Текст книги "Логика. Том 1. Учение о суждении, понятии и выводе"

Автор книги: Христоф Зигварт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

11. Это яснее всего обнаруживается на попытках понять или по крайней мере выразить при помощи отрицания те отношения, какие обозначались как противоположность. Из отрицания представления возникает-де первоначально противоположность, когда наряду с Апоявляется non– Α. Пользуясь термином, который первоначально был создан для двух противоположных суждений (см. ниже, § 23), стали различать противоречивои противно противоположныепредставления. Противоречиво противоположные представления учат, относятся друг к другу как Аи non– Α, так что одно представление содержит лишь отрицание содержания другого; противно противоположные представления относятся друг к другу так, что хотя одно уничтожает другое, но, кроме того, содержит еще положительное определение. «Равный и не равный», «белый и не белый» могут служить примерами противоречивых, «белый и черный», «добрый и злой»-примерами противных противоположностей.

Чтобы испытать правомерность этого учения, нужно прежде всего установить, что всякое отрицание имеет смысл лишь в области суждения. Всякое отрицание есть отрицательный ответ на вопрос и налагает запрет на предицирование; «нет» и «не» уместны лишь по отношению к суждению или в суждении. Формула «non– А, если Аозначает какое угодно представляемое» не имеет даже, собственно говоря, никакого смысла. Совсем нет такого представления, которое было бы лишь чистым отрицанием содержания другого представления. Если отрицание должно значить то же, что уничтожение, то представление – «человек», «небо», «голубой», «зеленый» – может, конечно, быть или не быть, оно может представляться с сознанием или даже совсем не представляться и постольку оно может быть «уничтожено». Но то, что человек не представляется, – само это не есть в таком случае представление ⁴⁰, и формула эта потому уже не может иметь того смысла, что ούχ άνθρωπος означает: «человек» не представляется – что для того чтобы понять ее, нужно уже представлять «человека». Формула эта, следовательно, точно также не достигла своей цели, как и кантовскаязаписка для памяти: «лампа должна быть забыта».

Если non– Адолжно обозначать все то, что не представляется, когда А– чисто по своему содержанию – представляется, представление чего, следовательно, не дано непосредственно вместе с представлением А, то Аи non– Аперестают обозначать несовместимые определения, и неверно, что они исключают друг друга. Когда я представляю «белое», то я не имею перед собой ничего, кроме цвета. Если non– Аесть все, что не есть этот цвет, то сюда принадлежит также круглый, четырехугольный, тяжелый, растворимый в серной кислоте. Все это есть «не белое», т. е. нечто иное, чем «белое». Но эти предикаты отнюдь не несовместимы с белым, и они не образуют никакой противоположности в обыкновенном смысле; пришлось бы сперва от «белого» пойти назад, ко всем белым вещам, и затем вычесть их из всего мира. Но где слово «белый» означает попросту все белые вещи?

Но если дело должно идти о собственном отрицании, то представляемое должно отрицаться относительно чего-либо;следовательно – явно или молча – входит в какое-либо суждение.Таково и есть в действительности мнение; non– Адолжно обозначать то, что не есть А, относительного чего Адолжно отрицаться. Оно предполагает, следовательно, отрицательное суждение или ряд отрицательных суждений о неназванных субъектах, которые лишь на основании этих отрицанийи весьма косвенно могут быть обозначены как то, что не есть А. Если, следовательно, под non– Αдолжно нечто представляться, то эти субъекты должны откуда-то явиться, одно простое требование отрицать Ане дает еще их. Я должен мысленно пробежать все возможное, чтобы отрицать по отношению к нему А. Это положительное было бы тем содержанием, какое обозначалось бы non– Α. Но это не знающее конца занятие, если бы даже оно и имело какой-либо смысл; и совершенно правильно поэтому Аристотельназывал это выражение όνομα αόριστον ⁴¹.

Если обратиться к кантовскойлогике, то non– Αкак предикат означает, что субъект не заключается под сферойпредиката А, но находится вне его сферы, где-то в бесконечной сфере. Суждение «душа несмертна» включает душу в неограниченный объем несмертных существ, которые остаются от всего объема возможных существ, если я устраняю все смертное. Этим, по-видимому, дается простой рецепт, как можно уяснить себе, что принадлежит под non– Α. Однако рецепт этот применим лишь там, где дело идет о предикатах, которые могут приниматься как обозначение единичных существ. В этом случае я могу рассматривать мир как неограниченное число таких единичных существ, из которого я исключаю число существ А. Но как же быть с теми понятиями, которые носят абстрактный характер и объем которых никогда не может обозначать количества существ? Если « А =смертный» и если объем возможных существ я делю на смертных и посмертных, то где же имеют свое местопребывание добродетель, справедливость, закон, порядок, расстояние? Они не суть ни смертные существа, ни существа несмертные, так как они вовсе не являются существами. Они суть свойства и отношения существ, которые могут принадлежать как смертным, так и несмертным существам. Если мы не хотим причислять их под non– Αна том основании, что они могут принадлежать смертному существу, то их нельзя относить также и под А, и мы получаем, вопреки предположению, промежуточное царство между Аи non– Α. Если Аесть человек, то, по-видимому, легко выделить людей по ту сторону мира; то, что остается сверх того, – солнце, луна и звезды, минералы, растения, животные, – все это не человек. Но куда принадлежат черный, зеленый, мягкий, твердый, если их мыслить как понятия, выражающие свойства? к Аили non– А? Такого рода деление возможных существ на Аи non– Асовершенно забывает, чтоимеются различные категории, что каждое понятие отчасти стоит в отношении к таковым одинаковой категории, отчасти оно стоит в отношении к таковым различной категории и что разделяющие их линии перекрещиваются самым прихотливым образом.

Но предположим даже, что было бы выполнимо подо всем тем, что не есть А, мыслить нечто могущее быть выраженным, что имело бы смысл предицировать, – то, от чего, в конце концов, могло бы зависеть, что относительно всего, что может означать non– А, я должен отрицать А? Это могло бы зависеть не от того, что оно есть non– А, ибо это высказывается относительно него лишь косвенным и производным образом; но причина этого заключалась бы в том, что оно естьи что препятствует приписывать ему в качестве предиката А. Напротив, та противоположность, которая должна была бы выражаться и стать понятной благодаря non– А, служит предпосылкой non– А, и это последнее есть только ее производный знак, а не ее сущность и основание.

Та же самая неопределенность, в которой растворяется противоречивая противоположность, присуща также и противнойпротивоположности, как она соответствует обычному учению. Если представлению А должно быть противно противоположно все то, что может быть выражено формулой «non– А+ В», – то «красный» и «добродетельный», «черный» и «несмертный» находились бы в противной противоположности, совершенно не касаясь уже тех удивительных смешений, какие возникают, если Аи Вбрать из различных категорий, что не исключено формулой. Ибо формула эта обозначает все охваченное под non– А, и не только отрицательно, но и прямо обозначенное. Так, «имеющее травяной цвет» и «алгебра», «чувствительный» и «эллипс» оказываются в противной противоположности. Да простят нам эти примеры. Но иначе нельзя выразить ясно бессмысленность тех формул, которые перетаскиваются из одной логики в другую.

12. Уразумение того, что отрицать можно лишь там, где имеется разумная возможность спрашивать, соотносительно утверждать, побудило некоторых отказаться как от того совершенно зрящего non– А, так и от обыкновенного объяснения противной противоположности при помощи «non– А+ В»: противоречивую, как и противную противоположность они ищут лишь там, где общее представление определяется дальше исключающими друг друга различиями, как линия определяется дальнейшим как прямая или кривая благодаря различиям в направлении, поведение тела в пространстве определяется в дальнейшем как покой или движение. Противоречивая противоположность находится там, где противостоят друг другу только дваопределения; следовательно, с отрицанием одного определения другое должно определенно иметься в виду; линия, которая не есть прямая, должна быть кривой; противная противоположность находится там, где одинаково выступают несколькоопределений, как в цветах. Тем самым под этим названием противоречивого и противного снова вводится то различие, какое Аристотель(Cat. 10. 11 b 33) делает между тем противоположным, которое не имеет ничего промежуточного, как четный и нечетный у (целых) чисел, болезнь и здоровье у живого существа, и тем противоположным, какое имеет нечто промежуточное, как черный и белый ⁴².

Если в таком виде учение это и более рационально, так как оно, по крайней мере в более общем представлении, дает субъект для отрицания, то зато оно скрывает в себе другую опасность: именно тут можно было бы поверить, что путем простого отрицания можно создать противоположное, т. е. положительное, тем, что мы приписываем более общему определения аи non– а.Но более общее дано не раньше своих определений, а одновременно с ними. Нет сперва линии вообще, которая затем могла бы принять решение быть прямой или непрямой; но от природы пространства, в котором находится линия, зависит, что в нем возможны как прямые, так и кривые линии. Так, вообще от природы тех объектов, какие мы объединяем в более общем представлении, зависит, какие определения допускают они по отношению к себе, допустим ли наряду с предикатом, какой мы познаем как возможный, еще другой предикат. Равным образом от природы объектов зависит, как велик круг таких одновременно возможных определений. Точно так же отрицание и образованная при его посредстве формула может лишь истолковать нам, что кроется в природе представлений, но не определить впервые эту природу. Напротив, несовместимость известных представлений остается для нашего теперешнего рассмотрения фактическим отношением, и логика, строго говоря, нигде не вышла также за пределы его описания. Только в учении о понятии может быть исследовано значение этого приема – при помощи аи non -авыражать различие в более общем.

13. Однако в одном случае возникновение противоположности через отрицание, по-видимому, неоспоримо: именно тогда, когда один член действительно имеет просто отрицательное значение. «Прямой» и «кривой» суть два различных наглядных представления, каждое в себе определенное и положительное: при покое и движении можно, во всяком случае, спорить, есть ли одно просто отрицание другого ⁴³, и притом то и другое принимать как положительное. Но слепой, глухой, несчастный, безрассудный, неразумный, бессловесный, бесчувственный и как их там еще, эти бесчисленные не– и без-? Разве отношение между «видящий» и «слепой» может быть выражено иначе, нежели так, что «слепой» значит то же, что «невидящий», простое отсутствие или недостаток зрения? и разве не имеем мы здесь, следовательно, противоположности, которая возникла благодаря отрицанию и один член который означает не что иное, как небытие? не узаконил ли, следовательно, язык, сливая отрицание с предикатом, уже наперед этот non -Алогической теории?

В таком случае должно было бы иметь совершенно одинаковое значение, отрицаю я один член противоположности или утверждаю другой; говорю ли я: «это не видит» или «это есть слепое», «Ане счастлив» или « Анесчастлив». Не требуется никакого доказательства, что это не так. Если только ложно суждение, что « Авидит» – а по своему буквальному смыслу «Ане видит» никогда не говорит большего, – то тут еще не высказано, почемуон не видит. Но «слепой» обозначает определенное состояние субъекта, органическое изменение зрительного аппарата, вследствие чего зрение не имеет места. Кто, следовательно, отрицает зрение, тот этим не утверждает еще слепоты – как это должно было бы быть, если бы эти так называемые привативные [17]17
  Privstive Prädicate – лишительные предикаты, т. е. выражающие лишение, отсутствие, недостаток. – Прим. перев.


[Закрыть]предикаты действительно не содержали в себе ничего, кроме выражения отрицания. Следовательно, и здесь недостаточно отрицания, чтобы объяснить противоположность. И только потому, что наши отрицания почти всегда покоятся на таких противоположностях, отрицание и вызывает первоначально по психологическим законам представление противоположности.А язык, который пользуется психологическими силами и имеет суверенную власть давать всякому слову более тесное значение, нежели это вытекает из его этимологии, может пользоваться этой привычкой, чтобы обозначать противоположности при помощи отрицаний. Но язык всегда имеет в виду больше, нежели высказывает; и на долю логического анализа выпадает задача различать то, что отрицание обозначает необходимо само по себе и что оно обозначает лишь привычно вследствие ассоциации на основании известных отношений между предикатами.

§ 23. Закон противоречия

Закон противоречиякасается отношения положительного суждения к его отрицаниюи выражает сущность и значение отрицания; он гласит, что оба суждения, « Аесть В»и « Ане есть В»,не могут быть в одно и то же время истинными. Тем самым он высказывает нечто существенно отличное, нежели обычно так называемое principium contradictionis( Ане есть non– А), которое касается отношения предиката к его субъектуи запрещает, чтобы предикат был противоположен субъекту.

Отношение положительного суждения к его отрицанию (производным образом также и пара заключающихся в этом отношении суждений) называется άντίφασις, contradictio; они противоречиво противоположныдруг другу (άντιφατιχώς άντιχείσ ai, contradictorie oppositum esse).

1. Такое же смешение, как относительно тождества и противоположности, наблюдается и относительно так называемого principium contradictionis. Аристотельформулирует его в известном месте ⁴⁴таким образом: « Невозможно чтобы то же самое в одно и то же время принадлежало и не принадлежало тому же самому в том же самом отношении…Это самое достоверное из всех основоположений… ибо невозможно, чтобы кто-либо принимал, что то же самое есть и не есть (как некоторые думают, что Гераклит говорит это; ибо не необходимо, чтобы кто-либо действительно принимал то, что он говорит)… Всякий, кто приводит какое-либо доказательство, сводит его поэтому к этому положению как последнему; ибо по природе он есть принцип также для всех других аксиом».

Тем самым, следовательно, сказано: суждение « Аесть В» и суждение « Ане есть В» не могут быть в одно и то же время истинными; кто утверждает суждение « Ане есть В», тот должен признать ложным суждение « Аесть В», и кто утверждает суждение « Аесть В», тот признает ложным суждение « Ане есть В».

2. Этим по существу не дано ничего, кроме объяснения значения отрицания; объяснение это излагает сущность и смысл отрицания в таком положении, которое само, впрочем, не может быть высказано без отрицания и поэтому имеет лишь ту ценность, что доводит до сознания того, кто употребляет отрицание, его собственную деятельность. Кто с «не» связывает тот же самый смысл, какой связывают с этим все, тот может, конечно, на словах в одно и то же время сказать: « Аесть В» и « Ане есть В»; но он не может верить в это и серьезно его утверждать. Или он может, конечно, словами породить видимость, словно то и другое в одно и то же время истинно, но лишь тем, что слова он употребляет в различном смысле или говорит о различных временах. Поэтому Аристотельи ограждает так предусмотрительно свое положение определениями «в одно и то же время» и «в том же самом отношении».

Поскольку отрицание коренится лишь в выходящем за пределы сущего движении нашего мышления, которое пытается соединить друг с другом также и несоединимое, и поскольку ложность коренится не в вещах, а лишь в человеческом мнении, – постольку аристотелевский принцип может касаться прямо и непосредственно лишь природы нашего мышления. Об этом свидетельствует также и обоснование, ибо невозможно, чтобы кто-либо принимал, что то же самое в одно и то же время есть и не есть; на это указывает дальнейшее рассуждение (Metaph., IV, 4), что те, которые говорят, возможно-де, чтобы то же самое было и не было, и возможно-де верить в это, вообще уничтожают возможность мышления и взаимопонимания. Ибо это покоится на том, что всякое слово обозначает нечто определенное и говорящий продолжает оставаться при этом значении и не уничтожает его вновь ⁴⁵.

3. Если таков смысл, в каком Аристотельпонимал свой принцип противоречия, то ясно также, что должно быть его положительной оборотной стороной – именно положение, что всякий, кто утверждает нечто с сознанием, утверждает именно то, что он утверждает; что его речь должна иметь неизменный смысл, так как иначе он в действительности не сказал бы ничего, если бы в то время, как он мыслит и говорит, у него подменивался иной смысл; это должно значить: что я написал, то я написал, что я говорю, то я говорю. Но ясно, что этим может подразумеваться лишь дополнение к тому, что выше мы назвали постоянством представлений; это есть однозначность акта суждения. Если аристотелевскому основоположению противопоставлять в качестве его положительной оборотной стороны принцип тождества, то именно эта однозначность акта суждения должна была бы образовать его содержание. Но однозначность эта доходит до сознания лишь из отвержения одновременного акта утверждения и отрицания, она не говорит ничего такого, чего не говорил бы также и закон противоречия. Вполне естественно, следовательно, что Аристотельвыдвигает в качестве принципа один лишь закон противоречия, а его положительную сторону он выражает лишь случайно ⁴⁶. Долгое время под principium identitatis и понимался аристотелевский закон противоречия.

4. То, что позднейшая логика, в особенности Лейбници Кант ⁴⁷, установила как principium contradictionis в формуле « Ане есть non– А», – это по своему смыслу и применению совершенно отлично от аристотелевского положения. Положение Аристотелякасается отношения утвердительного и отрицательного суждения, у него одно суждение противоречит другому; позднейшее положение касается отношения субъекта и предиката в одном-единственном суждении, предикат противоречит субъекту Аристотельпризнает одно суждение ложным, если другое истинно; позднейшие авторы признают суждение само по себе и абсолютно ложным, так как предикат противоречит субъекту Позднейшие авторы хотят такого принципа, из которого истинность известных положений могла бы познаваться сама собой; из аристотелевского принципа непосредственно следует не истинность или ложность какого-либо положения, а лишь невозможность одновременно признавать истинным утверждение и отрицание.

Таким образом, полемика Кантапротив Аристотеляесть удар по воздуху. У него основоположение гласит [18]18
  «Критика чистого разума», с. 124 / пер. Н. Лосского. – Прим. перев.


[Закрыть]: «Ни одной вещи не принадлежит предикат, противоречащий ей». Оно есть общий, хотя только отрицательный критерий всякой истины; оно имеет значение по отношению ко всем познаниям вообще, независимо от их содержания, и говорит, что противоречие уничтожает их полностью; правда, оно не обеспечивает еще в общем истинности положения, ибо суждение, даже будучи свободным от внутреннего противоречия, может, однако, быть ложным и лишенным основания; но из него все же можно сделать и положительное применение, чтобы познать истину. Ибо если суждение является аналитическим, безразлично, отрицательное или утвердительное оно, его истинность может быть всегда и вполне познана на основании закона противоречия. Ибо противоположное тому, что уже кроется и мыслится как понятие в познании объекта, во всякое время с полным правом отрицается, а само понятие необходимо утверждается относительно объекта, так как противоположное ему противоречило бы объекту.

На основании этого Кантзатем осуждает формулу «невозможно, чтобы нечто в одно и то же время было и не было»; именно она заключает в себе синтез, который примешан к ней благодаря неосмотрительности и безо всякой нужды. Положение подчинено условию времении как бы говорит: «Вещь А, которая есть нечто = Вне может в одно и то же время быть non– Вно в разное время она может, конечно, быть и тем и другим (как В, так и non– В)». «Однако закон противоречия, как чисто логическое основоположение, не может быть ограничен в своем значении условиями времени, поэтому такая формула совершенно не соответствует его цели.» Это недоразумение возникает просто вследствие того, что исходит из синтетических суждений; в одном предикат (например, «необразованный») синтетически соединен с субъектом («человек»), и таким образом возникает противоречие, если в то же самое время субъекту приписывается противоположный предикат («образованный»); но противоречие получается между одним предикатом и другим, а не между предикатом и субъектом. Но если сказать: «Всякий необразованный человек необразован», – то отрицательное суждение явствует из принципа противоречия, без присоединения условия «в то же самое время». В этом же смысле выводит принцип противоречия и логика Канта.

Не требуется долгого рассуждения, что Кантговорит о чем-то совершенно ином, нежели это имелось в виду первоначальным законом противоречия. Как Лейбницделил истины на необходимые и фактические и для каждого из обоих этих классов устанавливал особый принцип их истинности: для необходимых, которые, в конце концов, все суть так называемые тождественные суждения, закон противоречия, для фактических – закон достаточного основания, – точно так же поступает и Кантсо своими обоими классами аналитических и синтетических суждений; он ищет принципа для истинности аналитических суждений. Но аналитические суждения всегда имеют дело только с субъектами, которые суть понятия, и они говорят о том, что мыслится в них как понятиях – тем самым совершенно независимо от времени; предикат аналитического суждения всегда уже содержится в понятии, которое образует его субъект. Закон противоречия в кантовском смысле гласит теперь: «ни одному понятию не может приписываться такой предикат, который ему противоречит». Поскольку затем и другие суждения выражают свой субъект с помощью понятия («этот человек образованный» содержит уже познание объекта через понятие «человек»), постольку и к ним находит себе применение закон, что они уничтожали бы себя самих, если бы хотели приписывать субъекту предикат, противоречащий тому понятию, под которым он находится. Что это значит, противоречит понятию и может ли быть обоснован на этомпротиворечии общий логический принцип – это будет исследовано ниже. Но прежде всего ясно, что на основании этих предпосылок Кантимел, конечно, полное право исключить из своего принципа определение времени. Однако когда он обвиняет аристотелевскую формулу в ошибке на том основании, что она содержит в себе «в то же самое время», то происходит это в силу его собственной ошибки: именно что Аристотельхочет будто бы сказать то же самое, что и он. Ибо Аристотельхочет ведь наложить запрет не на противоречие между двумя предикатами, но на противоречие между утверждением и отрицанием того же самого предиката.

5. Тут с полным основанием ставят вопрос: как это возможно, однако, что два столь различных положения, как аристотелевское и кантовское, в большинстве случаев рассматриваются как один и тот же основной закон человеческого мышления? и разве нет между ними никакой связи? Само собою разумеется. Обыкновенный закон противоречия хочет дать правило, на основании которого может испытываться значимость отрицательных суждений. Ввиду того что отрицание в большинстве случаев покоится на том, что субъект исключает предикат, и благодаря ошибочному мнению, что это отношение несовместимости покоится будто бы регрессивно опять-таки на отрицании, – в силу этого общезначимые отрицания и должны будто бы сводиться к противоречию. Но именно поэтому формула и вертится в кругу.

Что может это, однако, означать: предикат Впротиворечит субъекту А? Положение, приписывающее предикат Всубъекту А, заключает в себе противоречие? Противоречие не может возникнуть иным путем, кроме того что суждение, приписывающее этот предикат Всубъекту А, противоречит (если и не прямо установленному, то все же предположенному) суждению, которое отвергает этот предикат Вотносительно субъекта А. И раз последнее суждение( Ане есть В) принимается как само собой разумеющееся или как известное из какого-либо иного источника, то противоречие уничтожает, конечно, первое суждение и притом согласно положению Аристотеля, что оба они не могут быть в одно и то же время истинными. Почему суждение в примере Канта«необразованный человек есть образованный» является противоречием? Потому, что предикат «образованный» приписывается субъекту, относительно которого суждение, заключающееся implicite в его обозначении посредством служащего субъектом слова «необразованный человек», утверждало, что он не образован. Оно может быть, следовательно, сведено к двум суждениям: « Xобразованный» и «тот же самый Xнеобразованный». Эти два суждения утверждаются относительно первого суждения, и поэтому оно заключает в себе противоречие, и поэтому оно ложно, т. е. ложно, что тот же самый является образованным и необразованным; и если верно, что он необразован, то ложно, что он образованный.

Противоречие может, следовательно, возникнуть лишь постольку, поскольку в субъекте уже implicite высказано суждение. Это случается, конечно, у аналитических суждений, какие имеет в виду Кант, и у тех суждений, какие обыкновенно и рассматривает только школьная логика. Кантовские аналитические суждения, как мы выше видели, возможны лишь при предположении таких понятий, которые фиксированы единогласно, т. е. при предположении общезначимых суждений относительно значения слов, которые говорят, что «тело» означает то же, что «протяженная вещь»; представление, обозначенное словом «тело», содержит в себе представление «протяженности». Если я говорю: «все тела протяженны», – то это означает, следовательно, следующее: «все, что я называю телом, я должен называть также и протяженным»; в обозначении какого-либо Xтелом заключается сужение « Хпротяженно». Если же я говорю: «тело непротяженно» или даже: «это тело непротяженно», – то я имею противоречие: «это протяженно и это непротяженно»; и так как абсолютно неизменно, что то, что есть тело, является протяженным, то противоположное необходимо ложно.

Постольку противостоят друг другу утверждение и отрицание «Аесть В»и «Ане есть В».Однако теперь вместо противоречащих суждений выступают противоречиво противоположные предикаты «Аесть В»и « Аесть non– В», если « Аесть В»истинно, то « Аесть non– В» ложно.

Только при этих предпосылкахможет иметь место противоречие между предикатом и субъектом; и только при этой предпосылке, что образование понятия непогрешимо и обозначение слов абсолютно неизменно, и что там, где дело идет о единичном, подведение единичного под понятие точно так же непогрешимо, – лишь в этом случае из противоречия между предикатом и понятием субъекта может быть познана ложность суждения. Но, конечно, пока дело идет только о субъективных образованиях, какие Канткладет в основу своих аналитических суждений, постольку нельзя оспаривать, что понятие легко может быть образовано, что легко соединить в нем отдельные признаки и сказать, что тело есть протяженная вещь. Теперь суждение «тела протяженны» означает то же, что «протяженное протяженно»; я имею лишь, как устанавливает Гоббс, уравнения между значениями слов, произвольно созданными. Это уже уловка, если я говорю: «все тела протяженны». Ибо тем самым я тайком предполагаю, что мое понятие может применяться к возможным вещам и что в каждом отдельном случае я могу наверное осуществить это применение. Лишь так это «все» имеет смысл. Тут совершенно нет речи о том, чтобы относительно того, что я называю телом, я мог сказать больше, нежели заключается уже в наименовании. Все суждения становятся тождественными, т. е. лишенными смысла и пустыми.

Но именно к этому примыкает теперь формула «Ане есть non– А» как выражение principium contradictionis. Предполагая, что все истинные суждения должны сводиться к «Аесть А»и что в этом, в готовой системе понятий, в которой только и движется наше мышление и познавание, мы имеем абсолютный масштаб истины, она и сводит противоречие между предикатом и его субъектом к этой последней формуле. Эта формула терпит теперь умаление прежде всего относительно своего αόριστον non– Α. Правда, можно было бы попытаться путем разъяснения устранить это последнее. Можно, исходя из так называемого закона тождества « Аесть А», установить суждение «Ложно, что Ане есть А» именно потому, что это противоречит истинному суждению «Аесть А»; можно затем путем небольшого насилия над языком сократить это в суждение «Non [ Anon est А]»; тогда определенное Авсегда является субъектом и отрицается, что относительного этого Акак предиката можно высказывать отрицание; равным образом формула могла бы иметь смысл, если Абрать как знак суждения.Но это так не разумелось; non– Αвводится вполне серьезно, противоречивая противоположность понятий вместо противоречия суждений; и теперь non– Αнельзя утверждать относительно А. И вот, с известных точек зрения, можно было бы удовольствоваться non– Аи формулу можно было бы признать теоретически правильной; беда только в том, что на практике она непригодна к употреблению. Даже если говорить, что «золото есть не-золото», «зеленое есть не-зеленое», «бытие есть небытие», – даже при такой оголенной форме противоречие нелегко обнаруживается перед нами. В большинстве случаев мы должны открывать его за скрывающими его покровами. Если бы только было так легко установить, какие определения, когда дано А, подпадают под non– Αи поэтому противоречат А!

И вот теперь оказывается, что principium contradictionis совершенно так же, как оракул, оставляет нас без совета тогда, когда мы спрашиваем, чего именно нельзя утверждать относительно А. Ибо если бы мы ограничились тем, что А как понятие содержит-де признаки а, b, с, d, что ему, следовательно, нельзя приписывать non– а,non– b, non– c, non -d,то затруднительное положение non– Αлишь усугубляется. И если остановиться на том, что нельзя-де отрицать а, b, с, d, то это ведь и есть аристотелевское основоположение в применении к суждениям, значимость которых уже известна.