Текст книги "Опоздавшие"

Автор книги: Хелен Кляйн Росс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

8
Сара

Холлингвуд

1908

Сара включила медную настольную лампу под розовым абажуром с бахромой и чуть ее повернула, чтобы световой круг падал на страницы новой библиотечной книги «Дороти и волшебник в стране Оз»[1]1
  Роман Лаймена Фрэнка Баума (1908). – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть], раскрытой на коленях.

После ужина все вместе – она, отец, брат и младшая сестра – перебрались в библиотеку. Отец уселся в свое любимое кресло и набил трубку, Бенно и Ханна, устроившись на медвежьей шкуре перед камином, начали игру в домино. За стенкой было слышно, как Нетти моет посуду. В комнате пахло трубочным табаком, дымком из очага и пихтовыми лапами в лентах, украшавшими каминную полку.

Откашлявшись, Сара приступила к чтению, начав с авторского обращения, озаглавленного «К читателям»: «По мне, уж лучше быть рассказчиком, нежели президентом».

Бенно гикнул.

Отец вынул трубку изо рта:

– Для Резиденции президента Лаймен Фрэнк Баум подходит больше. По крайней мере, он в ней поместится.

Точный вес президента Тафта был предметом общественных догадок. По слухам, он перевалил за триста пятьдесят фунтов.[2]2
  Уильям Говард Тафт (1857–1930) – 27-й президент США (1909–1913).


[Закрыть]

– Теперь это никакая не Резиденция, – сказал Бенно. – Рузвельт переименовал ее в Белый дом, не помнишь?

Отец терпеть не мог Рузвельта, а теперь ненавидел и Тафта, которого называл не иначе как «президент Спроси-совета-Тедди».

Прерывая политическую дискуссию, начатую за ужином, Сара прочла:

– «Юная пассажирка поднялась с места и заторопилась к выходу. В одной руке у нее был плетеный саквояж, в другой – прикрытая газетой птичья клетка…»[3]3
  Лаймен Фрэнк Баум, «Дороти и волшебник в стране Оз». Здесь и далее перевод Т. Венедиктовой.


[Закрыть]

– Ой, там про птичку! – Ханна оторвалась от костяшек домино и улыбнулась, словно Сара сама вставила птицу в повествование. Она любила всех божьих тварей, больших и маленьких. На прошлой неделе принесла в дом вьюрка, погибавшего от мороза, и не хотела с ним расстаться, пока Нетти не сказала, что птица в доме – плохая примета: к чьей-нибудь смерти.

– «Ты, что ли, Дороти Гейл? – Я, – ответила…»

Ох! Неразрезанная страница не переворачивалась. Сара потянулась к тумбочке (шпон черного дерева) и из ящика, простеленного зеленым фетром, достала нож для бумаги. Видимо, книгу получала не библиотекарша, а ее помощница, озабоченная своей недавно состоявшейся помолвкой. Надеюсь, мне-то не придется ждать предложения до той поры, когда я уже буду старой девой двадцати шести лет, подумала Сара.

Отполированный костяной нож в виде меча был сувениром, привезенным родителями из свадебного путешествия по замкам Шотландии, рукоятка украшена мелкими самоцветами, на лезвии полустертое название замка – Хоторнден. Прицелившись, Сара разрезала страницы. Кольнуло грустью, как бывало всякий раз, когда она прикасалась к маминым вещам. В доме их было много: портняжные ножницы в форме птицы, эмалированная шкатулка, набор серебряных щеток на туалетном столике, которым Сара пользовалась на пару с Рейчел.

Сейчас на семейных посиделках сестра отсутствовала – с подругами ушла смотреть «Рождественскую песнь» в кинотеатре «Мажестик». Фильм длился всего пятнадцать минут, но потом предполагались песнопения, так что отец слишком рано начал покусывать мундштук трубки и поглядывать в сторону входной двери.

Со своего места Сара видела прихожую и, покачав головой, взглядом сказала отцу, что пока никого нет. В том была необычность дома: благодаря отражениям в стеклянных дверях и местами скошенным стенам просматривался коридор за углом. Дом спроектировал Сарин дед Финеас, хотя был не архитектор, а политик. В их семье издавна считалось, что урожденные Холлингворты справятся со всем или, по крайней мере, с тем, чем решили заняться.

– Ты это уже читала, – сказала Ханна, и Сара поняла, что так и не перевернула страницу. Она отыскала место, на котором остановилась, и уж было продолжила чтение, но тут вошла Рейчел.

На два года моложе Сары, в свои девятнадцать лет она могла позволить себе девчачьи манеры, на что Сара в этом возрасте уже не имела права. Когда девять лет назад в родах умерла их мать, на плечи старшей дочери легло бремя хозяйки дома.

– Храни нас всех Господь! – пропела Рейчел. Щеки ее раскраснелись, на воротнике норковой шубки таял снег. – Сара, ты была права – фильм потрясающий.

Она подошла к отцу и чмокнула его в щеку. Значит, ей что-то нужно, поняла Сара.

– Милый папочка! – Сбросив шубку, Рейчел уселась на оттоманку в гобеленовой обивке.

– Слушаю, дочурка, – в тон ей ответил отец.

Сара не уставала поражаться, как легко мужчины (включая отца) покупаются на женские штучки. Когда в редких случаях она сама прибегала к подобным приемам, ей тотчас делалось неловко и за себя, и за жертву.

– Мать Дотти Кэнфилд будет главой нового филиала «Христианского благодеяния», – продолжила Рейчел.

Ей-то что за дело? Церковный энтузиазм Рейчел ограничивался встречами и собраниями, не распространяясь на благотворительность.

– Вот как? – Отец сдвинул очки на кончик носа, что означало – он изготовился к защите.

– В Нью-Йорке миссис Кэнфилд создает новую миссию. Каждую среду она будет поездом возить туда группу добровольцев – поработать в доме для бедных.

Заложив пальцем страницу, Сара закрыла книгу и сосредоточила внимание на перспективе еженедельных поездок в Нью-Йорк.

Отец молчал. Потом вынул трубку изо рта и, взяв серебряный тампер, стал увлеченно трамбовать прогоревший табак в чашке.

– Я поеду, ладно? – спросила Рейчел.

– Можно, я поеду? – поправила ее Ханна, выкладывая костяшку домино.

– Мала еще! – огрызнулась Рейчел.

Похоже, остаток табака отца удовлетворил – он опять вставил трубку в рот. В стеклах его очков без оправы отражался огонь камина.

– Ты сама еще слишком юна и можешь стать жертвой тамошних негодяев, – сказал отец.

Будь Сара на месте Рейчел, она напомнила бы ему, что девятнадцать – вовсе не детский возраст. Их матери было именно столько, когда он ее обольстил, а в двадцать она вышла за него замуж. Он все еще считал своих девочек маленькими, а в других семействах матери уже присматривали женихов своим взрослым дочерям. К счастью (с оттенком печали), заняться этим для Сары было некому.

Но Рейчел промолчала. Видимо, подобная мысль ее не посетила либо твердость отцовского тона дала понять, что упрашивать бесполезно. В слезах она кинулась в свою комнату наверху.

Однако зерно упало: неплохо бы совместить христианское милосердие с осмотром нью-йоркских достопримечательностей, подумала Сара.

9
Сара

Холлингвуд

1899

Смерть ее матери стала шоком даже для доктора Спенсера, многолетнего семейного врача Холлингвортов. И он, и акушерка считали, что всё пройдет благополучно. Мать была из рода Стентонов, то бишь крепышка. И уже родила пятерых здоровых ребятишек. В последние недели беременности она соблюдала рекомендованный укрепляющий режим: лежа в постели и любуясь озером, вдыхала холодный бодрящий воздух, проникавший через дверь французского окна, которое ежедневно, даже зимой, на час оставляли открытым. Благотворность пребывания в Желтой комнате подтверждали все прежние удачные разрешения от бремени.

* * *

Саре было двенадцать лет. Перед уходом в школу она дважды чмокнула маму в щеки: один чмок ей, второй – ребеночку. Всё было хорошо. Обложенная подушками, мать прекрасно выглядела в розовом стеганом халате, на котором были вышиты ее инициалы (рождественский подарок от Сары).

– До свиданья, милая, – сказала мама.

Позже Сара вновь и вновь вспоминала эти слова, выискивая в них оттенок прощания навеки.

* * *

Она училась в шестом классе, который вела миссис Фландерс. В тот день, когда она вернулась с уроков, в кухне никого не было – ни поварихи, ни Нетти. В начальной школе, где учились Бенно и Ханна, уроки заканчивались позже. В прихожей повесив пальто и шапку, Сара пошла наверх к маме. Необычная тишина в доме могла уведомить ее: что-то не так. Но Сара ничего не заметила, ей не терпелось поздороваться с мамой и отпроситься вечером покататься на коньках с Лил. Будет полная луна. Лед пока не растаял, но другой возможности поскользить по озеру в этом году уже, наверное, не представится.

Дверь в мамину комнату была закрыта – знак, что там акушерка. Обычно Сара прислушивалась, прежде чем постучать. Но едва она приблизилась к двери, как та распахнулась и на пороге возник отец. Почему это он дома днем?

Отец закрыл за собою дверь, посмотрел на Сару, но ничего не сказал, только достал из жилетного кармана часы и, щелкнув крышкой, чуть наклонил их, вглядываясь в циферблат. В сумраке коридора часы сияли, точно маленькая луна.

– Папа, – окликнула Сара.

Отец повернулся к ней, и она увидела нечто невероятное.

Его глаза – покрасневшие, мокрые. Он плакал.

– Мама и ребеночек упокоились, – через силу сказал отец. Он вновь перевел взгляд на циферблат, потом резко захлопнул золотую крышку, судорожно сунул часы в карман и пошел к винтовой лестнице, бесшумно ступая по ковровой дорожке.

Сара смотрела, как он медленно исчезает: сначала скрылись его ступни, потом колени, затем плечи и, наконец, голова. Лишь когда он весь пропал из виду, до Сары дошел смысл его слов. Мама и ребеночек не успокоились. Они умерли.

Сара инстинктивно отпрянула от двери, но потом что-то притянуло ее к этой преграде, отделявшей от матери. Пальцы зависли над хрустальным набалдашником дверной ручки и, помедлив, обхватили его. Если ручку повернут с той стороны, значит, Сара всё не так поняла и может войти. Пальцы чутко прислушивались, словно лежали на спиритическом блюдце. Ручка не шелохнулась. Согнувшись, Сара припала ухом к замочной скважине. Тишина.

Рука, будто по собственной воле, повернула ручку. В комнате полумрак. Шторы задернуты. На кровати едва различимый серый холм. На фоне окна силуэт акушерки миссис Данстейбл. Спиной к Саре, она с чем-то копошилась.

Сара подошла к кровати. В воздухе почему-то пахло железом. Сара нагнулась поцеловать маму, но, едва коснувшись губами ее щеки, отшатнулась, пораженная страшным холодом, никогда прежде от нее не исходившим.

– Сара, дорогая! – Миссис Данстейбл приблизилась, комкая в руках испятнанное покрывало. – Господь призвал твою маму. Он позволил ей взять с собою малышку, теперь они неразлучны. Поцелуешь на прощанье свою сестричку?

Теперь Сара разглядела, что сверток в ее руках – не покрывало, а темное неподвижное тельце.

Она выскочила из комнаты, грохнув дверью.

Аккуратнее, не хлопай дверью! – всегда говорила мама. Но сейчас это уже не имело значения.

В своей комнате Сара упала на кровать, застеленную ватным одеялом, и заплакала, уткнувшись лицом в вышитые синим шелком звезды. Потом сползла на пол, встала на четвереньки и достала из-под кровати коробку. Сняла крышку, откинула бумагу. В коробке лежали ее некогда любимые куклы. Мамины подарки к дням рождения. Уже давно Сара в них не играла. Три куклы с фарфоровыми ручками-ножками и матерчатыми туловищами, набитыми опилками. Не заботясь о том, что помнет атласные платьица и шелковые шляпки на головках с натуральными волосами, Сара схватила кукол в охапку и прижалась к ним заплаканным лицом. Наверное, она больше никогда к ним не прикоснется.

* * *

Друзья, родственники, соседи и сотрудники фабрики выражали соболезнования. На парадных дверях висел скорбный дар церкви – венок из белых цветов, перехваченных траурной лентой. Поступали открытки, цветы, поминальные пироги. Еду в тарелках, обернутых посудными полотенцами, к черному ходу доставляли дети поварих, служивших в соседних домах. Миссис Симпсон, кухарка Холлингвортов, обитавшая в сторожке мистера Симпсона, который отвечал за колку дров и стрижку газона, охотно принимала все подношения. Даже она, отменная повариха, не справилась бы с потоком гостей, таких голодных, будто их год не кормили.

– Смерть пробуждает волчий аппетит в живых, – буднично сказала миссис Симпсон, раскладывая очередную порцию бутербродов с ветчиной на пустом подносе, принесенном Сарой. Слова ее покоробили Сару, хотя она понимала, что повариха, много лет прослужившая в их доме, тоже горюет.

Гостиная в западном крыле обычно была местом веселья, где играли в карты или, скатав ковры и убрав мебель в сарай, устраивали танцы. А в тихие семейные вечера мама наигрывала на пианино любимые мелодии, на жаровне стреляла кукуруза, дети состязались в шарадах. Теперь здесь царила зловещая торжественность, под зеркалом, затянутым черным крепом, горели тонкие свечи в медных подсвечниках.

С семи утра до десяти вечера шли визитеры, желавшие выразить соболезнование. Не пользуясь дверным молотком в виде медного льва, они тихо отворяли украшенную венком дверь и, не дожидаясь приглашения, проходили в гостиную. Там в черном гробу, простеленном сборчатым белым атласом и оттого смахивавшем на причудливую бонбоньерку, с молитвенником в руках лежала Сарина мать. Гроб стоял на том же месте, где некогда прощались со старшим братом Сары. Мамины руки, странно темного цвета, казались вырезанными из хозяйственного мыла. Сара старалась на них не смотреть, сосредоточившись на мамином лице. Но оно лишь напоминало ее истинный облик, как живописный портрет только похож на подлинный образ модели. Сара представляла, что на самом-то деле мама незримо парит под потолком и смотрит на нее, в руках баюкая малышку.

Сара не плакала, хотя очень хотелось. Она вежливо кивала, выслушивая добрые слова о маме. Казалось важным подать пример сдержанности десятилетней Рейчел и восьмилетнему Бенно, которых на неделю отпустили из школы. Они-то плакали беспрестанно и уже опухли от слез, их новые носовые платки с траурной каймой промокали насквозь. Вечером Нетти забирала платки и утром возвращала их выстиранными и выглаженными. Она говорила, в хлопотах ей легче.

Маленькая Ханна, которой было всего четыре года, все время спрашивала, когда вернется мама. Хоть на минуточку, умоляла она.

Сара плакала, когда ее никто не видел. Она уходила к озеру, забиралась в башню или пряталась в нише между стеной и винтовой лестницей, появившейся на втором этаже, когда лестницу перенесли из вестибюля в коридор. Плакать она могла только в одиночестве. Утрата ощущалась безмерной пустотой, словно Сару выскребли до донышка.

На похороны приехала тетя Герта. Приехала и осталась. С собою она привезла не венок, а саженец. Толсто обернутый марлей, он походил на мумию. Скинув пиджак, отец довольно долго копал для него ямку и посадил в центре палисадника. Когда вырастет дерево, его будет видно из любого фасадного окна, и оно станет напоминать нам о маме, сказал отец. Саженец, больше похожий на прутик, доставал Саре до пояса. Не верилось, что он вырастет в дерево.

Тетя Герта заняла комнату на третьем этаже, смежную со спальней Ханны. Слава богу, ей не отвели Желтую комнату, где умерла мама. Удивительно, однако тетя Герта даже не попросила поселить ее в этой комнате, самой удобной в доме.

Вообще-то она была не настоящей тетушкой, поскольку доводилась маме двоюродной сестрой. Прежде Сара видела ее всего один раз на свадьбе кого-то из родственников. Сама тетя Герта никогда не была замужем. И вряд ли когда-нибудь выйдет, считали Сара и Рейчел, поскольку тетя была неохватной там, где женщина должна быть узкой, и плоской в тех местах, где предполагались выпуклости.

До несчастья с Сариной мамой она жила в Балтиморе, ухаживая за дядюшкой-инвалидом. Теперь ему наняли сиделку, а тетя отправилась на север, чтобы взять на себя заботу о Саре, ее брате и сестрах. То есть любезность оказали оба – и Герта, и дядюшка.

Поначалу казалось, что с тетушкой, представлявшей балтиморскую ветвь рода Стентонов, им не ужиться. Хоть война была выиграна, многочисленные отличия между живущими по разные стороны линии Мэйсона – Диксона сохранились.[4]4
  Линия, проведенная в 1760-е годы английскими землемерами и астрономами Чарлзом Мэйсоном и Джеремайей Диксоном, определила границу сразу нескольких штатов – Пенсильвании, Мэриленда, Делавэра и Западной Виргинии. Кроме того, эта граница отделяла свободные от рабства штаты Севера от рабовладельческих штатов Юга.


[Закрыть]

У Герты был необычный выговор, напоминавший стрекот насекомого, – слово «тётя» она произносила как «цёця». Мало того, она выступала со странными заявлениями – мол, в семье дети должны обращаться ко взрослым «мэм» и «сэр», а чай со льдом надлежит пить не только летом, но круглый год. Отец мягко ее удержал, когда еще задолго до окончания срока траура она хотела вновь запустить часы и снять черные драпировки с зеркал.

Когда жизнь немного вошла в колею, Сара, несмотря на отсутствие аппетита, села завтракать с тетей Гертой, от всех требовавшей пунктуальности в приеме пищи. Откинувшись на стуле, тетушка заглядывала под скатерть. Сара поняла, что Герта ногой нашаривает звонок, скрытый под цветастым ковром. Наконец она его отыскала и придавила тяжелым башмаком, вызывая повариху.

Сара знала, что миссис Симпсон это не понравится. Мама пользовалась звонком только в шутку, вызывая Нетти или служанку, подававшую блюда, но никогда – повариху, о мясных пирожках и лимонных ватрушках которой ходила такая слава, что вздумай она поменять место работы, смогла бы диктовать свои условия новым хозяевам.

Миссис Симпсон поняла, что звонок адресован ей, поскольку нынче был день стирки и Нетти в подвале готовила щелок. И вот через распашную дверь кладовки повариха вошла в столовую и, скатывая рукава белой блузы на полных руках, поинтересовалась, хорош ли завтрак. Хорош, ответила тетя Герта, пирожки горячие, бекон вкусный, с хрустящей корочкой. Затем она подала поварихе листок, на котором аккуратным почерком было составлено меню на неделю.

Пока миссис Симпсон читала список, ее поварской колпак все ниже съезжал ей на лоб. Потом она подняла взгляд и заговорила, обращаясь не к Герте, а писанному маслом портрету Сариной матери, висевшему над горкой с серебряным чайным сервизом. Должна огорчить добрую леди с юга, сказала повариха, но большинство ингредиентов для означенных блюд будут доступны только летом.

С той поры тетя Герта оставила ее в покое, и миссис Симпсон продолжала готовить годами проверенные блюда, чего, в общем-то, все и хотели.

* * *

Еще одной закавыкой стало отношение тетушки Герты к Нетти. Она не могла принять того, что служанку считают членом семьи.

– Там, откуда я приехала, хорошие манеры подразумевают, что каждый знает свое место, и это для всех спокойнее.

По ее мнению, обслуга не ровня тем, кого обслуживает, что только во благо обеим сторонам.

Все – сначала отец, потом Сара, а следом Рейчел и Бенно – пытались ей втолковать, что Нетти не просто служанка. Каждый говорил об ее особом случае, но тетя Герта отвечала: вас, похоже, больше заботит то, чего в ней нет, нежели то, что она из себя представляет.

* * *

В доме Нетти появилась еще до рождения Сары. Она была из семьи бывших рабов, которые двадцать лет назад из Кентукки переехали в Веллингтон, где работали на домне. В 1888-м, когда Нетти было пять лет, родители ее погибли в снежном буране, и она осталась на попечении города, который начал подыскивать ей приемную семью. К Холлингвортам обратились не только из-за их просторного жилья, но еще и потому, что они слыли семейством, которое и в этакой обузе найдет свои плюсы, чего не скажешь об их соседях, самонадеянных уроженцах Новой Англии, ярых ценителях неприкосновенности частной жизни.

В то время Бенджамину, первенцу четы Холлингвортов, названному в честь отца, было четыре года. Родители звали его Бенджи. Мать весьма ценила помощь Нетти, выражавшуюся в том, что она, и сама еще ребенок, стала напарницей сына в детских играх. Заменить ее в том никто не мог.

Однажды Бенджи, никем не замеченный, улизнул на озеро. И утонул.

Нетти замолчала на целый год.

По малолетству Сара этого не помнила, но историю эту знала. После гибели друга Нетти перестала говорить. Старый доктор ее осмотрел, однако не нашел никаких отклонений. Она была здорова.

И еще Нетти бросила школу. Учитель выгнал ее с урока, сочтя ее молчание дерзостью. И она уже не вернулась. Целыми днями ходила хвостом за Сариной матерью, помогая ей в домашних делах. Однажды мать, заправляя постель, ушиблась о кроватную ножку.

– Ой, вот неуклюжая! – обругала она себя, и Нетти вдруг сказала:

– Вовсе нет.

Как ни в чем не бывало, она вновь заговорила, причем неумолчно, словно желая найти применение всем словам, которые целый год не использовались.

Возвращаться в школу она не хотела. Ее вполне устраивала роль помощницы «мамы Ворт», против чего та не возражала, и потом, никакой закон не обязывал ее учиться. Освоив консервирование и садоводство, стирку и штопку, Нетти стала специалистом домашней работы и порой, используя хитроумные приемы собственного изобретения, превосходила в ней даже свою хозяйку.

* * *

К моменту появления тети Герты семнадцатилетняя Нетти заняла (либо ей отвели) необычную нишу в семействе Холлингвортов. Она соединяла в себе компаньонку, домработницу и незамужнюю тетушку, которая исполнит роль сиделки для всякого захворавшего члена семьи, даже иногороднего. Как-то раз ее на неделю откомандировали в Хартфорд, где тамошних Холлингвортов свалил грипп.

В доме Нетти отвечала за стирку, закупку провизии и сбор огородного урожая для созданных миссис Симпсон блюд, которыми вместе со всем семейством угощалась за обеденным столом. Но если Холлингворты принимали гостей, она только исполняла обязанности официантки, а ела с поварихой в кухне.

Со дня подписания «Прокламации» минуло тридцать с лишним лет, но тетя Герта не привыкла сидеть за одним столом с чернокожей. Поначалу она демонстративно не замечала Нетти и ничего не принимала из ее рук. А потом, сославшись на недомогание, вообще не вышла к ужину – мол, откушает в своей комнате. Не станет ли это правилом, что тетушка участвует лишь в трапезах с гостями? – подумала Сара.

Однако отец, прочитав молитву, отложил салфетку и пошел разговаривать с Гертой. Когда он вернулся, Нетти еще не притронулась к еде; она взяла свою тарелку и сказала, что совсем не прочь питаться в кухне.

– Сядь! – рявкнул отец, словно был сердит на нее, но Сара понимала, что это не так. У всех сжалось сердце, когда они увидели слезы Нетти, капавшие в ее тарелку. – Пожалуйста, извини за всё это.

Позже Сара, переживая за Нетти, отвела ее в сторонку и тоже попыталась извиниться за поведение тетки, но девушка приложила палец к губам. Видимо, опасалась, что Герта их услышит.

– Мне это безразлично, – сказала она. – И ты не обращай внимания.

Постепенно тетя Герта изменила отношение к Нетти, но вовсе не потому, что та пыталась ей понравиться. Напротив, Нетти делала свою обычную работу и воспринимала Герту как громоздкую мебель, которую не сдвинешь и надо просто обойти. Через какое-то время тетушка начала с ней разговаривать и даже общалась за столом, прося передать солонку или блюдечко с маслом.

В разговоре с детьми отец, удостоверившись, что тетушка и Нетти его не слышат, похвалил Герту. Человеку, сказал он, трудно отказаться от того, что сорок три года он считал правильным.

Но в одном Герта, вопреки надеждам отца, осталась непоколебима – она была ярой приверженкой трезвенности. Веря в полезность зеленого чая, тетушка пила его ведрами и безуспешно пыталась привить эту привычку остальным членам семейства.

Вскоре после приезда тетя Герта пошла в церковь, и кто-то из прихожан предложил ей вступить в местное отделение «Общества трезвости христианок». После этого со стола Холлингвортов исчез портвейн, что, в общем-то, никого, кроме отца, не тяготило, да и это, наверное, сказано слишком сильно, поскольку он никогда не выпивал больше стаканчика-другого. Однако Сара видела, что отец скрывает раздражение. Исключение делалось лишь для званых ужинов, но тетя Герта, опустив долу скорбный взгляд, неизменно отказывалась от предложенного ей бокала.

* * *

В доме Герта провела четыре года; она не пыталась заменить детям мать, но стала частью их жизни, что Сара смогла оценить лишь гораздо позже.

Момент наибольшей доверительности в отношениях с тетушкой возник вскоре после ее приезда. В тот весенний день Сару отпустили с уроков, потому что у нее разболелся живот. Она перешла через мост, и тут появилось странное ощущение – как будто в панталоны залетела муха. Нырнув в кусты, Сара задрала юбку, чтоб отыскать причину беспокойства, и с ужасом увидела струйку крови на внутренней стороне ляжки. Листьями с куста отерла кровь. И решила, что умирает. Бедный отец, он потерял сына, потом жену и новорожденного ребенка, а теперь вот лишится еще и старшей дочери, в которой не чает души. Как ему такое пережить? Весь остаток пути Сара приволакивала ногу, но не потому что та отказала, просто на ней было сосредоточено всё внимание – не кровоточит ли снова? Сара содрогнулась, представив кровавые следы на белой ажурной юбке. К дому она подошла с черного хода и, ковыляя вдоль ограды, на веранде увидела тетю Герту, которая, сидя за плетеным столом, копалась в сумке для рукоделия.

Заметив Сару, тетушка вскочила и встревоженно спросила:

– Что случилось?

Видимо, юбка погибла безвозвратно. Сара опустила взгляд и облегченно выдохнула, увидев, что одежда ее в порядке. А вот язык не слушался. Да она и не знала, что сказать. Сара заплакала, и тогда тетя Герта, забрав портфель из ее безвольной руки, усадила ее рядом с собой на плетеный диванчик. Она гладила Сару по головке, как делала мама, и приговаривала:

– Ну-ну-ну… ничего страшного…

Сара зарыдала, ибо хуже быть не могло. Наконец она выдавила:

– Там идет кровь…

– Бедный мой ребенок!

Не дав договорить, тетя Герта зашептала ей на ухо, и под потоком утешительных слов – «в порядке вещей… здоровый организм… становишься девушкой» – Сара успокоилась, однако и смутилась. Потом она пришла в себя настолько, что смогла войти в дом, где поздоровалась с миссис Симпсон, к ужину чистившей картофель, и следом за тетушкой одолеть два лестничных марша до ее комнаты. Из битком набитого, а потому неподатливого нижнего ящика комода тетя Герта достала коробку с вязаными салфетками и английскими булавками.

Вечером Сара заволновалась, увидев покраснение на ляжке (ох уж эти листья сумаха!), но тетушка протерла ожог каламиновым лосьоном и сделала компресс из крестовника. Недомогание продлилось несколько дней, однако Герта, слава богу, никому и словом не обмолвилась о своем участии.

* * *

Тетушка оставалась в доме, пока Саре не исполнилось шестнадцать и она не стала достаточно взрослой, чтобы самой заботиться о младших. И вот одним утром отец отвез Герту к поезду до Нью-Йорка, где ее встретит вирджинская сестра мужа кузины, нуждающаяся в компаньонке. Был май, на гравийной дорожке перед домом Сара прощалась с тетушкой, пока отец пристраивал баул и саквояжи на задке повозки. Помахав рукой вслед экипажу, Сара почувствовала громадное облегчение. Обернувшись, она посмотрела на дом, в открытых окнах которого полоскались занавески. Казалось, он тоже вздохнул свободнее. Сара устыдилась своей радости от того, что тетушка уехала. Лишь через много лет она поймет всю значимость дара, который тетя Герта преподнесла ей и ее семье.