355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Хелена Секула » Туз пятой масти » Текст книги (страница 9)
Туз пятой масти
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 17:42

Текст книги "Туз пятой масти"


Автор книги: Хелена Секула



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

ЗАСЛАВСКАЯ

– Казимеж Омерович достойно закончил Академию изящных искусств, даже отличился своей дипломной работой и, по мнению знатоков, был многообещающим художником. После столь блестящих прогнозов его отец, заводчик экспортных норок в деревне Кобылка, построил для сына замечательную мастерскую, достойную настоящего художника, пусть у любимого чада будет все, что надо…

Адвокат рассказывал монотонным, бесстрастным голосом, словно читал судебные материалы, а мои мысли занимала Дорота. Дела у девочки обстояли все хуже и хуже. Не знаю, доплетется ли она до аттестата. Учебу Дорота окончательно забросила, и не похоже, чтобы собиралась исправлять положение. Выезжает на эрудиции, нахальстве и вранье… Я с ужасом обнаружила, что дочь начала врать.

– …а любимому чаду исполнилось уже двадцать пять. – Я с трудом сосредоточилась на словах адвоката. – Казимеж шлялся по ресторанам, швырялся деньгами и без устали разглагольствовал о муках творчества и артистической хандре. Родитель гордился сыном, без счета выдавал деньги, а под стеклянной крышей мастерской белели пустые полотна и несколько начатых, но так никогда и не законченных эскизов. Зато натурщицы налетали тучами, молодые художники и прочая богема каждый божий день устраивали пьянки. А Казик Омерович по-прежнему много обещал…

В нашем доме тоже много лет толпится молодежь, но только сейчас с Дороткой начало твориться что-то невообразимое. В то утро, когда дочь пришла с разбитой головой, я очень хотела ей поверить, но потом оказалось, что никакой дружеской вечеринки не было. Так где Доротка провела всю ночь? И я, мать, не посмела ее расспрашивать из боязни, что тайное наконец станет явным и мой мир рухнет. Доротка явно о чем-то догадывается, но откуда она могла узнать правду?..

Снова волной накатил размеренный голос адвоката:

– Время шло, коллеги Омеровича становились известными. Казимеж перекинулся на керамику. Папочка выложил несколько тысяч, и в мастерской появилась печь для обжига. Теперь вместо полотен повсюду валялись уродливые черепки – вот и все перемены. После глины, фаянса и фарфора настало время экспериментов в скульптуре, но разочарованный родитель усомнился в гениальности сына и велел тридцатилетнему лоботрясу начать наконец добывать средства на жизнь своим трудом. Оскорбленный скупостью старика, художник порвал с семьей и… расстался с клеймом «многообещающего» таланта. Теперь он уже ничего не обещал, брался за разные халтуры, продал свою печь для обжига керамики, а когда проел деньги, испарились все его приживалы. Перестал он и бывать в модных ресторанах, а в некоторых кругах это равнозначно смерти.

Через год молодой Омерович выплыл снова и показал когти. На выставку его работ из любопытства пришли давние коллеги и знакомые. Омерович всех поразил! Он представил стиль, какого от него не ожидали. Казимеж устроил выставку резьбы по дереву, знатоки и критики в один голос заявили, что стилизованные примитивные скульптуры из липовых чурочек говорят о несомненной творческой индивидуальности. В них было нечто, что отличает произведение искусства от самого хорошего ширпотреба…

Слава согрела Казика Омеровича своими солнечными лучами. Его скульптуры становились известны, фамилию упоминали в газетах, старый Омерович снова поверил в своего сына и развязал мошну. Казик снова гулял в ночных ресторанах, его работы раскупались и приносили неплохой доход.

Бомба взорвалась через несколько месяцев… Обнаружился старик, который был «негром» Омеровича. Казимеж познакомился с ним, скитаясь в Бещадах, когда отец перестал снабжать его деньгами. Поскольку приближалась зима, старик дал себя уговорить перебраться в город и переехал к Омеровичу, вместе со своими работами. Именно эти деревянные скульптуры Омерович и предъявил как плоды своего таланта. Вкусив успеха, Казик принялся беспощадно эксплуатировать старика. Доходило до того, что запирал беднягу на ключ, когда приходили гости. Неграмотному художнику он платил гроши, несколько злотых за скульптуру, да еще и вычитал за стол, квартиру, табак и самогонку, потому что старик любил выпить…

Афера наделала много шуму среди художников, старший Омерович обратился за помощью к моему коллеге, вот почему я так хорошо знаю эту историю. До суда не дошло, потому что старший Омерович откупился от деда. Ну а Казика вышвырнули из Союза художников, и он снова пропал из виду.

Чего еще я могла ожидать от человека, который общается с Банащаком? Бог свидетель, я предполагала нечто худшее, и рассказ адвоката меня совсем не удивил.

Только вот что Омерович делает у Банащака? Сутенер и мошенник – что может дать такой союз? Сутенер и мошенник в Спиртовой Монополии… Я уже знала, что Банащак вовсе не владелец «Омара», а кладовщик на заводе.

А в моем доме творилось недоброе. Прежде всего Доротка. Я боялась влияния Омеровича, поэтому попросила Анелю, чтобы та присматривала за девочкой во время моего отсутствия. От мысли, что моя дочь живет под одним кровом с этим авантюристом, я места себе не находила.

Анеля оказалась талантливой шпионкой, и я не чувствовала никаких угрызений совести на этот счет. Любым способом защитить мою маленькую…

К счастью, Доротка не сообразила, что все ее разговоры с Омеровичем подслушивает Анеля, мне же стало спокойнее. Девочка не попалась на обаяние этого жиголо.

Но в связи с Доротой меня гораздо больше встревожила новость, которую принес не кто иной, как Банащак. Как-то раз Казимеж Омерович повел ее в «Омар», а потом моя девочка отправилась туда сама. Что она там искала? Не Омеровича же, которого всегда может найти дома? С тех пор меня не переставали терзать дурные предчувствия.

Банащак выгнал девочку из кафе и запретил ей появляться в «Омаре». Сделал он это не слишком тактично, сам признался. Если уж Банащак так считает, воображаю, как это восприняла Дорота. Но из двух зол… Девочка не должна ходить в это подозрительное место. Невольно я почувствовала благодарность к Банащаку.

– Но как ты удержишь Омеровича? Как заставишь отстать от девочки?

– Уж не беспокойся, найду на него управу. У меня свои, безотказные способы. Даю тебе слово, а мое слово – не дым. – Стиль речей Банащака почти не изменился с послевоенной поры, но теперь, как я заметила, он больше не употреблял при мне нецензурных слов.

Его безотказные способы также не изменились, в чем я имела счастье убедиться. Был поздний вечер. Мы с Доротой сидели в библиотеке, когда из Парижа позвонил Адам.

Боже, как же редко вспоминала я теперь об Адаме, каким далеким, даже чужим казался он мне. Я была рада, что его нет в Варшаве. И как боялась его потерять! Нет, даже не так… Временами мне казалось, что я готова на что угодно, пусть на развод, лишь бы уйти, сохранив лицо, которое он знал двадцать лет. Чтобы далекое прошлое не замутило памяти о наших чувствах, нашей дружбе и обо всем, что нас связывало.

Уйти от Адама? Нет, не смогу, не сумею! Если уходить, то только в никуда. В голове у меня царил хаос. Сколько я еще выдержу?

В тот вечер после звонка отца Доротка словно оттаяла. В последнее время она стала холодной, сухой, замкнутой и… слишком взрослой.

Я тогда вздохнула чуть свободнее, у меня появилось иллюзорное ощущение, будто все вернулось назад, будто и не врывался в мою жизнь этот упырь.

Вот, рядом сидит мой милый ребенок. Ребенок! Подруга, взрослая, сложившаяся личность, человек думающий и с характером. В этом ведь есть и моя заслуга.

Это была моя дочь! Моя чудесная дочка, которая честнее и благороднее матери.

А минуту назад я разговаривала с мужем! С мужчиной, которого люблю больше жизни. Люблю таким, какой он есть, за всю нашу совместную жизнь у меня даже мысли не мелькнуло об измене. Я гордилась мужем, гордилась его умом, образованностью. Невзирая на высокую должность, которую занимал, ему удалось сохранить столько юношеской свежести, милой беззаботности, живости характера и независимости! Независимость была врожденной чертой его характера, как и стойкость. Адама не согнули никакие превратности карьеры, а ведь в трудные послевоенные годы по-разному бывало.

Лучшие черты характера мужа я находила и в Доротке. Но и его недостатки тоже: ослиное упрямство, порывистость, бурный темперамент, высокомерие.

Нет, мои близкие не были ангелами, с ними иногда приходилось трудно, но я любила безоглядно даже их недостатки и делала все, чтобы быть с ними на равных, чтобы жить вместе, а не рядом. Может, это плохо, что я жила только мужем и дочерью, молилась на них, как на икону. Именно из-за этой всепоглощающей любви меня сейчас терзает страх. Если Адам и Доротка уйдут, мой мир рухнет.

Я сидела в кресле с книжкой в руках, погруженная в свои мысли, не видя страниц, когда в библиотеку вихрем ворвалась Анеля и молча кинулась к телефону.

– Милиция? Тут нашего квартиранта лупят, а мы тут одни женщины, мужиков нету, это какая ж безнаказанность, чтоб среди бела дня, в хорошем районе… – выпалила она на одном дыхании, пока кто-то на том конце не усмирил ее.

Тогда она уже спокойнее продиктовала наш адрес и номер телефона.

– Кого, где бьют?! – Я ничего не понимала.

– Омеровича бьют, вот чего! У нашей калитки… кого ж еще? – Анеля никак не могла отдышаться.

Не успела я удержать Доротку, как она пулей выскочила из дома. Перепуганные, мы с Анелей бросились следом.

– Сволочи, мерзавцы, сейчас сюда милиция приедет! – отчаянно вопила моя дочь.

У Винярских открылось окно, хлопнули двери, на крыльцо выбежал Михал. По выложенной плитками дорожке загрохотали шаги – кто-то убегал. Все стихло.

Через пять минут прибыла патрульная машина, но под забором лежал и стонал один лишь избитый Омерович.

– Куда они побежали, вы видели? – допытывался сержант.

Дорота махнула рукой вдоль улицы. Сержант сел в машину и ринулся в погоню. С нами остался капрал.

Михал Винярский с милиционером помогли Омеровичу подняться, я велела отвести его в библиотеку.

Выглядел он ужасно, однако сознания не потерял. Я стянула с него одежду. Избили художника безжалостно, но никаких переломов я не заметила. По всему телу разливались чудовищные синяки.

Я обрабатывала его разбитое лицо, когда в библиотеку вошла Доротка. Закусив губу, она всматривалась в Омеровича широко раскрытыми глазами. Девочка и пальцем не пошевелила, чтобы помочь, – рухнула в кресло как подкошенная. Помогала мне Анеля.

– Вы можете говорить? – Капрал терпеливо ждал, держа наготове раскрытый блокнот.

Художник кивнул, но описать нападавших не смог. На него набросились двое, налетели сзади. Дело происходило возле самого дома, там, где деревья отбрасывают особенно густую тень. Ударили по шее, повалили на землю и принялись избивать.

– Они что-нибудь говорили?

– Да… «сукин сын», – скривился наш квартирант.

– Коротко и ясно, – хмыкнул капрал. – И больше ничего?

Нет, больше ни одного слова.

– У вас есть с кем-нибудь счеты, может, вы перешли дорогу каким-нибудь уголовникам?

– Пан капрал! – возмутился Омерович. – Я художник, а не бандит! Вместо того чтобы искать хулиганов, которые нападают на порядочных людей, вы мне здесь допрос устраиваете, словно это я преступник.

И тут меня осенило! Ведь это и есть «безотказный способ» Банащака.

Неужели он велел своим подручным отколошматить Омеровича? Или сам не погнушался отделать нашего постояльца, вот тот и уверяет, будто не разглядел никого.

Хотя нет… Банащак не стал бы попусту рисковать. В те времена, которые мне хотелось бы навсегда вычеркнуть из памяти, недостатка в помощниках с пудовыми кулаками он не испытывал.

Неужели он защищает мою дочь? При мысли, что могло бы случиться, если бы в один прекрасный день Доротка перешла дорогу этому бандиту, у меня холодок пробежал по спине… Боже! Если этот подонок осмелится хоть пальцем тронуть мою девочку… Красный туман застилал мне глаза.

Я раздумывала, стоит ли поговорить с Банащаком. Нет! Их счеты меня не касаются.

А через несколько дней кто-то выбил стекло в кабинете Адама. На первом этаже на окнах всегда были решетки, но на втором… кому понадобилось разбивать стекло?

На первый взгляд никаких следов кражи, да там и не было ничего ценного, разве что библиотека юридической литературы.

Тем не менее, присмотревшись ближе, я заметила следы поисков, кто-то шарил среди книг.

Кабинет Адама мы всегда тщательно убирали, но так, чтобы все вещи остались на своих местах, как их положил хозяин.

За много лет мы к этому привыкли и уважали привычки Адама. Мы с Анелей дошли до такого совершенства, что ни один журнал, ни одна закладочка, ни один карандашик никогда не менял своего места. О нашей уборке свидетельствовала только идеальная чистота.

А теперь на полке с книгами отчетливо виднелись следы чьих-то поисков. Ведь никто из домашних (я сразу подумала на Омеровича) не стал бы выбивать стекла, чтобы забраться в комнату, которая никогда не запиралась на ключ.

Кто-то залез через окно? Но с какой целью? Почему именно в кабинет? Вскарабкаться на второй этаж… Ради чего? Не за Уголовным же кодексом, в конце концов. Что-то тут не так…

Мое внимание привлекла полка, где стояли антикварные книги из области уголовного права. Здесь имелись и библиофильские редкости, толстые фолианты, отпечатанные на пергаменте, переплетенные в сафьян, с узорными застежками. Адам очень любил эти старинные книги, часто хвастался ими перед друзьями.

Я достала каталог, чтобы проверить содержимое полки. Стоило мне переложить первый том с края, как перегруженная полка (возможно, она давно уже держалась на честном слове) рухнула вместе с книжками.

Я собирала реликвии, старательно осматривая, не повредились ли страницы, – Адама бы хватил удар. К счастью, ни одна из книг не пострадала. Я сверилась с каталогом – все было на месте.

– Ты что-нибудь переставляла на этой полке? – спросила я Анелю.

– Упаси Господь! Что ж я, не знаю нашего хозяина? А стекло какая скотина выбила? Небось, кто-нибудь оставил окно открытым, вот сквозняком-то… – Она укоризненно покачала головой.

Окно было закрыто, но я предпочла, чтобы Анеля грешила на порыв ветра, который и выбил стекло.

Доротка, осмотрев полку, пожала плечами:

– Вызови столяра, надо это починить… Стекло? Сама вижу, тут не медитировать надо, а стекольщика искать.

Я брякнула что-то насчет взломщика.

– Мать, ты начиталась детективов? Опомнись! – Она пригляделась ко мне и обняла меня каким-то покровительственным жестом, чего я раньше за ней не замечала.

«Нервы у меня на пределе, – подумала я, – вот и мерещится черт знает что». Но выбитое стекло и рухнувшая полка не давали покоя. Не знаю почему, но списать все на совпадение не получалось. Я решила спросить Омеровича.

– Проше пани, что вы! – Он излучал оскорбленное достоинство. – Разве я похож на человека, который вламывается в чужие комнаты? – Действительно, внешность у этого мелкого мошенника была вполне пристойная, но я-то знала, что скрывается под маской.

Это незначительное событие продолжало терзать меня. Подумав, я пришла к выводу, что нужно обратиться к Банащаку, хотя сам вид этого человека был серьезным испытанием для моих нервов.

В «Омаре» я его не застала. С трудом вытянула у барменши, пани Биси, его адрес. Она смотрела на меня как на врага, наконец пробурчала название улицы и номер дома. Потом дала номер телефона и посоветовала сначала позвонить.

Банащак явно не жаждал встречи. Я настаивала, не понимая, что за всем этим кроется, неизвестность наводила на самые худшие мысли. Наконец Банащак очень неохотно пригласил меня к себе.

– Черт возьми, мне совершенно наплевать, где ты живешь и как, если тебя именно это волнует. – Меня охватила ярость. – Но если я сама тебя ищу, наверное, есть причина. Приходи в «Омар»…

– Не могу, – простонал он, – я болею… – Только сейчас я сообразила, что он гундосит. – Поэтому приезжай ко мне.

– Ты пьян?

– Как тебе такое в голову пришло? – прогнусавил он.

Банащак открыл мне дверь, согнувшись в три погибели. Я не могла понять, что с ним такое. И только когда он провел меня в комнату, до меня наконец дошло.

Давно уже я так не радовалась. Огромным усилием воли сохранила серьезную мину, стараясь не расхохотаться ему в лицо. Бандитская физиономия была обезображена кровоподтеками. Разукрасили Банашака профессионально, со знанием дела.

Вот почему ему так не хотелось встречаться – не желал доставлять мне удовольствия. Самолюбие уголовника.

Непобедимый Мишура! Виртуоз кастета, король свинчатки! Прошли его времена. В бандитской среде выросло новое поколение, достойные преемники и грозные противники. Сколько ему сейчас может быть? За пятьдесят, наверное?

Это начинало становиться интересным. Почти одновременно хозяина и его подпевалу вывели из строя как минимум на полмесяца.

Может, Омерович отыгрался? Взбунтовался против тирании Банащака, решил отомстить?.. Дай Бог, друг друга угробят, аминь!

– Кто тебя так отдубасил? – Я не стала делать вид, будто не замечаю следов побоев.

– Попал в аварию, – буркнул Банащак. Стыдится. Когда-то он прекрасно владел стилетом, как же можно признаться в таком позоре…

– Разбил машину?

– А-а, мелочь… ты с чем пришла?

Я рассказала о выбитом стекле и разбросанных книгах.

– Ты не держишь слова или не способен контролировать своих сообщников, Мишура.

Наверное, напрасно я сделала ударение на его старой кличке. Он так и зашипел от злости.

– Ты сменила профессию? Так не ты одна, запомни! И не смей нос задирать, тоже мне столбовая дворянка! – Господи, и зачем я дразню этого мерзавца? – Что-нибудь пропало из твоего дома? Холера, кругом одно ворье, но ничего, наведу порядок!

Я не могла взять в толк, о чем он говорит.

– Ничего не пропало, но в своем доме я хочу жить спокойно! И имею право разорвать наш договор без предупреждения!

– Ты меня не пугай! С тобой у меня разговор короткий.

– Отчаявшийся человек на многое способен…

– Опомнись, если даже он и трогал твою полку, что такого случилось, холера ясная?!

– Ему сдали мансарду, а не весь дом! По какому праву твой шакал шарит в моих вещах?! Это ты ему приказал?

– Если он сделал что-нибудь не так, я с ним посчитаюсь, будь спокойна!

Банащак говорил про Омеровича так, словно понятия не имел, что тот тоже зализывает раны. Притворяется? Нет… Он и впрямь ничего не знает! Итак, художника избили не по приказу Банащака…

Неизвестно почему, но теперь история с разбитым стеклом показалась мне ерундой. И зачем я напросилась на эту кошмарную встречу? Только позже я поняла, что инстинктивно чувствовала опасность и старалась ее предотвратить.

– Слушай, – Банащак остановил меня в дверях, – ты не могла бы вколоть мне пенициллин?

– Как это? – не поняла я.

– Ну укол сделать… Посмотри, – он подтянул штанину и показал опухшую голень. – Я бы не стал просить, но ходить трудно, а гребаный докторишка отказался, сказал, и так пройдет…

– Ты тест на аллергию проходил?

– Проходил… этот коновал говорит, будто пенициллин мне вреден! На казенный счет все вредно, как же! Вместо пенициллина велел какую-то желтую дрянь в воде разводить и компрессы делать. Я бы ему такой компресс приложил!

– Если доктор сказал, что у тебя аллергия на пенициллин, то лекарство тебе противопоказано. Это не шутки, от аллергии даже умереть можно. – Профессиональная этика взяла во мне верх, хотя я от души желала Банащаку всего наихудшего. – Не сомневаюсь, что врач прописал тебе то, что нужно.

Вот же ирония судьбы! Я должна еще давать ему медицинские советы! Чтобы он снова мог воровать и калечить людям жизнь.

– Тебя бы, конечно, только обрадовало, если б я охромел, – прочел он мои мысли.

– Тогда какого черта спрашиваешь у меня совета?

* * *

Прежде чем мой мир погрузился в кромешный ад (самые худшие дни ждали меня впереди), я принялась хлопотать вокруг Доротки. В школе вроде бы стало получше. Конечно, она уже не была прежней отличницей, но двойки ликвидировала, а некоторые предметы даже вытянула на четверки. Сидя с разбитой головой дома, Дорота решила хоть немного наверстать упущенное, но надолго ее не хватило. Еще не истекли установленные врачом десять дней, а она снова начала пропадать из дома с утра до вечера, порой до глубокой ночи. Уговоры мои не действовали, а сцен я не устраивала – не верю в спасительный эффект домашних скандалов.

Как-то днем, когда Доротка, по своему обыкновению, куда-то исчезла, позвонил ее приятель Пиноккио. Без всякой задней мысли я спросила:

– Стефан, а почему из травмпункта вы не привезли Дороту домой?

В трубке воцарилась длинная, неловкая пауза. Я тотчас все поняла. Дочь солгала.

– А она ничего не… – пробормотал наконец Пиноккио, и я ни о чем больше не спрашивала. Наверняка он успел бы придумать какую-то отговорку.

Сказав, что дочери нет дома, я попрощалась и повесила трубку.

Открытие выбило у меня почву из-под ног. Неужели я ничего не знаю о собственном ребенке?

Что же мне теперь делать? Ведь Доротка уже взрослая, сформировавшаяся женщина. Выпороть ее я не могу – к тому же и не поможет. Поговорить? Но она не желает со мной разговаривать. Дочь перестала мне доверять, она больше не видит во мне друга, которому можно поведать самое сокровенное.

Но когда это началось? Неужели я проглядела предвестие этого грозного кризиса?

Память услужливо отмотала пленку назад. Меня не переставала терзать мысль, что перемены в Дороте каким-то образом связаны с появлением Банащака.

Это предположение и стало главной причиной, по которой я боялась – да, боялась! – поговорить с собственной дочерью. Если она догадывается, если она знает…

Как-то ко мне пришла Анеля.

– Я вам кое-что покажу! – сообщила она с заговорщицким видом и потянула в комнату дочери. Там она открыла ящик секретера. – Вот она, ученица-то наша!

– Не думаю, чтобы Дорота красилась, идя в школу. – Я с облегчением вздохнула и взяла в руки самую обычную косметичку. Помада, тушь, тени. И только-то?..

– А деньги у нее откуда? – Анеля сунула мне под нос флакончик духов. – Французские! Я проверила… Вы знаете, сколько все это добро стоит? Голова у нашей панны вскружилась, такие деньги неведомо за что!

– Наверное, тратит свои карманные…

Лак от Диора: сто пятьдесят, помада: сто пятьдесят… Я мысленно подсчитывала цены. Ничего страшного, все это умещалось в пределы карманных денег Доротки – она получала сто злотых в неделю.

В последнее время дочь стала копить свои карманные деньги с яростью Гарпагона. Я всегда возмещала ей траты на кино, театр, учебники, но теперь она помнила каждые двадцать злотых. Так, значит, все ее доходы поглощала косметика!

– И пани так спокойно на это смотрит? – Моя реакция явно разочаровала Анелю.

– Анеля, как ты нашла все это?

– Как, как… Просматривала ее вещи, кто-то же в этом доме должен за ребенком доглядывать!

– Я тебя прошу больше никогда этого не делать!

– Так ведь пани сама же…

– А теперь жалею, потому что ты слишком далеко зашла. Пожалуйста, впредь не трогай вещи Доротки.

– Ну как хотите, – обиделась Анеля. – Но ответственность перед Богом за людей в этом доме несу я!

Я никогда не считалась для Анели грозным авторитетом, порой она бывала упряма и своенравна, но мы с ней давно привязались друг к другу и ссорились крайне редко.

Несколько дней она дулась на меня, разговаривала сухо и холодно. А вскоре я сама поступила не лучше Анели.

Как-то раз возвращалась из клиники и рядом с Крулевской улицей в толпе углядела темноволосую голову Доротки.

В первый момент я даже не узнала дочь, так ее изменила новая прическа – коса была уложена в высокий узел, казавшийся слишком тяжелым для хрупкой, тонкой шеи. Я загляделась на девушку и не сразу поняла, что передо мной Доротка.

Дочь меня не заметила, а я бессознательно двинулась за ней следом.

Она свернула в проходной двор огромного дома, отделанного гранитом, вышла на площадь Домбровского и исчезла в дверях дорогого комиссионного магазина.

Что ей там понадобилось? Адам нередко привозил дочери подарки из-за границы, но в основном это были милые безделицы, сногсшибательными нарядами он ее не заваливал. Может быть, благодаря такому воспитанию Дорота не придавала тряпкам особого значения. Конечно, как всякая девушка, она любила красиво одеться, но модные туалеты никогда не стояли у нее на первом месте.

Дорота вышла из магазина и направилась в сторону Кредитной. Я повернула за ней. Дочь была погружена в свои мысли и не замечала меня. Уже опускались сумерки, а я держалась на приличном расстоянии.

Вскоре мы оказались у кафе «Новы Свят». Я подождала минуты две и вошла следом за Дороткой. В крайнем случае скажу, что решила выпить чашечку кофе.

Внутри было многолюдно и шумно. Дочь я увидела за столиком у окна. Напротив Доротки сидел молодой человек с темными, почти черными волосами. Боже, как она на него смотрела!

Я могла без помех наблюдать за ними – для моей девочки в этот момент не существовало никого, кроме этого брюнета.

Молодой человек показался мне знакомым. Где-то я его видела: это сосредоточенное выражение на лице, слегка раскосые темные глаза, привычка чуть наклонять голову набок…

Ну конечно! Это ведь Рамер! Конечно, Конрад Рамер, ординатор из первой нейрохирургии, по словам моего шефа, очень талантливый врач. Я редко с ним встречалась – в нашем отделении другая специализация, но раза два Конрад ассистировал моему профессору на операциях.

Так вот она, тайна моей девочки! Французская косметика, взрослая прическа… В нашем доме толпились целые табуны мальчишек, но Конрада Рамера Доротка не приглашала ни разу. Очень характерный симптом.

Любовь? Первое и сильное чувство, да и парень хоть куда: красивый, умный… Я улыбнулась про себя. Теперь можно с легким сердцем забыть про мошенника Омеровича, где ему тягаться с таким! Рядом с Конрадом наш смазливый квартирант казался стареющим пижоном.

Я была почти благодарна этому молодому врачу.

* * *

Вечером я просматривала медицинские журналы, когда явилась Анеля. Хватило одного взгляда на ее лицо, чтобы понять: речь опять пойдет о Доротке. Двурушничество Анели начинало меня сердить.

– Такого Кактуса у нас еще не было! Пусть пани непременно своими глазами посмотрит!

«Кактусами» Анеля называла юношей, которые находили у нас кров. Обычно они возникали на пороге с трехдневной щетиной на лице, и их подбородки действительно слегка смахивали на кактусы, точнее, на ту разновидность кактусов, которую Анеля окрестила «тещина табуретка».

На сей раз это был не пустой донос. В выборе друзей наша дочь пользовалась полной свободой, но я предпочитала знать, кто появляется у нас в доме. Поэтому под каким-то предлогом я заглянула к Доротке – полюбоваться Кактусом невиданного сорта. Анеля давно перестала ворчать, что у нас не дом, а корчма, и что нас обворуют или еще что похуже. Она принимала всех, кого приводила Дорота, и прекрасно с ними уживалась. Да и мы с Адамом тоже ничего не имели против гостей дочери.

Среди Дороткиных Кактусов не встречались пакостники, обычно это были молодые ребята, словно потерявшиеся в своей преждевременной взрослости, не знающие, что с ней делать, рассорившиеся с родными. Но, как правило, это были умные и впечатлительные ребята, отражение извечной тоски человечества по совершенной жизни.

Они обожали Адама. Никто из них не признался бы, что приходит в наш дом не только ради Дороты, но в те дни, когда муж был дома, количество гостей резко возрастало.

Адам вовсе не старался завоевать симпатии друзей дочери, он просто относился к ним как к равным.

Как ни в чем не бывало, я заглянула в комнату Доротки. Та повела себя как обычно:

– Мама, это Павел!

– Мое почтение мамусе!

Несмотря на свои устрашающие габариты, парень выглядел вполне пристойно: тщательно выбрит, в аккуратном костюме. Он схватил мою ладонь огромными лапищами, наклонился и чмокнул манжет моего рукава.

После чего, явно довольный собой, рухнул обратно в кресло. Пружины жалобно пискнули.

По неписаному закону нашего дома я несколько минут поболтала с ними и вышла из комнаты. Анеля права: такого Кактуса у нас еще не было!

– Дорота, кто это? – спросила я дочь, когда Павел ушел.

– Так, один парень. – Она притворилась, что не поняла вопроса.

– Слушай! Я хочу знать, кого ты водишь в дом! Ты слишком много себе позволяешь! Придется написать отцу!

– Отца в мои дела не вмешивай, – процедила Доротка в ответ на неумный гнев с моей стороны. Глаза ее сузились, лицо стало жестким.

Я потеряла контроль над собой.

– Как ты со мной разговариваешь?!

– Прости… Это парень из специнтерната… – Лицо дочери разгладилось.

– Специнтернат… Это что, тюрьма?!

– Да нет, мама, ничего общего… Павел – порядочный человек, серебряные ложечки можешь не прятать.

– Он мне не нравится, – беспомощно сказала я и передразнила: – «Мое почтение!»

– Да он просто пошутил… мама, как тебе не стыдно! – ощетинилась Дорота. – Уверяю тебя, Павел стоит гораздо больше, чем такой… как Омерович, например.

Что я могла ответить? Пусть даже Омерович пришел ей на ум случайно, возражений у меня не нашлось. Я-то сознательно терпела под нашим кровом сообщника профессионального преступника.

– А что они делают в этом специнтернате?

– Живут или учатся жить… Получают профессию, лечатся от комплексов и травм. Там пытаются наверстать упущенное родителями, выправить психологически горбатых… Нормальное дело! – Дорота, подчас такая наивная, теперь разговаривала со мной почти снисходительно.

Неужели, сама того не ведая, я превратилась в мещанку, оценивающую людей только по одежке? И почему я с порога решила, что этот громадный парень – неподходящая компания для моей дочери?

– Он уже у нас бывал?

– Конечно, только тогда Анеля за мной не шпионила… Мама, если она не прекратит копаться в моих вещах, я начну запирать комнату на ключ!

Итак, Дорота все знала.

* * *

Но самое худшее было еще впереди. В клинику позвонил Банащак, хотел срочно увидеться со мной. Голос его звучал как обычно, но мне вдруг стало тревожно. Мою тревогу трудно было назвать интуицией – я ведь знала, как опасен этот человек. После работы я отправилась в «Омар».

– Вечером я пригоню машину, пусть постоит у тебя в гараже.

– Какую машину? – спросила я, не желая понимать, – форменный страус.

– Твою!

– Мы так не договаривались!

– Не договаривались, но возникли новые обстоятельства.

– Я не желаю слышать ни о каких обстоятельствах!

– Придется услышать. Правда, ничего особенного не случилось, но «Варшава» сбила человека.

– Насмерть? – Я чувствовала, что бледнею.

– Насмерть. Кто-то заметил столичный номер и марку машины… Сейчас расспрашивают всех владельцев.

– Хватит! Я хочу знать: это была та самая машина?

– Нет, не та.

– Тогда чего ты боишься? Почему хочешь подбросить ее мне?

– Вот холера, как же ты не понимаешь! В транспортном отделе милиции эта машина фигурирует как твоя собственность. Она твоя! Если захотят тебя вызвать и расспросить или, черт их знает, осмотреть машину, что ты им скажешь? Что отдала машину в вечное пользование владелице «Омара» и вообще не знаешь, что с ней случилось?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю