Текст книги "Фладд"

Автор книги: Хилари Мантел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава вторая

Вернувшись в дом священника, епископ перешел в наступление. Он потребовал чаю с печеньем.

– Я не желаю больше спорить. Ваши прихожане своим суеверием посрамят сицилийских крестьян.

– Я боюсь одного, – отвечал отец Ангуин, – что за статуями последует латынь, облачения, праздники и посты…

– Разве я что-нибудь про это говорил?

– Я вижу наперед. Они больше не придут. Ради чего? Что им делать в церкви? Они прекрасно обойдутся без нее.

– Мы тут не в бирюльки играем, отец Ангуин, сказал епископ. – Наша обязанность – свидетельствовать о Христе.

– Глупости, – отвечал отец Ангуин. – Они не христиане. Эти люди язычники и католики.

Зайдя в гостиную с кокосовым печеньем, Агнесса увидела, что отцу Ангуину приходится несладко: он дрожал, потел, вытирал пот со лба. Теперь она стояла у двери, ловя каждое слово.

– Ну, полно, – сказал епископ. Агнессе показалось, что он встревожен. – Не переживайте вы так. Я не запрещаю вам держать в церкви изображения и даже статуи святых. Я говорю, что мы должны соответствовать новым временам.

– Я не понимаю зачем, – сказал отец Ангуин и внятно добавил: – Толстый дуралей.

– Вы здоровы? – спросил епископ. – Говорите разными голосами, оскорбляете меня.

– Если правда вас оскорбляет.

– Хорошо, забудем, это я переживу. Однако мне кажется, отец Ангуин, вам нужен помощник. Молодой человек, сильный, как я. По-моему, вы совершенно отстали от жизни. Вы смотрите телевизор?

Отец Ангуин покачал головой.

– У вас нет радиоприемника. Надо завести. В наши дни радиовещание играет огромную роль. Вспомните, какой неоценимый вклад в улучшение межконфессионального взаимопонимания в Ирландии внесли радиопередачи преподобных Рамбла и Карта [5]5
  Католические священники Лесли Рамбл и Чарльз М. Карти несколько десятилетий с конца 20-х годов XX века вели из Австралии и Америки радиопередачи, в которых отвечали на вопросы слушателей о религии.


[Закрыть]. Знайте, отец Ангуин, будущее за радио!

Епископ обрушил кулак на каминную полку, словно Моисей, разверзающий скалу [6]6
  «И поднял Моисей руку свою и ударил в скалу железом своим дважды, и потекло много воды, и пило общество и скот его» (Числа, 20:11).


[Закрыть]. Священник молча за ним наблюдал. Типичный ирландец, откуда у него этот англосаксонский цвет лица: то розовый, то синюшный? Не иначе как из школы, захолустной английской частной школы. Его плохо учили, по крайней мере не тому, чему следовало. Запомнить, кто такой Галилей, и петь хором по нескольку часов кряду – вот и вся подготовка, какая нужна духовному лицу. Знать жития святых, науку о движении небесных сфер, натаскаться в молочном животноводстве или чем-нибудь подобном, нужном в приходском хозяйстве.

Все это священник высказал епископу – тот взирал на него в изумлении. Мисс Демпси, стоя под дверью, сосала палец, словно ребенок, который обжегся о плиту, ее голубые глаза сверкали. Она слышала шаги наверху, в коридоре, в спальне. Привидения, думала мисс Демпси, топчут по чистому. Ангелический доктор [7]7
  Ангелический доктор – почтительное прозвище святого Фомы Аквинского.


[Закрыть], девы-мученицы. Наверху хлопнула дверь.

Дождь прекратился. В доме стало тихо. Епископ был современным человеком – ни колебаний, ни тени сомнений. Такого ничем не проймешь. Его не занимали пережитки прошлого.

Когда отец Ангуин снова заговорил, горячность в его голосе сменилась усталостью.

– Эти статуи ростом с человека, – сказал он.

– Найдите помощников. Пусть прихожане поучаствуют. Привлеките Церковное братство.

– Куда я их дену? Я же не могу их разбить.

– Согласен, это чересчур. Сложите их в гараже.

– А как же моя машина?

– Что? Эта железяка снаружи?

– Мой автомобиль, – поправил отец Ангуин.

– Эта груда хлама? Пусть ржавеет на улице.

– Вы правы, – робко промолвил священник, – машина негодная. Сквозь пол просвечивает дорога.

– Некоторые, – ехидно заметил епископ, – ездят на велосипеде.

– Нельзя разъезжать по Недерхотону на велосипеде. Вас собьют на землю.

– Силы небесные, – сказал епископ и огляделся, не вполне уверенный в географическом расположении северного аванпоста своей епархии. – Они оранжисты?

– У них есть Оранжистская ложа. Они все в ней состоят, и католики тоже. Устраивают фейерверки, жарят быков на вертеле и играют в футбол человеческими головами.

– С какого-то момента вы начали преувеличивать, хоть я и не понял, с какого именно.

– Хотите нанести им пасторский визит?

– Нет-нет, дела не терпят отлагательства. Мне пора возвращаться. Фому Аквинского, Маленькую Терезу и Деву Марию можете оставить, только приделайте ей нос.

Мисс Демпси отпрянула от двери. Епископ вышел в коридор и с подозрением уставился на нее. Она нервно вытерла руки о передник и опустилась на колени.

– Можно поцеловать кольцо, милорд?

– Ступай прочь, женщина. Иди на кухню, займись делом.

– Епископу нет дела до невежественных простаков, – сказал отец Ангуин.

Мисс Демпси, морщась от боли, встала с пола.

В два размашистых шага епископ одолел прихожую, рывком натянул плащ, распахнул дверь. В лицо ударили дождь и ветер.

– Лету конец, – заметил епископ. – Впрочем, в этой части епархии и лета толком не бывает.

– Позвольте сопроводить вас до вашего роскошного экипажа, – напустив на себя подобострастный вид, сказал священник.

– Еще чего не хватало, – ответил епископ и, кряхтя, забрался на водительское сиденье. Он знал, что отец Ангуин сошел с ума, но скандала в своей епархии не хотел. – Я еще вернусь. Когда вы будете меньше всего меня ждать. Проверю, все ли сделано.

– Слушаюсь, а я приготовлю для вас кипящее масло.

Лязгая и громыхая, епископ умчался восвояси, но на следующем повороте дорогу ему преградила процессия школьников, которые выходили из ворот к ниссеновскому бараку [8]8
  Сборный барак полуцилиндрической формы из гофрированного железа. Был создан и запатентован майором Питером Ниссеном во время Первой мировой войны, но активнее всего использовался во Вторую мировую, главным образом в качестве казарм и складов. Оставшиеся после войны ниссеновские бараки еще долгое время служили для самых разных целей, в том числе в качестве жилья.


[Закрыть], где их ждал обед. Епископ дважды с силой надавил на клаксон, малютки со страху попадали в канаву. Выбравшись оттуда, школьники глазели ему вслед, к их голым коленкам прилипли мокрые листья.

В доме священника часики на каминной полке пробили полдень.

– Опоздала, – удрученно промолвила Агнесса, – а я так хотела развеселить вас, отче. Если помолиться святой Анне в среду до полудня, до конца недели вас ждет приятный сюрприз.

Священник покачал головой:

– Во вторник, Агнесса, овечка моя, не в среду. В этом деле важна точность.

Невидимая бровь мисс Демпси удивленно приподнялась.

– То-то я гляжу, ничего не выходит! Есть еще кое-что, о чем мне следует вас предупредить, отче. Наверху кто-то ходит, хотя там никого нет.

Рука мисс Демпси дернулась ко рту и коснулась бородавки.

– Такое случается, – кивнул рыжей шевелюрой отец Ангуин, горбясь в жестком кресле за столом. – Иногда я думаю, что это я сам.

– Но вы же здесь!

– Сейчас, да. Возможно, это предвестник. Тот, кто грядет.

– Господь? – ужаснулась мисс Демпси.

– Младший священник. Меня застращали младшим священником. Какой удивительный был бы помощник! Умел бы ходить без ног, просачиваться сквозь стены. Но нет, едва ли. – Священник заставил себя выпрямиться в кресле. – Думаю, епископ пришлет обычного шпиона. С самыми заурядными способностями.

– Подхалима.

– Вот именно.

– А куда вы денете статуи? Вы же знаете, в гараже нет настоящей крыши. Они промокнут, покроются плесенью. Это нехорошо.

– По-вашему, нам следуем отнестись к ним с почтением, Агнесса. По-вашему, они не просто куски раскрашенного гипса.

– Я знаю их всю мою жизнь! – с жаром выпалила мисс Демпси. – Без них в церкви недолго и заплутать. Она превратится в большой грязный амбар.

– И что вы предлагаете?

– Их нужно раздать. «Дщери Марии» будут по очереди брать к себе святую Агату. Нужен фургон, в вашу машину статуи не влезут.

– Но насколько их хватит, Агнесса? А если кто-нибудь из них выйдет замуж? Вряд ли муж стерпит такое. Потом вспомните, какие маленькие у них в домах комнаты. Это не решение.

Однако мисс Демпси стояла на своем.

– Зато статуи будут в сохранности. А там, глядишь, епископ сменится.

– Нет, больше они не понадобятся. Мы пятимся назад. Епископ во многом прав, хотя лучше бы он занимался политикой и не лез в религию.

– Что же нам делать? – Мисс Демпси вскинула руку, дотронулась до бородавки. – Они для меня как живые. Словно мои родственники. Нельзя запирать родственников в гараже.

– Вера мертва, – сказал отец Ангуин. – Ее время прошло. И она продолжает умирать. Если мы не хотим превратиться в автоматы, то должны до последнего цепляться за предрассудки. – Священник поднял голову. – Вы правы, Агнесса. Негоже запирать их в гараже, словно старый хлам. Однако я не стану раздавать статуи по домам или заставлять ими улицы. И я не хочу разлучать их. Мы похороним статуи в освященной земле.

– Господи.

Слезы бессильной ярости брызнули из глаз мисс Демпси.

– Простите, отче, но от этой мысли меня бросает в дрожь!

– Отпевания не будет, – сказал отец Ангуин. – Только погребение.

Сибирские ветра, дующие на пустошах, быстро разносили вести. На следующий день к тому времени, когда школьников выпустили на большую перемену, все в Федерхотоне знали про статуи. В дедовские времена школа при церкви Святого Фомы Аквинского представляла собой одну длинную классную комнату, но нынешние учителя были не в силах сладить с буйными внуками первопоселенцев, и от старой системы обучения пришлось отказаться. Теперь воспитанников разного возраста отделяла друг от друга тонкая перегородка. Когда-то считалось, что в двенадцать лет самое время оставить арифметику и начать взрослую жизнь среди ткацких станков. С тех пор нравы смягчились, и ныне над директрисой, матерью Перпетуей, поставленной оберегать старшеклассников от треволнений юности, возвышались пятнадцатилетние отроки и отроковицы. Впрочем, дух исканий и перемен, свойственный в те времена юным, витал где угодно, только не в Федерхотоне. Сюда долетали лишь его слабые отголоски. Местные подростки начесывали коки над прыщавыми лбами и временами, словно припадочные, перебирали пальцами по животу, изображая игру на стиральной доске. Мать Перпетуя называла это безобразие «подражанием поп-группам» и строго карала.

Старшеклассники целыми днями гоняли в футбол на пустошах, лица у них были красные и обветренные. Они были рассеянны, безрассудны и одной ногой застряли в детстве. Их затянувшееся отрочество выдавали узкие затылки, любовь к комиксам и беспричинные взрывы веселья, тем более предосудительные, что людям, обреченным в будущем влачить цепи брака и работы на ткацкой фабрике, радоваться было не с руки.

Старшеклассницы, напротив, давно простились с детством. Местные девицы носили мешковатые кофты, а на переменах сбивались в стайки и хмуро злословили. Они обхватывали себя за плечи короткими толстыми пальцами, а их плоские груди свисали, как у старух. Дешевая одежда, из которой школьницы успевали вырасти, совершенно лишала их женской привлекательности. За пределами Федерхотона девочки в их возрасте переставали расти, но при взгляде на местных девиц казалось, что они не остановятся, пока не заполнят весь мир. Стулья скрипели под тяжестью их задов. Раскачиваясь взад-вперед, девицы издавали ужасные ритмичные звуки: га-га-га, означавшие смех. Они ничему не учились, а если узнавали что-то новое, считали делом чести тут же это забыть. Школа была для них тюрьмой.

Многие плохо видели, причем с раннего детства. Фельдшерица приносила в класс карточки с буквами, государство выделяло им бесплатные очки, но они не собирались их носить. «Мужчины не смотрят на очкастых девиц». Впрочем, на них и так никто не смотрел. Едва ли очки могли бы изуродовать их еще больше. Вырастая, они спаривались и размножались незаметно для глаз – спасибо и на том.

Пока старшеклассницы подпирали стены, а старшеклассники гоняли в футбол на асфальтовом пятачке, свирепая малышня играла в пятнашки и классики или прыгала через скакалку. Нравы тут царили самые жестокие, особенно доставалось тем, кто был не силен в физических упражнениях. При игре в пятнашки хорошим тоном считалось выбрать самого замызганного, самого сопливого хлюпика, проорать, что он тебя осалил, а ты сейчас замажешь остальных.

Те, кто не участвовал в играх, развлекались прыжками со стены, остальные дрались. Уровень насилия и телесных повреждений был так высок, что матери Перпетуе пришлось отделить младших школьников от остальных и загнать их в вонючий задний дворик. Именно там, под сенью замшелой двадцатифутовой стены располагался школьный сортир. Язык не повернется назвать его туалетом, поскольку там не было унитазов и бачков для смыва. Такие роскошества здесь не признавались.

Над школой холм круто поднимался вверх, к церкви и монастырю, ниже школы спускался к городку. Мрачные поросшие лесом склоны по обе стороны от дороги федерхотонцы именовали «уступами». Со стены школьники смотрели вниз на кроны деревьев или вверх, на торчащие в воздухе узловатые кривые корни. Деревьям не хватало света, поэтому листва покрывала только верхушки, так что на милю вдоль склона тянулись черные корявые ветки, словно ведьмино рукоделие. Осень в этих местах наступала рано, и землю под деревьями во все времена года устилал толстый слой гниющей листвы.

Сегодня школьный двор выглядел особенно оживленным. Школьники сбегались и разбегались, с воплями носились взад вперед по асфальту, снова жались к низкой стене.

– Святой Гиппопотам! – орали они. – Святой Улей!

Мальчишки раскидывали руки в стороны, изображая бомбардировщики в полете, кружили и ныряли, протяжно рыча моторами, ухая, когда самолеты сталкивались, ревя, когда вспыхивало пламя.

На пороге показалась мать Перпетуя. Минуту-другую она взирала на воспитанников, потом с резким хрустом нырнула в темноту и снова возникла в дверном проеме с палкой в руке. Приподняв подол на четыре дюйма, она выбросила вперед ногу в черных зашнурованных туфлях и ступила во двор.

– А ну внутрь, кому сказала, внутрь! – гаркнула мать Перпетуя, замахиваясь и опуская палку на детские спины в линялых фуфайках. Школьники, визжа, бросились врассыпную. Прозвенел звонок. Сопя от усердия, дети построились в шеренги и разошлись по классам. Мать Перпетуя наблюдала за ними, пока двор не опустел. Сырой ветер шевелил подол ее рясы. Наконец директриса сунула палку под мышку, вышла из школьных ворот и зашагала вверх, в гости к отцу Ангуину. Проходя мимо монастыря, она зорко всмотрелась в окна в поисках признаков жизни, но ничего не увидела. Ничего, что могло бы ее разгневать.

Местные не могли правильно выговорить такое сложное имя, поэтому звали директрису матерью Перепитурой, а школьники – просто Питурой, и даже отец Ангуин в последнее время именовал ее так про себя. Коренастая, средних лет – едва ли прилично гадать о возрасте монахини. У нее была бледная бугристая кожа, мясистый нос, кокетливый смех, напоминавший лошадиное ржание, привычка рывком закидывать покрывало за левое плечо и кривые зубы.

Мисс Демпси, исполняя обязанности горничной, впустила гостью.

– Мать Перепитура, – объявила она важно, сцепив пальцы на животе.

Священник, до сей поры не выражавший желания почитать, испуганно схватил со стола требник. Агнесса отступила в сторону и встала у двери, скорбно сжав губы и беспокойно теребя нитку искусственного жемчуга на шее.

– Подавать чай? – шепотом спросила мисс Демпси, испуганно озираясь, и, не дождавшись ответа, юркнула в дверь за спиной монахини.

Перпетуя игриво шагнула вперед, вытягивая мысок.

– Кажется, я вам помешала?

Только бы Агнесса не принесла чай, подумал отец Ангуин. Только бы не вздумала принести чай. Это только раззадорит Питуру.

– Присядете? – спросил священник.

Однако Перпетуя продолжала приплясывать на месте.

– Верить ли мне своим ушам? – спросила монахиня. – Правда ли, что епископ хочет убрать статуи?

– Правда.

– Я всегда считала, что церковь захламлена. Впрочем, не моего ума дело.

– Верно, не вашего, – пробормотал отец Ангуин.

Питура закинула покрывало за плечо.

– А правда ли, что их похоронят? Что вы решили, отче? Всем прихожанам собраться на кладбище с венками? Или вести себя так, будто статуи не закопаны, и ставить свечи у могил?

– Вы сами сказали «могилы», я говорил только про «ямы». Никакого обряда не будет. Это лишь необходимые меры.

Произнеся эти слова, отец Ангуин почувствовал слабое облегчение. «Меры» звучали достаточно отстраненно, весомо и официально.

– И когда вы собираетесь предпринять эти меры?

– Возможно, в субботу. Привлеку к работе Церковное братство.

– А я пришлю вам сестру Филомену. Крепкая девушка, умеет управляться с лопатой. Истинная дочь ирландской земли. Можно сказать, от сохи.

Все ее шуточки. У монашек своеобразное чувство юмора.

Питура хрипло гоготнула, закинула покрывало за плечо и промолвила:

– Говорят, вас застращали новым помощником.

Про себя отец Ангуин отметил выбор слов. Он поднял глаза и посмотрел на монахиню.

Между передними зубами у матери Перпетуи была щель. Подобный дефект не редкость, но отец Ангуин не мог отвести от нее глаз. Он представлял мать Перпетую каннибалом, через эту щель она всасывает лакомые кусочки жертв…

– Что толку загадывать, – сказала монахиня. – Все одно свежая кровь.

Для погребения отец Ангуин выбрал следующую субботу. Точнее, вечер субботы, дабы набросить покров приличия на предстоящее непотребство.

После обеда распогодилось, закатное солнце позолотило зубцы, ласточки кружились во влажном, пахнущем мхом воздухе над домом священника. Члены Церковного братства в старых зеленовато-черных костюмах стояли, напустив на себя скорбный вид.

– Вам не кажется, что рабочие штаны были бы уместнее? – спросил отец Ангуин.

За годы, проведенные здесь, он так и не смог смириться со странным и противоречивым духом этого места. Священник знал, что они конторские служащие и ткачи и у них нет ни вельветовых штанов, ни клетчатых шерстяных рубашек, ни грубой обуви. Женатые сторонились братства. Они захаживали в церковь только на Пасху, оставляя заботу о душе на попечение жен. Однако в приходе хватало холостяков, как правило, средних лет, иссушенных воздержанием и пожелтевших от молитв. Несостоявшиеся священники, которым не хватило ума или храбрости принять сан. Запах плесени шел от их посеченных молью пиджаков, увешанных образками, которые бренчали при ходьбе. Из исповедей отец Ангуин знал, что некоторые из них не чужды аскетизма: постятся, отказываются от табака, но подозревал, что этим дело не ограничивается и в ход идут власяницы и плетки. Только религиозный экстаз мог зажечь их тусклые глаза. Члены Церковного братства жили ради того, чтобы перевести через дорогу престарелую монашку или заслужить одобрительный кивок монсеньора.

Предварительно землю подготовили – отец Ангуин не переоценивал свою команду. Федерхотонцы не могли похвастать собственным погостом, и с кладбища, которое городок делил с соседним приходом, вызвали двух могильщиков. После жаркой дискуссии во дворе церкви, когда деньги перешли наконец из рук в руки, могильщики согласились с доводами священника. Да, рыть ямы не их профиль, и, как заметил старший, тут больше подошел бы садовник. Однако, учитывая, что ямы будут иметь форму могил, приглашение представителя другой профессии могло быть расценено как покушение на их интересы. К тому же работа легкая, рыть придется неглубоко. Взвесив все за и против, могильщики вскопали землю за гаражом.

Увидев ямы, отец Ангуин поежился и обхватил себя руками, удерживая внутри неясное беспокойство, которому не знал имени – как будто могилы приготовлены для кровавой бойни, для какого-то ужасного преступления. И тогда он сказал себе, как говорят все умные детки: если Господу ведомы наши злые помыслы, почему Он позволил им совершиться? Почему этот мир полон зла и жестокости, зачем Господь сотворил его таким и дал нам свободную волю, если знал, что некоторые из нас обратят ее к саморазрушению? Затем отец Ангуин вспомнил, что не верит в Бога, и зашагал в церковь проследить за тем, как статуи будут снимать с постаментов. Он хорошо разбирался в рычагах и блоках, но не он, а сестра Филомена вдохновляла членов Церковного братства. К тому времени как статуи оказались за порогом церкви и работники принялись сворачивать веревки и доставать лопаты, ее запах успел просочиться сквозь тяжелую черную рясу, и мужчины отошли в сторонку. Их не знавшие женщин тела были потрясены тем, чего не понимали.

Сестра Филомена была девушкой крупной, кровь с молоком, а под рясой носила черные шерстяные чулки. Запах мыла исходил от ее кожи, бровей, ног и прочих частей тела, о наличии которых у монахинь не принято задумываться. Возможно, у сестры Филомены были даже колени. Приподняв подол рясы, она опустилась ими на сырую землю, провожая глазами статуи, которые укладывали в ямы. В последнее мгновение монашка наклонилась и провела натруженной рукой по львиной гриве, затем переместилась на корточки и тыльной стороной ладони вытерла глаза.

– Он мне так нравился, отче, – сказала она, посмотрев на отца Ангуина.

Священник подал ей руку, монашка плавным движением распрямилась и осталась стоять рядом с ним, тряся запрокинутой назад головой, чтобы покрывало легло ровными складками. Ее рука была крепкой и теплой, пульс ровно бился под кожей.

– Ты хорошая девочка, – сказал отец Ангуин. – Один я бы не справился. Мне очень жаль.

Сестра Филомена возвысила голос, обращаясь к членам братства, которые раскачивались на одной ноге, словно черные фламинго, сбивая с подошв налипшую землю.

– А вы, джентльмены, ступайте в барак. Сестра Антония заварила вам чай и спекла коврижку.

При этих словах мужчины впали в уныние. Кругленькую и веселую сестру Антонию в белом от муки фартуке в приходе побаивались.

– Бедняжка, – сказал отец Ангуин. – Намерения у нее самые добрые. Вспомните о сестрах, которым приходится выдерживать подобное испытание три раза в день: на завтрак, в обед и полдник. Окажите мне последнюю услугу, братцы, а если станет невмоготу, посвятите свои страдания Богу – пусть это будет ваша жертва.

– Камней там всего горсть, – сказала сестра Филомена, – хотя и больше, чем изюма. Вы можете поступить, как советует святой отец, дабы снискать себе Божью благодать. Скажите: «Святейшее сердце Иисуса, помоги мне съесть эту коврижку».

– Вы так и говорите? – полюбопытствовал отец Ангуин. – Или mutatis mutandis [9]9
  С соответствующими изменениями (лат.).


[Закрыть] ,например, когда у нее пригорает овсянка?

– «Пресвятая Дева, Матерь Божья, помоги мне проглотить эту овсянку». Сестра Поликарпа думает, нам следует прочитать новену [10]10
  Девятидневное моление, совершаемое в предписанные дни церковного года или в ситуациях, когда нужны усиленные молитвы.


[Закрыть]святому Михаилу, покровителю бакалейщиков, попросить, чтобы он наставил ее в вопросе закупки провизии. Мы спросили, существует ли святой покровитель поваров, но сестра Поликарпа сказала, что ее проблема лежит глубже: один Господь ведает, что сестра Антония способна положить в кастрюлю.

– И у вас заготовлены присказки на все случаи жизни?

– Конечно, но мы проговариваем их про себя, чтобы не обижать ее. За исключением матери Перпетуи. Она отчитывает сестру Антонию вслух.

– Не сомневаюсь.

– Однако сестра Антония очень смиренная, она никогда не дает ей отпора.

– Ей это ни к чему. У нее есть другие способы отомстить.

Взошла луна, тонкий ломтик света над уступами. Джадд Макэвой, одинокая фигура в вязаном жилете, ровнял землю над святой Агатой.

– Это вы, Джадд? – спросил отец Ангуин. – Я вас не заметил.

– Я трудился в поте лица, – ответил Джадд Макэвой. – Скромно и не привлекая внимания. У вас не было причин заметить меня в числе прочих.

– Обычно я вас замечаю.

Отец Ангуин отвернулся. Сестре Филомене показалось, что он смущен.

– Я предпочитаю знать, где вы находитесь, Джадд, – произнес священник себе под нос, затем сказал громче: – Разве вы не собираетесь отведать коврижки вместе с остальными?

– Я немедленно ухожу, – сказал Джадд, – дабы ни в чем не отрываться от собратьев.

Он стряхнул землю с лопаты и выпрямился.

– Вы должны признать, отче, что статуи зарыты надежно. Я мог бы начертить план, чтобы знать, где какая лежит. Вдруг епископ передумает, и некоторые придется выкопать.

– Незачем, – ответил священник, переминаясь с ноги на ногу. – Я и так запомню. Я не перепутаю.

– Как будет угодно. – Макэвой холодно улыбнулся и надел кепку. – Тогда я пошел к остальным.

Члены братства чинно попрощались и гуськом побрели к школе. В благоуханном вечернем воздухе разносилось их бормотание: «Святейшее сердце Иисуса, помоги мне съесть эту коврижку». Отец Ангуин смотрел им вслед. Макэвой, оглядываясь, шел вместе со всеми. Когда он скрылся за поворотом, сестра Филомена услышала, как отец Ангуин выдохнул. Лицо священника разгладилось.

– Зайдем в церковь на минуту, – сказал он.

Кивнув, сестра Филомена последовала за ним.

На паперти залегли вечерние тени. Каменные плиты холодили ступни, комья земли валялись в проходах.

– Утром я тут приберу, – глухо промолвила сестра Филомена.

Они огляделись. Без статуй церковь казалась маленькой и убогой, углы бесстыдно обнажились.

– Казалось бы, тут должно стать просторнее, – промолвила сестра Филомена, читая мысли священника. – Хотя церковь и так немаленькая. В детстве, когда умерла моя тетя Димфна, мы вытащили во двор ее кровать и шкаф, а когда вернулись в комнату, она показалась нам размером с курятник. И моя мать сказала: «Ах ты Господи, как же Димфна вместе со всеми ее красивыми платьями умудрялась здесь жить?»

– Отчего она умерла?

– Димфна? От легких. Там, где она жила, было сыро. На ферме.

Они говорили шепотом, как говорят об умерших.

Филомена опустила голову, и перед глазами отца Ангуина возникла картина: гнилая солома, цыплята, наслаждаясь свободой, роют священную ирландскую землю под свинцовым небом. Священник видел день похорон Димфны, видел, как ее гроб грузят на телегу.

– Я верю, что она покоится с миром, – сказал священник.

– Сомневаюсь. В свое время о ней много судачили. Димфна шлялась по ярмаркам, заводила шашни с мужчинами, упокой Господь ее душу.

– Ты необычная девушка, – заметил отец Ангуин, посмотрев на монашку. – Я тебя слушаю, и все представляется, как живое.

– Надеюсь, все еще будет по-старому, – сказала сестра Филомена. – Мне так грустно, отче. Словно что-то давит. Я любила маленького льва. Правду говорят, что у нас будет новый младший священник?

– Так мне сказал епископ. Думаю, скоро он появится.

– И отметит, что вы сделали, как было велено. Мало что осталось.

Филомена подошла к алтарю, задумчиво преклонила колена.

– Можно зажечь свечу, отче?

– Если найдешь спички. Больше зажигать не от чего.

Монашка – смутный силуэт в центральном проходе – порылась в глубоком кармане рясы, вынула коробок, зажгла спичку, достала новую свечу из деревянного ящика у ног Девы Марии. Когда фитилек занялся, она прикрыла пламя ладонью и подняла свечу над головой. Пятно света качнулось, выросло и омыло лицо статуи.

– У нее нос отколот.

– Да, – сказал из темноты отец Ангуин. – Не подскажешь, что с этим делать? Я не силен в художествах.

– Залепить пластилином, – ответила сестра Филомена. – Возьму у детей, а потом покрасим.

– Пора идти, – сказал отец Ангуин. – Агнесса приготовила на ужин вырезку, к тому же это зрелище навевает тоску.

– Нет ничего тоскливее ужина, который ожидает меня. Наверняка снова коврижка.

– Я бы с радостью пригласил тебя как товарища по вечерним трудам разделить со мной трапезу, – сказал отец Ангуин, – но боюсь, придется звонить епископу, просить особого разрешения, а тому обращаться в Рим.

– Я готова к встрече с коврижкой, – невозмутимо ответила сестра Филомена.

Когда они выходили из церкви, священнику показалось, будто его руки коснулась чья-то рука. Пьяный смех Димфны разнесся над уступами, отдающее «Гиннессом» дыхание, одиннадцать лет запертое в земле, наполнило летнюю ночь.