Текст книги "Подземка"

Автор книги: Харуки Мураками

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Дело в том, что однажды репортеры прорвались в эту больницу без разрешения, навязчиво пытались взять у Сидзуко интервью. Ее это привело в шок, и успешная программа реабилитации оказалась отброшена на несколько шагов назад. Не говоря уже о беспокойстве, причиненном больнице. Тацуо был озабочен этим происшествием больше всего.

В августе 95-го Сидзуко перевели на реабилитационный этаж. До тех пор, пять месяцев после инцидента, она лежала в реанимационном центре другой токийской больницы, главной целью и функцией которого было спасти жизнь пациента. До реабилитации ей было еще далеко.

В первой больнице врач усомнился, сможет ли она осилить кресло-каталку. Прикованная к больничной койке, она лежала почти без сознания. Не открывались глаза. Не двигались мышцы. Однако после перехода в нынешнюю больницу темпы ее восстановление превзошли все ожидания. Сейчас она, подталкиваемая сзади медсестрой, ездит на прогулку по корпусу больницы, способна на незамысловатую беседу. Такой прогресс только чудом и можно назвать.

Однако память почти вся утеряна. Вспомнить, что было до происшествия, сейчас она не может. Лечащий врач считает, что по умственному развитию она соответствует уровню ученицы начальной школы. Однако что это конкретно за «уровень», если честно, Тацуо не знает сам. По правде, мне тоже это непонятно. Что это – проблема общего уровня ее мышления? Или проблема нервных синапсов? Сейчас можно сказать следующее:

– часть функций ее мозга утрачена;

– смогут они восстановиться в будущем или нет, неизвестно.

Иного ответа пока нет.

Что касается событий, произошедших вокруг нее после инцидента, многие она помнит, но некоторые забыла. Что она помнит, а что забыла, не может предположить даже Тацуо.

Левые нога и рука почти неподвижны. Особенно нога. Когда парализована часть тела, возникает немало проблем.

Прошлым летом, чтобы распрямить согнутую левую ногу, пришлось делать операцию – резать сухожилие. Это жесткая операция, сопряженная с сильными болями.

Принимать пищу ртом она до сих пор не может, пить – тоже. Язык и челюсть двигаются плохо.

Обычно мы даже не замечаем, как сложно и при этом машинально двигаются, выполняя разные функции, наши язык и челюсти во время еды. И вот только лишившись такой двигательной способности, мы впервые с болью в душе понимаем всю важность и хрупкость этих функций. Сидзуко сейчас как раз в такой ситуации.

Она может есть только жидкие продукты, вроде йогурта или мягкого мороженого. Долгосрочные упорные тренировки сделали это возможным. Кисло-сладкий клубничный йогурт – ее лакомство. Хотя, к сожалению, почти все питательные вещества она получает через трубку в носу. На горле остается след воздушного клапана, когда она была подключена к аппарату искусственного дыхания. Это отверстие сейчас закрыто круглой металлической крышкой диаметром 1 см. Бесстрастное напоминание о том, как она подошла вплотную к холодному смертному пределу, и смерть отступила.

Брат медленно выкатил из палаты кресло-каталку с Сидзуко и направился в холл. Щуплая женщина. Коротко подстриженные волосы. Лицом похожа на брата. Выражение лица смутное, но на щеках слегка проступает румянец. Цвет лица совсем неплохой. Глаза слегка сонные. Выглядит так, будто едва проснулась, но и только. И если бы не трубка в носу, в ней с трудом можно признать человека с аномалиями в организме.

Оба ее глаза и веки открыты не полностью, но если присмотреться, в них сверкает искорка. Маленькая, но очень яркая. Первое, на что я обратил внимание, – на это отчетливое свечение. Несмотря на болезнь, само существо Сидзуко не отразилось в моих глазах болью, пожалуй, из-за силы этого свечения.

– Здравствуйте, – говорю я.

– Здравствуйте, – отвечает Сидзуко.

– Ауйее, – доносится до меня ее голос.

Я кратко представляюсь. Брат добавляет недостающее. Сидзуко кивает. Ее заранее известили о моем визите.

– Спросите что хотите.

Я колеблюсь. Что у нее спросить?

– Кто вас постригает? – спрашиваю я.

– Медсестра, – возвращается в ответ.

– Ейеа, – если быть точным.

Но с учетом контекста можно сразу догадаться, о ком речь. Отвечает быстро. Без колебаний. Видно, что мозг ее работает в полную силу. Просто язык и челюсть не поспевают за ним.

Первое время Сидзуко держалась напряженно, кажется, стеснялась меня. Точнее, я сам этого не ощущал, но, по словам брата, она на себя не походила.

– Ты чего сегодня стесняешься? – подтрунивает брат. Но если подумать, разве не естественны напряжение и стеснение молодой женщины перед посторонним незнакомым мужчиной, бросающим взгляд на ее ущербное тело. Если честно, я и сам переживал.

Перед тем как решиться на интервью сестры, Тацуо спросил ее:

– Писатель Мураками хочет написать о Сидзуко в книге. Что ты думаешь на этот счет? Ничего, если я ему о тебе расскажу? Не будешь против, если он приедет сюда?

– Хорошо, – ясно ответила она.

Первое, что я почувствовал, беседуя с ней, – четкое разделение между «да» и «нет». Скорость ответов – моментальная. Думаю, такое школьникам не под силу. Она верно судила о многих вещах. Отвечала почти без заминки. Но при этом стеснялась. И это естественно.

Я поставил в прихваченную с собой желтую вазу желтый же букетик цветов – подарок Сидзуко. Яркий такой желтый цвет. Почему желтый? Не хотел дарить то, что обычно дарят, навещая больных. Думал подарить цвет, хоть немного придающий жизненных сил. Но, к сожалению, она не разбирает цветов. Днем она видит только ярко освещенные предметы. Ее зрение сильно пострадало.

– Еоиайу (не понимаю), – сказала она, покачав головой. Но после того как букет оказался на столе, как минимум для меня комната стала немного теплее. Хорошо, если эта теплота передастся воздухом телу Сидзуко.

Поверх пижамы на ней был розовый хлопковый халат, застегнутый до горла на все пуговицы. На коленях лежало тонкое одеяло. На плечи накинут платок. Окрепшая правая рука согнута. Тацуо все время был рядом, время от времени он пожимал и гладил эту руку. Похоже, так они поддерживают не передаваемое словами близкое общение.

Волосы Сидзуко по бокам торчали – такое бывает, когда долю лежишь в постели. Медсестры расчесывают ее, но такова проблема коротких волос после сна – чеши их, не чеши, на место не лягут.

– До сих пор она говорила отдельными словами, – улыбаясь, сказал Тацуо. – Мы понимали ее речь сравнительно легко. Но в последнее время она пытается говорить длинными фразами, и вот тут будет сложнее. Сознание восстанавливается, но рот за ним не поспевает.

Я же не могу разобрать и половины ее речи. Лучше всего это удается брату, которого в этом умении превосходят только медсестры, проводящие подле нее целые дни.

– Все медсестры в этой больнице молодые, активные и вежливые. Склоняю перед ними голову, – говорит брат. – Они же хорошие люди, правда?

– Ооийе йуи.

Брат говорит мне, что Сидзуко злится, когда он ее не понимает.

– Причем не отпускает домой, пока не пойму. Так же, Сидзуко?

Молчание… Видимо, стесняется.

– Эй-эй, чего стесняться? Сама же говорила. «Не отпущу, пока не поймешь», – смеясь, подтрунивает Тацуо.

Вот уже смеется и Сидзуко. На лице такая широкая улыбка, что, кажется, шире не бывает. А может, это потому, что лицом своим она владеет не до конца. В конечном итоге получается только так. Но я представляю, что и раньше она улыбалась похоже. Почему? Эта улыбка ей идет. И я подумал: очень давно, когда они были детьми, брат подтрунивал над сестрой, а она и тогда смеялась так же.

– И как, вы поняли? То, что она тогда говорила? – спрашиваю я у брата.

– Нет, так все и закончилось, – отвечает он, и смеется. Она тоже смеется. Но тихо. – Но это ладно, в последнее время она научилась контролировать чувства. Еще недавно собираюсь домой, а она требует, чтобы не уходил, плачет и злится. Приходилось тут же на месте устраивать внушения – постепенно перестала канючить. Говорю ей: представь, не вернусь я домой, что станет с детьми? Тогда не только ты, но и они будут грустить. Со временем она прониклась, и это – прекрасный прогресс. При том, что когда она остается в одиночестве, ей очень грустно.

Молчание.

– Поэтому я старался почаще ходить в больницу, побольше проводить времени с сестрой.

Однако для Тацуо поездки в больницу даже через день – дело нелегкое. Он ездит на машине, и на дорогу в одну сторону уходит около пятидесяти минут. Фирма разрешила пользоваться машиной после окончания рабочего дня. Начальство знает о его постоянных поездках в больницу к сестре. Тацуо за это признателен.

Вечером, когда работа окончена, Тацуо едет в больницу. Около часа проводит с сестрой: разговаривает, берет за руку, кормит йогуртом, тренирует речь. Затем понемногу восстанавливает утерянную память о прошлом: «Помнишь, как ездили туда-то… делали то-то».

– Потерять память о семье – это как часть тела отрезать. Горше некуда. Рассказываю ей старые истории, а у самого временами невольно дрожит голос. Сестра спрашивает: «С тобой все в порядке? »

Свидания в больнице разрешены до восьми, но для Тацуо делают исключение. Напоследок он собирает грязные вещи для стирки и опять возвращается в фирму. Там оставляет машину, пять минут идет пешком до метро и с тремя пересадками возвращается домой. В электричках проводит чуть больше часа. Когда приходит домой, дети уже спят. Для такого семьянина, как Тацуо, очень печально, что времени на детей просто нет. Подобная жизнь длится уже год и восемь месяцев. Будет неправдой сказать, что он от нее не устал. Сколько она еще продлится, не скажет никто.

На обратном пути из больницы, сжимая руль машины, Тацуо сказал:

– Травма в результате аварии – еще куда ни шло. У каждой аварии есть свои резоны, свои причины. Но как подумаешь, что виной всему такое бессмысленное, такое дурацкое преступление… Руки опускаются.

Он слегка кивнул и на время замолчал.

– Подвигайте правой рукой, – прошу я Сидзуко.

Та шевелит пальцами. Видимо, через силу – пальцы двигаются медленно. Они то сжимаются в кулак, то распрямляются в ладошку.

– А можете пожать мне руку?

– Хорошо, – отвечает она.

Я кладу четыре пальца своей руки на ее маленькую – совсем как у ребенка – ладонь. Пальцы тихонько смыкаются – совсем как лепестки засыпающего цветка. Теплые, пухловатые пальцы молодой женщины. Они куда сильнее, чем я предполагал. Сидзуко некоторое время сжимает мою руку. Сжимает, словно ребенок держит важную вещь, доверенную ему родителями. В ее руке чувствуется отчетливая мысль. Ей явно что-то нужно. Но, скорее всего – не от меня. От «того другого», кто за мной. Но «этот другой» должен пройти долгий путь, чтобы непременно в меня вернуться. Извините за непонятную фразу. Просто мне так показалось.

Наверняка нечто из ее головы рвется наружу. Я почувствовал. Нечто очень важное. Но выпустить его толком не удается. Способы и силы, которые могут выразить это, пусть на время, но утеряны. И это нечто существует внутри нее, в некоем месте – живо-живехонько. А ей лишь остается, сжимая чью-нибудь руку, тихонько взывать: «Оно там! »

Она долго-долго не отпускала мою руку.

– Спасибо, – поблагодарил я, и пальцы медленно и тихо распустились.

– Если проводить день за днем у постели, прогресс выздоровления почти незаметен – все протекает крайне медленно. Но если посмотреть в перспективе, она поправляется однозначно. Не будь этих изменений, каждый день превращался бы в пытку. Кто как, а я бы не вынес. Хотя уверенности в том, что не вынесу, у меня нет. Однако в Сидзуко есть сильное стремление скорее поправиться. Я это чувствую. Это стремление поддерживало меня до сих пор.

Врачи реабилитационного центра не могут не оценить ее отчетливую волю и выносливость.

– Она никогда не говорит «тяжело», «устала», – продолжает, сжимая руль, Тацуо. – После перехода в эту больницу ежедневные занятия велись все год и три месяца. Она тренировалась двигать руками и ногами, говорить, помимо этого выполняла под контролем врача другие упражнения для восстановления разных функций. Даже посторонним взглядом заметно, что это непросто. Требуются неимоверные усилия и терпение. Наверняка давят всякие мысли. Но на вопрос врачей и медсестер «устала? » она ответила согласием всего три раза. Всего три!

Именно это позволило ей восстановиться до такой степени, утверждает весь персонал. Пока она первые несколько месяцев лежала без сознания, подключенная к аппарату искусственного дыхания, врачи считали, что восстановление невозможно, хотя вслух этого не говорили. О том, что она сможет говорить, даже не мечтали.

– Что вы хотите сделать, когда поправитесь?

– Уееий.

Этого мне не понять.

– Путешествовать… да? – подумав, спрашивает брат.

– Да, – отвечает она и кивает.

– А куда хочешь поехать?

– И-нии-ан.

Это было сверх понимания. Но, попробовав несколько неудачных вариантов, пришли к выводу, что речь идет о Диснейлэнде.

– В смысле – Диснейлэнд? – задает вопрос брат.

– Да, – отвечает она и уверенно кивает.

Если честно, связать между собой «путешествие» и «Диснейлэнд» непросто. Мы – живущие на территории Большого Токио мы – поездку в Диснейлэнд путешествием не считаем. Но если предположить, что у нее в голове отсутствует осознание расстояния между «здесь» и «Диснейлэнд» (причем так оно, по-видимому, и есть), то «поездка в Диснейлэнд» представляется «путешествием в неизвестность». Соберись мы сейчас в Гренландию – что мы, в принципе, о ней знаем? Но если по существу, ей добраться до Диснейлэнда труднее, чем нам поехать в самую дальнюю точку мира.

Дети Тацуо (восемь лет и четыре года) прекрасно помнили прежние поездки в Диснейлэнд с Сидзуко, и каждый раз, приходя в больницу, рассказывали ей о тех поездках: как им был весело. Так Диснейлэнд стал для нее символом «свободы и выздоровления». Но помнит ли она сама о тех поездках, не знает никто. Это может быть воспоминание, уже внесенное извне. Ведь она не помнит даже свою комнату в доме родителей.

Однако пусть это реальность или фантазия, в ее сознании существует однозначный образ Диснейлэнда. Я могу ощутить его совсем рядом, но что конкретно представляет собой этот образ, неизвестно. Моя бы воля – хотел бы я его увидеть ее глазами. Но это, естественно, невозможно. Увидеть его может лишь одна Сидзуко.

– Хотите съездить в Диснейлэнд всей семьей? – спрашиваю я.

– Да, – ясно отвечает она.

– С братом, его женой и детьми? Она кивает.

Тацуо говорит, обращаясь ко мне:

– Только нужно прежде хоть немного научиться кушать и пить ртом, чтобы удалить из носа трубку. Тогда и съездим всей семьей на машине.

Затем берет Сидзуко за руку.

– Хорошо бы поскорее, – говорю я Сидзуко.

Она опять отчетливо кивает. Ее глаза обращены ко мне, но видят «того другого», что на той стороне.

– На чем ты хочешь покататься в Диснейлэнде? – спрашивает Тацуо.

– Оуэ-оуэ.

– Роллер-костер? – перевожу я.

– «Космическая гора»! – восклицает Тацуо. – Точно! Ты у нас такие аттракционы любишь.

Напоследок я еще раз пожал Сидзуко руку.

– Можно еще раз пожать вам руку? – спрашиваю я.

– Да, – четко отвечает она.

Подойдя к креслу-каталке, протягиваю руку, которую она жмет сильнее, чем в первый раз. Долгое рукопожатие – будто она пытается передать мне что-то еще более важное. Мне давно не жали руку с такой силой.

Еще долго оставалось у меня ощущение этого рукопожатия: и по дороге из больницы домой, и уже дома. Словно память о тепле на солнцепеке в зимний полдень. Если честно, оно со мной и по сей день. Может, сохранится и дольше. Сидя сейчас за письменным столом, я чувствую, как это тепло помогает мне. И кажется, будто все, что я должен написать, собрано в этом тепле. «Того другого», на которого смотрела она, я воспринимаю как своего. Я машинально слежу за ее взглядом. Но вижу лишь голые стены.

В тот вечер, перед посещением больницы, я думал, что должен ее воодушевить. Затем размышлял над тем, как я смогу это сделать. Считал, что просто обязан. Но это оказалось лишним. Даже не стоило задумываться. В конечном итоге наоборот – воодушевила меня она.

Работая над черновиком, я серьезно задумываюсь: что же это такое – «жить»? Спустя время и передо мной встал этот «фундаментальный вопрос». Если бы я оказался на месте Сидзуко, смог бы сохранить так же крепко, как и она, волю к жизни? Есть ли у меня соответствующее мужество? Есть ли у меня терпение? Смогу ли я так же крепко и пылко пожимать чью-либо руку? Спасет ли меня любовь людей? Не знаю. Нет, честно – уверенности у меня нет.

Многие люди в мире ищут спасения в религии. Однако если религия доставит им боль и лишения, куда тогда обращаться за помощью? Беседуя с Сидзуко, я несколько раз пристально всматривался ей в глаза. Что сейчас видят ее зрачки? Что сейчас освещает их луч? Когда она поправится и сможет говорить, я хочу непременно спросить ее об этом: «Что вы тогда видели? »

Нет, это будет позже. Первым делом – Диснейлэнд. Путешествие в Диснейлэнд. Что ни говори, это и станет отправной точкой.

Полиция так ничего и не усмотрела за комизмом

«Аум Синрикё».

Юдзи Накамура (адвокат, 1956 г. р.)

Адвокат Накамура называет себя «адвокатом вроде земского врача». Его офис расположен рядом со станцией Матида линии Одакю. Очень светлое и аккуратное помещение, несколько адвокатов работают в своих кабинетах, им помогают молодые секретарши. В атмосфере офиса ничего надуманного и броского. Такая атмосфера как нельзя лучше подходит г-ну Накамуре. Ему сорок лет, но благодаря очень живым глазам он выглядит моложе.

«Я берусь за разные дела. Начиная с разводов, вплоть до проблем с зарплатами служащих. Определенной специализации у меня нет, – улыбается он. – Не тот тип адвоката, что стремится к идеалу, простой обычный человек. Не поймите превратно», – с первых минут встречи пытается сказать мне Накамура-сан.

Я сдавал экзамены на адвокатскую степень вместе с Сакамото[41]41
  Цуцуми Сакамото (1956-1989) – адвокат, пытавшийся в судебном порядке доказать, что секта «Аум Синрикё» использует обман при вербовке новых членов и те удерживаются в секте, возможно, против собственной воли (что вызвало бы требование выплат крупных компенсаций за моральный и иной ущерб, а также возврат средств членов секты, аккумулированных на ее счетах). В 1988 г., когда название «Аум Синрикё» еще никому ничего не говорило, он начал общественную кампанию против секты, основав «Коалицию помощи пострадавшим от „Аум Синрикё“» (ранее такая тактика сработала в судебном преследовании секты «Церковь объединения»), а в мае 1989 г. был нанят несколькими родителями, обеспокоенными судьбой детей, ушедших в секту. Кроме того, Сакамото удалось поймать Сёко Асахару на лжи: тот утверждал, что в университете Киото при анализе его крови обнаружена «уникальная ДНК», что дает ему право проводить ритуалы «кровавой инициации» новых членов; в действительности такие тесты не проводились. В начале ноября 1989 г, вся семья Сакамото (он сам, его жена Сатоко и 14-месячный сын Тацухико) была зверски убита как представляющая опасность для секты в будущем. Их тела были обнаружены в металлических бочках в трех удаленных горных местностях лишь в сентябре 1995 г. В октябре 1998 г. за убийство семьи Сакамото к смертной казни был приговорен член секты Кадзуаки Окадзаки. – Прим. ред.


[Закрыть]. 39-й выпуск[42]42
  39-й выпуск – регистрация в качестве адвоката в апреле 1987 года.


[Закрыть]. Из десяти групп я был в восьмой, Сакамото – в девятой. Токийцы составляли 4 звена (всего 27 человек), и в этой группе я оказался вместе с Сакамото. Это была наша первая встреча. Сакамото стал адвокатом, желая быть похожим на Ральфа Нэдера[43]43
  Ральф Нэдер (р. 1934) – американский юрист, общественный деятель, основатель движения потребителей. Автор знаменитой книги «Опасен при любой скорости» (1965), после публикации которой с производства был снят не отвечавший требованиям безопасности автомобиль «корвер» фирмы «Дженерал Моторс», а также принят закон о безопасности автомобилей. Вместе со своими многочисленными последователями, прозванными «десантом Нэдера», добился принятия федеральных законов о безопасности газопроводов, упаковке пищевых продуктов, о контроле радиационной обстановки и запрещении использования ДДТ в качестве пестицида. – Прим. ред.


[Закрыть]. У меня таких высоких стимулов не было. Я просто не хотел становиться «частью коллектива», а мечтал делать то, что хочу. Эта шальная мысль и привела меня в адвокаты.

Но даже при этом путь к лицензии адвоката тернист. Пришлось попотеть. Несколько лет не мог поступить, затем учился… Я одного возраста с Сакамото. Поэтому до экзамена на адвоката нам обоим пришлось несладко (смеется).

И вот все полтора года стажерского срока буквально ел с ним из одного котла. Но и после получения адвокатского статуса мы проводили вместе всякие совещания. Нас было десять человек. Каждый рассказывал о выполняемой работе, исследуемой теме. Сакамото был очень занят и часто пропускал совещания – ему тогда как раз доверили работу по Закону о религиозных корпорациях[44]44
  Секта «Аум Синрикё» была зарегистрирована по этому закону в августе 1989 г. Регистрация дает организации право на налоговые послабления, право владеть недвижимостью и защиту от любого внешнего вмешательства в дела секты, в т. ч. со стороны правительственных структур. Регистрация была предоставлена не сразу, и сектанты ответили активными манифестациями, подачей исков и агрессивными публичными выступлениями. – Прим. ред.


[Закрыть]. Мы все поехали в Йокогаму, в Китайский квартал, где, сидя вокруг одного стола, устроили свой «мозговой штурм». У Сакамото были давние связи в этой области.

Характер у него, можно сказать, открытый и веселый. Но при этом он был очень ироничен, ничего не принимал как данное. Всегда обладал собственным мнением. С одной стороны, судил о вещах критически, с другой – умел придираться к словам. Вот что можно о нем сказать.

Будь то объединенная церковь или «Аум Синрикё», вы взялись за трудную и невыгодную работу?

Пока я общался с ним, за ним такого не замечал. Наоборот, всплывали какие-то алчные мотивы. Уговаривал всех пойти в караоке-бар с девочками – ну и тому подобное. Вроде как: пойдешь к пяти вечера, уложишься в две тысячи иен (смеется).

Если честно, у Сакамото нет имиджа рьяного адвоката, реформатора человеческих прав. Ни к какой из партий он не принадлежал. Обычный человек. Как и я, был не против вполне естественных человеческих желаний, может, даже хотел чуточку больше других. Но понимал предел собственных возможностей, и куда серьезнее и реалистичнее задумывался о своих поступках и миссии.

Адвокатская контора «Йокогама», в которой он работал, считалась реформаторской, и с давних пор занималась трудовыми конфликтами. Сейчас все иначе, и они ведут не только производственные дела. Если судить с высоты прошлого опыта разбора трудовых конфликтов или ложных обвинений, приходилось остро противостоять полиции, с точки зрения которой контору можно было причислить к разряду «особых». Вот такое мнение сложилось о ней.

Особенно жестко пришлось столкнуться с полицией префектуры Канагава после инцидента с прослушиванием главного штаба Компартии Японии, расположенного здесь же, в Матиде. Едва унялись отголоски этого дела, произошел инцидент с Сакамото. В Ассоциацию адвокатов входил лишь один служащий этой конторы, наоборот, ядром Ассоциации были адвокаты из других офисов, но, несмотря на это, адвокатская контора «Йокогама» обладала немалой силой, и привлекала к себе внимание полиции.

То есть, когда адвокаты этой конторы заявили в полицию о том, что Сакамото похитили люди из «Аум Синрикё», те вполне могли их проигнорировать и сделать вид, будто ничего не произошло?

Вполне возможно. Могло присутствовать искажение смысла. Жаль, что нельзя подтвердить это непосредственно, но некоторым тертым журналистам по-свойски информацию слили. В Управлении полиции говорят: такая вот это контора, – и поднимают левую руку. В смысле, они – левые. А о причастности «Аум Синрикё» – ни слова.

Квартал Ёкодай – в ведомстве районного управления Исого[45]45
  Исого – один из 18 районов г. Иокогама.


[Закрыть] и местные следователи на первых порах действовали очень успешно. Быстро приехали и остальные спецслужбы. Но доклад об этом до руководства полиции так, видимо, и не добрался. Связь между полицейским управлением и следователями отлаженной назвать было нельзя.

Складывалось впечатление, что полиция «Аум Синрикё» опасной организацией не считает. Это они признали позже сами. У них не было даже схемы структуры организации. Если в Управлении безопасности нет структурной схемы, то, иными словами, на эту организацию у полиции ничего нет. Поэтому когда мы в результате инцидента с Сакамото заголосили об опасности секты, полиция спустила все на тормозах, особо не вникая в суть дела.

Районное управление Исого отчасти это понимало. Наши коллеги передали специалистам управления огромное количество документов, имеющих отношение к секте. Так, адвокат Таро Такимото отослал в Штаб поисков Сакамото и в Уголовное управление Министерства юстиции список с фотографиями около тысячи членов секты. До марта 1994 года было отправлено 97 пакетов. Поэтому райотдел Исого был в курсе всего. Они по-своему старались и расследовали инцидент со всей серьезностью. Они верно оценивали переданную им информацию.

Но это не доходило до управления префектурального. Словно там – сборище ослов и тупиц. Но и там постепенно происходила смена персонала, что позволило сдвинуть дело с мертвой точки. Постепенно информация из райотдела Исого стала подниматься наверх все быстрее. Это стало понятно даже нам.

Самое веское, что там было, – подписи. Мы собрали подписи миллиона восьмисот тысяч человек. С каждой новой сотней тысяч мы относили эти подписи в полицию. Не в райуправление Исого, а в префектуру и Главное полицейское управление Японии, обращались к депутатам Парламента, чтобы они присоединялись к нам в таких походах. Думаю, такое давление постепенно дало о себе знать. Плюс к тому полиция уже оценивала наши действия как полезные для следствия.

Еще с тех пор, когда я исполнял обязанности заместителя начальника секретариата Штаба по спасению адвоката Сакамото Общества адвокатов Токио, к нам просачивалась информация о зарине.

Если помните, 1 января 1995 года газета «Йомиури» опубликовала статью о том, что в деревне Камикуйсики обнаружили остатки зарина. Накануне этого, где-то с декабря, группа адвокатов «Коалиции помощи пострадавшим от "Аум Синрикё''» начала распространять информацию об интересе секты к зарину, медикаментам и химикатам. Не исключено, что они использовали стимулирующие средства и галлюциногены.

В марте 1994 года в проповеди Тидзуо Мацумото в отделении секты в префектуре Коти впервые прозвучало слово «зарин». Так называемая «зариновая проповедь». С тех пор и до конца постоянно повторялась «проповедь об Армагеддоне». В группе адвокатов родилось глубокое подозрение, что секта что-то затевает.

Услышав об том, я прежде всего подумал: что будет, если зарин подбросят в нашу контору? Эгоистично, но это первое, что пришло мне в голову. Были мнения, что «вывеска», требующая спасения семьи Сакамото, опасна, и ее нужно убрать. Мы не имели никакого отношения, но те, кто имел – испугались. Во время инцидента с зарином в Мацумото газ был распылен на улице[46]46
  27 июня 1994 г. зарин был выпущен в местечке Мацумото. центральная Япония. 7 человек погибло, несколько сотен были травмированы. Несколько месяцев после инцидента полиция Мацумото считала главным подозреваемым одну из жертв теракта – Ёсиюки Коуно. СМИ окрестили его «Отравителем», он получал письма людей с угрозами, хотя его жена лежала в больнице в состоянии, близком к коматозному. Когда в конце концов выяснилась причастность секты «Аум Синрикё», японские власти, газеты и телестанции вынуждены были публично извиниться перед ним. – Прим. ред.


[Закрыть]. В таком случае определить точное место – невозможно. Где и когда ждать новой атаки, предполагать бесполезно.

У нас прежде не было чувства страха. Человека можно похитить, но даже не думали, что они могут прямо на месте убить и унести с собой. Отчасти – потому, что «не хотели думать».

Инцидент в Мацумото произошел в июне. В то время уже никто не усомнился в причастности «Аум Синрикё»?

Нет, никто. Во время консультаций стало ясно, что «Аум Синрикё» постепенно начали использовать препарат «инициация», от сбежавших из организации членов мы узнали об этих подробностях, а также о случаях линчевания. Но даже адвокат Таро Такимото до связи с зарином пока не додумывался. Знал о применении ядовитого газа, но считал, что это лишь уловка для верующих – создание иллюзии пострадавшего. Или об использовании иприта[47]47
  Иприт (горчичный газ) – боевое отравляющее вещество, бесцветная жидкость, температура кипения 217°С (с разложением). Поражает глаза, кожу, верхние дыхательные пути и легкие. Смертельная доза при резорбции через кожу – 70 мг/кг. Как отравляющее вещество впервые был применен германскими войсками в 1917 г. у бельгийского города Ипр. – Прим. ред.


[Закрыть] после того, как в июле 94-го появились пострадавшие от этого газа. Но они, кроме того, использовали и зарин.

До этого наконец-то додумались в декабре 94-го. И вот 1 января 95-го опубликовали шокирующую информацию. К тому времени мы были в панике. Оставался лишь вопрос времени: когда они это сделают?

Уже потом я узнал, что в январе планировался принудительный обыск, который должны были провести одновременно полицейские управления префектур Нагано, Яманаси, Сидзуока и Миядзаки. Но Главного полицейского управления в этом списке нет.

По их словам, в то время они не были готовы к обыску и конфискациям. Но уже состоялось похищение старшей дочери Томоко Касима. Нельзя сказать, что они не могли принять меры, но не приняли. Зашевелились только после инцидента с Химая из районного офиса Мэгуро. Они как будто ждали происшествия – взяли ордер и устроили обыск.

Однако даже спустя месяц после обысков они не понимали всей критичности ситуации. Они не могли предположить, что, не поторопись они сейчас – произойдет зариновая атака. Статью в «Йомиури» они тоже всерьез не восприняли.

А пока отсиживается полиция, нельзя привести в действие Силы самообороны. И в нынешней ситуации ничего не оставалось, кроме как вести подготовку к действиям лишь в четырех префектурах. А тут еще новая трагедия – январское землетрясение в Кобэ. Их как сам бог хранил!

Вы и адвокат Такимото уже в начале января ощущали опасность ситуации. Но, несмотря на это, полиция так и не зашевелилась?

Да, опасность мы чувствовали. Даже произошел инцидент с налетом на адвоката Такимото. 4 января 1995 года во время собрания «Кадзокуно кай» Нагаока был отравлен фосфорсодержащим ядом, и сейчас он на грани жизни и смерти. В феврале 95-го мы собрались все вместе, чтобы провести семинар по зарину. Собралось около двадцати адвокатов, лекторы – я, как обладающий степенью профессора естественных наук, и Кадзияма из нашего офиса. После этого семинара все вышли с базовыми знаниями по химии. Кадзияма имел отношение к Кавано, занимавшемуся инцидентом с зарином в Мацумото, и поэтому часто туда ездил.

Разумеется, химические формулы нам не по плечу, разговор шел о действии элементов, легко производимых из них веществах, способах хранения готовых веществ и прочих практических знаниях. Никто не исключал нападения на наше Общество спасения. При расследовании инцидента в Мацумото они нацеливались даже на судей, и считается, что вели себя враждебно по отношению к представителям правосудия. Поэтому мы старались повысить собственную бдительность.

Это мое личное предположение, но складывается ощущение, что у Тидзуо Мацумото был некий комплекс – он любил окружать себя прислужниками из числа врачей и адвокатов. Он сам не знал, поступать ему в Токийский университет на медицинский или на юридический. Поэтому требовал собирать вокруг себя врачей и адвокатов. И если врачам заморочить голову удавалось, то адвокаты были себе на уме (смеется), и преданности верующих в их сердцах не наблюдалось. Также им с трудом удавалось вербовать людей. Хотя… их там было-то всего три-четыре человека во главе с Аоямой.

Далее они говорили между собой: «Если станет так, лучше не ходить в места большого скопления людей». Вот до какой степени они были на взводе. Боялись за себя. Поэтому когда утром 20 марта 1995 года сообщили об инциденте с зарином, и стало известно о большом количестве жертв, было очень досадно. Объектом атаки был квартал Касумигасэки, и многие чувствовали, что это дело рук членов секты «Аум Синрикё». И только полиция не осознавала всю глубину ситуации. Это несоответствие породило очень глубокую проблему.

Адвокат Такимото докладывал 6 марта о проблемах с системой безопасности, а 13 марта срочно дополнял свое сообщение информацией о возможности обладания сектой «Аум Синрикё» зарином. Он направил эти документы Начальнику полиции и главному прокурору, копию – в Главное полицейское управление. Но всего спустя семь дней произошел инцидент.

И еще: до тех пор я не знал, что в Японии существует две полиции. Полиция общественной безопасности и полиция уголовная. Но складывается мнение, что полиция общественной безопасности также до декабря 1994 года не воспринимала «Аум Синрикё» всерьез. Прозрение наступило лишь после статьи в «Йомиури» 1 января. Но за три месяца до инцидента они так и не составили структурную схему секты. И если бы не инцидент с нападением на руководителя японской полиции 30 марта, еще неизвестно, пошевелились бы они вообще.

В конечном итоге ни общественная, ни уголовная полиция не поняли сути религиозной организации «Аум Синрикё» и относились к ней легкомысленно. Эта тенденция сохраняется и сейчас – уже после зариновой атаки. Специальная бригада полиции, занимающаяся делом секты, старается изо всех сил, но другие только держат руководство секты за дураков. Либо не хотят понять, либо не могут, и поэтому держат за дураков. Вроде как: «Так ведь это же сборище пацанов! Что они (следственная бригада) в самом деле не могут поймать Наоко Кикути? Чем они там занимаются? » Смотрят на следственную группу с недоверием.

Например, в случае с «Красной армией Японии» вся полиция объединилась в единое целое, проявляя согласие в преследовании террористов. Но на сей раз такого не ощущалось. Я это видел и осознаю отчетливо. Следственная бригада жаловалась, что ни коллеги, ни руководство их не понимают. И подобная ситуация сохраняется уже после инцидента. Вот истинная сложность в деле «Аум Синрикё». На мой взгляд.