Текст книги "Фекалии смерти (ЛП)"

Автор книги: Харрисон Филлипс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Пьяные слезы воспоминаний навернулись на его глаза. Сергей замолчал на полуслове и поглядел на него с недоумением.

– Я вспомнил, – начал объяснять Андрей, хотя его друг ничего не спрашивал, – что когда-то мы все так веселились… а сейчас… здесь… – он подбирал слова медленно, язык не слушался, – это все как на другой планете.

Он ткнул пальцем в экран, где в очередном номере исполнитель зажигал толпу древним, еще советским хитом… Сергей покивал и что-то прокомментировал, но Андрей не обращал на него внимания. Он перестал плакать и снова глядел как зачарованный. Происходящее теряло для него реальность по мере того, как острая ностальгия вдруг потухла, и он снова видел сказку, не более того. Подобной красоты, как на экране, он никогда нигде не мог видеть; она существовала только в параллельной волшебной вселенной, а в его мирке – крохотном, вечно холодном городе – о ней можно узнать только из сказок или телепередач.

Наконец, пришло время появиться Президенту. Никто не говорил об этом вслух, но все понимали, что время и праздник принадлежат именно ему. Он стоял, равнодушный к холоду (и сам холодный, отчужденный, не ведающий сомнений), у кремлевской стены, и Андрей понял, что король выглядит еще моложе, чем его пляшущая под старые хиты свита. Музыка стихла, Сергей замолчал, и весь часовой пояс набрал в рот воды, чтобы внимательно слушать. Молодое лицо президента размягчилось, когда он начал говорить: то ли это магический тембр его речи, то ли он и в самом деле перестал глядеть так строго – но его рассказ звучал почти успокаивающе.

Он говорил – и Андрей почувствовал к нему благодарность за это (впервые за два десятилетия, что он слушал такие речи) – примерно то же самое, что и год назад; а на прошлогоднем празднике было, несомненно, то же, что и на позапрошлогоднем. И так можно было спуститься до самых недр истории, когда первые подобные выступления появились на экране. Президент говорил о сложностях и о победах, о разочаровании отдельными событиями и непреклонной вере в прекрасное будущее – а если сам Президент говорит о вере, то как можно не уверовать вслед за ним? Андрей с замиранием прослушал эту великолепную речь, сердечные поздравления с Новым годом и сглотнул набухший в горле ком, когда из телевизора зазвучала могущественная, сминающая человека мелодия гимна.

Она выбила из его лба испарину, а по коже пустила мурашки. Он никогда раньше не сознавал, что в этой музыке, олицетворявшей его страну, столько неистовой, но при этом сдержанной, гордой силы и достоинства. Андрей встал после первых же аккордов, и Сергей тоже поднялся. Они простояли до конца, а потом, не сговариваясь, налили водки и чокнулись.

– С Новым годом!

– Ура!

Мужчины выпили, а праздник с телеэкрана засверкал с удвоенной энергией.

– Ты когда-нибудь задумывался, что в такой день все, даже Кремль, принадлежит нам? – сказал Сергей. – И ведь нет разницы, где ты, в Москве или на Крайнем Севере. За границей или на подводной лодке. Мы все как бы в Кремле.

– Нет, не думал.

– А вот ты подумай: он приоткрывает его для нас, и мы на него смотрим, как дети, с изумленными глазами. Всего раз в год, всего пять минут, зато, – он поднял указательный палец вверх, – в самые важные минуты! Когда рождаются новые желания и цели.

– Это точно, – подтвердил Андрей.

– Я тебе желаю, чтобы твои цели достигались, а желания исполнялись, – горячо пожав ему руку, сказал Сергей. Андрей улыбнулся и ответил:

– И я тебе точно того же желаю!

– Приходи к нам на службу, Андрюха! Нам такие нужны! У тебя же чутье!

– Приду! – не раздумывая, согласился Андрей.

Они выпили. Праздник нарастал. Цвета зимы – голубой и белый – набухали в экране с каждой песней. По сравнению с лютым морозом за стеной в их телевизионном холоде не было ничего страшного, скорее, он был сказочным и таким же нереальным, как и все остальное: люди в роскошных дорогих платьях, не стареющие звезды, не угасающее веселье до самого утра. Праздник совершенно не отличался от того, что было и год назад, и десять лет назад, и в этом волшебном, чарующем повторении Андрей усмотрел великое знамение того, что все будет хорошо, и страна неминуемо справится с любой угрозой, внешней или внутренней.

– Все будет хорошо, – было последней фразой, которую он произнес, прежде чем провалиться в пьяный черный-пречерный сон.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ВЕСНА В ГОРОДКЕ

Весна в городке началась внезапно и продлилась недолго. Новые соседи объяснили Андрею: не жди долгих цветений и недель капели, все случится быстро, и назавтра наступит короткое, зыбкое полярное лето, которое может кончиться уже в августе, а на смену ему придет ночь.

И, тем не менее, когда впервые он проснулся и не обнаружил всегдашней тьмы за окном, а нашел там робкие проблески восхода и почки, чуть набухшие на обнажившихся от снега кустах, то чуть не ахнул. В тот день Андрей плохо усвоил материал лекций, потому что все его мысли были как в тумане: запах тепла, которого он уже не помнил, пробрался в город с юга, сводил мозг с ума и наполнял сердце желанием почувствовать любовь. Через неделю после прихода весны у Андрея была первая сессия, и он мало спал.

Сразу после Нового года он по рекомендации Сергея поступил на ускоренные курсы переподготовки, чтобы из журналиста выучиться на аналитика их управления.

– Будешь, как я, следить за настроениями, – сказал Сергей.

– Почему я? Я чего-то наговорил тебе на Новый год? Я, знаешь, выпил лишнего.

– Нет, в том-то и дело, ты ничего не сказал.

– Я не уверен, что хочу.

– Надо захотеть. Это будет интересный опыт, – Сергей улыбнулся, – управление помогает людям сделать карьеру и найти новых себя. Тебя немного переделывают, и при этом ты можешь в будущем помочь другим – тоже переделать их, если надо. Обычно это занимает поколения, а мы научились делать за полгода-год, как тебе?

Несколько ночей Андрей плохо спал, пока не нашел объяснения своему решению пойти учиться. Он пришел в согласие с прежним собой на том, что переход в управление поможет ему узнать истинные цели городка: зачем и как надолго они сюда угодили и когда же их отпустят.

Статьи под его псевдонимами в газете продолжали выходить в обычном режиме. Кто их писал, Андрей не имел понятия, но иногда, открывая газету, он находил, что они написаны все тем же языком, каким пользовался он, точнее, тремя языками, и думал: может, ему довелось снова расщепиться, и теперь уже две тени бродят в параллельном времени: Андрей на платформе, не способный расстаться с Москвой, и Андрей в редакции, не готовый отпустить последний лоскуток любимой профессии?..

При поступлении на курсы его переселили из тесной каморки в новенькое общежитие, где у каждого курсанта имелась своя изолированная комната со всеми удобствами, включая ванную. О курении здесь не могло быть и речи, и, чтобы хоть чем-то пропитать безликие серые стены, он попросил Олесю подарить ему картину. Она безропотно отдала ее, а через несколько недель исчезла, так же незаметно, как и Петя.

Ее исчезновение было пугающе тихим: во всем городке не было никого, кроме Андрея, кого бы интересовала ее судьба. Все, кого он опросил, лишь развели руками и сказали, что в один из вечеров она просто не вернулась домой. Ее вещи остались на месте, а если что-то и исчезло, то Андрей недостаточно знал ее гардероб, чтобы понять пропажу.

Если Петя и Олеся исчезли в определенный момент, то когда и как пропали Стелла и ее мать, он даже не понял: казалось, их успела слизнуть в неизвестность зима на последнем хриплом издыхании, прежде чем ненадолго отступить от города. Просто как-то раз, через пару месяцев после переезда в общежитие, Андрей пришел в свою старую квартиру, но нашел лишь запечатанную дверь. Оказалось, что дом отдали под снос, а все семьи расселили. Он так и не выяснил, куда. Имени Стелла в городской базе данных не было, а имя хозяйки он, кажется, никогда не знал. Сергей лишь усмехнулся в ответ на вопрос о ее судьбе, и Андрей еще более уверился в том, что единственной дорогой к правде является для него путь в управление.

Все, чему их учили первое время, касалось теории: как проводить социологические исследования и измерения, как фиксировать изменения общественного сознания, как общаться с различными категориями граждан, как, собственно, категорировать граждан, и тому подобное. Вскоре Андрей понял, что управление имеет огромное множество самых разных отделов, отвечающих за всевозможные аспекты контроля и измерений. Например, были люди, специально работавшие с малообразованными лицами и отбиравшие для них новостные потоки и произведения искусства. Были те, кто специализировался на поиске потенциальных бунтарей, возбудителей общественного недовольства, – но они, обнаружив таковых, передавали данные следующим – занимавшимися исследованием феноменов социального неповиновения, и так далее…

Андрей вскоре понял, что он вот-вот попадет в кровеносную систему огромной машины, которая отчасти напоминала человеческий организм: в одну секунду в ней совершались тысячи процессов, отчасти независимых друг от друга, отчасти – неразрывно сплетенных. Незаметной каплей крови он пополнит ряды молчаливых и никому не известных служителей этого организма, которые не слишком часто общаются между собой, и, вполне возможно, проживет остаток дней, не ведая, чему и как служат остальные члены управления. Андрей подумал, что станет еще более ничтожным, очутившись в машине, чем был, когда занимался журналистикой, но эта мысль не испугала его.

Все свободное время Андрей смотрел телевизор. Его сознание отключалось на время этого занятия, и иногда он проводил за ним часы до глубокой ночи и вдруг вспоминал о том, что пора лечь спать, когда наступало три или четыре утра. Впрочем, просыпался он хорошо отдохнувшим, поскольку находился в полуотключенном состоянии все то время, что телевизор изливался многочисленными передачами, сериалами и кинофильмами.

Получая письма от Лены (они приходили с периодичностью где-то раз в месяц, он по-прежнему забирал их в редакции газеты, где сменилось уже два или три редактора), он тратил уйму времени, чтобы сосредоточиться и понять ее слова. Чем дольше длилась их разлука, тем нереальнее казалось то, о чем она пишет. Андрей замечал, что, когда все-таки добирался до настоящего смысла ее слов, это походило на ослепительную вспышку посреди серо-черного морока, в котором он непрерывно находился.

«Андрей, – написала она в письме, которое подоспело в начале короткой полярной весны, – я перестала верить в то, что происходящее является «временным», как они без устали твердят. Знаешь, вспомнилась пословица: “Нет ничего более постоянного, чем временное”. Вот уже незаметно пролетел год с тех пор, как началась эта истерия с эвакуацией, и она только набирает силы. Во что мы превращаемся?

Я устала задавать тебе вопросы. Мне теперь кажется, что я пишу на тот свет. Даже если вам действительно до сих пор запрещают писать письма, то Андрей, которого я знала, нашел бы способ хоть как-то дать о себе весточку. Если ты читаешь это, пойми: я слышу в ответ мертвую тишину уже полгода! Ты можешь себе представить, если бы я так же долго молчала? Мне кажется, я прошла все стадии борьбы с этим: гнев, ужас, отчаяние, принятие. Сейчас я просто мертва. В смысле мертва в отношениях с тобой. Нет, не мертва, но хочу быть мертвой. А хотеть – это первый шаг к смерти.

(Хотела зачеркнуть этот бред в предыдущем абзаце, но ладно, пусть останется, пишу утром теперь. Но ты хоть подумай, до чего я дошла, раз уже пишу такие вещи…)

Вчера было сорок дней, как умер наш Пал Палыч. Да, тот самый, ради работы с которым я не уезжала из Москвы. На твоем месте я бы спрашивала, почему я не еду к тебе. Что ж, возможно, ты не знаешь, но в ваш городок все так же невозможно попасть. Сначала они предлагали мне написать заявление, и я написала два раза, но потом чиновники сказали, что не членам семьи просто туда закрыт въезд, а раз вам закрыт выезд, то семьей нам с тобой не стать. Но, добавляют они, это все временно.

У меня просто нет эмоций комментировать это. Думаю, ты и сам можешь представить, что я чувствую. Интересно, есть ли у тебя там женщина? (Если ты жив, конечно.) Может быть, ты уже женился, как знать. И она читает и рвет эти письма, чтобы ты их не видел. У меня, если что, никого нет. Я написала заявление на увольнение после поминок и отдала новому редактору. Не знаю, зачем… В понедельник надо будет отозвать. Пускай на эту зарплату уже ничего не купишь, кроме хлеба и соевых сосисок, но, по крайней мере, это хоть какое-то занятие. Тем более, говорят, журнал все равно закроют из-за отсутствия финансирования, да и не покупает никто. Так что просто дождусь, пока эта фирма умрет, месяца два – не больше.

А потом я тоже поеду в эвакуацию. Я решила. Говорят, там хотя бы можно питаться и одеваться нормально. Тем более, если я окажусь в одном из городков, то до тебя будет проще добраться.

Андрей, я не могу много писать. Меня душит страх за тебя. Пишу тебе об этом прямым текстом: найди способ дать о себе знать! Одно слово хотя бы. Одно.

Обнимаю. Лена».

Андрей перечитал письмо несколько раз, прежде чем что-то острое пробилось из недр тела, вонзилось в горло и стало душить изнутри. Он с трудом мог вздохнуть, и слезы скопились в его глазах, но он заставил их высохнуть, а когда открыл глаза, то мог рассуждать здраво.

Он понимал, что если чувства вернутся, то он сойдет с ума. Их нельзя было допускать. Он вышел на прогулку, и когда-то ненавистный, тесный городок смыл с него ужас и тоску, равнодушие возвратилось, он зацементировал это состояние долгим просмотром телевизора. В эту ночь он так и не лег спать и на лекциях клевал носом.

Вечером следующего дня он надел костюм понаряднее, купил дорогой коньяк и отправился к Сергею. Он был насколько мог весел, беззаботен, пытался шутить, а главное, часто поднимал тосты. Наконец, его друг начал часто зевать и вскоре сказал, что ему надо спать, иначе он не встанет на службу. Андрей ответил, что не дойдет до общежития, потому что слишком много выпил, и Сергей с некоторой неохотой предложил ему остаться у него и поспать на диване в кухне. Это был первый раз, когда он оставил его у себя, и было заметно, что он не в восторге.

Ночью Андрей делал вид, что спит, и ждал до четырех утра. Ему все казалось, что сопение Сергея поддельное, и он поджидает его. Наконец, он подумал, что человек не может так долго притворяться, и поверил в то, что его друг заснул. Он на цыпочках прокрался в комнату Сергея и начал рыскать по его вещам, ящикам и тумбам. Через несколько минут удача улыбнулась, и он нашел старенький мобильный телефон. Аппарат работал и ловил сеть.

Андрей написал СМС: «Не уезжай в эвакуацию. Они уничтожили меня». Подумав немного, он удалил второе предложение, потому что не смог бы объяснить, что оно значит, и отправил Лене только первое (ее телефон он помнил наизусть до сих пор).

Потом он удалил СМС из отправленных и спрятал телефон туда же, где нашел, и начал красться на кухню. В этот момент властный голос Сергея остановил его:

– Что это ты сейчас сделал?

Его друг сказал это прежним мраморным голосом, который он помнил еще с их первой встречи в редакции. В нем не было ни малейшего намека на то, что говоривший выпил. Андрей замер, оглушенный спокойным голосом, будто выстрелом.

– Что ты сделал? Расскажешь?

– Отправил СМС, – сказал Андрей.

– И что прикажешь мне теперь думать? – спросил Сергей внезапно надломившимся голосом. Андрей промолчал, а он продолжил: – Я тебе доверял, а ты, получается, использовал меня! Все это время!

– Я отправил СМС девушке. Я соскучился по ней.

– У тебя есть девушка?

– Да, она осталась в Москве. Ей не попасть сюда, потому что в город никого больше не допускают.

– Черт, а почему сразу не сказать?!

Сергей щелкнул выключателем, и квартиру осветил болезненный желтый свет единственного потолочного светильника. Щурясь, мужчины смотрели друг на друга.

– Не знаю. Просто не было повода о ней говорить.

– И что, ты хочешь, чтобы она приехала?

Сергей нашел свои сигареты, закурил, усевшись прямо на кофейный столик. Он накрылся одеялом, словно плащом.

– Нет. Я просто написал ей, дал знать, что я жив и здоров.

– Не хочешь, чтобы она приехала? Зачем тогда написал?

– Соскучился.

– Я думал, у тебя тут есть женщина, – с сомнением сказал Сергей.

– Нет. Просто хотел дать ей знать, что я в порядке.

– Ну, хорошо, – Сергей зевнул, – я тебе поверю. Но ты меня разочаровал. Ты мне не доверяешь.

– Я тебе доверяю. Просто не знаю, как бы сам отреагировал на такую просьбу, и решил не искушать тебя. Тебе могло быть неловко отказывать мне, но соблюдать правила – превыше всего, это наш долг. Особенно сейчас, когда городок в опасности.

– Ты пытаешься заговорить мне зубы, – Сергей хищно улыбнулся.

– Ничуть. Но я бы думал именно так, приди ко мне друг с такой просьбой. Передо мной встала бы дилемма, и я бы не рад был ее решать. Я выбрал тихий вариант, чтобы ты с ней не столкнулся.

– Это какой же?

– Ты спишь, я пишу короткое СМС, что у меня все в порядке и что не надо беспокоиться. Я удаляю его из отправленных. Никто не обращает внимания на маленькое короткое сообщение с твоего телефона… Ты продолжаешь спать.

Андрей заметил, что улыбка его друга стала более снисходительной и спокойной. Сергей выключил свет и уселся в кресло, по-прежнему закутанный в одеяло.

– Я подумаю над этим, – сказал он.

– Спасибо.

У этого разговора не было продолжения, и Андрей со временем убедил себя, что на этот раз уберег Лену и спасся сам.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ЛЕТО В ГОРОДКЕ

Полярное лето оказалось белым, коротким, напоенным сладким предчувствием тепла, которое так и не вступило в полную силу. Оно продлилось пятьдесят восемь дней, но Андрею показалось, что пролетело за один. На самом деле так и было: однажды вечер просто не превратился в ночь, а так и завис в молочном белом мареве, уступив место тихому солнечному утру.

Солнце редко пробивалось сквозь облака, и тем не менее городок преобразился. Улицы затопила ласковая белизна, которая по сравнению с холодным, вечно злым снегом казалась доброй и приветливой.

Лето наступило в начале июня и кончилось в начале августа. Старожилы сказали ему, что это достаточно долгий срок, а средняя температура – около семнадцати градусов – по здешним меркам почитается за жару. Оно совпало с его короткими июльскими каникулами, и Андрей исходил вдоль и поперек все городские парки, скверы и улицы, выучил каждый изгиб маленького городского пруда, рождавшегося у речной излучины лишь на короткий срок после оттепели. Сначала он объяснял свои похождения поиском потерявшихся из виду знакомых: Пети, его жены, Стеллы, его первой хозяйки… Но на самом деле он никого не искал и вскоре обнаружил себя просто блуждающим без дела, чтобы убить время и напитаться робким северным теплом.

Замерев на берегу пруда, он смотрел на нежную голубизну, окруженную перьями облаков, и вспоминал слова Стеллы о том, что все происходящее – это огромная театральная постановка, и большинство людей в ней – статичные артисты массовки, которым не уготовано реплик или даже движений. Мудрая маленькая девочка, думал он. Вообще-то он почти забыл ее лицо, так же как когда-то забыл лицо Лены. А ведь были секунды, когда не существовало ничего важнее, чем эти женщины. Временность всего происходящего остро уколола его и вспрыснула яд сладкого, успокаивающего безразличия, и тогда глаза Андрея просто заполнила небесная синева, а мозг – утиный гомон, и он заснул с открытыми глазами, будто древний азиатский старик на краю пыльного базара.

Проснувшись, Андрей оставил на берегу пруда очередного себя, и исчезнувшие люди еще больше отдалились от его сознания. Он лишь задумчиво растянул мысль: «Есть ли какая-то взаимосвязь между мной, человеческим горем, исчезновением хороших людей?». Но телевизор, который он смотрел по вечерам, не знал ответов, и Андрей прерывался на короткий сон, хотя день за окном не угасал, и позволял бубнежу телеведущих не умолкать ни на минуту.

Хотя Андрею оставалось учиться не менее полугода (до следующего слепого студеного января), ему дали должность в управлении уже после летней сессии. Руководитель отдела кадров сообщил, что это необходимо, поскольку людей критически не хватает. Андрей покорно заступил на новую службу, а лекции стал посещать по вечерам: в новом семестре они должны были изучить современную геополитику, криптологию, основы уголовного права и процесса, а также методики обращения с подозрительными лицами.

Когда все формальности были улажены, Андрея посадили за конторский стол, пахнущий старостью, в середине рядов таких же новоявленных чиновников, как он. Этот департамент с утра до вечера просматривал дела тысяч эвакуированных из Москвы, Петербурга, Казани, Нижнего Новгорода, Уфы и других больших городов, чтобы выявлять потенциальные «спорные элементы». Подразумевались люди, которые, очутившись в эвакуации, могут создать в обществе волнения или нежелательные настроения. Ничего не надо было делать: просто найди что-либо подозрительное в досье и подчеркни это красным. Работа выполнялась на компьютере и отсылалась в конце дня руководителю.

Куда тот передавал собранные отметки, никто не знал, но Андрей улавливал в курилках едва слышное бормотание коллег о том, что, если у человека в досье найдется более пяти красных отметок, его «возьмут на карандаш».

– А что значит «на карандаш»? – встрепенулся Андрей, но грузные мужчины в клетчатых пиджаках лишь испуганно глянули на него, тут же прервав разговор. Закутавшись в сигаретные облака, они поспешно докурили и молча ушли. Андрей не последовал за ними и больше не видел их на своем этаже.

Обычное досье выглядело очень скупо: факты о рождении и родителях, образовании, карьере, достижениях и каких-либо проступках. Андрей редко выделял более двух – трех моментов. Если когда-либо доходило до пятой отметки и следовало принять решение, то Андрей замирал и долго думал.

Сейчас я поставлю пятую отметку, представлял себе он, и чье-то короткое безоблачное полярное лето может навсегда закончиться. Это лишь смелое предположение, но что если и правда люди пропадают не без причины? Что если мои три клика на компьютере могут превратить человеческое досье в некролог? Он стряхивал с себя этот страх, еще раз глядел на фотографию просматриваемого дела и пропускал подозрительный момент, оставляя лишь четыре красные отметины. На вторую неделю начальник пригласил его к себе и спросил:

– Все ли у вас в порядке?

– Да.

– Нравится ли вам работа? Устраивает ли коллектив и рабочее место?

– Нравится и устраивает.

– Я бы хотел уточнить, все ли вам понятно в работе, которой мы занимаемся?

– Да. Это вполне в духе того, чему нас учат на курсах.

– Славно. Тогда хочу дать вам знать, что не стоит опасаться отмечать больше спорных моментов. Поверьте, вы тут не на экзамене, и вышестоящие контролирующие органы, которые получают эту информацию, дополнительно и тщательно перепроверят любую вашу пометку.

– Понимаю, – сказал Андрей.

– Поэтому, если вы вдруг опасаетесь, что вашу работу могут счесть слишком придирчивой, не стоит, – ласково сказал начальник, но Андрей увидел злой холодный взгляд над этой улыбкой и не поверил ему. – Просто выполняйте анализ вдумчиво и ответственно, и все будет хорошо.

– Ладно.

Тогда он взял за правило отмечать пятый и иногда шестой и более подозрительных моментов в каждом втором досье, которое действительно могло содержать более четырех выделений. Поначалу он думал выбирать людей, которые действительно казались ему неблагонадежными (например, имели судимость или тревожащие абзацы в разделе «отзывы знакомых и коллег»), но затем отбросил эту идею и доверился бесстрастной математике. Каждый второй.

В последние выходные лета (хотя тогда еще никто не знал, что через неделю пойдет сильный дождь, а через две – перемешается со снегом и впервые накроет город ненавистной ледяной шапочкой) Сергей предложил ему поехать на охоту, и Андрей согласился. Когда он понял, что впервые за период эвакуации покинет пределы городка, то чуть не взорвался от счастья. Всю ночь накануне он не мог уснуть, а утром приехал на место встречи – отдаленную автобусную остановку у КПП на выезде из города – первым из группы.

Они поехали на юг, легко очутившись за границей городка, и Андрей стал захлебываться чувством свободы. Оно опьянило его даже сильнее, чем водка, которую они принялись пить уже с обеда.

Вечером Андрей затянулся сигаретой и спустился с порога коттеджа, где охотникам предстояло ночевать. Знакомый северный холод обжег его: ночи уже стали зябкими и довольно темными. Он чувствовал, что из-за горизонта веет холодной тьмой, которая готовится прийти и снова укрыть их на очередной бесконечно долгий сезон.

Чтобы не возвращаться в зиму, он повернулся на сорок пять градусов относительно горизонта, из-за которого тлело солнце, и, застегнув куртку, пошел на юг.

– Эй, Андрюха! Ты куда?! – он услышал голос друга.

– Так, погулять.

Андрей покорно вернулся к Сергею, и мужчины, не сговариваясь, одновременно закурили.

– Ну как тебе?

– Прекрасно.

– Будешь себя хорошо вести – возьму еще.

– Спасибо!

– Эх, обожаю эту природу, – задумчиво сказал Сергей, глядя на тусклый западный горизонт: карликовые деревца и гигантские камни. – А ты?

– Я тоже обожаю. И так странно быть не в городке.

– Ой, и правда, ты же раньше не выезжал, – Сергей рассмеялся. Он сел на поваленный еловый ствол и медленно курил. Андрей стоял рядом.

– Было бы здорово почаще выезжать, – робко сказал он.

– Ты не обижайся, но я все еще не понял ту историю с телефоном, – ответил его друг. – Понимаю, что надо быть попроще, но если ты хорошо учишься, то знаешь, что так легко подобные вещи нельзя пропускать.

– Понимаю.

– Ну и что ты думаешь?

– Думаю, это тебе решать: забыть или нет. Не очень хочу снова это обсуждать.

– В принципе верно. А что ты думаешь о ребятах?

– О них? – Андрей не ожидал вопроса. В тишине снова взорвался очередной снаряд хохота, и волны эхом долго расходились от маленького бревенчатого коттеджа. – Да ничего не думаю. Обычные люди.

– Понятно. Ничего – это хорошо. Мне в тебе вообще нравится то, что ты все меньше думаешь, – Сергей улыбнулся.

– Да?

– Ага. Ну сам посуди: приехал сюда ты недовольный, раздраженный. Признайся, было же такое?

Андрей пожал плечами.

– Читали мы твои статейки, не отнекивайся. Было-было. Мол, это не так у нас сделано, то не так устроено… И из-за таких, как ты, у народа мозги и засорялись. А теперь посмотри: ты в десять раз ближе к народу, чем даже я! Да что там – в сто раз ближе! Я так и копаюсь в их говне, а ты уже выше этого. Ты теперь судьбы вершишь, и не по-подлому, как раньше, через журнальчик, а на государственной службе, как и положено!

– Да… Слушай, я выпил, поэтому не уверен, что все уж понимаю, но…

– А что тут понимать, Андрюша? Мы повышаем дозу, разве не ясно? Нужно повышать дозу, а иначе все развалится. И попутно отключать другие наркотики.

Теперь Андрей, окончательно потеряв нить, лишь молча смотрел на своего друга.

– Либератство ваше – это наркотик, что непонятного? – чуть раздраженно пояснил Сергей. – От него надо отваживать. Но понемногу, торопиться мы не будем. Просто запретим кое-что лишнее, не соответствующее духу родины: например, похабные разговоры и картинки в Интернете, кино кое-какое неправильное, пару-тройку глупых книжек, журналов, выставок… в общем, подрихтуем. И вот увидишь: после того, как молодые вырастут при таких законах – хоть одно поколение, – они уже рыпаться и залупаться не будут, им все будет нравиться, и все для них будет понятно. Тем более взамен мы даем правильную дозу лекарства и сейчас по чуть-чуть повышаем ее.

– А что за лекарство?

– Ты что, дебил? Любви к родине, конечно. Лекарство от плохого настроения, головной боли и даже рака.

– А-а…

– Бэ. Ты вообще что-то учишь на этих курсах?

Чтобы не злить его дальше, Андрей достал пачку «Северных» и протянул ему.

– У тебя последняя, – все еще раздраженно сказал Сергей. – Сиди, я за своими схожу.

Когда он ушел, Андрей повернулся и побежал на юг. Скоро он выбился из сил и просто шел, но к этому времени оклики стихли или их просто поглотила звонкая тишина. Он понял, что забрел в болото и может запросто провалиться в трясину и утонуть, но решил не останавливаться и ориентироваться по торчащим из мутной смеси ила и земли кочкам. Некоторые из них оказывались хлипкими, и он пару раз упал с тропы, однако оба раза ему удавалось подняться и пойти дальше. Через несколько часов Андрей выбрался из болота и пошел по каменистому полю. Закончились деревья и кустарники, впереди легла бескрайняя равнина, усеянная огромными валунами. Он шел дальше.

Постепенно темнело, и Андрей стал бояться, что скоро юг будет отличить все сложнее, он собьется с пути и зима догонит его. Действительно, к двум часам ночи белая каемка по его правую руку погасла окончательно, но он продолжил упрямо идти вперед, и через пару часов белое молочко стало пробиваться с востока. Он услышал, как где-то вдалеке рокочет вертолет, и ринулся бежать. Вскоре стало совсем светло, и Андрей укрылся под валуном. Он опасался, что вертолет пролетит рядом, но тот покружил где-то в отдалении и затих. Может быть, его никто и не искал.

Когда опять стало темнеть, Андрей очнулся от полусна, в котором ничего не происходило, и пошел дальше на юг. Поздним вечером он стал различать в стороне какую-то необычную поверхность и повернул к ней. Оказалось, что это узкая шоссейная дорога. Она привела его к небольшому поселку, дома которого стояли опустевшие и мертвые. Он прошел по нескольким улицам и вспомнил городок: это место по планировке и типу зданий очень напоминало его, однако было в несколько раз меньше. Андрей не мог понять, что именно здесь произошло, но ему показалось, что какая-то страшная взрывная волна выкорчевала все деревья, снесла верхние этажи, выбила стекла и прожгла внутренности зданий насквозь, оставив стоять лишь ряды обезображенных кирпичных коробок. Каждая из них когда-то была населена сотнями судеб, пронизана голосами, чувствами и стонами любви. А теперь не было ничего, кроме оставленности и смерти.

Андрей стал забираться в руины в поисках еды и воды, но ничего не было, и через пару часов, когда снова забрезжил восход, он упал без сознания посреди одной из улиц. А утром его нашла поисковая команда и на вертолете возвратила в городок.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

«ОТТЕПЕЛЬ» И БЕЗМОЛВИЕ

В сентябре просто и неожиданно, без особых предупреждений, разрешили писать письма. Андрей услышал эту новость в коротком выпуске новостей на канале «Городок». Сначала он не поверил, но на следующий день переспросил у соседей, и они сказали: «Да, мы тоже слыхали. Можно теперь отправлять письма куда хочешь, хоть за границу». «А вы уже писали?» – поинтересовался Андрей. «А нам некому, у нас все свои – тут живут», – весело ответили соседи. Они были люди простые, и Андрей вместе с ними посмеялся над этой очевидной доброй истиной.