Текст книги "Марью пишет сочинение (рассказы эстонских писателей)"

Автор книги: Холгер-Феликс Пукк

Соавторы: Хельо Мянд,Яан Раннап,Ира Лембер,Вайке Вяльяотс,Хейно Вяли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Хельо Мянд
Домашнее сочинение

Марью сидит за письменным столом, прикусив зубами кончик карандаша. Что же написать? Вот если бы учительница задала сочинение про зиму, можно было бы рассказать о снегопаде, о кормушках для птиц, о лыжных прогулках. Нетрудно было бы написать и о том, как помогаешь маме, – об этом Марью много читала в разных книжках. А что напишешь просто о себе? И зачем только учителям приходят в голову такие темы, как «Мой день»?!

Но писать надо!

Марью думала, думала и в конце концов отправилась на кухню посоветоваться с мамой. Мама сразу же спросила:

– Когда начинается твой день?

– Утром, конечно, как только встану, – ответила Марью недовольно.

– Вот с этого и начни.

– Ах с э-то-го, – протянула Марью, – но ведь это скучно.

– Ну тогда расскажи, как ты вчера утром плакала и просила отца, чтобы он отвёз тебя в школу на машине. Это интереснее.

Марью ещё больше надулась и возвратилась в комнату.

Разговор с мамой всё же принёс пользу. На бумаге появилось начало сочинения:

«Мой день начинается гораздо раньше, чем у Тыну, братишка ещё маленький и может спать, сколько захочет. А меня будят уже в…»

«Нет, так не пойдёт. Учительница, чего доброго, подумает, будто я лентяйка». Марью зачеркнула написанное. У учительницы не должно создаваться плохого впечатления о Марью, лучшей ученице четвёртого класса.

Лучше написать так:

«Каждое утро я просыпаюсь очень рано… (пожалуй, надо написать, в котором часу, для точности)… в семь часов. Я одеваюсь, умываюсь, завтракаю и спешу в школу».

Марью перечитала начало своего сочинения и задумалась. Всё ли написано как надо? Может быть, нужно подробнее, иначе учительница не поймёт, поднимается ли Марью сразу, как только проснётся, или сначала немного понежится в постели. И ещё, пожалуй, можно бы добавить, что она закаляется, – обтирается, холодной водой, это ведь рекомендуют делать. Ой, ещё того не легче! О зарядке-то она и вовсе забыла!

Марью перелистнула тетрадь и снова начала с чистой страницы. На этот раз дело пошло гораздо быстрее. Ей почти не пришлось задумываться. Мысли словно бы сами собой приходили в голову. Вскоре сочинение было готово. Радостная, помчалась Марью на кухню и воскликнула:

– Знаешь, мама, вышло даже длиннее, чем я ожидала!

– Вот видишь, – ответила мама, – напрасно ты разворчалась поначалу: не умею да не могу. Покажи-ка, что у тебя получилось?

– Я сначала перепишу начисто, а то ты не поймёшь.

– Ничего, разберусь.

Марью со счастливым видом протянула маме тетрадку. Мама стала читать, но чем дольше она читала, тем становилась серьёзнее. Марью испуганно спросила:

– Тебе не нравится?

– Нравиться-то нравится, – отвечала мама, – хорошо написано, без ошибок и складно, только вот…

– Только?..

– Ты написала не про себя. Ты никогда не встаёшь так рано, не умываешься, пока тебя не заставят, зарядку делаешь не чаще одного раза в неделю…

– Но, мамочка, это неважно!

– Как так?

– Просто мне представляется, будто я всё это делаю. На прошлой неделе у нас в школе была встреча с одним писателем, он говорил, что чаще всего, пишет не о том, что случилось с ним самим, а о том, что он слышал или видел, а некоторые истории и вовсе выдумал. Ну, я не могу объяснить тебе этого точно, только знаю, что так писать можно.

– Тут ты ошибаешься, Марью, – возразила мама, – если бы название домашнего сочинения было «День образцовой ученицы», тогда дело другое, а так это просто нечестно. Пойди перепиши всё заново. А чтобы не запутаться, расскажи о вчерашнем дне, как ты утром никак не хотела вставать, как мне пришлось дважды тебя будить, как ты не могла найти чулок, ну, обо всём, и о том тоже, как вечером ты не хотела вытирать посуду.

– Нет, мама, – испуганно воскликнула Марью, – так писать нельзя! Все станут надо мной смеяться. А что скажет учительница?

– Ничего не поделаешь, твой день именно такой. Так что садись и пиши!

Ресницы Марью задрожали. Она обхватила маму за шею и начала упрашивать сквозь слёзы:

– Мамочка, позволь мне сдать это сочинение! Я теперь стану помогать тебе без напоминаний! Поверь, мамочка, я не посмею написать, как ты велишь.

– А вести себя так смеешь?! Ой, Марью, до чего ты стала трусливой! А ведь ты председатель совета отряда!

Слова «председатель совета отряда» больно укололи Марью. Понурив голову, она вернулась к письменному столу и неохотно принялась за работу. Вся красная от стыда, Марью подробно описала утро вчерашнего дня, но когда дошла до чулка, разозлилась, и перо побежало по бумаге быстрее.

«… Уже пора было отправляться в школу, а я никак не могла найти чулок. Искала под кроватью и на кровати. Чулка нигде не было. Мама подошла ко мне и сказала:

– Когда ты, наконец, научишься аккуратности! Почему ты вечером не кладёшь свои вещи на место?

Не кладёшь, не кладёшь! А Тыну кладёт? Но ему никто ничего не говорит, только мне вечно приказывают! А разве трудно отцу отвезти меня на машине в школу, когда он видит, что дочь может опоздать? Не трудно! Просто ему хочется, чтобы я его десять раз попросила. Но так будет не вечно! Вот вырасту, куплю себе машину, и пусть тогда он меня просит. Увидит, как это приятно!»

Перо всё бежало, поскрипывая, по бумаге, а в душе Марью всё росло упрямое ожесточение, теперь уже против себя самой.

«Когда я пришла из школы, то бросила своё пальто на стул, вешалка у нас высоко, а мне было лень принести из кухни табуретку. «Пускай, мама его потом уберёт», – подумала я. И сразу села читать книжку, – вчера мне купили сборник интересных рассказов. Не успела я прочесть и страницу, как мама уже позвала меня:

– Марью, сходи в булочную за хлебом.

Я притворилась, что не слышу. А сама подумала: если мама заглянет в двери, то наверняка решит, будто я готовлю домашние уроки, и пойдёт вместо меня в булочную. Но мою маму провести трудно, она сразу поняла, что я просто читаю книжку, и сказала:

– Поторопись, Марью! Уже пора обедать».

Марью безжалостно описывала свои недостатки, словно она вовсе не о себе рассказывала, а о каком-то своём злейшем враге.

Когда сочинение было готово, Марью чувствовала себя до того несчастной, что даже ни разу его не прочла. Девочка не могла себе простить, что показала маме свой первый черновик. Зачем надо было соваться?

За первое сочинение Марью получила бы пятёрку, его, может быть, даже прочитали бы вслух в классе, и всё было бы хорошо. Больше никогда не станет она по своей воле показывать тетрадки маме!

Весь вечер Марью была не в настроении. Даже не поиграла на этот раз с братишкой, а, наоборот, всё время ворчала на него, зачем он свой домик из кубиков строит посередине комнаты, – ступить некуда!

На следующий день Марью отдала сочинение учительнице и с этого момента уже не находила себе покоя, – время для неё тянулось ужасно медленно. Сто раз на дню, и в школе, и дома, вспоминалось девочке её злополучное сочинение. Что скажет учительница? Что подумают о ней товарищи, когда узнают, какова она у себя дома? И почему она такая лентяйка? Нет, она должна исправиться! Марью уже несколько дней ходила в булочную без напоминания и, где могла, старалась помогать матери. По утрам Марью уже не хотела нежиться под одеялом, а когда однажды отец сам предложил подвезти её до школы на машине, девочка даже покраснела, вспомнила о некоторых фразах в своём сочинении, и ей стало стыдно. Как смела она написать такое об отце!

По вечерам в постели, прежде чем заснуть, Марью мечтала о том, чтобы учительница потеряла её тетрадь или чтобы тетрадку эту у неё украли. Иной раз девочке представлялось, как учительница, просматривая тетради, опрокидывает на мерзкое сочинение чернильницу, так что никто уже не может его прочесть.

Но ничего подобного не случилось.

И вот роковой день настал: учительница вошла в класс, положила на стол стопку тетрадей и сказала:

– Вообще-то вы все неплохо справились с сочинением. Одни приукрасили себя немного больше, другие – немного меньше, но так самокритично и честно, как Марью, не написал никто. Хорошая работа! Надеюсь, Марью, такая самокритика пошла тебе на пользу.

Все ученики удивлённо смотрели на Марью, а она сидела оторопевшая, и никакой радости на её лице не было. Услышав похвалу учительницы, Вийви придвинулась поближе к Марью, словно хотела приобщиться к честности своей соседки по парте, и шёпотом спросила:

– А что ты написала?

Но Марью даже не услышала вопроса, она была слишком занята своими мыслями.

Почему её не ругают? Отчего не пристыдят? Не осудят её поведения? Отчего? Только потому, что она честно рассказала о своей лени? Но ведь ей пришлось рассказать, она не могла иначе… Только никто этого не знает… Все думают, будто она по своей воле… Сочинение всё равно похвалили, а она-то, глупенькая, расстраивалась… Да, но эту похвалу полагалось бы получить маме… Иначе выходит обман… А что, если подняться и рассказать всё как есть? Нет, лучше не надо… К чему? Ведь об этом никто никогда не узнает…

– Марью, иди возьми свою тетрадь, учительница тебя вызывает, – Вийви подтолкнула соседку локтем. Марью медленно встала из-за парты.

«Нет, не скажу», – уговаривала себя девочка, но чем ближе подходила к учительскому столу, тем ей становилось стыднее. У Марью было такое чувство, будто её уличили в чём-то позорном и она должна теперь доказать свою невиновность.

– Я вовсе не такая честная, как вы думаете, – обратилась Марью к учительнице. – Так написать велела мне мама. – Девочка выпалила это единым духом и сразу почувствовала, что снова может смотреть товарищам в лицо.

Учительница улыбнулась.

– Вот видишь, Марью, когда ты хочешь, то можешь быть честной и без помощи мамы. Значит, ты всё-таки заслужила эту пятёрку.

Хельо Мянд
Тармо Туттенпаль рассказывает…

В выходной день надо отдыхать

До чего же противные дни – выходные! Самые противные в моей жизни, – по выходным дням мама дома и всё время заставляет меня работать, как было при крепостном праве.

Вот и сегодня то же самое:

Утром, не успел я проснуться, мама приказала:

– Растопи плиту!

Растопил я плиту и только-только отдышался, как мама велела:

– Иди завтракать!

По утрам мне вообще не хочется есть, и целых пятнадцать долгих минут были потеряны.

После завтрака я всего два часика почитал, а мама уже тут как тут, снова отдаёт приказание:

– Что ты одну и ту же книгу десять раз читаешь, лучше сходи в магазин, принеси к обеду сметаны, да смотри, не беги, вечно ты её на дно кошёлки проливаешь.

Ну я на обратном пути и отпил немного сметаны из банки, потом ещё немножко, чтобы не проливалась и у мамы не было повода делать мне замечания.

Но повод она всё равно нашла.

Спросила, что за глупые привычки у меня появились. Я никак не мог понять, чем она недовольна. Я ведь ничего такого не делал, но мама послала меня посмотреться в зеркало, оказывается, под носом у меня – белые усы из сметаны. Теперь понятно, почему улыбнулась знакомая девочка, когда попалась мне навстречу, а я-то думал, что…

Почтальон принёс газету «Искорка». Я сразу обо всём забыл и стал решать кроссворд, но не успел дойти и до половины, как мне снова пришлось сесть за стол. Была бы хоть еда настоящая: а то – свекольный суп! Но мама не разрешила мне начать с блинов. По-моему, это несправедливо, это насилие над личностью, на этот счёт есть даже какое-то иностранное слово, только я сейчас не могу вспомнить, какое именно.

Пусть каждый ест то, что ему по вкусу! Некоторым нравится именно свекольный суп, а от блинов их воротит. Пусть такие и налегают на суп!

После обеда я включил телевизор. Показывали мировой фильм! Как ни хитёр был шпион, а наши его всё равно поймали. Я стал мечтать, как бы ловил этого шпиона сам, но в это время мама напомнила, что пора заниматься, и страшно меня этим разозлила.

Я сказал маме, что в журнале «Советская женщина» есть правильная статья под названием «Ребёнок не остаётся ребёнком навечно». Там пишут, что матери не должны без конца приказывать детям, потому что от одиннадцати до пятнадцати лет дети переживают второе рождение. Они становятся взрослыми. Я попытался объяснить маме, что мне уже одиннадцать лет, что я уже не ребёнок, что нам на понедельник задано мало и что домашние уроки можно сделать в любое время. Я был очень красноречив, но мама осталась тверда, и мне пришлось сесть за письменный стол.

Я раскрыл учебники. Но попробуй заниматься, когда на улице такая хорошая погода! Я покрутился немного на стуле, накинул пальто и выскользнул за дверь.

Во дворе было скучно, там никого, кроме Пээтера, не было. Мы с Пээтером отправились в соседний двор – дразнить Большого Сийма. Хотя Большой Сийм старше нас на целых четыре года, ему никак не удавалось поймать ни меня, ни Пээтера, и в конце концов он позвал на помощь своих друзей. Тут нам стало уже не до смеха, у нас у самих земля под ногами горела, – пришлось спешно убираться восвояси, и мы снова перемахнули через забор. Большой Сийм крикнул нам вдогонку:

– Никак вы нас боитесь?

Я ответил:

– Нет, мы просто в прыжках тренируемся, у нас в школе скоро начнутся соревнования по лёгкой атлетике.

Во дворе уже нечего было» делать, и я вернулся домой. Только я ступил на порог, мама спросила:

– Где это ты умудрился так вываляться?

По-моему, тут никакой мудрости не требуется. Перемахнёшь разок через забор и – готово.

Затем мама сказала:

– Почисти-ка сразу свою одежду! И смотри, не забудь сходить завтра к парикмахеру. Волосы уже на глаза падают.

Пришлось снова сесть за уроки.

Я раскрыл дневник и вспомнил, что должен дать его маме на подпись, как положено в конце каждой недели. Ничего приятного в этом не было, я снова нахватал одних троек.

Но я не из тех парней, кто ни за грош пропадает. Приписал своей рукой одну четвёрку.

Мама ничего не заподозрила, только удивилась, как это она её прежде не заметила, и вздохнула: ведь я мог бы всегда учиться на четвёрки!

Уроки были сделаны, мне очень хотелось посидеть немного у телевизора, но мама отослала меня спать, – и это после того, как я получил четвёрку! Единственно, что мне удалось – это нырнуть в постель неумытым. Но когда мама зашла ко мне, чтобы выключить свет, она мигом заметила, что я не надел пижаму, и заставила меня подняться. Само собою, она меня и умыться сгоняла.

Ну скажите, разве у меня не тяжёлая жизнь? Отдыха нету и в помине!

Не хотелось огорчать маму

Бедная мама, она даже не подозревает, как несчастен сегодня её сын! Надо идти в школу, а я не смею. Вчера я ни одного домашнего задания не сделал. Если я пойду в школу, то нахватаю двоек и мама будет огорчена, ведь я обещал ей начать хорошо учиться. Нет, я не стану огорчать маму, лучше уж не пойду сегодня в школу.

Только вот – куда мне пойти? У мамы сегодня свободный от работы день, дома оставаться я не могу. Разгуливать по улицам в такое время опасно. Увидят! Может, пойти к Большому Сийму, он учится во вторую смену? Тоже нельзя, у него бабушка дома. Как я ни старался, ничего путного придумать не смог. Никто меня не спасёт! Я грустно вздохнул и надел пальто и шапку.

В это время мама спустилась в подвал за брикетом, вот тут-то в голову мне и пришла эта дурацкая мысль. Правда, в тот момент мысль эта не казалась дурацкой. У человека должно быть время, чтобы обдумать свою идею, а у меня его не было.

Я быстренько залез в платяной шкаф, не забыл прихватить с собою и портфель. Когда мама вернётся, она подумает, что я ушёл в школу. Так оно и вышло.

Я вздохнул с облегчением: теперь я спасён! Скоро мама пойдёт в магазин, потом отправится к тёте Хельге, а я вылезу из шкафа и стану читать. Ах ты, ёлки-моталки! Мама ведь собирается пойти с тётей Хельгой на выставку художников! Значит, обязательно полезет в шкаф за новым платьем.

Я стал нервничать. Прислушивался к каждому маминому шагу. И чего она без конца ходит, почему в магазин не идёт? Я бы вышел и спрятался в другом месте. Но мама словно и не думала уходить.

Мне сделалось жарко, спина затекла, потом и нога онемела. Я стал тихонько растирать ногу.

Учиться всё же куда легче, чем сидеть скорчившись в шкафу. Теперь онемела и вторая нога. Я чувствовал себя, как пан Юранд[1]1
  Персонаж из романа выдающегося польского писателя Генрика Сенкевича «Крестоносцы».


[Закрыть], когда крестоносцы засунули его в шкаф для пыток. Некоторое время я поиграл в этого героя, но игра была слишком похожа на правду, и мне быстро расхотелось играть.

Меня стало подташнивать и клонить ко сну. «С чего это так спать хочется», – подумал я, зевая, и словно провалился куда-то…

Очнулся я оттого, что мама трясла меня за плечо и брызгала в лицо водой. А какой у неё был испуганный вид!

– Что случилось? – спросил я, переходя из положения лёжа на полу в положение сидя.

– С чего это ты залез в шкаф? – спросила в ответ мама. – Я хотела переодеть платье, открыла дверцу – и вдруг из шкафа вываливаешься ты и шлёпаешься на пол. Ох и испугалась же я! Сердце до сих пор колотится!

Мне нечего было сказать в своё оправдание. И тут я твёрдо решил собраться с силами и на две-три недельки стать образцовым мальчиком, каждый день аккуратно выполнять домашние задания. После такого испуга надо маму и порадовать немножко.

Становлюсь благородным

Сейчас в нашей школе все ребята помешались на рогатках. Да наверное, не в одной нашей, только в некоторых школах рогатку называют иначе – стрекалка. Из неё хорошо стрелять бумажными пульками. У нас в школе дело дошло до того, что даже у девчонок есть рогатки, даже у Тихого Океана, а ведь она в нашем классе самая-пресамая пай-девочка.

Перед последним уроком я прицелился в Тойво. Но когда спускал резинку, Тойво наклонился, пулька лишь слегка задела его затылок и – рикошетом от стены – угодила прямёхонько в нос Майре. Майре испугалась и вскочила со скамейки. И получилось очень кстати! В этот момент всем пришлось встать, потому что в класс вошёл учитель.

Я до того разошёлся, что стрельнул ещё разок. Учитель услышал, как стукнула пулька, и велел тому, кто выстрелил, выйти и подобрать её с пола. Учителя всегда так: если ты сам сознаешься в своём проступке, тебя назовут честным мальчиком и замечание тебе в дневник записано не будет. Поэтому я смело вышел и поднял пульку.

Но едва я сел на место, как выстрелил Аарне. Вот ведь недотёпа! Больше уже нельзя было стрелять.

Учитель велел мне немедленно подойти к нему с дневником. Я пытался объяснить учителю, что стрелял не я, что я честный ученик и проступков своих скрывать не стал бы, но учитель не захотел меня слушать. Велел подобрать с пола все бумажные пульки, даже те, которые лежали там ещё перед началом урока.

Аарне сидел на своём месте и усмехался.

«Ну, погоди! – подумал я, – после уроков я научу тебя уважать честность!»

Когда уроки кончились, я спрятался за столбом у ворот школы и стал поджидать Аарне. Собирался, как только он появится, показать ему «индейца». Но возле самых ворот учитель обогнал Аарне, а я из-за столба не заметил этого и с воинственным кличем прыгнул прямёхонько в учительские объятия.

Учитель спросил:

– Что случилось? Что за номер ты опять выкинул?

– Х-хотел н-нап… н-напугать Аарне.

Учитель оглянулся и сказал:

– Иди сюда, Аарне, ребёнок хочет тебя напугать.

Все так и прыснули, только мне было не до смеха. Но злости во мне тоже не было. Я чувствовал, что я жертва. Жертва несправедливости. И тут мне вспомнилось, что это благородно – страдать за других, за своих друзей. Это – самоотверженность. Только великие люди способны на такое. Я пошёл домой вместе с Аарне и постарался на него не злиться. Но дома я засомневался, можно ли такое страдание посчитать за настоящее.

На уроке труда

В класс вошёл учитель и сообщил нам, что урока труда не будет, зато в четверг будет сразу два. Девочки станут делать бутерброды, а мальчики…

– … эти бутерброды съедят! – крикнул Председатель Колхоза.

Мальчики захохотали, Председатель Колхоза тоже смеялся.

Этот Председатель Колхоза – парень что надо! Он ничуть не обижается на нас за прозвище. Мы прозвали его так потому, что он собирается, когда вырастет, уехать в колхоз и стать там председателем.

В четверг девочки учились делать бутерброды и накрывать на стол, а мы мастерили щётки. У Тойво отец мастер по щёткам, он нам показывал, как пучки из капроновой щетины просовывать в дырки и закреплять на дощечке проволокой. Это проще простого. Щётки у всех получились на славу, и нас похвалили. Учитель сказал, что теперь нам будет чем оттирать с рук чернильные пятна.

Я рассмотрел щётку Председателя Колхоза. Две-три проволочки на ней были слабо затянуты.

– Тебя-то зря похвалили, – сказал я и легонько толкнул его в бок.

– Мне щётка не понадобится, у меня руки всегда чистые, – отпарировал он и, в свою очередь, толкнул меня.

Тогда я снова дал ему тумака, а он – мне, но он двинул меня так сильно, что я слетел со скамейки.

Отец нашего Тойво увидел это и сделал Председателю Колхоза замечание.

– Зачем же ты толкаешься!

– Он первый меня толкнул.

– Ишь какая у тебя железная бухгалтерия, – усмехнулся отец Тойво.

– У него бухгалтерия и должна быть железная, он ведь Председатель Колхоза, – объяснили мальчики.

К этому времени девочки уже накрыли столы и нас тоже пригласили.

Мы накинулись на бутерброды как стая голодных волков. Отец нашего Тойво хотел взять второй бутерброд, протянул было руку, но двое мальчиков, хотя рты их были ещё набиты, опередили его, и тарелка опустела.

Затем принесли печенье. Оно исчезло так же быстро. Мальчики рассовали печенье по карманам.

– Положи и ты в карман, – подсказал мне Аарне. Но класть уже было нечего.

Я понял, что наши ребята совершенно не умеют вести себя за столом. Мы начисто забыли о правилах поведения во время еды. Этому можно было бы и поучиться, но никакой еды на столах уже не оставалось. А без еды какое же учение!

Учусь на профессора

– Кто быстрее проплывёт стометровку, салака или чемпион мира по плаванию? – спросил я у папы.

Папа усмехнулся.

Не понимаю, что тут смешного? Я люблю науку и поэтому должен ко всему испытывать интерес. К примеру, я исследую, способны ли ногти вырасти длиною с палец.

Вообще-то знать всё на свете вовсе не обязательно, но я решил сделаться всемирно известным профессором, чтобы изобретать всякие машины. А на такую работу глупых не берут, и мне кажется, я должен ещё многому научиться.

Я стал тренировать свой ум, развивал мышление с помощью кроссвордов. Мышление развивалось, но умнее я от этого не становился, только без конца сам себя спрашивал, словно учитель, что я знаю и чего я не знаю. Пора было изучить какую-нибудь серьёзную науку.

И я взялся за папины книги. Уж они-то непременно сделают меня умным! Название одной книги было «Эволюция физики». Чуть ли не все слова в ней оказались знакомыми, но понять я ничего не смог, до того бестолково всё было написано.

– Ты ничего и не поймёшь, пока школьную физику на зубок не выучишь, – сказал папа.

«До чего же хитро всё устроено, – подумал я, – насильно заставляют зубрить школьные учебники! Но я не из тех, кто сдаётся».

Я взял учебник по физике и решил пройти его за один вечер.

Тут за мной зашёл Аарне, позвал кататься на лыжах.

– У меня нет времени.

– Зубришь? Успеется! Никак ты забыл, что завтра Женский день. Поехали, привезём из лесу веточек вербы. Если ты ещё не приготовил подарка своей маме.

Мне ничего такого и в голову не приходило. Я отправился с Аарне. Говорят, мамам надо дарить что-нибудь сделанное своими руками или же собственноручно принесённое. Это вроде бы доставляет им большую радость.

Мороз на улице был как по заказу. Мне нравится ходить на лыжах в морозную погоду. Лыжи идут словно по маслу. Через десять минут мы были возле горок. Только бесчувственный тип может просто так пройти мимо горки. Мы с Аарне не бесчувственные, мы взобрались наверх.

Аарне боялся прыгать с трамплина.

– Ну чего ты какого-то бугорка испугался. Поставь ноги пошире и подпрыгни до того, как подбросит.

Аарне съехал. А когда снова поднялся наверх, сказал, что горка первый сорт, и его уже за уши было не оттащить от неё. Но тут стало смеркаться, и мы помчались к реке.

Никакой вербы я там не увидел.

– Барашки ещё не распустились, но вербу надо и без того уметь различать, – сказал Аарне.

Но ни он ни я этого не умели. У реки было полно всяких голых кустов и деревьев. Попробуй разберись, которые из них вербы! Мы ощупывали почки руками, но толку от этого было мало.

Да, наука всё-таки вещь стоящая, она нужна всюду. И без ботаники, видать, тоже не проживёшь.

Общественный труд

Навязалась мне на шею забота! Во второй четверти я получил за общественный труд двойку, теперь мне грозит ещё одна. А всё оттого, что учитель решил воспитывать в нас самостоятельность. Сказал, чтобы мы сами находили себе работу на пользу обществу. Самостоятельности-то во мне – хоть отбавляй, но где взять работу? В нашем домоуправлении нет, у папы и мамы на работе тоже для меня работы нету. В школе – и подавно. Куда ни сунешься, всюду тебя другие опередили. Я спросил сегодня у Юри, как это он ухитряется нарабатывать свои часы? Вообще никакой хитрости тут нет, ведь у нас есть «Программа пионерского марша», но мы хотели быть самостоятельными. В домоуправлении, что подальше, работы сколько хочешь. И в магазине тоже.

Вот мы и пошли под вечер к магазину. Вначале таскали ящики с бутылками, а потом перекидывали лопатой уголь. По-моему, мы и начать-то не успели, как работа уже кончилась. Другой работы заведующий магазином не дал, сказал, что уборщица тоже хочет немного потрудиться, не то ей будет неловко зарплату получать.

Юри не очень-то хотелось идти со мною в домоуправление, он свои часы давно наработал, а больше пятёрки в дневник всё равно не поставят.

– Ты что, работы боишься? – подзадорил я его. – Только-только разохотились, сейчас мы с тобою гору свернуть можем!

В конце концов я его уговорил, и мы пошли в домоуправление. Начали скалывать с тротуара лёд. Вот это да, мужская работа! Я показал Юри, как работает настоящий ударник. Юри тоже не лыком шит, но выдохся всё же раньше меня.

– Устроим передышку, – предложил он.

Я уже тоже из последних сил тянул, но сделал вид, будто мне всё нипочём.

– Ну, если ты настаиваешь, можно и передохнуть.

Мы присели на скамейку.

– Послушай, ты уже целый месяц не заходил ко мне, – сказал я.

Юри моё замечание не понравилось.

– Некогда было.

– Небось мама посадила под домашний арест?

– Нет.

– Ясное дело, посадила. Чего ты стесняешься? Я несколько раз сидел, но если не хочешь говорить, не надо. Меня это и не интересует вовсе.

Я знал, что лучше всего не показывать другим своего любопытства, тогда тебе всё сами расскажут. Нервы не выдерживают. Вот и у Юри нервы не выдержали.

– У меня большой секрет. Если ты не проболтаешься, тогда скажу.

Я дал честное слово.

– Этого мало. Дай честное пионерское, – потребовал Юри.

– Честное пионерское.

– Мы купили цветной телевизор.

Так вот почему Юри не приходит больше ко мне смотреть телепередачи! Только разве это секрет, да ещё и большой?

– А почему ты из этого секрет делаешь?

– Я о телевизоре ребятам и заикнуться боюсь. Мама сказала, если мальчики повадятся к нам ходить да станут грязь в комнату таскать, так она и мне не позволит смотреть передачи.

– Разве у вас половика нет?

– Есть, конечно. Но как я скажу ребятам, чтобы вытирали ноги?!

– Послушай, ты на луне живёшь, что ли? Если за мной, к примеру, погонятся бандиты и я захочу у тебя спрятаться, так, выходит, ты меня не впустишь в дом только из-за того, что тебе неловко будет сказать, чтобы я вытер ноги?

В конце концов Юри понял, что я прав, и вернул мне моё честное слово.

Мы с ним ещё немного поработали, тётенька из домоуправления оказалась тоже человеком сознательным, три четверти часа она посчитала за час, как в школе. Вообще это был отличный день. Юри помог мне в работе на пользу общества, а я помог Юри преодолевать его глупую застенчивость. Теперь-то он с нею наверняка справится!

Борюсь с суевериями

Сегодня на уроке природоведения мы рисовали всякие птичьи домики. До сих пор я думал, скворечники вешаются только для скворцов, мне никогда бы и в голову не пришло, что домики даже для трясогузок делают.

Мааре, как всегда, распустила свой язык. Начала разговаривать слишком громко, и учительница посадила её рядом со мною. Я понимаю, Маре заслужила наказание, но зачем было сажать её ко мне? Выходит, и меня тоже наказали.

Вначале Маре сидела, уткнувшись носом в тетрадку, с таким видом, будто вот-вот распустит нюни. У девочек вечно глаза на мокром месте, хоть гидростанцию строй. Но прошло немного времени, и Маре стала мельком на меня поглядывать.

«Гляди, гляди, – подумал я, – а я на тебя ноль внимания». И продолжал рисовать.

Ещё через некоторое время мне пришлось одолжить Маре резинку, затем соседка принялась точить карандаш. Строгала его, словно палку, вж-жик да вж-жик, а грифель снова ломался. В конце концов я не выдержал, заточил ей карандаш. И откуда такие недотёпы берутся?! Маре до того этому обрадовалась, что к ней вернулось желание поболтать.

– Представляешь, сегодня по дороге в школу я нашла три однокопеечные монетки. И все лежали несчастливой стороной кверху. Вот и вышло три несчастья: возле школьных ворот меня чуть не сбили с ног мальчишки, потом меня посадили с тобой, а теперь вот грифель несколько раз подряд сломала. Видишь, какой огрызок остался от карандаша.

Маре самая суеверная девочка в нашем классе. Да не только в классе – во всей школе! Стало быть, моё соседство для неё – несчастье? Ну дождётся, чтобы я ей ещё когда-нибудь карандаш заточил!

– Но мне ещё и одно счастье должно выпасть, – продолжала шептать Маре, – сегодня в автобусе мне попался счастливый билетик.

Маре объяснила мне, как выглядит счастливый билет, но я не запомнил. Зря мама говорит, будто я всякую ерунду запоминаю, как видите, есть ерунда, которая даже в моей голове не укладывается.

«Ну погоди же, – подумал я, – устрою я тебе счастье!»

И с таинственным видом зашептал Маре в ухо:

– Я знаю отличное средство против всяких несчастий. Нужно взять три волоска от трёх умных людей. Один – чёрный, один – рыжий и один – седой. Их надо сплести, потом сжечь, пепел всыпать в стакан с нарзаном и выпить. Мировая штука! Но вернее всего действуют учительские волосы.

Маре засомневалась:

– А ты не врёшь?

Я спросил, неужто она не заметила, какие у меня в последнее время хорошие отметки?

– Да-да, ты ведь получил сегодня пятёрку по математике, – вспомнила Маре, она попалась на крючок! Лицо её расплылось в улыбке, наверное, подумала, что счастье от счастливого билета у неё уже в руках.

Тут учительница стала вызывать учеников к доске отвечать. Вызвала и Маре.

Я уже и забыл про наш разговор. Учительница обернулась к классу, хотела что-то сказать, но вместо этого вскрикнула:

– Ай!

Я, конечно, не смог удержаться от смеха, когда понял причину этого «Ай!». У меня прямо живот свело от хохота, и мне пришлось предстать перед классом.