Текст книги "Театр мистерий в Греции. Трагедия"

Автор книги: Хорхе Анхель Ливрага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава I
Эсхил

Эсхил

(ок. 525–456 г. до н. э.) (Капитолийский музей, Рим)

1. Биография

По причинам, которые были изложены выше, об Эсхиле, как и о многих других персонажах классической древности, мы знаем очень мало. И еще меньше знаем наверняка.

Эсхил, сын Эвфориона, принадлежал к классу деревенской аристократии – евпатридам*. Значение его имени, возможно, связано со стрижкой овечьей шерсти или обработкой щетины и шерсти других животных.

В те времена имен и фамилий в нашем понимании не существовало. Имя или прозвище указывало на определенную характеристику своего хозяина. А для того, чтобы отличить человека от его тезки, поясняли, что он сын такого-то.

Семья Эсхила была сильно увлечена театром, ведь драматургами стали и его сын, и правнук, и два праправнука его сестры.

Эсхил родился в Аттике, в городе Элевсине. В те времена он находился недалеко от Афин, а сегодня элевсинские руины оказались в пригороде столицы. Поселение это с давних времен было известно тем, что там существовал древнейший центр Мистерий; он образовался вокруг расселины, достигавшей, по слухам, ада, куда волей Аида была помещена Персефона на горе ее матери Деметре. Неподалеку от Элевсина было море – таинственное море с низкими обрывистыми берегами и священным побережьем. Во многих трудах он упоминается как «город двух богинь».

Два брата Эсхила, Кинагир и Аминий, отличились в греко-персидских войнах* и даже были официально объявлены героями. Сам Эсхил отважно сражался при Марафоне, Саламине и Платеях. В битве при Марафоне он был ранен. Эсхил никогда не забывал о своем участии в войне: и сегодня поражает, что отец трагедии – одной из величайших духовных и культурных вершин человечества – считал большей честью быть воином, чем мирным человеком. Одного этого примера достаточно, чтобы увидеть, как с течением веков у людей меняется система ценностей. Еще четыреста лет назад испанец Сервантес, создатель всемирно известных персонажей Дон Кихота и Санчо Пансы, говорил, что больше ценит свою левую руку, потерянную в битве при Лепанто*, чем правую, которой пишет.

Надгробие Эсхила

(из книги: Histoire universelle des theatres,vol. 1, 1779)

То, какое значение Эсхил придавал своим боевым заслугам, мы можем понять, читая составленную им самим эпитафию; она гласит:

 
Эвфорионова сына, Эсхила Афинского кости
Кроет собою земля Гелы, богатой зерном;
Мужество помнят его Марафонская роща и племя
Длинноволосых мидян, в битве узнавших его.
 

(Пер. Л. Блуменау)

Говорят, что даже спустя века художники и поэты совершали паломничество на Сицилию к этому надгробию. В эллинистическую эпоху не было человека, который не сравнил бы Эсхила с Гомером и не посвятил бы ему своих стихов, держа в руке зеленую ветвь*, как делали те, кто участвовал в священном паломничестве и воспевал богов.

Смерть Эсхила

(из книги: E. Q. Visconti, Iconographie grecque,1814)

Одна древняя легенда позволяет нам соотнести время жизни трех великих авторов трагедий. Говорят, что, когда Эсхил участвовал в битве при Саламине, ему было 45 лет; Еврипид родился в день битвы, а Софокл руководил хором эфебов*, которые прославляли победу в ней.

Бо́льшую часть своей жизни Эсхил провел в Афинах, но однажды по причинам, которые нам не известны, покинул их навсегда. Версий есть множество, и мы склоняемся к той, согласно которой, Эсхил, будучи посвященным в Элевсине и дав обет молчания о его таинствах, нарушил его в трагедии «Прометей прикованный», в некоторых стихах, о которых благоразумнее будет умолчать. Кое-кто даже утверждает, что его могли побить камнями. Более вероятно, что он нашел прибежище у тирана (греческий эквивалент фактического правителя) Гиерона Сиракузского. Однако из-за недостатка сведений вся эта история остается неясной, к тому же произведения Эсхила продолжали одерживать победы в проводившихся в Афинах состязаниях – например, «Семеро против Фив», датированные 467 годом до н. э., – а этого не могло произойти, если он действительно был приговорен к изгнанию за святотатство.

Аристофан

(ок. 445 – ок. 385 г. до н. э.)

По данным большинства его биографов, Эсхил умер в возрасте 69 или 70 лет. Биографы римской эпохи считали, что его убил орел, бросив большую черепаху на лысую голову драматурга, которую принял за камень. Такая смерть кажется нам странной. Орлы действительно обычно разбивают свою добычу о камни, прежде чем поедать ее, но тот факт, что эта птица была посвящена Зевсу, а черепаха – Аполлону, очень символичен. Вероятнее всего, речь идет о легенде, возникшей вокруг возможного нарушения Эсхилом тайн Элевсинских мистерий.

Узнав о кончине драматурга, афиняне удостоили его высших почестей, а его многочисленные трагедии, победившие в стольких состязаниях, заново поставили на сцене. Эсхил появляется в «Лягушках» Аристофана как персонаж и говорит о самом себе: «Моя поэзия не умерла вместе со мной». Насколько нам известно, никакой другой автор после своей смерти не удостоился чести появиться в греческих пьесах в качестве персонажа и никому не воздавали таких многочисленных и необычайных почестей. Бронзовый бюст Эсхила даже ставили рядом с бюстом Гомера, к которому относились как к божеству.

2. Произведения Эсхила

Нам не известно, сколько произведений создал Эсхил. Предполагается, что их было не менее девяноста: 70 трагедий и 20 сатировских драм.

Если названная цифра верна, то эти произведения невозможно сгруппировать по тетралогиям, поскольку двадцати сатировским драмам должно соответствовать шестьдесят, а не семьдесят трагедий. Но возможно такое объяснение: помимо двадцати тетралогий, состоящих из трилогии (трех трагедий) и сатировской драмы, Эсхил мог написать десять самостоятельных трагедий еще до установления в Афинах правил, по которым на состязаниях каждая трилогия должна была завершаться сатировской драмой. Не для того ли, чтобы они еще больше отличались от Элевсинских таинств?

Трагедии могли быть «связанными», и тогда все три развивали общий сюжет. А могли быть «свободными»: в таком случае сюжеты всех трех трагедий были самостоятельными. «Персы» – «свободная» трагедия – единственное исключение среди всех остальных «связанных» трагедий Эсхила.

Круазе* считает, что Эсхил писал «связанные» трилогии в силу своих религиозных (иными словами – мистериальных) убеждений и чтобы лучше выразить некоторые традиционные представления об отношениях между людьми и Судьбой.

По упомянутым выше причинам до нас дошло лишь семь трагедий Эсхила. Как почти все произведения классической Греции, эти немногие сохранились в архивах Александрии. Это были копии с официальных оригиналов, хранившихся в Афинах. Из Александрии весьма качественные копии попали в Константинополь, а оттуда, уже в эпоху Возрождения, – в Европу.

Даже в самой глубокой древности все библиотеки, как доказали находки в Ниневии*, имели каталоги хранившихся в них книг. Благодаря отдельным частям греческих каталогов удалось узнать названия 79 творений Эсхила. Одиннадцать трагедий были непосредственно связаны с Дионисийскими мистериями, как, например, «Семела» и «Кормилицы Диониса». Они рассказывали о детстве этого бога в соответствии с универсальным мифом о «Божественном младенце», который мы встречаем и в истории Агни в Ведах, и в библейском описании детства Иисуса. Эсхил создавал также трагедии и на героические сюжеты. К истории о Филоктете* обращался позже и Софокл, к сюжету об Ифигении – Еврипид. Кроме того, у Эсхила было еще две трилогии: одна об Ахилле, другая об Аяксе.

Согласно лексикону Суды*, Эсхил также считался лучшим автором сатировских драм, которых он создал, по меньшей мере, пятнадцать. Однако из всех произведений этого жанра, написанных греческими авторами, целиком сохранилось лишь одно – «Циклоп» Еврипида, – а драмы Эсхила были утеряны полностью.

Из огромного количества созданных им произведений только семь пережили крушение классической греческой цивилизации, и даже они, возможно, были отчасти изменены или переделаны. Поэтому мы не можем в полной мере представить и по достоинству оценить подлинное наследие этого гения трагедии, гиганта духа – Эсхила.

Перечислим его трагедии, известные нам, в общепринятом хронологическом порядке:

Просительницы(приблизительно 490 г. до н. э.)

Прометей прикованный(приблизительно 476–466 г. до н. э.)

Персы(приблизительно 472 г. до н. э.)

Семеро против Фив(приблизительно 467 г. до н. э.)

Агамемнон

Хоэфоры

Эвмениды

Последние три трагедии составляли трилогию «Орестея», созданную около 458 года до н. э.

3. Эсхил – создатель трагедии?

Когда мы говорим, что Колумб «открыл Америку», мы вовсе не утверждаем, на основании известных нам фактов, что он был первым европейцем, который достиг берегов нового континента. И точно так же, называя Эсхила «отцом трагедии», мы вовсе не хотим сказать, что никто до него трагедий не писал. Это означает лишь, что он смог возвысить трагедию до явления всемирного масштаба и превратить ее в общепризнанный театральный жанр, который способен развиваться, наполняясь событиями прошлого и настоящего, реальными или вымышленными.

Мы уже упомянули некоторых предшественников Эсхила, начиная с Феспида*. Однако именно Эсхил, по словам Мюррея*, ввел трагедию «в сферу творческого вымысла, рассказывающего о скоропостижных смертях и темных страданиях и раскрывающего для нас существование иных ценностей, доступных человеку и отличных от очевидных ценностей физической жизни или смерти, от счастья или страдания. При соприкосновении с этими иными ценностями дух человека может победить и побеждает смерть».

Действительно, повседневные столкновения со смертью и победы над ней, которые мы не осознаем, в трагедии возвеличиваются. Смерть оказывается не просто прекращением жизни, но жертвой ( sacrificio), то есть священным делом (лат. sacer officio). Это ключ, открывающий одну из дверей Мистерий. Трагическая смерть – благородная, исполненная магии, творящая. Она полна художественного смысла, а ее красота и героизм пробуждают скрытые способности человеческой души, открывая ее для мистического опыта.

В противном случае, считал Аристотель, любой несчастливый конец был бы отвратительным, пугающим и бесполезным. Эсхил подводит нас к тому, что можно назвать «сутью трагического», и мы должны помнить, что победа над смертью, которая начинается с подъема духа, не дающего страху завладеть умирающим, была частью Мистерий Диониса.

Аристотель указывает также, что Эсхил создал форму трагедии: «Что касается числа актеров, то Эсхил первый ввел двух вместо одного, он же уменьшил партии хора и на первое место поставил диалог, а Софокл ввел трех актеров и декорации» (Аристотель «Поэтика», пер. В. Аппельрота).

Феспид использовал лишь одного актера, или протагониста*. Эсхилу мы обязаны появлением второго – девтерагониста, что позволяло с помощью диалога разбираться в характере персонажей и понимать их. Софокл ввел третьего актера, или тритагониста; его использовал и Эсхил в некоторых своих трагедиях. Кроме того, у Эсхила хор уменьшился с пятидесяти до двенадцати человек и постепенно стал терять свое первоначальное значение. Эсхил был одновременно представителем доклассической эпохи и создателем классической трагедии. Он поистине стал связующим звеном между древними тайными действами в Мистериях и теми представлениями, которые родились из них и превратились в театральные постановки, доступные широкой публике.

4. Сценическая техника и новые приспособления

Эсхил не только создал новый жанр трагедии, но и обогатил его сценическую постановку смелыми экспериментами, добившись выдающегося, небывалого драматического эффекта. По этому пути шли потом все греческие авторы, хотя со временем их творения становились все более непритязательными и в них чувствовалось все меньше воображения. Возможно, это было частным проявлением того, что происходило со всем греческим миром после Александра – тогда этот мир переживал свое малое Средневековье, которое не знало Возрождения вплоть до присоединения Эллады к Римской империи.

Слова Аристотеля о том, что Софокл «ввел декорации», означают, что он усовершенствовал существовавшую ранее сценографию. Впрочем, это «усовершенствование» можно воспринимать как упрощение, которое более соответствовало наступившим временам, когда все относившееся к Мистериям растворялось в новом драматическом жанре и в театре вообще. Комедиографам, которые не были посвященными в Таинства, не нравилось то, как неожиданно и даже пугающе разворачивается действие, всю глубину которого они не могли понять.

Эсхил использовал всю механику того времени и то, что мы сейчас называем спецэффектами. В одном из его утраченных произведений под названием «Психостазия» («Взвешивание душ») Эсхил показывает Зевса на небесах, который на огромных весах взвешивает судьбы Мемнона* и Ахилла, в то время как их матери Эос и Фетида «парят» в воздухе рядом с весами. После этого Эос спускается на землю и забирает тело своего сына. В этом произведении Мемнон не является ипостасью египетского Ра… но некоторое отношение к нему имеет, поскольку приходится сыном царю Египта и Авроре. Вспомним, что для мистериальной египетской религии три положения Солнца на небе представляют три мистических аспекта его власти: Мемнон на восходе, Амон в полдень и Маамон на закате. Поэтическая греческая версия рассказывает, что с тех пор заря – Аврора, или Эос, – оплакивает смерть своего сына росой на рассвете.

Как же удавалось достигать таких эффектов: поднимать в воздух огромные тяжести и низвергать их, изображать вызывающие дрожь обвалы, как в «Прометее прикованном», молнии и искусственные наводнения?

Театр Диониса в Афинах

На этот вопрос невозможно дать исчерпывающий ответ, поскольку древние, в силу специфики своей психологии, не оставили нам подробных описаний этих технических приспособлений и не дали понять, использовали ли они силу людей, животных, гидравлики или какую-то другую. Кроме того, книги, которые рассказывали о «науке и технике», методично уничтожались из-за антинаучного религиозного фанатизма, который после падения классического мира объявил познание дьявольским искусством. Кроме трактата Витрувия*, да и то дошедшего до нас с большими искажениями, немногие произведения преодолели эту сумеречную зону, по крайней мере, открыто, поскольку мы подозреваем, что многие изобретения Раннего Средневековья, Возрождения и даже Нового времени были не более чем отражением того, что содержалось в древних трактатах по науке и технике, географии и мореплаванию, медицине, астрономии и оптике. И, возможно, трактаты эти были спрятаны для того, чтобы спасти их от костра. Фрагменты из трудов Цельса*, Птолемея* и таких работ по земледелию, как «Агрикультура Набатеи*», подверглись многочисленным исправлениям, и их практическое использование оказалось весьма ограничено.

Логично предположить, что в греческом мире использовались большие подъемные краны и другие подъемные устройства, люки, системы отвода воды и пара, а также определенные химические соединения, чтобы в нужный момент появлялись огонь и облака. Но не сохранилось ничего, что могло бы подтвердить нашу гипотезу, за исключением соображения, что, если древние добивались таких эффектов, значит, у них были для этого специальные средства и приспособления.

Эсхилу приписывают и другие, гораздо более простые приемы: котурны* или просто обувь на толстой деревянной подошве, роскошные наряды, в которых камни, стекло и металлы оттеняли великолепие ткани, а также усовершенствование трагической маски специальным рупором, усиливающим голос. Его уже использовали в Мистериях, а благодаря Феспиду он стал применяться и в театре. Психологически все эти ухищрения, в том числе увеличение роста и усиление голоса, помогали создать в произведениях Эсхила обстановку, приличествовавшую явлению богов и героев.

Глава II
Драматическая концепция

Кора

(Национальный археологический музей, Афины)

5. Грандиозность и величие

Аристофан в комедии «Лягушки» говорил об Эсхиле: «Ты ж, среди эллинов первый, кто важных речей взгромоздил величавые башни, Кто трагедию вырядил в блеск золотой» (пер. А. Пиотровского).

Аристотель также подчеркивал «величие», до которого смог подняться Эсхил.

Мюррей отмечал, что величественность и грандиозность – это те черты, которых трагедия до Эсхила не имела. Действительно, у Эсхила эти свойства трагедии проявляются во всем: в сюжете, в хорах, в персонажах, в религиозных концепциях, в философских и политических идеях, в патриотизме, в стиле, а также в поэтическом и сценическом воплощении.

Виктор Гюго спрашивал себя, что наиболее характерно для Эсхила. И в самой глубине сердца родился ответ: «Безграничность!» Когда же он задал тот же вопрос о персонажах, ответ оказался еще более примечательным: «Вулканы», с возможным намеком на упоминание гор в «Прометее прикованном» или в утерянной трагедии «Этна».

Виктор Гюго

(1802–1885)

Эсхил, в лучших традициях Мистерий, является пантеистом и анимистом: он полагает, что у всего в Природе есть душа, что Бог и боги, его эманации, правят всем, что силы Природы и то, что мы называем законами Природы, – это могущественные духи, которые служат Божественному и неумолимой Судьбе, ведущим нас всех к конечному благу.

Благодаря котурнам актеры становились намного выше обычного человека, а мистериальные маски, использовавшиеся в амфитеатре, который и сам по себе имел хорошую акустику, еще больше усиливали голоса и делали их гораздо звучнее уровня, привычного слушателям.

Виктор Гюго настаивал: «Его метафоры грандиозны. Его во всем преувеличенные фигуры, которые можно встретить у лучших поэтов – и только у них, – реальны по своей сути и исполнены истинных мечтаний. Эсхил пугает. Никто не может приблизиться к нему без трепета. Перед ним находишься в присутствии чего-то грандиозного и таинственного. Эсхил превосходит все известные нам размеры и величины. Эсхил суров, резок, не склонен к умеренности и сдержанности, почти жесток и вместе с тем исполнен особой прелести, как цветы далеких недосягаемых земель. Эсхил – это древняя тайна, принявшая человеческое обличье, это подобие языческого пророка. Его произведения, дойди они до нас в целости, были бы чем-то вроде греческой Библии».

6. Тема

По Эсхилу, темой, или материей, что служит основой развития трагедии, являются божественные, сверхчеловеческие сюжеты, которые лишь отражаются в земном.

Согласно Афинею*, Эсхил утверждал, что его труды были «крошками с пиршества Гомера».

Гомер

Постоянные, а порой нарочито частые отсылки к Гомеру, которые мы встречаем у авторов V и IV веков до нашей эры, были, возможно, проявлением уважения не только к предполагаемому создателю «Илиады» и «Одиссеи», но и ко многим считавшимся уже тогда «классиками» авторам, чьи произведения составили весь эпический цикл, что сложился в восточном Средиземноморье после падения великих протоисторических цивилизаций, таких как троянская и критская. Во времена этого малого средневековья многие музыканты и поэты воскрешали в памяти другие, более блестящие времена, которые, в свете своей мистериальной концепции мира, они ошибочно считали Золотым веком – эпохой, когда людьми правили полубоги.

Миграции с востока принесли новую жизнь на сцену греческой истории, и там возникло неповторимое чудо – золотой век Перикла. Творческая сила этой эпохи в духовном и культурном смысле оказалась настолько велика, что некоторые эзотерические традиции утверждают, что это был самый первый росток будущего человечества (согласно Е. П. Блаватской*, шестой подрасы пятой расы*). К его дверям мы подойдем, когда перешагнем темный порог ближайших времен, которые можно охарактеризовать как новое средневековье.

Трагедии Эсхила, за исключением «Персов», темой которых стали современные автору события, всегда опираются на эпос. Мы можем оценить, какую важность он придавал Троянской и Фиванской войнам, а также – почему бы и нет? – тому, о чем говорит в своей собственной эпитафии. И хотя в ней идет речь о событиях, в которых Эсхил сам был действующим лицом, мы слышим нотки ностальгии по давно минувшим временам героев-воинов.

Герои «Илиады» Гомера: Менелай, Парис, Диомед, Одиссей, Нестор, Ахилл, Агамемнон (из книги: Heinrich Wilhelm Tischbein, Homer nach Antiken Gezeichnet,1801)

Действительно, темы для своих трагедий Эсхил брал из героической эпохи. Но он умел эти темы наложить на мистериальные знания и приспособить к своей собственной концепции трагедии так, чтобы его современники могли их понять, хотя бы частично, – это было одно из многочисленных проявлений его таланта. Темы, к которым он обращался, не всегда были масштабными и величественными. Иногда это был не очень известный и весьма незначительный миф, но благодаря своему искусству Эсхил возвращал ему былое величие или привносил его. Кроме того, он умел заострять внимание на теме, являвшейся частью другой, гораздо более значимой темы, которая каким-то образом соприкасалась с миром духовным, с душой, с Судьбой, правящей Вселенной и людьми. Так он создал произведения, интерес к которым не ослабевает, и достиг того, что его трагедии живут в веках. То немногое, что дошло до нас, пусть и в отрывках, вызывает живой интерес и глубоко нас затрагивает. Эсхил, друг Бессмертных, сам стал бессмертным.

Некоторые современные комментаторы Эсхила замечают, что он адаптировал темы к своему времени, и в этом, вероятно, есть большая доля истины.

Царь Пеласг в «Просительницах» так обсуждает с Советом государственные дела, как если бы он был греком пятого века до нашей эры. Противоречивый Зевс из «Прометея прикованного» временами использует выражения, достойные Писистрата*. Этеокл из трагедии «Семеро против Фив» управляет своим войском и отдает приказы так, как это делал бы стратег – современник Эсхила. А Агамемнон является для Эсхила человеком, которого мучит осознание греха, и он имеет мало общего с тем, кого нам рисует Гомер.

Процессия, связанная с Элевсинскими мистериями

(из книги: Francesco Inghirami, Pitture di vasi Etruschi,vol. I–IV, 1852)

Но эсхилова трагедия всегда возвышается над обыденностью жизни и даже привносит в нее нечто из другой, высшей Реальности (хотя эта реальность никогда не бывает полностью оторвана от жизни); это редкое искусство. В этом искусстве последователям никогда не сравниться с Эсхилом, они неизбежно будут погружаться в человеческое бытие и его невзгоды. Действие будет развиваться менее однородно и более искусственно, поскольку боги и герои станут настолько подобны человеку, что мы едва сможем узнать в них богов – таинственных обитателей Иной Реальности.

У Эсхила же всё, абсолютно всё овеяно таинственным дыханием того, что стоит надлюдьми.