Текст книги "В сибирских лагерях. Воспоминания немецкого пленного. 1945-1946"

Автор книги: Хорст Герлах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Отдых

Совершенно случайно нам дали небольшой отдых. Два раза нам разрешили сходить в кино в городе на Ишме, который находился в пяти километрах от лагеря. Возможно, это был поощрительный приз за наши выдающиеся достижения и перевыполнение плана. Позднее мы узнали, что администрация присвоила себе деньги, высланные нам в качестве вознаграждения, а нас ограничила походом в кино. Нам показали фильмы политического содержания, поэтому смотреть их было неинтересно. Один из них был об Октябрьской революции и правительстве Керенского, занявшего место у власти сразу после революции. Во втором рассказывалось о войне и победе русских над немецкой армией.

Немецкая капитуляция

Однажды утром, когда мы все выстроились у ворот лагеря, русские стояли словно каменные. Все они замерли в каком-то торжественном оцепенении. Диктор читал что-то по-русски, а потом переводил на немецкий:

– Немецкая армия разгромлена!

Этот перевод лишь подтверждал то, о чем мы давно подозревали. В тот день мы не работали, нам дали выходной, и это было чем-то из ряда вон выходящим.

В коммунистической России рабочие получали выходной только раз в десять дней. Такой трудовой кодекс являлся еще одним из достижений революции. Этот опыт уже пробовали во время французской революции, но безуспешно.

Среди заключенных нашего лагеря было много женщин и девушек, для которых лагерная жизнь была еще труднее. В один погожий летний вечер мне случилось пройти через лагерный двор. Несколько девушек сидели у входа в свои бараки и разговаривали. Как отличались они от тех девчонок, которые в недавнем прошлом покинули свои дома! Их головы были теперь побриты наголо, чтобы не разводились вши. Вместо легких летних платьев они носили закрытые пиджаки.

– Если бы я сейчас оказалась дома, – сказала одна, – я бы первым делом съела яблоко или выпила яблочного сока.

– А мы часто ели клубнику, – отозвалась другая.

– Да, это было любимым занятием, сидеть и есть ягоды, в то время как укладываешь их в корзину, чтобы потом отнести на рынок.

– Да, – произнесла третья девушка, – моя мама варила такое вкусное варенье.

Когда выдавались свободные минуты, это были самые обычные разговоры между заключенными. Многие из нас никогда раньше не уезжали из дома и, хотя на фермах и в деревнях нам приходилось много работать, никогда до этого мы не таскали шпалы и не грузили вагоны с песком.

Знакомое лицо

Я остановился и прислушался к их беседе. Они замолчали. Одна из них, молодая женщина лет двадцати трех, пристально посмотрела на меня, а потом спросила:

– Не видела ли я тебя раньше? Мне кажется знакомым твое лицо. Ты откуда?

– Я из Эльбинга, из Ноендорф-Хох.

– А я из Серпина. Значит, мы почти соседи. – Она улыбнулась, печально вздохнув над нашей участью.

– Как тебя зовут? – Я хотел узнать больше о ней.

– Габи.

– Габи? У нас на ферме работала девушка с таким же именем, и она была из Серпина.

Она улыбнулась:

– Так это моя сестра. А ты Отто, Карл или Хорст Герлах?

– Меня зовут Хорст. А Отто – мой старший брат. Его не взяли в плен, потому что незадолго до этого он сломал ногу.

Это был первый человек в лагере, которого я знал до плена. Мы обменялись впечатлениями о своей лагерной жизни, и я узнал, что сначала она находилась в другом лагере, а потом ее перевели сюда.

Мы попрощались, когда было уже совсем поздно.

– Послушай, я хочу сделать для тебя что-нибудь. Твоей мамы нет с тобой, но я знаю, что она очень хорошо обращалась с моей сестрой. Давай я что-нибудь заштопаю из твоих вещей.

Я покраснел.

– Не стоит беспокоиться, я…

– Пойдем, – настаивала она, – я буду очень рада помочь тебе.

– Хорошо, но у меня на самом деле ничего нет, что нужно починить.

– Ну ладно, тогда спокойной ночи.

Она улыбнулась и пошла вместе с другими девушками в свой барак. Я отправился к себе. Раздевшись, я лег под одеяло, а потом поднес его к лампе. Сквозь протертую дыру мне в лицо ударил луч света. Я понял, что сделал ошибку, когда сказал, что мне ничего не нужно заштопать.

В следующий выходной я пошел к своей знакомой. Она сидела на кровати, как и большинство других женщин.

– Ты нашел что-нибудь, что нужно зашить? – весело спросила она.

– Да, но мне немного неудобно.

– Не думай об этом, все в порядке.

Мы весело болтали, пока она штопала одеяло.

Спустя несколько недель мы стояли в строю, готовые отправиться на работу. Посмотрев на женскую бригаду, я увидел тринадцатилетнюю девочку, самую молодую в нашем лагере; непонятно, как ей удалось выжить. Но Габи там не было.

– Где она? – спросил я у фрау Бретшнайдер, которая была их бригадиром.

– Разве ты не слышал, ее отправили в госпиталь? – быстро ответила она.

– А что с ней?

– Обычное дело – водянка. Пойди проведай ее. А мне надо идти.

Я знал, что значит заболеть водянкой. Один из наших ребят, здоровый парень из Польши, когда заболел, то ходил с отекшими ногами и лицом. Три дня он провел в госпитале, а потом умер. Один солдат, прошедший всю войну, также пострадал от этой болезни. Он сидел перед госпиталем и грелся под лучами теплого июньского солнца, когда внезапно у него случился сердечный приступ. А ему не было даже тридцати.

Вечером я пошел в госпиталь. Габи разговаривала с девушкой, лежавшей на соседней кровати. Как всегда, их разговоры были о еде. Когда она увидела меня, то улыбнулась, но ее лицо осталось напряженным.

– Вот твои перчатки, Хорст, я поставила тут заплатки, – сказала она.

– Хорошо, большое спасибо, но пока лето, они мне не понадобятся.

– Правильно, – вздохнула она, – но я не знаю, доживу ли до следующей зимы.

– Ну что ты такое говоришь! Сейчас немного отдохнешь здесь, и снова все будет в порядке.

– Знаешь, сколько мертвых вынесли сегодня утром?

– Не представляю.

– Сегодня умерли трое, а вчера четверо. Нас здесь всего двадцать. – Она печально откинулась на кровати.

Я посмотрел на Габи:

– Но ты поправишься. Она вздохнула:

– Не знаю. Я больше не могу справляться с такой тяжелой работой. Один раз я чувствовала себя совсем плохо, но врач не разрешил мне остаться.

Мы еще поговорили о лагерной жизни. Когда я уходил, она сказала:

– Подожди минуту, у меня здесь сегодняшний хлеб. Сегодня я не могла есть.

Я хотел отказаться, хотя и был голоден, но не смог.

Спустя несколько дней другая девушка встретилась мне в лагерном дворе и передала чью-то просьбу, чтобы я зашел в госпиталь. Я не стал задавать вопросов и побежал туда.

Когда я взглянул на кровать Габи, то увидел там другую женщину. Девушка, которая лежала рядом, слабо улыбнулась и прошептала:

– Перед тем как умереть, она сказала: «Отдай этот хлеб Хорсту. Мне он больше не понадобится». Она сохранила свои порции.

Потом она достала из-под подушки около четырех буханок хлеба, уже немного зачерствевшего. Мы поговорили еще немного о нашей мертвой подруге, а потом я пошел к себе. Я поделился хлебом с ребятами. Мы были рады, что у нас появилась дополнительная еда, но, зная причину, по которой она нам досталась, особого аппетита не было. В тот вечер у меня совсем не было аппетита. Еще какое-то время я не мог отделаться от мыслей о смерти.

Дополнительная свобода

Допросы и расследования продолжались все лето, и мы уже привыкли к ним. Когда кого-то допрашивали, другие оставались в бараках. Потом приехали следователи из НКВД. Они выглядели сытыми и носили отличную форму с офицерскими эмблемами синего цвета. Потом мы поняли, что они задают одни и те же вопросы всем. На каждого было заведено дело, и все наши ответы записывались и сравнивались.

Если кого-то уличали во вранье, например, о том, что он служил в СС или другом специальном отряде и скрыл это, его могли расстрелять. Те, кто по возрасту не мог служить в армии, все равно подозревались в причастности к каким-либо преступным организациям.

Тем же, кто был старше восемнадцати лет и чья часть предположительно могла воевать в России, приходилось особенно трудно. Кто отказывался давать показания, имели большие неприятности. На самом деле среди нас в основном были мирные жители, а тех, кто на самом деле воевал, убили еще в начале этих событий. Эти четыре дня, которые энкавэдэшники находились в лагере, запомнились как время кошмарных допросов.

25 августа 1945 года всех пленных солдат вызвали и увезли. Никто не знал ничего, кроме того, что их отправили в другой лагерь и ужесточили охрану. Естественно, об их возвращении ни у кого не возникло даже мысли.

Среди тех, кого увезли 6 сентября 1945 года, был и наш бригадир, Урбан. Вслед за ним отправились так называемые «политические» осужденные – женщины и мужчины, состоявшие ранее в нацистской партии. Они покинули лагерь поздним вечером, без предварительных сборов и предупреждений. Такой внезапный отъезд людей посреди ночи был излюбленным фокусом коммунистов.

Таким образом, нас становилось все меньше и меньше. Теперь осталось лишь по одной бригаде на загрузке песка и на укладывании шпал. Нашим новым бригадиром назначили парня по имени Поль. Я хорошо запомнил этот момент, потому что в этот день родился мой отец. Нам разрешили пройти на рабочее место без сопровождения охраны. За нами следили издалека, чтобы никто не вздумал убежать. Мы никак не могли осознать, что идем самостоятельно. Проходя по лесу, мы старались собрать как можно больше ягод, которые не обобрали русские, а на поле искали остатки несобранного урожая. Все, что было съедобным, помогало заполнить желудки и хоть немного утолить непрекращающееся чувство голода.

Усиление пропаганды

Только несколько немцев из нашего лагеря увидели смысл в коммунистической философии, когда им разрешили ее изучать. Все остальные были единодушно не согласны с коммунистическими идеями. Мы слишком тесно соприкоснулись с реальностью, чтобы верить в то, что эта атеистическая теория даст хорошие результаты. Да и как можно согласиться с правилами страны, пленником которой ты являешься.

О политической ситуации мы узнавали из лекций, которые нам читали в лагере. О текущих событиях нам рассказывалось с большевистской точки зрения. Например, как-то вечером мы услышали о разделении Германии на четыре части. В другой раз нам рассказали о жестокости в концентрационных лагерях Германии. Когда мы впервые узнали о том, как людей сжигали заживо, вешали и вынимали у них золотые зубы, мы были шокированы. Хотя с нами обращались хуже некуда, зверства немцев не шли с этим ни в какое сравнение. Эти истории звучали как нечто невероятное.

Время, проведенное в лагере, казалось для нас вечностью. Сейчас, оглядываясь назад, я осознаю весь ужас тех дней. Как хорошо, что человек способен забывать все невзгоды; иначе невозможно было бы жить дальше.

Глава 10

Смена времен года

10 мая снег начал таять, и мы смогли разглядеть территорию, на которой живем. Нас окружало огромное поле, покрытое кучами земли, смешанной с песком. Вокруг росло много клюквы. Лес начинался в двух километрах от лагеря и переходил в чащу, где не ступала нога человека. Толстый слой моха покрывал землю, и повсюду росла черника.

Когда сошел снег, дороги стали почти непроходимыми. Глубокие канавы на дорогах, по колено полные грязи и воды, сделали движение почти невозможным, а русские не засыпали их ни гравием, ни булыжниками, чтобы хоть как-то улучшить ситуацию. Как мы ни старались обходить лужи, наша хлюпкая обувь всегда промокала, и в такую погоду все ходили с насморком. Переход от весны к лету длился недолго. Казалось, природа стремится скорее преобразиться и восстановить утраченную за зиму красоту. С каждым днем солнце в небе поднималось все выше. Дни становились длиннее, а ночи – короче. В самый долгий день вместо ночи было лишь два часа, когда наступили сумерки, и чувствовалось, что мы находимся близко к Северному полярному кругу.

Природа оживала, и мы с большим нетерпением ждали, когда земля покроется молодой травой, а из-под земли пробьются весенние цветы. Мы так устали от снега и бесконечных холодных ночей.

Новое мучение

Но с приходом долгожданного лета наступили новые страдания, о которых мы не подозревали. Все плохое, что могло случиться здесь с нами, уже было, но того, что произошло потом, совершенно никто не ожидал.

Следующим испытанием, которое нам предстояло выдержать, стали укусы комаров. Чудовищно кусаясь, они атаковали нас волна за волной, пытаясь выпить последнюю каплю крови из наших заморенных тел. В основном они нападали на руки, ноги и головы, высасывая кровь. Единственной отрадой было то, что комары не различали, кто какой национальности, и набрасывались на всех без разбору. И все же у охранника имелась москитная сетка, а нам лишь оставалось одно: даже в жару носить перчатки.

Лето было недолгим. Период цветения растений длился только четыре месяца, а вот объем нашей работы не уменьшался. Наступила осень, а вместе с ней слякоть и холод. Первые ночные заморозки ударили 14 сентября, а первый снег выпал уже 22 сентября. Таким образом, за четыре месяца прошли весна, лето и осень. Впереди нас ожидал самый худший и длинный сезон – зима. Мы уже знали, что такое сибирские морозы. В начале зимы снег выпадал и таял несколько раз, но потом стал выпадать ежедневно. Солнечные лучи становились все слабее, и их тепло уже не доходило до нас.

К концу августа несколько машин с больными отправили в больницу, находившуюся за территорией лагеря. Большинство заболевших так и не вернулось обратно, потому что их болезнь прогрессировала слишком быстро, и этот переезд окончательно добил их. Оставшиеся в лагере как-то адаптировались к климату. Чтобы утолить жажду, мы приспособились пить чай, заваренный из хвойных иголок. Я не знаю, может быть, этот настой помог нам не заболеть.

Когда надсмотрщики видели, что мы хорошо справляемся со своей работой, они чувствовали, что наш предел еще не наступил, а значит, мы способны работать еще лучше. В знак поощрения нам позволили написать домой. Каждому выдали почтовую открытку, а тем, кто перевыполнил план, дали сразу две штуки.

Я сел и стал писать маме, на старый адрес нашей фермы.

«Дорогая мама.

Это первая весточка от меня. Я нахожусь на севере России. Мы в лагере. Ты, конечно, помнишь свитер, который дала мне на случай, если я встречу отца. Я его не видел. Я спрашивал об отце у других пленных, которые были знакомы с ним, но никто ничего не знает. Здесь много людей из наших мест, но нет никого, кто тебе был бы знаком. Герр Канн из Гросс-Стобоя умер в дороге. Габи тоже умерла. Она всегда помогала мне.

Я сильно голодаю. Если это возможно, вышли какой-нибудь еды. Муки, гороха, фасоли, все, что не испортится в дороге. Я бы очень хотел вернуться домой, но не могу. Как там наши? Напиши как можно скорее. Я очень скучаю по дому.

Всем привет.

Твой любящий сын Хорст».

Потом я подошел к охраннику, чтобы передать письмо.

Мы с нетерпением ждали ответа около двух-трех недель, но ни один из нас не получил ответного письма.

Хозяин барака

В конце сентября я свалился с температурой на несколько дней. Доктор назначил меня следить за порядком в нашем бараке. Вместе с двумя девушками я должен был отмывать пол. Кроме того, от меня требовалось следить за тем, чтобы всегда была вода и вовремя приносили еду, а самое главное, чтобы здание всегда держало тепло, что было особенно важно на Крайнем Севере. Работа была не сложной, и я быстро пошел на поправку.

Земля промерзла, и наши работы прекратились. Чтобы приступить к работе, требовалось подорвать замерзшую почву, но взрывчатка закончилась. Лагерная администрация, осознавая, что мы можем остаться без работы, решила переправить нас еще дальше на север. Перевозили нас частями; первыми отправили самых работоспособных, вместе с инвентарем для работы. Эта поездка была не из приятных, так как перевозили людей в открытых вагонах. Наш новый лагерь располагался в 150 километрах севернее нашего предыдущего места.

Ханс попал в их число. Мне повезло, и я вместе с ребятами из своей бригады оказался в крытом вагоне. Мы чувствовали себя настоящими джентльменами по сравнению с теми, кто уехал раньше.

Вагоны поезда даже были обставлены кое-какой мебелью, а также имелось три спальные полки, располагавшиеся одна над другой. Обычно кто-то спал наверху, пока другие сидели на нижней и верхней полках. Одетые в тюремную одежду, мы затолкались в переполненный вагон, где для нас были отведены только стоячие места. Расположившись на полу рядом с багажным отделением, мы ждали, когда поезд тронется.

Наконец в полночь мы двинулись с места. Проехав какое-то расстояние, мы остановились в депо, и несколько русских сошли с поезда. По какой-то неизвестной причине они очень спешили. Так как мы стояли в проходе, они расталкивали нас, пробираясь к выходу. Неожиданно мы услышали крик: «Мой чемодан унесли!»

Очевидно, кто-то из выходивших в спешке прихватил чей-то чемодан, а найти его не было возможности, потому что поезд уже тронулся. И хотя мы ни в чем были не виноваты, на нас смотрели косо, потому что мы были заключенными среди свободных людей.

Пункт назначения – Малупера

Наконец поезд прибыл в населенный пункт Малупера. Мы обнаружили, что нас не заключили в обычную тюрьму, а поселили в трех домах, арендованных у железнодорожников под третью колонну. Русские начали прокладывать дорогу, которую вели по не хоженному ранее лесу. Поскольку ее строительство еще не закончилось, нас бросили на работы по возведению железнодорожной насыпи.

Последующие месяцы стали наихудшими в моей жизни. Та зима казалась бесконечной, с лютыми морозами. Когда мы приехали, снег уже лежал по щиколотку, а земля промерзла основательно. Несмотря на эти условия, мы возили землю на тачках. Из-за того, что я сильно похудел, я больше не смог выполнять прежнюю работу.

В конце концов меня перевели в бригаду третьей категории. Теперь я чистил от остатков грязи дорожки для тачек. Иногда земля замерзала мгновенно, едва только попадала на тачку; особенно если ее доставали из глубины и она была еще сырой.

С 6 по 8 ноября отмечали праздник Октябрьской революции. Для нас это означало, что мы не работаем эти три дня.

Стены наших бараков были совсем тонкими, и нас спасала печка-буржуйка. Но сколько бы мы ни топили, тепла никогда не хватало надолго. К тому же за ней нужно было следить не спуская глаз, потому что, как только огонь прекращал гореть, комната превращалась в настоящий ледник. Особенно ужасно было переживать этот холод в ночные часы.

Меня снова выбрали дневальным по бараку, так как на предыдущем месте я пользовался хорошей репутацией на этом месте. Некоторые заключенные считали, что мое присутствие на этой должности решит все проблемы. Они ожидали, что я буду следить за печью день и ночь, подбрасывая дрова, когда это необходимо. Но из-за плохой еды и изношенной одежды, а также моего пошатнувшегося здоровья это было не так-то просто. За дровами нужно было идти на расстояние километра от лагеря, а снега с каждым днем выпадало все больше и больше. Дорогу приходилось расчищать нам самим. Ежедневно требовалось дров не менее одного кубического метра. Один я не справлялся со всем объемом работы и иногда обращался за помощью в женский барак, к их дневальной. Тем не менее если она помогала, то в следующий раз была моя очередь помочь ей. Часто мне приходилось ходить за дровами даже по ночам и, что греха таить, нередко я брал заготовленные дрова из куч, лежавших на той стороне железной дороги, предназначенных для дальнейшего использования в качестве строительного материала.

Естественно, воровать было не очень хорошей затеей, да и небезопасной, но иначе я не знал, что еще предпринять, чтобы спастись от мороза.

Собирать дрова было лишь частью проблемы. Когда я, наконец, добирался до барака со своим грузом, часто там не оказывалось никого, кто мог бы помочь мне. Напилив дров, я укладывал их и разводил огонь. В особенно холодные ночи горящее дерево трещало особенно сильно.

У меня никогда не получалось закончить раньше чем в одиннадцать или двенадцать часов ночи; и это только чтобы напилить и уложить дрова за дверью. А потом я еще растапливал печь и в результате ложился спать около часа ночи. Но едва я засыпал, как кто-нибудь обязательно дергал меня за ногу и жаловался: «Приятель, печь прогорела!»

Я вскакивал и снова разжигал печь, а потом опять ложился. Спустя немного времени все повторялось. Это становилось невыносимо. И хотя я пытался объяснить, что они сами могут подкинуть дров, никто не собирался меня слушать. Я смирился и теперь старался высыпаться днем, а ночью топить печь, так как понимал, что мои товарищи не могут спать в таком холоде.

Подъем в бараке был в 6.15. После того как мы съедали завтрак, в 7 часов бригада отправлялась на работу, хотя за окном стояла темнота хоть глаз выколи. Около девяти часов начинало светать. После ухода бригады я наконец ложился, чтобы вздремнуть, но мой отдых длился недолго, потому что скоро появлялся старший офицер и указывал мне на недостатки по хозяйству, которые требовалось исправить. Или пол требовалось отмыть, или нужно было идти чистить туалет и поправлять плохо заправленные кровати.