

– Ты знаешь, что нас позавчера обокрали?

– Да, – ответила я. – Ты говорила мне по телефону.

– У Джеральда вытащили документы и чековую книжку. Сейчас мы без гроша.

– Меня очень часто обкрадывали, – сообщила Агата.

– Где? – спросила Эллен.

– Везде. В Англии, во Франции, в Италии…

– Итальянская полиция совершенно беспомощна, – сказала Эллен.

– В Швейцарии у меня украли даже часы.

– Видимо, часовщик.

– Состоятельные воры меня не так возмущают, – сказала Эллен. – Но я не выношу, когда воруют бедняки. В детстве мне твердили, что бедные необычайно честны… А если у них нет даже добродетели, то что же у них еще есть?

Стаканы были пусты, и Агата налила всем водки. Появилась Бетти с блондинкой, влюбленной в наш народ; заметив нас, они послали воздушные поцелуи. Было жарко, около ламп кружились бабочки. Мужчина у стойки пристально смотрел на меня.

– Вы ходили в полицию?

– Да, – ответила Эллен. – Дежурный был очарователен. Прежде всего он произнес речь об испано-американской дружбе и обещал быстро найти этого плохого патриота. Джеральд был в восторге.

– What do you say? [27]27
  Что ты говоришь? (англ.)


[Закрыть]

– Он пригласил нас выпить и говорил о барьере между Востоком и Западом. Разве это не великолепно?

– Великолепно.

– К тому же – между нами говоря – он был совсем недурен. Разумеется, после его речей я ему ничего подобного сказать не могла, но это как раз тот тип испанцев, который мне нравится.

Мужчина все еще стоял у стойки, и мы обменялись с ним взглядами. У меня по-прежнему болела голова, и я выпила водки.

– Клаудия предпочитает тип андалузского циника, – сказал Рафаэль. Он оперся локтями о стол и повернулся к Эллен. – Она никогда тебе об этом не говорила?

– Нет.

– Это ее последнее увлечение. Холодный, блестящий севильянец…

– Замолчи, – сказала я.

– Где бы мы ни появлялись, ее повсюду считают превосходной женой, но она мне вовсе не жена. Когда мы одни, ей ничего от меня не нужно.

– Разве? – удивилась Агата. – Почему?

– Я износился раньше срока… Ей отвратительно мое отравленное алкоголем дыхание.

– И правильно, – сказала Эллен.

– Только не говорите нам, что вы страдаете, – сказала Агата. – Все равно не поверим.

– Мужчины очень странный народ, – не согласилась Эллен. – Тот кабальеро на Кубе страдал ужасно.

– Я нисколько не страдаю, уверяю вас, – с большим трудом Рафаэлю удалось улыбнуться. – Просто с некоторых пор мы друг о друге не беспокоимся, правда, Клаудия?

– Прошу тебя, возьми себя в руки.

– Вы не поверите, но я помню время, когда она была в меня влюблена. Писала любовные письма и плакала, если приходилось расставаться. Клаудия, дорогая, ну скажи своим друзьям, что это неправда…

– Ты пьян. Я отведу тебя домой.

– Когда я работал в газете, она каждый день ездила в метро, чтобы встретить меня. До поездки в Париж это была примерная жена.

– Тебе, наверное, было скучно. Такие жены убийственны.

Рафаэль все еще улыбался через силу и снова отхлебнул водки. Мужчина у стойки, скрестив руки, следил за происходящим.

– Мы оба были сентиментальны. Хотели спасти мир и утонули сами.

– Твой муж несносен, – заметила Агата.

– Теперь я всего лишь робот. Встаю, бреюсь, ем… Мне все равно, что писать. Мне все безразлично.

– Перестань изображать несчастненького, – сказала я. – У кого-нибудь есть аспирин?

– У меня, – ответила Эллен.

– What is the matter with him? [28]28
  А что с ним такое? (англ.)


[Закрыть]

– Nothing. [29]29
  Ничего (англ.).


[Закрыть]– Эллен пошарила в сумке и достала таблетки. – Надо бы немного воды.

Рафаэль обалдело посмотрел на нас и протянул руку к стакану.

– Оставь. С тебя довольно.

– Ты пьян, – сказала Эллен.

– Пью, сколько мне вздумается… Клаудия, дорогая, скажи им, как ты называла меня, когда мы поженились…

Я пошла принести воды, и мужчина у стойки снова посторонился.

– Хорош, ничего не скажешь…

Он опять поднял откидную доску, открыл кран и наполнил стакан до краев.

– Это ваш приятель?

– Муж.

– Сводите его на свежий воздух. Если хотите, я могу пойти с вами…

Я не ответила и, вернувшись на место, опустила таблетку в воду. Рафаэль, казалось, погрузился в спячку, и я заставила его пить маленькими глотками.

– Вот не думала, что он так напился, – сказала Эллен.

– Я тоже.

– Что ты хочешь делать?

– Отвести его домой.

– У вас машина?

– Нет.

– У нас тоже нет. Хочешь, я помогу тебе?

– Не беспокойся. Мне поможет кто-нибудь из этих типов.

Я пыталась приподнять Рафаэля, но он был слишком тяжел и снова рухнул на стул. Мужчина у стойки, обменявшись со мной взглядом, подошел к нам.

– Разрешите я.

– Спасибо.

– Возьмите его за руку, а я поддержу сзади.

Нам удалось поднять Рафаэля со стула, и мужчина взвалил его на спину.

– Если придет Долорес, скажи, что я пошла спать. Завтра созвонимся.

Рыбаки и иностранцы провожали нас безразличными взглядами. По этому я заключила, что они привыкли к подобным сценам.

– Идемте, – сказала я. – Сюда.

Несколько минут мы шагали молча. Рафаэль прерывисто дышал и время от времени лепетал что-то несвязное. Пройдя немного, мы остановились передохнуть.

– Далеко еще до вашего дома?

– Нет. Скоро придем.

– Если у вас есть нашатырный спирт, намочите платок и дайте ему понюхать. – Мужчина взглянул на меня и добавил: – Он порядочно выпил еще до вашего прихода.

– Знаю.

– Не беспокойтесь. Завтра встанет как новорожденный.

Мы пошли дальше. Ночь была темная, теплая, временами ветер, дующий с суши, обдавал нас горячим дыханием.

– Вы француженка?

– Нет, испанка.

– Тогда ясно. С самого начала я заметил, что вы слишком хорошо говорите по-испански. А ваши друзья – иностранцы?

– Да.

– Французы?

– Нет, американцы.

Рафаэль покорно позволял себя нести. Дойдя до угла, мы вновь остановились отдохнуть.

– Вот наш дом, – сказала я.

– Где?

– Вон та белая ограда.

Мужчина бросил быстрый взгляд на виллу и повернулся ко мне. Глаза его блестели.

– Идемте, – сказала я.

Теперь Рафаэль двигался почти самостоятельно, и я пошла вперед открыть калитку.

– Подержите его, пока я открою.

– Хорошо.

Я отодвинула засов, потом ввела в сад Рафаэля. Мужчина остался стоять, прислонившись к калитке.

– Я только отведу его. Подождите.

Обняв Рафаэля за талию, я повела его по газону. Ключ лежал под циновкой. Я нагнулась и взяла его. Рафаэль поднимался по ступенькам, как сомнамбула. Войдя в комнату, он открыл глаза.

– Ложись, – сказала я. – Я дам тебе «алка-соду».

Я бегом спустилась по лестнице. Посреди зала валялась клетка, и, когда я подошла, чтобы поднять ее, увидела, что она пуста. В полуоткрытое окно врывался ветер, а на ковре, сгустком всех ужасов мира, трепетала кучка перышек.

* * *

Утро следующего дня выдалось унылым, серым. Над пляжем Кариуэлы зловещими пятнами висели тучи, и стаи птиц, словно в водовороте, кружились вместе с ветром. В двенадцать Эрминия принесла мне кофе и сказала, что Рафаэль уехал.

Шкаф в его комнате был пуст, и я позвонила его родителям. Трубку поднял Лауреано, но Трина тут же выхватила ее. После детального описания своей бессонной ночи она сказала, что в десять часов Рафаэль зашел попрощаться, а через два часа улетел в Мадрид.

– Вызвали для переговоров в министерство. Еще неизвестно, куда его пошлют.

Они ждали меня к обеду вместе с детьми. Войдя в зал, я увидела мальчиков, печально стоявших возле клетки несчастной канарейки. В довершение всех бед задохлась в своей стеклянной банке ящерица Серхио, и я была вынуждена пообещать ему черепаху и морскую свинку.

– Я бы хотел белую мышь, – сказал Луис.

Я наняла такси, и втроем мы отправились в Малагу. По дороге племянники продумывали карательные меры против кота.

– Мы его поймаем живого или мертвого, – пообещал Луис.

Уже с площади Турко мы увидели, что Трина, по своему обыкновению, выглядывает из окна. Лауреано ожидал нас в кафе и, пока мы поднимались, понизив голос, заговорил о Рафаэле.

– У вас с ним какие-то нелады? – спросил он.

– Нет, – сказала я. Выражение его лица внушало жалость. – Просто мы оба устали.

– Не говори об этом Трине, но у меня создалось впечатление, что он слишком много пьет. Алкоголь же очень вреден для здоровья. Ему бы надо побольше спать и делать гимнастику…

– Да, папа.

– Ты живешь вместе с ним, так последи за этим. Здоровье прежде всего. Будет очень жаль, если он испортит себе карьеру. – Лауреано вытер каплю под носом. – Немного религии тоже не повредит. Мне, например, очень помогает.

– Да, папа.

– Время от времени надо гулять на свежем воздухе и принимать витамины. Сегодня утром я дал ему две коробочки витаминов «Б» и «Б-прим», которые мне рекомендовал врач. Пусть принимает перед обедом и ужином, растворив в стакане воды. Очень прошу, проследи за этим, доченька.

Мы уже стояли перед изображением святого сердца, и Трина ревниво разделила нас. Она сообщила, что никому нет дела до того, какой крест она несет, и с горечью обрушилась на современное воспитание.

– Вот приедет Мария-Луиса, скажу ей, что дети настоящие дикари. В мое время воспитывали иначе…

Рафаэль оставил конверт о адресом мастерской и документами на машину, и после тщетных поисков морской свинки и черепахи в центре города я пошла договариваться с механиками. Передняя часть кузова оказалась сильно поврежденной. От удара смялось крыло, а колесо надо было менять. Я спросила, когда все будет готово, и, подумав, хозяин ответил, что самое малое через две недели.

– Надо будет очень тщательно проверить мотор.

Вид изуродованной машины поразил ребят, и они забыли про зверюшек.

Дома Эрминия сообщила мне, что несколько раз звонила Долорес. Я позвонила ей и сказала, что весь день была занята; повесив трубку, я заказала разговор с Энрике. Потом передумала и аннулировала заказ. Мне удалось спокойно отдохнуть остаток вечера. В девять часов Эрминия объявила, что ужин готов, я съела тарелку чанкетес и ломоть дыни. Голова была тяжелая, все тело ныло, и я заснула без снотворного.