Текст книги "Вампир в такси"

Автор книги: Харуки Мураками

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

В год спагетти

1971 год был годом спагетти.

В 1971 году я варил спагетти, чтобы жить, и жил, чтобы варить спагетти. Для меня парок, поднимавшийся из кастрюли, был предметом гордости, а томатный соус, томившийся на медленном огне, – объектом вожделения.

Я приобрел алюминиевую кастрюлю такого размера, что в ней можно было искупать немецкую овчарку, обзавелся специальным хронометром для поваров-профессионалов и кулинаров-любителей, в супермаркете, куда ходят за едой иностранцы, набрал разных специй с мудреными названиями, в книжном магазине отыскал специальную книгу о спагетти, купил дюжину помидоров.

Запахи чеснока, лука, растительного масла и еще бог весть чего распадались на атомы и разлетались по воздуху, а потом, соединившись в полной гармонии, заполняли каждый уголок моей комнатки на шесть татами[28]28
  Татами (соломенный мат) занимает около полутора квадратных метров и служит единицей измерения жилой площади.


[Закрыть]. Амбре получалось, как в древнеримской канализации.

Это было в год тысяча девятьсот семьдесят первый нашей эры, в год спагетти.

Вообще-то я готовил и ел спагетти в одиночку. Иногда, правда, случалось и разделять с кем-нибудь это удовольствие, однако одному их поглощать мне нравилось куда больше. Считаю, что спагетти – блюдо, которое человек должен есть в одиночестве. Почему? Не знаю.

К спагетти всегда полагался чай и салат. Я насыпал в чайник три ложки черного чая и готовил салат, состоявший только из латука и огурцов. Аккуратно расставлял все на столе и, искоса поглядывая в газету, не спеша, в гордом одиночестве, съедал спагетти. Этот обряд продолжался с воскресенья по субботу, после чего наступало новое воскресенье, а с ним – новый виток спагеттиедения.

Когда я одиноко сидел за тарелкой спагетти, мне казалось, что сейчас раздастся стук в дверь и кто-то войдет. Чаще всего такое чувство посещало меня в дождливые дни после полудня.

Всякий раз это были разные люди. Когда незнакомец, а когда – человек, мне известный. То девчонка с такими худыми ногами, что смотреть было страшно (в школе я назначил ей свидание, одно-единственное), то я сам, каким был несколько лет назад. Или Уильям Холден вместе с Дженнифер Джонс[29]29
  Уильям Холден (Уильям Билл, 1918-1981) – американский популярный актер 1950-х гг. Дженнифер Джонс (Филлис Айли, р. 1919) – американская ведущая актриса. Вместе они снялись в фильме Генри Кинга «Любовь полна ве ликолепья» (1955) – мелодраматической истории несчастной любви азиатской женщины к военному корреспонденту в Гонконге во время Корейской войны.


[Закрыть].

Уильям Холден?

Но никто из них не вошел ко мне. Они в нерешительности топтались у моей двери и уходили куда-то, так и не постучав.

А за окном – дождь.

Весна, лето, осень... Я все варил и варил спагетти. Словно брал за что-то реванш. Варил их, как преданная одинокая женщина пачками бросает в печь любовные письма от бывшего ухажера. Слепил в миске из отпечатавшихся во времени теней немецкую овчарку, бросил ее в кипящую воду, посолил. Держа в руках длинные палочки, я ни на шаг не отходил от кастрюли в ожидании, пока кухонный таймер издаст свое печальное «бип».

Спагетти – страшно коварная штука, поэтому я с них глаз не спускал. Они все норовили перевалиться через край кастрюли и затеряться в ночной тьме. Ночь была готова тихо принять их, подобно тому, как тропические джунгли растворяют в вечности разноцветных бабочек.

Спагетти болонезе Спагетти базилико Спагетти с говяжьим языком Спагетти с моллюсками в томатном соусе Спагетти карбонара Спагетти с чесноком.

И еще спагетти, которые не могли похвастаться такими звучными трагическими названиями, потому что в них пошли остатки всякой всячины, завалявшейся в холодильнике.

Спагетти рождались в облаках пара, как водный поток по речному руслу, скользили по склону времен, названному 1971 годом, и исчезали.

Я оплакиваю их.

Спагетти 1971 года.

Телефон зазвонил в три двадцать. Я лежал, вытянувшись на татами, и разглядывал потолок. Зимнее солнце растеклось светлой лужицей как раз на том месте, где я расположился. В лучах декабрьского, 1971 года, солнца я, словно дохлая муха, провалялся на полу несколько часов.

Поначалу я принял этот звук за что-то другое. За обрывок забытых воспоминаний, робко проскользнувший между слоями воздуха. Но звук повторялся раз за разом, обретая форму подаваемого телефоном сигнала, пока в конце концов не превратился в стопроцентный телефонный звонок. Стопроцентный телефонный звонок, заставлявший дрожать реальный на сто процентов воздух.

Не вставая с пола, я протянул руку к трубке.

Звонила одна девица, весьма безликая особа. Девица, которая могла исчезнуть в половине пятого. Бывшая подружка моего знакомого. Хотя знакомство у нас было шапочное. Здоровались при встрече и только. Несколько лет назад они сошлись под каким-то благовидным предлогом и несколько месяцев назад под таким же предлогом расстались.

– Не скажешь, где он? – спросила она.

Я посмотрел на телефонную трубку, скользнул взглядом по тянувшемуся к розетке кабелю. Все в порядке.

– А почему ты меня спрашиваешь?

– Потому что никто мне не говорит. – Голос ее дрожал. – Где он?

– Не знаю. – Я не узнал своего голоса. Она замолчала.

Трубка сделалась холодной, как ледяной столб. Затем в ледяной столб превратилось все вокруг меня. Совсем как в фантастике Дж.Г Балларда.

– Я в самом деле не знаю. Пропал куда-то и ничего не сказал.

На том конце провода послышался смех:

– У него бы на это ума не хватило. Он ведь только горланить горазд и ни на что другое не способен.

Насчет ума она была права. Метко подмечено.

Но говорить, где он находится, было нельзя. Узнает, что это я ей рассказал, – начнет названивать. А мне этот пустой треп ни к чему. В садике за домом я вырыл яму и все в ней похоронил. Выкопать обратно уже ничего не могу. Ни для кого.

– Извини... – проговорил я.

– Ты, наверное, меня терпеть не можешь? – вдруг спросила она.

Я не знал, что ответить. Она с самого начала меня совсем не впечатляла.

– Извини, – повторил я. – Я сейчас спагетти готовлю...

– Что-что?

– Спагетти готовлю.

Я налил в кастрюлю воображаемую воду, чиркнул воображаемой спичкой.

– И что?

Я аккуратно опустил в кипяток воображаемые спагетти, добавил воображаемой соли, поставил на пятнадцать минут воображаемый таймер.

– Не могу отойти от плиты. Боюсь, они к кастрюле пристанут.

Она молчала.

– Их без присмотра и на минуту не оставишь.

Трубка в моей руке опять заскользила к точке замерзания.

– Может, потом перезвонишь? – торопливо добавил я.

– Значит, у тебя сейчас самый ответственный момент?

– Да вроде того.

– Один есть будешь?

– Ага.

Она вздохнула:

– Но мне правда тяжело.

– Извини, что помочь не могу.

– А тут еще деньги...

– Хм-м...

– Я хочу, чтобы он их вернул.

– Извини.

– Значит, спагетти?

– Угу.

Она обессиленно рассмеялась:

– До свидания.

– Пока, – сказал я.

Разговор кончился, лужица света на полу сдвинулась на несколько сантиметров.

Я снова улегся прямо на нее и поднял глаза к потолку.

Грустно думать о пачке спагетти, которая кончилась, не исполнив своего предназначения – вариться вечно.

Сейчас я жалею, что ничего не сказал той девице. Может, и надо было. В конце концов, этот ее парень был так себе. Воображал себя художником, малевал дрянные абстрактные картинки. Никчемный пустомеля. И потом, вдруг она и правда хотела деньги обратно получить?

Что с ней теперь?

Может, ее поглотила тень от половины пятого?

Дурум семолина.

Золотистая мука, которую получают из зерна, растущего на равнинах Италии.

Итальянцы бы, возможно, сильно удивились, узнав, что муке, которую они экспортировали в 1971 году, было «одиноко».

Птица-поганка

Спустившись по узкой бетонной лестнице, я оказался в длинном прямом коридоре, который – наверное, из-за высокого потолка – напоминал пересохшую дренажную канаву. Висевшие на стенах лампы дневного света почернели от густо облепившей их пыли и светили каким-то неустойчиво-зыбким светом, будто проходившим сквозь мелкую сетку. Вдобавок каждая третья лампа не горела. Так что я едва мог разглядеть собственную ладонь. Стояла мертвая тишина. Единственный звук в полутемном коридоре издавали мои кроссовки, монотонно скрипевшие по бетону резиновыми подошвами.

Я прошагал метров двести-триста, а может, и целый километр. Тупо шел, ни о чем не думая. В этом коридоре не существовало ни расстояния, ни времени. Скоро пропало даже ощущение движения. Тем не менее я подвигался вперед и неожиданно уткнулся в стену. Здесь коридор раздваивался – направо и налево.

Т-образный перекресток?

Достав из кармана куртки смятую открытку, я еще раз прочитал, что на ней написано:

«Идите прямо по коридору. В конце будет дверь».

Я внимательно осмотрел стену, но ничего похожего на дверь не обнаружил. Ни следов, что она здесь была когда-то, ни намека, что может появиться на этом месте в будущем. Обыкновенная бетонная стена. Как построили, так и стоит. Ничего примечательного. Нет двери – ни метафизической, ни абстрактной, ни метафорической. Никакой.

Охо-хо.

Прислонившись к стене, я выкурил сигарету. Что же делать? Дальше идти? Или поворачивать обратно?

Хотя, если быть откровенным, колебался я недолго. По правде сказать, другого пути у меня не было – только вперед. Я был сыт по горло нуждой. Надоело все – ежемесячные выплаты по кредиту, алименты бывшей жене, тесная квартира, тараканы в ванной, давка в метро в час пик. И тут наконец такая замечательная работа подвернулась. Что надо, зарплата – выше крыши, премии два раза в год, большой отпуск летом. Отказаться от всего, когда остается одна дверь, один поворот...

Растерев подошвой окурок, я подбросил десятииеновую монетку, поймал ее на лету. Орел! Я свернул направо.

Впереди меня ждали еще два поворота направо, один – налево, десять ступенек вниз по лестнице и еще один правый поворот. Воздух холодил, как кофейное желе. Я шел и думал – о деньгах, об уютном офисе с кондиционером, о симпатичных девушках. Стоит только добраться до двери и все это может оказаться в моем распоряжении.

Наконец прямо по курсу показалась дверь. Издали она выглядела старой почтовой маркой, но с каждым моим шагом все больше становилась похожей на дверь. В конце концов ее уже ни с чем нельзя было спутать.

«Дверь...» Какое замечательное слово!

Я кашлянул, легонько постучал и отступил на шаг в ожидании ответа. Прошло пятнадцать секунд – никакой реакции. Я еще раз стукнул в дверь, на этот раз сильнее и снова сделал шаг назад. Ответа не было.

Воздух вокруг постепенно начал густеть.

Не на шутку встревоженный, я шагнул к двери, собираясь постучать в третий раз, и в этот момент она бесшумно отворилась. Это произошло так естественно, словно она поддалась порыву дунувшего откуда-то ветерка. Хотя, разумеется, дверь открылась не сама. Щелкнул выключатель, зажегся свет, и я увидел мужчину.

Парень лет двадцати пяти, чуть ниже меня ростом. С только что вымытой головы стекали капли, халат цвета каштанов накинут прямо на голое тело. Ноги у него были странные – белые-белые и тонкие, где-то двадцать второго размера[30]30
  Японский 22-й размер обуви соответствует российскому 33-му.


[Закрыть]. На плоском, как тетрадь для чистописания, лице расплылась добродушная улыбка:

– Извини, я был в ванной.

– В ванной? – Я непроизвольно поднял руку и взглянул на часы.

– Такое правило. После обеда – обязательно в ванну.

– Да, конечно.

– Ты по какому делу?

Я вытянул из кармана ту самую открытку и протянул ему. Парень взял ее кончиками пальцев, чтобы не намочить, прочел несколько раз.

– Вот, опоздал на пять минут, – проговорил я извиняющимся тоном.

– Ага. – Кивнув, он вернул мне открытку. – Будешь здесь работать?

– Да, – ответил я.

– Вообще-то я не в курсе, но могу доложить начальству.

– Спасибо.

– Кстати, а пароль ты знаешь?

– Пароль?

– Не знаешь пароля?

Я растерянно покачал головой:

– Нет...

– Тогда не знаю. Начальство велит никого без пароля не пускать. С этим очень строго.

Я снова вытащил открытку. О пароле там не было ни слова.

– Забыли, наверное, – предположил я. – А может, все-таки можно сообщить начальству, что я пришел?

– Как раз для этого пароль и нужен. – Он пошарил рукой по телу в поисках кармана, где у него лежали сигареты, но в халате, к сожалению, кармана не оказалось. Я предложил ему закурить, щелкнул зажигалкой.

– Да, плохо дело... и что теперь? Может, все-таки вспомнишь пароль?

Бесполезно. Чего тут вспоминать? Я покачал головой.

– Мне тоже вся эта канитель не нравится. Но начальство по-своему считает. На то оно и начальство. Понимаешь?

– Понимаю.

– Тут до меня один парень работал. Так он как-то забыл про пароль и доложил о посетителе. Уволили в два счета. А хорошую работу сейчас разве найдешь?

Я кивнул.

– Может, подскажешь, а? Чуть-чуть. Подперев спиной дверь, парень выпустил изо рта струйку дыма.

– Не положено.

– Ну хоть намекни.

– А вдруг здесь где-нибудь микрофон?

– Эх!

Поколебавшись немного, парень прошептал мне в ухо:

– Очень простое слово. Слышишь? Связано с водой. Умещается в ладони. Несъедобное.

Пришла моя очередь задуматься.

– А на что начинается?

– На «пэ», – сказал он.

– Поплавок?

– Неправильно. Еще две.

– Чего «две»?

– Еще две попытки. С двух раз не угадаешь – все. Ты меня, конечно, извини, но я и так рискую. Правила из-за тебя нарушаю.

– Большое спасибо. Еще одну подсказочку, пожалуйста. Сколько букв, например.

– Может, сразу все слово сказать?

– Что ты? – с невинным видом проговорил я. – Только количество букв.

– Семь, – сдался парень. – Правильно отец говорил.

– Отец?

– Мой отец любил говорить: стоит человеку ботинки почистить, как он тебя шнурки заставит завязывать.

– Верно, – согласился я.

– В общем, семь букв.

– Связано с водой, помещается на ладони и несъедобное?

– Ага!

– Тогда поганка. Птица такая, – уточнил я.

– Если птица – значит, съедобное.

– Разве?

– Скорее всего. Хотя, может быть, эти поганки и невкусные, – засомневался парень. – И потом, поганка-то на ладони не уместится.

– А ты ее видел?

– Нет, – признался он.

– Поганка, – настаивал я. – Есть маленькие, размером с ладонь. У них мясо такое невкусное, что его даже собаки не едят.

– Погоди, – сказал парень. – Начнем с того, что пароль – совсем даже не «поганка».

– Но ведь поганка с водой связана, на ладони помещается, несъедобная. И из семи букв.

– Ошибаешься.

– В чем?

– Пароль же не такой. Не «поганка».

– А какой тогда? Парень запнулся.

– Этого я сказать не могу.

– Нечего сказать – вот и не можешь, – отрезал я со всем хладнокровием, на какое был способен. – К воде отношение имеет, на ладони помещается, несъедобное, семь букв. Кроме «поганки», нет другого слова.

– Есть, – плачущим голосом сказал парень.

– Нет.

– Есть.

– Чем докажешь? Нет у тебя доказательств. «Поганка» по всем показателям подходит. Скажешь, нет?

– А вдруг где-нибудь есть собаки, которым нравятся эти... которые с ладонь?

– Где? Какие собаки?

– У-у... – простонал он.

– Я про собак все знаю. Но таких, чтобы маленьких поганок ели, ни разу не видал.

– Неужели такие невкусные?

– Не то слово.

– Ты сам-то их пробовал?

– Нет, конечно. Зачем есть такую дрянь?

– Твоя правда.

– Может, все-таки доложишь начальству? – настаивал я.

– Что с тобой сделаешь? – смирился парень. – Попробую. Хотя, мне кажется, это без толку.

– Спасибо. Цены тебе нет, – сказал я.

– А поганки размером с ладонь в самом деле бывают?

– Еще бы.

Поганка Размером С Ладонь протер бархоткой очки и вздохнул. Его мучила зубная боль – ныл коренной зуб справа. «К врачу надо», – вертелось в голове. Тоска! Зубной врач, итоговый отчет, месячный взнос за машину, а тут еще кондиционер сломался... Откинув голову на подголовник кожаного кресла, он подумал о смерти: «Там тихо, как на морском дне».

Поганка Размером С Ладонь задремал.

Его разбудил писк интеркома.

– Что? – крикнул он, повернувшись к аппарату.

– Тут к вам пришли, – послышался голос вахтера. Поганка Размером С Ладонь посмотрел на наручные часы:

– Опоздание – пятнадцать минут.

South Bay Strut

Музыкальный фон к композиции «Дуби Бразерс» «SouthBayStrut»[31]31
  Зд.: «По Южной бухте с выходами» (англ.) – инструментальная пьеса американской рок-группы «Doobie Brothers» (1980).


[Закрыть]

В Саут-Бей почти не бывает дождей. В Южной Калифорнии это обычное дело. Не то чтобы совсем не бывает, нет. Просто их выпадает ровно столько, чтобы это событие – дождь – не укоренилось здесь в людском сознании как понятие, сопровождающее естественные явления. Короче, если человек, приехавший из Бостона или Питтсбурга, скажет: «Уныло, как в дождь», то жителю Саут-Бей, чтобы понять этот нюанс, требуется где-то на полдыхания больше, чем обычному человеку.

Хоть здесь и южная Калифорния, в Саут-Бей нет ни базы для серфингистов, ни трассы для гонок «пришпоренных тачек», ни вилл кинозвезд. Просто здесь почти не бывает дождей, и только. В этом городке вы скорее встретите на улице якудзу, нежели человека в дождевике, и шприцев там больше, чем зонтиков. Не считается за редкость, если рыбаки, едва сводящие концы с концами, промышляя креветку у входа в залив, выудят из воды труп с тремя дырками в груди от пуль сорок пятого калибра. Никто особенно не удивится и при виде негра на «роллс-ройсе» с бриллиантовыми серьгами в ушах, пошлепывающего серебряным портсигаром белую девушку.

Короче, Саут-Бей-Сити – это не та южная Калифорния, где молодые, с глазами голубыми, как море, вечно молоды. Начать с того, что море в Саут-Бей не голубое. В нем плавают чернющие пятна мазута, а над водой, как сигнальные огни, мелькают окурки, которые с проходящих судов мечут моряки. А вечно молодыми здесь считают только тех, кто отправился на кладбище, не успев пожить как следует.

Разумеется, я приехал в Саут-Бей-Сити не на экскурсию. И не на поиски нравственности и высшей морали. Для этого куда лучше подходит оклендский зоопарк. Я нагрянул сюда, разыскивая одну молодую женщину. Об этом меня попросил адвокат, человек средних лет, живший в пригороде Лос-Анджелеса. Девушка одно время работала у него секретаршей. В один прекрасный день она исчезла, прихватив кое-какие документы, среди которых было и одно очень личное письмо. Обычная история – такое часто бывает. А через неделю адвокат получил письмо. В нем оказалась копия того самого письма и записка с требованием суммы, которую скромной никак не назовешь. На письме стоял почтовый штемпель: «Саут-Бей-Сити». Адвокат готов был заплатить эти деньги, резонно полагая, что из-за пятидесяти тысяч долларов мир не перевернется. Однако, вернув оригинал письма, шантажисты вполне могут оставить себе сколько угодно копий. Таких случаев тоже сколько угодно. Как частный детектив, я взялся за это дело. Сто двадцать долларов в день командировочных, две тысячи долларов в случае успеха. Выгодная сделка. В южной Калифорнии за деньги можно купить все. А то, чего нельзя, никому не нужно.

С фотографией женщины я начал один за другим обходить местные бары и клубы. Лучший способ, если хочешь кого-то быстро найти в Саут-Бей. Это все равно что внедриться в стаю акул с бифштексом в руке – на кусок обязательно кто-нибудь кинется. Тут уж как повезет – или пулю из автомата получишь, или полезную информацию. Реакция будет в любом случае, а мне как раз это и было нужно. Походив так три дня, я оставил название гостиницы, где жил, не одной сотне людей, после чего засел в номере. Пил пиво банку за банкой, чистил свой сорок пятый калибр и ждал этой самой реакции.

Ожидание – еще та работенка. Тяжелое занятие. И хотя профессиональная интуиция говорила, что результат обязательно будет, все равно – ждать было невмоготу. Я просидел в номере и второй день, и третий, и нервы понемногу начали сдавать. Стало казаться, что лучше выйти на улицу и потеребить общественность. Может, так дело быстрее пойдет.

И все же я решил ждать. Мне тридцать шесть, умирать вроде рановато. Тем более не хотелось лишиться жизни где-то на задворках, в каком-нибудь пропахшем мочой переулке Саут-Бей-Сити. Здесь с тачками обращаются лучше, чем с покойниками. Вряд ли найдется много желающих умереть в этом городишке.

Реакция последовала на третий день, после обеда. Я закрепил сорок пятый калибр скотчем под крышкой стола и, взяв маленький револьвер, приоткрыл дверь на несколько сантиметров.

– Руки на дверь! – скомандовал я. Отправляться на тот свет раньше срока в мои планы не входило. Я об этом уже не раз говорил.

Какой бы выгодной сделка ни была, жизнь все равно дороже.

– Хорошо, хорошо. Не стреляйте. – Говорила женщина.

Медленно отворив дверь, я впустил ее и защелкнул замок.

Фотография не обманула – передо мной стояла великолепная представительница женской породы. Великолепнее, чем на снимке. Великолепные светлые волосы, грудь – как рвущаяся в космос ракета. Связавшись с таким экземпляром, мужчина в среднем возрасте вполне мог выйти из этого приключения обобранным до нитки. Платье сидело на ней безукоризненно. Плюс каблуки сантиметров двенадцать, не меньше, и лакированная сумочка. Она присела на край кровати.

– Кроме бурбона, ничего предложить не могу. Выпьете?

– Пожалуй.

Протерев носовым платком стакан, я налил в него на три пальца «Олд Кроу» и протянул своей гостье. Она попробовала и разом отпила половину.

– За прекрасную дружбу?

– Предположим, – сказал я. – И для начала поговорим о письме.

– Не возражаю. О письме. Это так романтично. А о каком письме, кстати?

– О том самом, что ты украла и кое-кому как улику передала. Ну что, вспомнила?

– Ничего я не вспомнила. И никакого письма не крала.

– Может, скажешь, что и секретаршей у адвоката в Лос-Анджелесе не была?

– Конечно. Сказали, дадут сто баксов, если просто сюда приду и сделаю тебе приятно...

Черный комок подкатил к желудку. Столкнув женщину на пол, я выдернул из-под стола сорок пятый калибр и плюхнулся рядом с кроватью, едва успев разминуться с автоматной очередью. Она прошила мой номер с грохотом, который извлек&т из своих барабанов Джин Крупа. Пули дырявили дверь, вдребезги крушили стекла, вспарывали обои на стенах. Осколки вазы разлетелись по всему номеру, из матраса клочками сладкой ваты вылезла начинка. Автомат Томпсона переделывал мир на свой лад.

Однако толку от автомата куда меньше, чем шума. Он прекрасно подходит для изготовления фарша, но это не то оружие, из которого можно наверняка уложить кого надо. Напоминает страдающих многословием женщин-журналистов, ведущих в газетах свои колонки. По существу, здесь вопрос экономической эффективности. Услышав щелчок, сообщавший, что магазин опустел, я вскочил и, демонстрируя невиданную прыть, четыре раза нажал на спусковой крючок. Две – в точку, две – мимо. Пятьдесят на пятьдесят, как у четвертого номера «Доджерсов»[32]32
  Бейсбольная команда «Лос-Анджелес Доджерс».


[Закрыть]. Но в Калифорнии для частного детектива это не результат.

– Классно шмаляешь, нюхач! – послышалось за дверью. – Но теперь тебе конец.

– Ах вот оно в чем дело! Все ясно. Значит, никто никому не угрожал. И письмо это – полная лажа. Просто хотели мне рот заткнуть из-за дела Джеймсона.

– Молодец, нюхач! Догадливый! Если откроешь рот, многим людям из-за тебя беспокойство выйдет. Так что сдохнешь как дешевка в этом клоповнике вместе с проституткой. Нехорошие слухи пойдут...

Блестящая перспектива, ничего не скажешь. К сожалению, речь слишком затянулась. Я не стал дожидаться конца и выпустил в дверь оставшиеся в барабане сорок пятого калибра пули. Из трех в цель угодила одна. Тридцать три и три десятых... Нет, пора в отставку. Может, напоследок кто-нибудь хоть венок долларов за пятнадцать подарит.

В ответ хлынул свинцовый дождь. На сей раз он продолжался недолго. Голоса двух «стволов» наложились друг на друга, как экзерсисы Джина Крупы и Бадди Рима на ударных, и через десять секунд все стихло. В последний момент полиция сработала оперативно. Хотя этого момента пришлось дожидаться.

– Я уж думал, ты не явишься, – воскликнул я.

– Явился, – невыразительно пробубнил инспектор О'Баньон. – Просто дал немного выговориться. А ты молодец, честное слово.

– Кто это был?

– Да так, местная братва. Мелкая сошка. Что я только не делал, чтобы расколоть их на заказчика. Адвокат твой из Лос-Анджелеса с ними заодно. Я на тебя рассчитываю.

– Ого! Что-то ты разошелся!

– Самое время в Саут-Бей-Сити порядок навести. Глядишь, и под мэром кресло зашатается. От твоих показаний будет зависеть. Может, тебе это не по вкусу, но есть еще на свете полицейские, которые не продаются.

– Да ну? Кстати, ты ведь с самого начала знал, что это мое дело – ловушка?

– Ну знал. А ты сам?

– Я своих клиентов не подозреваю. Я же не полиция.

Он криво улыбнулся и вышел из номера. У всех полицейских улыбка на один манер. Так улыбаются только те, кто живет в ожидании пенсии. Он ушел, остались только я, женщина и несколько сотен свинцовых пуль.

В Саут-Бей-Сити почти не бывает дождей. Здесь с тачками обращаются лучше, чем с покойниками.