Текст книги "Во мраке (ЛП)"

Автор книги: Healey Karen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

========== Глава 1 ==========

Драко это совершенно не нравится, но он не в силах ничего поделать. Старосты должны патрулировать коридоры после отбоя, когда весь замок погружается во мрак. В течение всего первого семестра он и Гермиона Грейнджер каждый вторник будут вместе совершать обход.

Когда Снейп сообщает ему эту новость, Драко настолько шокирован, что на миг даже теряет связь с реальностью. Он открывает рот и произносит:

– Но мой оте… – и снова закрывает его. Воздух в кабинете Снейпа обдаёт холодом и слишком отчётливо ощущается в лёгких при каждом вздохе. Глаза Снейпа лишь вспыхивают ярче.

– Грейнджер или Уизли, – медленно произносит он. – Возможно, я сумею договориться о замене, но…

– Грейнджер, – не колеблясь, отвечает Драко. Грейнджер – просто пятно, как ком грязи, марающий чистое и великое место, но, по крайней мере, она не предательница. Она верна своей грязной крови. Уизли во много раз ничтожнее неё, у него вообще нет чувства собственного достоинства или чести.

Снейп кивает.

– Я не сомневался в вашем выборе, – он говорит это с иронией, и как-то странно, но Драко не задумывается над его словами.

Всё, что сейчас занимает его мысли, так это то, как сильно он ненавидит свою новую обязанность: она ещё более раздражающая, чем все прочие многочисленные обязательства. И как он рад, что это только на первый семестр. Потом он встанет в пару с кем-то другим. Как было обещано.

***

Когда наступает время дежурства, они встречаются у дверей Большого зала. Драко принимает решение вообще с ней не разговаривать, просто не замечать и не признавать её мерзкого существования больше, чем того требуют обстоятельства, но это, кажется, её абсолютно не беспокоит. Что прилично бесит. Она вооружилась картой, и они бредут по маршруту, отмеченному Дамблдором, с палочками наготове.

В прежние годы они бы сосредоточились на том, чтобы ловить младшекурсников, которые по ночам пытаются пробраться на кухню, или на студентах четвёртого и пятого курсов, которые ищут уединённые места для внеклассных занятий. Но Тёмный Лорд вернулся, и теперь все это знают, поэтому в этом году всё по-другому. Хогвартс изолирован и надёжно защищён. Сейчас это самое безопасное место на земле. И перед преподавателями теперь стоят совсем иные задачи, они слишком заняты, чтобы тратить своё время на бесполезные прогулки по бесконечным коридорам Хогвартса в попытке предотвратить то, чего, вероятно, и не случится. Но угроза всё же существует, хоть и небольшая. Злу и раньше удавалось проникать в эти стены.

Вот почему они сегодня вечером здесь, он и Грейнджер, в первый же вторник этого учебного года. Они шагают во мраке школьных коридоров, после того как все огни в общих комнатах гаснут, а ученики Хогвартса смиренно отправляются во власть ночных кошмаров.

Им обоим показали, как подать сигнал тревоги, на который незамедлительно откликнутся все преподаватели, и, когда Драко украдкой бросает взгляды на Грейнджер, он замечает, что она тихо, почти одними губами, снова и снова бормочет эти заветные слова. Костяшки её пальцев побелели. Она боится, понимает он, и его это радует.

Затем он задумывается о том, чем именно она напугана, и его собственный кулак сжимается крепче. Будь его отец на свободе, он бы не волновался, но его отец всё ещё в тюрьме. И он отлично понимает, что многие из соратников отца были бы не против пресечь древний род Малфоев. И вот уже он мысленно раз за разом повторяет заклинание Шумящих чар и едва осознаёт, что его собственные губы двигаются, выговаривая: «Диверс Аларумс, Диверс Аларумс, Диверс Аларумс».

***

В четверг Пэнси Паркинсон жалуется на то, что ей приходится патрулировать с Энтони Голдштейном, который, конечно, со странностями, но, по крайней мере, чистокровный.

– О, бедный Драко, как же я тебе не завидую. – И требуется не менее десяти секунд пустого, безразличного взгляда в её сторону, чтобы оборвать этот поток нелепых сочувствий.

Во время второго обхода он замечает факелы. Некоторые участки их маршрута пролегают в полной мгле: малоиспользуемые переходы и лестницы. Всякий раз, когда они приближаются к таким участкам, он, не задумываясь, бормочет Люмос и освещает путь тусклым голубоватым светом. Но Грейнджер снимет со стены факел и идёт с ним; он отмечает, что и в прошлый раз она делала то же самое. Драко не может понять, зачем она таскается с этим тяжёлым источающим жар и вонь факелом. И это непонимание буквально зудит у него под кожей.

Он изо всех сил сопротивляется желанию спросить до самого конца дежурства, но в конце концов сдаётся как раз перед тем, как они должны разойтись у дверей Большого зала.

– Грейнджер, зачем ты возишься с факелами? – спрашивает он, и его собственный голос кажется ему неестественно громким после трёх часов молчания.

Она пристально смотрит на него, и он начинает бояться, что она может так и не ответить, выставив его слабаком, который сломался и попросил – вместо того, чтобы потребовать – ответа. Но она отвечает:

– Чтобы моя палочка была наготове, как только её потребуется применить, – и он жалеет, что она вообще ответила.

Потому что, конечно же, она права. Если они столкнутся с тем, чего они оба боятся, волшебные палочки понадобятся им для атакующих и защитных заклинаний, а не для того, чтобы с их помощью создавать бесполезный свет. Но он так и будет бормотать Люмос во мраке. Чтобы не признавать её правоту – это стало бы ещё одним его поражением.

***

На третьем дежурстве он начинает замечать звуки. Грейнджер в этом году носит обувь на каблуке, и её шаги гулко отдаются от паркета или каменных плит пола. Вряд ли она не осознаёт, сколько создаёт шума.

– Тебе стоит сменить обувь перед следующим дежурством, – говорит он, когда они оказываются в одном из неосвещённых коротких коридоров на третьем этаже.

Она останавливается.

– Не твоё дело, Малфой, какую обувь я ношу, – даже в мерцающем свете факела видно, как в её глазах вспыхивает неприязнь.

– Они чертовски шумные, Грейнджер, – усмехается он. – Я же не утверждаю, что они уродливо выглядят, – он бросает на её туфли намеренно пренебрежительный взгляд и фыркает. – Полагаю, твой народ не видел ничего лучше.

Она смотрит на него, а он выжидает, когда же она клюнет и ответит что-нибудь вроде: «С моими туфлями всё в порядке. Откуда тебе хоть что-то знать о женской моде? Что ты подразумеваешь под «моим народом»? – но она молчит. А через несколько секунд накладывает на ноги заглушающее заклинание и бесшумно проходит мимо него. Она даже не оглядывается, чтобы удостовериться, что он идёт следом.

Драко разочарован. Он хотел противостояния, которое прельщало возможностью разразиться жгучей и всепоглощающей ненавистью к ней. Их взаимное молчание, полное невысказанной неприязни друг к другу – бледное, жалкое и пассивное по своей сути. Он уже и забыл, что сам его начал.

***

На четвёртом обходе, во мраке зала с трофеями, факел Грейнджер вдруг гаснет, оставляя их в тусклом сиянии его палочки. Но этого света хватает, чтобы он видел, как она довольно долго нащупывает свою палочку, как расширяются её зрачки, потом она шепчет Люмос, её лицо освещается, а страх с него исчезает.

Но это кажется бессмысленным. Он не понимает, почему теперь она выглядит менее напуганной, чем раньше. Ведь если на них сейчас нападут, они оба окажутся беспомощными, не сумев в течение первых, самых решающих, секунд использовать палочки. Он сам находит ответ этой головоломки и, когда находит его, рад, что не стал задавать вопросов, потому что понимает, что она не стала бы отвечать, и потому что ответ такой простой.

Ему следовало бы понять это раньше.

Гермиона Грейнджер боится темноты.

Теперь, когда он уже знает, увидеть признаки её страха довольно легко. Они проявляются в учащённом дыхании, которое он замечает каждый раз, когда она проходит мимо тёмных альковов. В быстром взгляде, который она бросает на скрытую тьмой школьную территорию с вершины Астрономической башни. В слишком крепкой хватке на источающем вонь факеле. Она хватается за него, как хватаются люди за самого дорогого человека, очнувшись от кошмара, словно он может защитить её и пообещать, что всё будет хорошо.

Грейнджер боится тех, кто может скрываться во тьме, но она также боится и самой тьмы. Первые несут ужас, с которым она уже сталкивалась и знает его в лицо. Она боится их, потому что понимает, что их стоит бояться. Второй же её страх нельзя понять или увидеть. Но она сталкивается с ним при каждом новом шаге по плохо освещённым коридорам. Она отгоняет его от себя подрагивающим шаром света.

***

На пятом дежурстве, когда он собирается ступить на настолько узкую лестницу, что они могут идти по ней только поодиночке, она говорит:

– Лучше я пойду первой.

Она впервые нарушает их молчание. Он надменно фыркает, глядя на свою светящуюся палочку. А затем тянется к факелу, висящему на стене, потому что он, в конце концов, не настолько глуп, чтобы из-за собственной гордости подвергаться опасности, с которой он может столкнуться наверху. Только гриффиндорец пошёл бы на что-то столь безрассудное.

Но Грейнджер делает два шага в его сторону и останавливает его жестом, качая при этом головой.

– Нет, – говорит она. – Даже с факелом ты должен пустить меня первой.

– Почему? – спрашивает он, и в его голосе слышится слишком много любопытства и слишком мало враждебности.

– Потому что я лучше тебя в чарах, – говорит она, и это звучит так буднично, что палочка Драко в тот же миг оказывается нацеленной ей в область сердца, даже прежде, чем он успевает это осознать.

– Возьми свои слова обратно, – говорит он и сам понимает, что его голос дрогнул.

Она улыбается, и это ещё сильнее его бесит. Грейнджер столько всего боится. Она боится того, что происходит за стенами Хогвартса, того, что может проникнуть внутрь. Она боится Волдеморта и, вероятно, его отца. И она, по совершенно необъяснимым причинам, боится темноты. Но она не боится его.

– Забери свои слова назад, грязнокровка, – повторяет он, и его палочка подрагивает в руке.

Она прищуривает взгляд, но не отходит.

– Нет, – отвечает она. – Не заберу. Я лучше тебя. Я лучше тебя почти во всём, – она делает паузу, и он знает, что в ней говорит злость, когда она добавляет: – Я даже лучше тебя как человек. Я поднимусь по лестнице, чтобы защитить того, кто мне угрожает. Ты бы так не поступил. Так что нет. Ты не заставишь меня забрать обратно эти слова. И даже если ты убьёшь меня, они всё равно не станут ложью.

Это правда, думает Драко, опуская палочку и кидаясь к ней.

Он знает, что это правда, даже когда прижимает её к стене, даже когда наматывает её вьющиеся волосы на кулак, даже когда оттягивает её голову назад и прижимается губами к её губам. Он знает, что это правда, а ещё он зол, и весь этот гнев отражается в его поцелуе, в том, как агрессивно двигаются его губы и язык, в том, как крепко, пальцы впиваются, удерживая её голову. Он собирает всю свою ярость и выплёскивает на неё, а когда отступает, то видит свой гнев в её глазах, и теперь он доволен.

– Это должно было что-то доказать? – шипит она.

Драко улыбается. Он не уверен в том, что собирался сделать, или хотел ли он вообще хоть что-нибудь сделать, но результат его всё равно устраивает. У Грейнджер на левой скуле четыре красных пятна. Если она их в ближайшее время не зачарует, то наутро они станут синяками.

Она делает шаг в его сторону.

– Ты не очень хорошо целуешься, – говорит она. Он вздрагивает, и она замечает это и улыбается.

– Спорим, я и в этом лучше тебя, – добавляет она, делает ещё один шаг, а затем сама целует его с такой свирепостью, которую он ожидал ощутить от пощёчины.

В поцелуях она и правда лучше. И даже зная, что она, скорее всего, научилась этому, практикуясь с Уизли, чей предательский язык отличается любвеобильностью по отношению к маглорождённым – к грязнокровкам, – он не может не отвечать ей. И когда она отступает, он почти против воли снова тянется к ней. Это длится всего лишь мгновение, но он знает, что она это заметила.

– Я выиграла, – говорит она, снимает факел со стены и начинает подниматься по лестнице.

До конца дежурства они больше не разговаривают, но, по крайней мере, для Драко её слова до сих пор отдаются эхом в тишине, и он всё ещё ощущает её губы на своих губах.

Комментарий к Глава 1

Можно спокойно объявить 6 мая Днём Мрака. Не из-за того, что сегодня холодно и сумрачно (хоть это и так), а из-за того, что Во мраке сегодня будет полностью опубликован.

========== Глава 2 ==========

В пятницу они получают результаты своих тестов по зельям.

Снейп говорит:

– В классе всего одна идеально выполненная работа. Это неприемлемо.

Драко смотрит на свои 98 баллов, которые красуются в углу пергамента, и борется с желанием обернуться на стол в углу кабинета и посмотреть туда, где Грейнджер сидит вместе с Уизли, но и тут терпит поражение.

– Я богаче тебя, – торжествующе заявляет он в самом начале их шестого дежурства, и Грейнджер непонимающе смотрит на него.

– Что?

– Я богаче тебя. Даже в мире грязнокровок это должно что-то да значить. Но ещё и моя кровь чище, конечно же, – второй аргумент слишком запоздало приходит ему в голову, и он понимает, что порядок не совсем верен, но он так доволен тем, как ловко извернулся, что решает не волноваться из-за этого.

Она замирает, глядя на него, и он чувствует, что находится на верху блаженства. А потом она смеётся, и снова всё стремительно меняется.

– Даже если бы это хоть что-то значило, чистокровность и деньги – это то, что тебе досталось просто так, – говорит она, и в её взгляде нет гнева, там лишь презрение. – В этом нет твоей заслуги. И ты не зарабатывал этих денег.

Она не произносит: «Это не считается». И она не говорит: «Так что я победила». Но невысказанные фразы оказывают на него такое же сильное и болезненное воздействие, как и всё, что отец когда-либо швырял ему в лицо.

Проходя мимо кабинета зелий, он говорит:

– Я и не планировал, чтобы тот поцелуй казался хорошим.

Она смотрит на него, и он замечает, как её брови ползут вверх, даже сквозь завесу кудрей.

– Не планировал, – настаивает он, мучительно осознавая, как глупо звучит его высокопарное заявление.

Грейнджер смеётся.

– Оно и к лучшему, – отвечает она, и в её голосе отчётливо слышится насмешка.

На этот раз, когда он набрасывается на неё, она делает шаг навстречу, чтобы он снова не приложил её головой о стену. Они стоят посреди коридора, упираясь руками друг в друга, и со стороны всё это могло бы показаться борьбой, если бы только они в это время не касались друг друга губами. По ощущениям их поцелуй тоже немного напоминает борьбу: их языки скользят друг по другу, напряжённо извиваясь, отчего чистая кровь Драко закипает и бешено несётся по жилам.

Его глаза крепко зажмурены, чтобы не видеть лица той, кого он целует. На каблуках она как раз чуть ниже него, самый подходящий рост. Её волосы мягкие и пахнут лавандой, они как живые и приятны на ощупь. Когда она пытается отстраниться, он сжимает их крепче, удерживая её и всё ещё прижимаясь к ней губами.

Она кусает его. Это больно, шок заставляет его отпрянуть и распахнуть глаза. Её палочка упирается ему в горло, а свободную руку она вздёрнула вверх, повторяя хрестоматийную дуэльную позицию.

– Никогда так больше не делай, – дрожащим голосом произносит она. – Ты не можешь заставлять меня, когда я этого не хочу. В обоих мирах такие законы.

Он тупо кивает.

Грейнджер смотрит на него, и он замечает, как неуверенность проскальзывает в её взгляде, словно лёгкая тень, как одна их тех, что сейчас пляшут по стенам замка.

– Хорошо, – говорит она и засовывает палочку за пояс. – Продолжим.

Он шагает по коридору в их устоявшемся, размеренном темпе. Только после того, как он возвращается в подземелья Слизерина и бесконечно воспроизводит их разговор, в его голове возникает мысль, что в её последних словах мог быть заложен и другой смысл.

***

В среду он замечает, что он почти одного роста с Роном Уизли, и что Гермиона Грейнджер на каблуках в аккурат помещается у Уизли под рукой. Эта мысль не оставляет его в четверг, в пятницу и в субботу, за завтраком, в классе зелий и в коридоре, а в субботу вечером он приглашает Пэнси Паркинсон в свою комнату, чтобы попрактиковаться с ней в поцелуях.

Сначала он целует её решительно и с силой, но она ёрзает и приглушённо протестует, поэтому он пытается целовать её нежнее и с удивлением обнаруживает, что ему это тоже нравится. Ему нравится, как она отдаётся ему и как гладит его шею, как сладко звучит её голос, когда она шепчет: «О, Драко». Ему нравится восторг в её голосе.

Пэнси ниже, а волосы у неё короче, они пахнут экзотическими фруктами, но стоит ему закрыть глаза, и он чувствует, что она мягкая и упругая в нужных местах, и всё после этого кажется правильным. Он не теряет голову, упражняясь с ней, поэтому не заходит дальше, чем собирался, хотя и понимает, что стоит ему попросить – и она останется. Но он совсем не возражает, когда она поправляет одежду, застёгивается и уходит.

Всё это можно назвать довольно приятным.

На самом деле, следующие два дня и большую часть вторника он пребывает в приподнятом настроении. В столовой и на уроках Пэнси постоянно садится рядом и без конца улыбается ему, при этом он вспоминает, что забыл сказать ей о том, что всего лишь практиковался. Ему кажется неуместным говорить ей об этом прямо сейчас, а ещё ему нравятся одобрительные взгляды от слизеринцев. От слизеринок он получает другие взгляды – отчасти оценивающие, отчасти заинтересованные, – и он понимает, что Пэнси, должно быть, похвалила его мастерство, и теперь он доволен ещё больше.

Естественно, как только он видит Грейнджер во вторник вечером перед Большим залом, от былого настроения не остаётся и следа, его подменяет мучительное чувство разочарования. Драко уверен, что она видела его с Пэнси – он постарался, чтобы она увидела его с Пэнси, – но она никак это не комментирует. Нет даже заинтересованного взгляда.

Он начинает думать, что, должно быть, неправильно истолковал её последние слова. Он стремительно приходит к выводу, что должен только радоваться этому. Радоваться, что эта грязнокровка больше не станет испытывать его, марая своими губами. К концу маршрута он практически полностью сумел себя в этом убедить. Но затем, сделав несколько шагов, она останавливается у хорошо освещённого проёма и говорит:

– Ну что?

И он подходит ближе.

На этот раз Драко уверен, что целуется намного лучше, и, судя по негромким звукам, которые издаёт Грейнджер, она тоже это признаёт. Пытаясь применить то, чему он научился с Пэнси, Драко начинает целовать её медленнее – Грейнджер тоже на это откликается. Он теряется в ощущении губ, языка, в том, как руки скользят по коже, а когда он снова приходит себя, её блузка расстёгнута, лифчик расстёгнут, а его ладони накрывают её тёплые и упругие груди. Он трогает её соски, сжимает их, задевает ногтем, и только стон, который она издаёт, возвращает его в реальность.

Грейнджер запрокинула голову, её глаза закрыты, а щёки пылают. Он замирает, его руки всё ещё прижаты к ней, и она поднимает голову, чтобы посмотреть ему прямо в глаза.

– Что? – нетерпеливо спрашивает она.

Он начинает отстраняться, и она выпрямляется, но даже не пытается прикрыться.

– О, – говорит она, и её голос полон презрения. – Для тебя это слишком, как я посмотрю.

Драко с шипением грубо хватает её и впивается ей в сосок, прикусывая его. Она судорожно сжимает его шею, и он ухмыляется, скользя языком по её плоти. Потом он отстраняется, чтобы спросить:

– Слишком для тебя, Грейнджер?

И когда она выдыхает:

– Нет! – а потом дёргает его за полы рубашки, расстёгивая пуговицы, он снова теряется в ощущениях – на этот раз от её прикосновений.

Он не может касаясь её, не терять рассудка, поэтому заходит дальше, чем намеревается, а потом ещё дальше. Её карамельная кожа в свете факелов кажется очень нежной. Когда её руки касаются его члена сквозь ткань брюк, а его руки добираются до её влажных трусиков под юбкой, он вдруг выдаёт:

– Я хочу…

И она отвечает:

– Да, – и вот её трусики сняты, а она расстёгивает его ширинку, и он возится, и мгновение ему кажется, что он не сможет приткнуться, куда надо, и ничего не получится. Она нетерпеливо фыркает, наклоняется и подводит его член ко входу, и тут же всё встаёт на свои места, а он внезапно оказывается внутри неё.

Она влажная и тёплая, в точности как описывалось в книгах. Он прижимает её к стене, и она цепляется за него, но предпочитает смотреть куда-то в сторону, ему за плечо. Он дрожит, страстно желая достичь того, что кажется совсем близким, словно маячащий впереди снитч, стоит только протянуть руку…

Его толчки становятся беспорядочными, дыхание частым и шумным. Она бросает на него встревоженный взгляд и шепчет:

– Не… – но он закрывает глаза и толкается в последний раз, и всё заканчивается. В темноте под его веками вспыхивают россыпи мелких звёзд.

Когда он снова открывает глаза, то понимает, что стоит на коленях на полу, а Грейнджер застёгивает рубашку.

– Ты упал, – констатирует она. – Повезло, что я сама удержалась на ногах.

Её лицо больше не горит румянцем, и Драко понимает, что он не почувствовал, как она кончила, и из того, что он читал, следует, что она, вероятно, и не кончила. Он отказывается спрашивать у неё, но замечает нотки торжества на её лице, и он понимает, что она снова победила.

Не говоря ни слова, он натягивает рубашку и уходит.

Позже ночью ему становится плохо, и его рвёт, когда он думает о грязнокровках и веках чистокровного рода Малфоев. Он даже не позаботился о противозачаточных чарах, и если Грейнджер вдруг забеременеет, он станет отцом какой-то мерзости. Он смывает рвоту и опирается лбом на бачок унитаза. Если он и не подумал о чарах, то Грейнджер этого наверняка не упустила. Это одновременно и успокаивает, и раздражает.

========== Глава 3 ==========

После чего он пытается больше не думать о произошедшем, и на протяжении почти всей недели ему это удаётся. Квиддич помогает забыться. В субботу проходит матч Гриффиндор – Слизерин, и Драко прикладывает максимум усилий на поле, понимая, что никогда ещё не был так быстр. Проблема в том, что он всё ещё колеблется, прежде чем схватить снитч.

Разумеется, они проигрывают. Поттер – размытое красно-золотое пятно, и, когда он проносится мимо Драко и резко зависает над серединой поля, снитч блестит, зажатый в его поднятом кулаке. Крики гриффиндорцев, пуффендуйцев и когтевранцев заглушают разочарованные стоны слизеринцев, и Драко бредёт к раздевалке в сопровождении Крэбба и Гойла, стараясь не смотреть на толпу, облепившую всеми любимого героя. Он мельком ловит проблеск каштановых кудрей, выбивающихся из-под гриффиндорского шарфа, обрывок знакомого голоса, восторженно восхваляющего победу Поттера, прежде чем в поле его зрения попадает всплеск рыжих волос рядом с ней, и внезапно не смотреть – намного легче.

У него внутри кипит жажда: жажда победы, а также другая жажда, гораздо более примитивная, которую он не хочет признавать. Он подумывает снова пригласить к себе Пэнси и попрактиковаться с ней ещё немного, но ему требуется намного больше знаний, чем Пэнси Паркинсон может ему дать. Большую часть воскресенья он проводит в своей комнате, с яростным рвением изучая книги, которые мать прислала ему на шестнадцатый день рождения. Ещё одна традиция Малфоев: мать посвящает в такие вопросы сына, а отец – дочь. Некоторые слизеринцы любят шутить, что подобная инициация носит физический характер, или, по крайней мере, когда-то точно была таковой. Драко никогда не утруждал себя отрицанием всех этих домыслов, предпочитая многозначительно ухмыляться.

В понедельник Пэнси пытается напроситься к нему в комнату. Он отказывается, ссылаясь на учёбу в качестве оправдания. Прежде чем он захлопывает дверь, Пэнси замечает схемы, развешенные по всей стене, и он понимает, что неделю назад он, возможно, и попытался бы расшифровать выражение её лица – лениво, больше для праздного развлечения. Теперь же у него нет на это времени. Ему ещё слишком многому нужно научиться.

На восьмое дежурство он прибывает задолго до Грейнджер. Её глаза пусты и безразличны, и, когда она минует альков, где они были вместе на прошлой неделе, он понимает, что глубоко внутри он этого ожидал. Ему хочется что-то сказать, но всё, что приходит ему на ум, – жалкие мольбы, поэтому он молчит. Драко просто дожидается, пока они не пройдут половину пути, оказавшись достаточно далеко от всех людных мест школы, и прямо посреди коридора хватает её за руку.

Её глаза остаются открытыми, когда он целует её, в них отрешённость, недовольство, и она не отвечает на поцелуй.

– Послушай… – говорит она.

– Нет, – отвечает он и падает перед ней на колени, задирая её юбку. Очень нежно, почти невесомо, он покрывает поцелуями внутреннюю сторону её левого бедра, а затем и правого. На мгновение он приходит в ужас оттого, что это может не сработать, что его книги, его очень дорогие, прекрасно иллюстрированные книги, могли солгать ему об этом, но затем её руки тянут подол юбки вверх, до талии, и он понимает, что они стоили тех денег, что его мать за них заплатила.

После чего эта мысль улетучивается. Его голову заполняет её запах, её вкус, то, как она извивается и задыхается. Языком он исследует укромные уголки этого тайного, тёмного места. Стоя на коленях у её ног, он с закрытыми глазами рисует карту её удовольствия – словно на чистом пергаменте, выписывая языком по её плоти. Он чувствует, как она дрожит и рвано дышит, и его руки автоматически сжимают её бедра. Когда она кончает с приглушёнными криками и оседает на пол, он замедляет и смягчает её падение, поймав её прежде, чем её колени коснутся каменных плит.

Он понимает, что его колени стёрты. И болит челюсть. В книгах об этом не упоминалось. Но она с трудом может контролировать себя, пока пытается отдышаться, так что не имеет значения, что ему больно, ведь он победил. На этот раз он был лучше.

Спустя мгновение она выпрямляется и смотрит на него.

– Полагаю, ты считаешь себя самым умным? – едко говорит она.

Драко не утруждает себя ответом.

– Что ж, – её руки тянутся к манжетам его рубашки, – не настолько уж ты и умён, Малфой. Ты забыл смыть шпаргалки.

И она задирает его рукава, и вот они, плоды его исследований, начертанные на запястьях аккуратным, разборчивым почерком.

Он задыхается, признавая поражение, пытается вырваться, но её руки всё ещё крепко сжимают его запястья, и она сильнее, чем он думал. В её глазах что-то блестит, может, жалость, может, сочувствие, а он не хочет ни того, ни другого, но, когда она наклоняется и целует его, он понимает, что вот этого он хочет. Хочет чувствовать её кожу своей, её руки – на своём члене, и хочет, чтобы её теплая, влажная плоть приняла его, лежащего на спине на холодном каменном полу.

И она даёт ему всё это. Она насаживается на него, не отводя глаз от его лица, и он не торопится, он пытается продержаться подольше, и когда он, наконец, сдаётся, под его закрытыми веками взрываются фейерверки, и глубоко в сознании он запечатлевает образ её улыбки. Без сомнения, это улыбка триумфа, но ему кажется, что в ней промелькнуло ещё и удовольствие, так что, может быть, он действительно выиграл, хотя бы немного.

Неделя проходит без происшествий, лишь за исключением всё более настойчивых попыток Пэнси Паркинсон выяснить, что случилось, «что я сделала не так, Драко?», «как насчёт нас?» В среду у неё случается истерика посреди коридора. Он уходит. В четверг она отказывается говорить с ним, что его совсем не беспокоит, но она также отказывается и передать ему соль, а вот это уже напрягает. В пятницу она сидит рядом с ним на Зельях, молча смахивая слёзы, что он считает значительным улучшением. Он слегка улыбается ей в конце урока, после чего всё возвращается к норме – или какому-то её подобию.

Драко не знает, как назвать то, чем они с Грейнджер занимаются. Это становится ещё одним пунктом в списке вещей, которые он в ней ненавидит: то, как она загоняет его в тупик – с его-то потребностью всё классифицировать. Вещам нужны имена, чтобы понимать, что они из себя представляют. Но «совокупление» – чересчур по-медицински, а «секс» – слишком бесстрастно, и они, конечно, не «занимаются любовью». Он думает, «трах» подходит лучше всего – ему нравится сила этого слова, то, как оно яростно взрывается на языке, – но он не уверен, что это тоже правильное название. Это не по-медицински, не бесстрастно, и в этом, конечно, нет никакой любви, но, похоже, чего-то всё равно не хватает. Ему нужна ясность.

Поэтому на девятом дежурстве он спрашивает:

– Мы трахаемся?

Она невозмутима, почти как он и ожидал.

– Ну, не прямо сейчас, – презрительно говорит она.

Он хватает её запястье и затаскивает на подоконник, задирает рубашку, сдвигает вбок нижнее бельё.

– А теперь? – спрашивает он, пока его пальцы поглаживают её.

– Не совсем.

Его пальцы извиваются и дразнят её плоть, пока она не начинает дышать прерывисто и резко. И тогда он погружает их внутрь.

– А теперь?

– Это зависит от того, какой смысл ты вкладываешь в это определение.

Он убирает руку, но только на те секунды, которые требуются, чтобы расстегнуть ремень. Он переворачивает её так, что теперь она лежит на животе, свесив ноги с края подоконника. Она извивается и поворачивает голову, чтобы смотреть на него, а не в темноту, и он не знает, куда ему хочется смотреть сильнее: в её глаза, на соблазнительный изгиб задницы или на такую манящую влажность. Он стоит позади неё, хватает её за бёдра и толкается внутрь, и она подаётся назад, чтобы насадиться на него, и они оба задерживают дыхание.

– А сейчас? – шипит он, но это последняя связная мысль, которая приходит ему в голову, и, если она и отвечает между стонами, он ничего не слышит.

Его пальцы впиваются ей в спину, царапая, очерчивая изящные выступы её позвоночника, и она задыхается под ним с остекленевшими глазами, когда он находит нужный ритм. Всё это время с его губ срываются разные слова. Грязные слова, слова, которые он не стал бы использовать при нормальных обстоятельствах, но эти обстоятельства далеко не нормальны, и он не сдерживается, поэтому эти слова с каждым толчком вырываются из его рта вместе с рваным дыханием – пизда, и член, и мокрая, и блядь, блядь, блядь.

И она извивается, и стонет, и говорит «да, да, да». Но она не кончает. Он понимает это каким-то краем своего наполовину потерянного сознания, и держится, и держится. Наконец, она что-то делает, подаётся к нему каким-то очень правильным движением, и он задыхается, и всё кончено.